Книга: Информаторы
Назад: глава 7. Открытие Японии
Дальше: глава 9. Снова ни то ни сё

глава 8. Письма из ЛА

4 сентября 1983 года

 

Милый Шон!
Не ждал, наверное? Все эти разговоры насчет «послать все»! Вот она я — через всю страну от тебя, в Калифорнии, сижу на кровати, пью диетическую колу, слушаю Боуи. Довольно странно, да? Уже неделю в ЛА и еще сама не до конца поверила. Все лето знала, что еду, но мысль была почему-то не совсем реальная. Ну и вообще, я не особо задумывалась, все равно подготовиться к такому невозможно. ЛА — это нечто.
Прилетела вечером в прошлый вторник в международный аэропорт, от недосыпа чуть не свихнулась, не понимала, какого черта я тут забыла. Словно в другой мир попала. Сотня градусов, куча блондинистых красавцев (местная порода!) пялятся в никуда, расходятся мимо меня по машинам. Я такой бледной себя почувствовала — ну, вроде как единственная блондинка в Египте, что-то такое. Да еще ужасное чувство, будто все на меня смотрят: незагорелая, волосы темные, некрасива, да ну ее! Первые дни я только и делала, что одну за другой курила «Экспорт А», смотрела себе под ноги и жалела, что я не в Кэмдене. Не понимаю, как сюда вписаться. Загореть? Обесцветить волосы? Я знаю, похоже на паранойю, но они правда враждебны, я же чувствую. Привыкаю, но все равно.
Бабушка с дедом были просто счастливы. Они не особо чувствительные, но я их любимая внучка, и они чуть пузыри не пускали от восторга. По дороге домой дед — он такой загорелый и здоровый, просто жуть — похлопал меня по руке и сказал: «Отныне мы о тебе позаботимся — у тебя все будет». Похоже, не шутил.
Неделю я в основном занималась туристскими штучками, ходила на тусовки и отсыпалась. Мы день провели в Диснейленде — настоящее путешествие. Я видела фотографии, но должна тебе сказать, Шон, что посмотреть на него взаправду — это совсем другое. Дедов помощник наснимал пленок двадцать: я с Микки-Маусом (чувствую себя полной дурой), я на фоне Маттерхорна, я задумчиво созерцаю Космическую гору, ко мне подваливает какой-то извращенец в костюме Плутона (отвратительный), я перед Домом с привидениями и т.д. и т.п. Я в Диснейленде заблудилась — вышло очень неудобно. Он чуть меньше, чем я думала, но на вид восхитительный. Еще мы ходили в четыре музея восковых фигур, а потом катались по бульвару Сансет (ЛА такой красивый по ночам). Вообще ночью жизнь кипит. Вечером в пятницу я ходила в закрытый клуб с одной парой, мистером и миссис Фэнг (она — менеджер в «Юниверсал», он — звукорежиссер) — мы танцевали, напились, было ужасно весело. А я-то думала, мне будет не с кем общаться! Мы с ними очень подружились, он обещал познакомить меня с сестрой (примерно мне ровесница, в Пеппердайне учится), когда я в следующий раз поеду с ними и с их друзьями в Малибу. Они даже собираются дать мне ключи от своего (ну, вообще-то его) пентхауса в Сенчури-Сити, чтобы мне было где жить, если сбегу от бабушки с дедом. Еще зовут меня с собой в Спрингз (здесь Палм-Спрингз все так называют).
И тем не менее город очень тихий. Особенно по сравнению с Нью-Йорком. Все такое чистое и движется так медленно, так расслабленно. Однако мне тут не очень спокойно. Я как бы уязвима — типа на открытой местности торчу. Но дед с бабушкой говорят, что тут безопасно, они живут якобы в лучшем районе Бель-Эйр, так что нечего дергаться. И к тому же я привыкла к перегрузу в Манхэттене-Кэмдене, поэтому здесь у меня прямо шок. Смотрю, как все тут бродят: красивые, здоровые, загорелые мужчины, элегантные женщины, все на «мерседесах», ужасно трудно описать.
В общем и целом я уже давным-давно не была так счастлива и свободна. Я очень рада, что приехала. По-моему, невероятно здоровый шаг. По-моему, я правильно сделала, что взяла академ.
«Я в миллионе миль оттуда», поют «Душекеды» на КРОК, и приходится признать, что песни порой бывают зловеще уместны. Я и впрямь так от всего далеко. Но это приятно. Я пробуду здесь до февраля — то есть к марту вернусь в универ. Буду много помогать деду на студии, сценарии читать, все такое (я в восторге) и, наверное, съезжу в Малибу, потусуюсь где-нибудь в Палм-Спрингз (хорошо, что есть пара мест, куда можно слинять, если ЛА надоест, — а это вполне реально). Ну, надеюсь, ты напишешь. Я ужасно хочу, чтоб ты написал. Буду очень благодарна.
С любовью,
Энн.

 

9 сентября 1983 года

 

Милый Шон!
Привет! Я сегодня думала, как ты там в Кэмдене. Тусуешься в Кафе, непрерывно дымишь, паришься над учебниками. У тебя все складывается, или фраза «вынужденная любезность» все еще актуальна? Я о тебе беспокоюсь — конечно, глупо, но я о многом беспокоюсь, так что вполне в тему. Ну — как у тебя? Каково снова учиться? С кем общаешься? Какие у тебя курсы? Часто приходится надевать «уэйфэреры»? (А уж мне-то как часто!) Что-нибудь изменилось? У тебя все нормально? Видишь — у меня куча вопросов. Я очень, очень надеюсь, Шон, что ты мне напишешь. Мне чудовищно жалко, если моя влюбленность тебя напрягала. Я так запуталась, что уже просто ничего вокруг не видела. Но ты мне нравился и до того, как я вся такая в тебя влюбилась, и мне совсем не хочется потерять твою дружбу, потому что — ну, понятно. Я знаю, что на самом деле мы не так уж хорошо друг друга знаем, и мы так были заняты в Кэмдене, что и поговорить толком не удавалось. Я все еще надеюсь, что мы с тобой можем все уеснить (так пишется?) получше. Я, видимо, пытаюсь сказать, что хочу знать о тебе что-то. Не знаю. Напиши, а?
У меня все замечательно. Ну то есть мне так кажется. Я так расслабилась, что трудно сказать точно. Сижу сейчас у бассейна. Я уже начинаю загорать и, веришь ли, меньше курю! Становлюсь здоровее. Ты типа способен тотально в это поверить? (Вот тебе доза местного жаргона.)
С любовью,
Энн.
P.S. Ты мое предыдущее письмо получил? Пожалуйста, напиши.

 

24 сентября 1983 года

 

Милый Шон!
Ку-ку (?). Мне как-то прямо даже писать неудобно. Ты, по-моему, на меня дуешься, что ли. Или нет? Видимо, я в предыдущем письме что-то не то написала. Может, тебе кажется, что меня заносит? Я, наверное, могу понять. Я имею свойство перебарщивать со своими восторгами. Ты же знаешь, можно ведь просто мне написать: кончай, было б круто. Прошу тебя, Шон, пойми, мне это как бы неприятно. Если я что-то натворила — простишь меня? Ох господи — я вот представила, как возвращаюсь в марте в Кэмден, вижу тебя, стесняюсь и не знаю, что сказать. Может, ты со мной и разговаривать не станешь или еще какой ужас случится. Напиши, объясни мне. Ну пожалуйста! Пожалуйста!
В общем, я сижу у бассейна перед громадным таким домом в Палм-Спрингз. Скоро полдень, я уже который час бездельничаю — сижу на солнце, таращусь на пальмы. Так хочется поплавать, поваляться у бассейна, напиться или еще какое палм-спрингзовское декадентство учинить. Но мне ужасно лень, и тоскливо от одной мысли о разговорах с этими отвратными загорелыми людьми. Ну правда, в доме сейчас — самые безмозглые на свете люди: менеджеры со студий, лет примерно плюс-минус сорока, к губе прилип косяк, и ради особого случая у всех золотые зажигалки. Тупые белобрысые крольчихи воняют сексом и маслом для загара. Богатые старухи с восхитительными мальчиками (и все почему-то геи). Я тут посмотрела книжные полки, и получилось весьма неудобно: целые горы порнухи, типа «Хуястое ранчо» или «Гестаповское пиздоранчо». Тошнит, скажи?
Где-то неделю назад я сидела с друзьями в изысканнейшем ночном клубе в ЛА, и ди-джей ставил «Йаз» и Боуи, и еще видео включили, я пью третий джин с тоником и вдруг понимаю, что везде одно и то же, куда ни плюнь. Кэмден, Нью-Йорк, ЛА, Палм-Спрингз — разница, похоже, нулевая. Наверное, пора паниковать, но что-то не хочется. По-моему, это наоборот утешает. Какие-то вещи все время повторяются, я к ним привыкаю, и мне в кайф. Это здорово? Так до конца жизни и будет? Или до отъезда из ЛА? Понятия не имею. Только и думаю, что ничего внезапно не изменится, а я могу лишь стараться. Наверное, звучит так, будто я в дауне или депресняке, но это не так. Я довольна и расслаблена — несколько лет ничего подобного не случалось. Я не была в Нью-Йорке месяц (я типа все еще скучаю), но этот месяц сотворил с моей душой чудеса. Не могу сказать, что снова превратилась в цельную маленькую идеалистку пятилетней давности, но уныния, путаницы теперь гораздо меньше, и отчаяния тоже. Все упрощается. Видимо, ты был прав, сказав в ту ночь, что надо мне «выбираться отсюда к чертовой матери и ехать в ЛА» (помнишь? ты был очень пьян). Удачный был совет. Ну, пусть я не вернусь счастливее — здоровее уж наверняка. Я тут ударилась в здоровое питание. Обжираюсь витаминами, точно конец света близок.
Что сказать про деда с бабушкой? Они вполне нормальная пара, очень ко мне добры. Покупают что угодно, все, чего я хочу (должна признаться, я не переживаю, что меня тут избалуют). Им, видимо, нравится заваливать меня подарками и таскать по ресторанам. И что замечательнее всего, они мало чего от меня ждут, так что обломать их нереально.
Я, по-моему, в последние дни ударилась в философию — особенно в этой пустыне, за пределами ЛА. Или это просто тактика выживания. Учусь не ждать от людей многого. Если ждать, вечно обламываешься. А это совершенно необязательно. Конечно, я по-прежнему делаю ошибку за ошибкой, но я учусь. Ты, небось, думаешь: «Ага! Она же на меня намекает». Ну, может, ты и прав. Любопытно, как способны выдать письма. Я же не знаю точно, что ты думаешь, поэтому мне остается лишь писать и надеяться, что ты эти письма не рвешь. Или рвешь? Может, тебе запихать лист в пишмашинку, напечатать «Прекрати» и послать мне? (У тебя же есть мой лос-анджелесский адрес, правда?.. а пишмашинка?) И дело в шляпе. Я способна воспринять прямой отказ, хотя мне грустно будет лишиться твоей дружбы (мы же друзья, правда?). Вот умею я все усложнять. Я себя так веду, что тебе кажется, будто между нами — сплошь грязь и неловкость? Кошмар. А мы не можем быть просто друзьями? Взять и забыть все грязное и неловкое? Может, я дура, упрощаю, так легко не бывает, но вдруг?
И все равно — как у тебя? В Нью-Гэмпшире нормально? С кем общаешься? Чем занят целыми днями? О чем думаешь? Еще рисуешь? Интересно, как тебе сейчас там? Что ты видишь? В каком ты настроении после трех семестров? Пожалуйста, напиши, расскажи мне.
Сходила на кухню за «перье», подслушала, как старый жирный продюсер ревет юноше, пугающе похожему на Мэтта Диллона: я тебя хочу, ты мне нужен. Почему я не удивляюсь? Я уже давно в ЛА, Шон. Я ничему не удивляюсь (!). Напишешь?
С любовью,
Энн.

 

29 сентября 1983 года

 

Милый Шон! Получил мое предыдущее письмо?
Дед вчера вечером напился, сказал мне, что все гниет, что грядет конец чего-то. Дед с бабушкой (не самые умные люди) считают, что живут в Золотой век, и говорят, как рады, что когда умрут, тогда и умрут. Вчера дед за большой бутылкой «шардоннэ» рассказывал, как боится за своих детей, боится за меня. По-моему, вообще впервые искренне со мной разговаривал. Но он это всерьез. И оглядываясь вокруг, видя по телевизору бедных мальчиков из Бейрута, Ливана или из какой они там дыры, слыша о наркодельцах, зарезанных вчера где-то в горах, я вынуждена до определенной степени с дедом согласиться. Мне все кажется, что люди становятся менее люди и более животные. Меньше думают, меньше чувствуют, живут на очень примитивном уровне. Интересно, что мы с тобой в жизни увидим? Кажется, все так безнадежно, но надо бороться, Шон. (Говорю же, я в философию ударилась.) Наверное, никуда не деться: мы — продукт нашего времени, ведь так? Ответь мне, пожалуйста? На солнце жарюсь — загореть пытаюсь!
С любовью,
Энн.

 

11 октября 1983 года

 

Милый Шон!
Ты остальные мои письма получил? Я даже не уверена, что ты их получаешь. Пишу, отсылаю, и такое чувство, будто с тем же успехом можно их пихать в бутылки и закидывать в Тихий океан на Малибу.
Невероятно — я здесь уже шесть недель! Несколько дней назад дед с бабушкой сказали, что были бы очень рады, если б я осталась на год. У меня духу не хватило ответить, что я скорее год просижу под замком в «Галлерии»! Да, мне тут нравится. Приключений и знаний о мире — больше, чем я могла вообразить. ЛА — просто замечательный, депрессия у меня прошла. Но одно дело приехать в гости, другое — жить здесь. Сомневаюсь, что вынесу, если поселюсь тут насовсем. ЛА — как другая планета. Ну то есть — толпы белобрысых, голубоглазых, загорелых серферов с восхитительными телами, они бродят по улицам, на новых «поршах» ездят на пляж ловить волну (и все укуренные), красивые пожилые дамы в длинных черных «роллс-ройсах» ищут стоянку на Родео-драйв и слушают КРОК — не знаю, мне как-то странно. Что-то я устала каждую ночь тусоваться в одних и тех же клубах, валяться у бассейна и потреблять весь этот немыслимый кокаин. (Да, я пробовала белую пудру — ее все потребляют, натурально все, и должна признать: да, с нею дни явно летят быстрее.) Меня прикалывает, он не настолько плох, но не знаю, сколько еще смогу выдержать! Каждое сегодня — такое же, как вчера. Все дни одинаковые. Чудно. Как смотреть себя в кино — фильм один, а музыка всякий раз новая. Видел бы ты меня в клубе — в «Вуаля» или в «После работы», — наверняка сказал бы то же, что Кеннету, когда тот спросил (по моей просьбе! сюприз!), что ты обо мне думаешь, а ты ответил: «Несчастная жеманная девочка». (Ой, не смущайся — я зла не держу. Прощаю, не переживай.) Ну, это лишь часть моей жизни в ЛА.
На студии гораздо интереснее и увлекательнее. Я за последний месяц столько знаменитых актеров и актрис встретила! Дед, судя по всему, их всех знает. Я видела, наверное, миллион проб. А сценариев — вдвое больше. И еще подхватила массу всяких словечек из «студийного диалекта» и много всего про бизнес. Захватывающе.
Я понимаю, надо бы обо всем этом писать, но связного рассказа не выходит. Недостаточно цепкий взгляд, и завязки нету. Усваивать или видеть здесь особо нечего. Просто у меня времени мало — приемы, пробы, работа на студии, все такое… Кстати, как твоя живопись? Еще рисуешь? Я знаю, ты занят, и не надо это делать, если не хочешь, но я буду очень рада, если пошлешь мне стишок или набросок — что-нибудь из последнего. Но еще больше я хочу, чтобы ты был счастлив, здоров и доволен, как я. А если жизнь у тебя не очень бурная, я была бы счастлива получить от тебя письмо. Хоть одно.
С любовью,
Энн.

 

22 октября 1983 года

 

Милый Шон!
Сижу в пентхаусе у друзей в Сенчури-Сити. Время к вечеру, и я очень расслабилась. Мне кто-то дал далман (по-моему, я написала правильно) — у меня болела голова, сказали, что поможет. И мне теперь очень приятно и хорошо. Я с детства так себя не чувствовала — не радовалась, не была довольна, что я там, где я есть. Может, с тобой такого не бывает, а вот мне в какой-то момент становилось неуютно и нервно везде, где бы я ни была. Скучно, я раздражаюсь, и о чем ни думаю — все в будущем времени (наверное, похоже, как ты вдруг вскочил в ту ночь, когда мы сидели в Кафе, на меня посмотрел и пулей вылетел наружу). Я вечно дергаюсь, вроде как не могу долго на одном месте. Но что-то меняется. Тотально радо (сокращенно от «радикально»), как мы тут говорим.
Это будет не особо себе такое письмо — мы скоро идем ужинать, потому что кто-то забронировал столик в «Спаго» и мы уходим через час-полтора, говорит мне кто-то. Вообще-то я хотела тебе сказать, что я о тебе вспоминаю и надеюсь, что у тебя все хорошо. Да? Напишешь мне? Я хочу получить письмо от тебя. Пожалуйста, а?
С любовью,
Энн.

 

29 октября 1983 года

 

Милый Шон!
Есть в лос-анджелесской жизни нечто роскошное и чудесное. Я, наверное, так всю жизнь и хочу прожить. Каждый день новые приключения, новые собеседники, каждую ночь видеть что-то новое. Я впервые будто нашла себя — ну, примерно. Даже в худшие моменты я расслаблена. Иногда мне одиноко, но такое случается редко.
Отношения с людьми — без напряга, без усилий, потому что никто не требует по серьезу эмоционально вкладываться. Осторожные — но не думай, что поверхностные. Вовсе нет. Ну то есть меня они, конечно, порой тревожат и подавляют, но в остальном всегда светит солнце, бассейн всегда чист и нагрет, холода не бывает, и мне со всеми хорошо.
Это отчасти из-за тех людей, с кем я общаюсь. Они живые, интересные и забавные. Многие работают в звукозаписи или на студиях, все достаточно взрослые, понимают, что не хотят прожить жизнь в вакууме. Они меня вроде поддерживают, дают мне советы, у них ведь есть опыт.
Ну, ты все мои письма получил? Я уж и не помню, сколько послала — четыре, пять? А от тебя, Шон, — ни одного. Я в шоке. Да нет, шучу. Никакого шока — ну, не совсем, наверное. Я понимаю, у тебя, видимо, такое настроение, что не хочется писать. Но, понимаешь, мне интересно, какое же у тебя настроение.
С любовью,
Энн.

 

10 ноября 1983 года

 

Милый Шон!
Как дела? Твое молчание меня не расстраивает (а должно?). Я делаю вывод, что такова твоя жизнь, и прекрасно понимаю, что у тебя нет сил или желания писать. Однако, надеюсь, тебя не напрягает лавина писем по направлению от меня.
Вот интересно, о чем я напишу. Можно рассказать в деталях обо всех моих сексуальных приключениях, похвастаться недавними победами. Но это как-то глупо. Ну то есть — если рассказывать, то круто, а на самом деле — до ужаса неоригинально. Раз, два, три — и что? Сплошь наркотики, алкоголь и секс, заурядно до ломоты в челюстях, где бы ты ни был (ну, здесь несколько зауряднее, но все-таки). На меня эти чары уже почти не действуют. Забавно — и только. Не знаю, в каком ты состоянии, как живешь, сколько у тебя кармы и какая она, но мне лично весьма неплохо там, где я есть. Ну то есть забавно как бы шататься здесь, общаться с тотально чудными парнями (глупые, но ах какие милые. Ревнуешь? Не надо), тусоваться с богатенькими избалованными детками из Беверли-Хиллз в клубах, ходить на пляж, каждый день засыпать на валиуме, наряжаться, всю ночь танцевать, пить и все такое у кого-нибудь дома на вершине Малхолланда. Забавно, но как бы слегка наскучило. Но я тут познакомилась с парнем…
Он старший продюсер на какой-то там студии, нас друг другу представили на знаменитой дедовской гулянке, и мы подружились. У него «феррари 308-ГТБ», мы ездили в пустыню, в Палм-Спрингз, к нему домой, трепались. Шон, он очарователен. Его зовут Рэнди, ему тридцать, встречается с фотомоделью, она уехала на съемки в Нью-Йорк на неделю, он где только не бывал — как мы говорим, тотальный интеллектуал, очень отстраненный и экзистенциальный в лучшем смысле этого слова. Я ему все про себя рассказала, про Нью-Йорк, про Кэмден, про мою жизнь, дала ему почитать свои рассказы. Ему понравилось, но он был достаточно честен и признался, что они не особо коммерческие. Но все равно говорит, что хочет еще что-нибудь почитать. Еще сказал, что знает трех вампиров, живут в Вудлэнд-Хиллз, но здесь приходится мириться с ложками дегтя.
Рэнди — лишь один интересный человек из целой кучи моих знакомых.
Только что прочитала потрясающий сценарий. Римейк «Постороннего» Камю, Мерсо — бисексуальный панк и брейк-дансер. Рэнди показал. Мне понравилось. Рэнди считает, что «принципиально не экранизируемо» и что, если снять апельсин, который три часа катается вокруг автостоянки, зрителей соберется больше.
Ну, надеюсь, тебе удастся мне написать, но если нет… ну, что тогда сказать?
С любовью,
Энн.

 

20 ноября 1983 года

 

Милый Шон!
Я должна еще рассказать тебе про Рэнди (помнишь? студийный продюсер?). Мы с ним поехали к нему домой на Малхолланд, сидели в патио, смотрели на закат. Солнце садилось, но уже виднелась луна — полнолуние. Было так спокойно — только Рэнди, я, его «феррари», ветер, джакузи, темнеющие краски неба. Мы выкурили косяк (да, я немного покурила), и я подумала, как это прекрасно, как спокойно быть вдалеке от всего и от всех. Яснее мыслишь, яснее чувствуешь. Особенно в Палм-Спрингз — там вокруг сплошная пустыня, это так успокаивает. Поди пойми. Я уверена, должно быть психологическое объяснение. Но мне так покойно, я такая безмятежная, расслабленная. По-моему, я и Рэнди помогаю. Когда он говорит, что чувствует себя пустым и потерянным, я отвечаю, что это лишнее, и он, кажется, понимает. Я еще кое-что накропала, и он читает, когда не очень устает. Правда, говорит, что это чуть более коммерческое, чем предыдущее, может, пойдет на зарубежных рынках — но все-таки конструктивная критика, верно? Я думаю, он по большей части прав.
Рэнди так мне помогал последнюю пару месяцев. Я теперь не всегда в круговой обороне. Он столько путешествовал, столько испытал, настолько больше меня прочел. Я доверяю его суждениям. Он здесь мой лучший друг. Человек, которому я все могу рассказать. Вообще-то удивительно — я в Лос-Анджелесе, мой ближайший друг — тридцатилетний студийный продюсер. Странная жизнь, да?
Слушай, береги себя и, если найдешь свободную минутку, напиши, я буду рада. Кстати, если хочешь позвонить, меня можно застать у деда с бабушкой (213-275-9008), в студии (спрашивать Энн) или у Рэнди (986-2030, в справочниках номера нет). Если настроение будет.
С любовью,
Энн.

 

27 ноября 1983 года

 

Милый Шон!
Привет! Вот сижу в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», приехала к друзьям Рэнди. Только что выспалась — с приезда в ЛА так не спала (одно время принимала транквилизаторы, и от них типа съехал режим). Сегодня еще ничего не делала — смотрела MTV и валялась у бассейна. Сказала Рэнди (помнишь Рэнди, да?) и еще другим людям, что, может, поеду с ними сегодня, но может, и нет. Блин, что за жизнь. Я говорила, что наврала им про возраст? Тут все на вид так молоды — действительно молоды, — что я почувствовала себя старой и начала всем говорить, что мне семнадцать или восемнадцать (вообще-то двадцать). Рэнди считает, мне шестнадцать. Представь, да? Приходится себе напоминать: да, Энн, ты — второкурсница. Занимательно и немножко неудобно, но, я думаю, не так уж важно. Ну, мне пора. Напиши мне письмо? Записку? Пожалуйста?
С любовью,
Энн.

 

30 ноября 1983 года

 

Милый Шон!
Это опять я. Толпа народа едет на выходные в Палм-Спрингз. Как бы трудно отказаться. Несколько дней назад ты мне приснился. (Я и мои странные сны — помнишь, я тебе один излагала в прошлом семестре? Он меня так заинтересовал, что я два семестра назад доклад по психологии написала. Только не переживай — там никаких имен! Почему я тогда тебе не рассказала? Видимо, решила не смущать.) А этот сон был довольно странный. Ты жил в ЛА, мы оба сильно постарели, и ты пригласил меня на день рождения, и мне пришлось откуда-то лететь, и это было ужасно. А остаток сна был про день рождения. Там все были старые, очень уныло, потому что толком никто не изменился. И я, конечно, тебе очень радовалась, и ты был восхитителен, как всегда, но мне все равно было странно, я была какая-то неприкаянная и всех ненавидела. Ну, не совсем ненавидела — просто общаться не могла.
Шон, я правда всерьез думаю, не остаться ли здесь подольше. Я как бы забыла, на что похожи Нью-Йорк и Кэмден, забыла кучу лиц оттуда и не знаю, в силах ли я вернуться. Может, я здесь и не останусь, но я об этом думаю. Я с ужасом представляю, как встречусь с людьми, которых считала друзьями. Я бы лучше осталась тут и не, как ты обычно выражаешься, «вникала» бы, понимаешь? Тут у всех такая волнующая, интересная жизнь, возвращаться — по-моему, упадок. (Господи, такое извилистое письмо — интересно, нужно ли оно тебе. Если оно покажется чересчур невразумительным, обещай, что окажешь мне любезность и просто проглядишь, ага?)
Ну, тут все очень интересно и стимулирует. ЛА (как всегда) весьма забавен. Я по-настоящему погружаюсь в светскую жизнь. (Познакомилась с «Дюран-Дюран»! От восторга чуть не умерла прямо тут же.) Познакомилась с кучей английских мальчиков. (Тут толпы английских мальчиков — не спрашивай почему.) Все очень молодые, загорелые, работают в магазинах на Мелроуз. Рэнди со многими дружит. Один, с которым Рэнди часто тусуется, — Скотти, я с ним как-то познакомилась у Рэнди. Ему 17, он медиум, работает во «Флипе», энергичный и, наверное, самый красивый человек, какого я только встречала. Мы уже планируем сходить на пляж, съездить в Спрингз и на какие-то тусовки.
Еще я дружу с подружкой Скотти Кристи (Рэнди она не нравится; он ей тоже не нравится). Она фотомодель (снималась в пяти роликах джинсов «ливайс» и клипе «Зи-Зи Топ» — она дивная, узнаешь, если увидишь). Кристи много торчит в ЛА и Нью-Йорке (двубережная такая). Она немка-полукровка и ужасно, ужасно милая. А еще есть Карлос, «конфидант» Рэнди. Обворожителен, лет восемнадцати, позирует в плавках для «Интернешнл Мэйл». Вечно пьян и рассказывает анекдоты. По сути — ходячий бунт. Карлос постепенно становится одним из ближайших моих друзей. К тому же он считает, что из меня получилась офигительная блондинка, у него полно валиума, и он практикует новое вуду, которое подцепил в Бейкерсфилде.
В общем, я все время занята. По утрам хожу на аэробику с Кристи, очень часто — на пляж, над загаром тружусь. Признаться, на студии появляюсь нечасто. Еще вот танцую и кропаю что-то.
Рэнди вчера был почему-то совсем обломанный, мы поехали на «феррари» в Спрингз, и он по правде заговорил о том, чтобы — ну, со всем покончить. Сказал мне: «Я хочу просто умереть — прекратить все это», — в таком духе. Ну, я ему показала купленные трико, развеселила, и теперь все тип-топ, но я как бы перепсиховала. Мы вернулись в ЛА, пошли на пляж, полюбовались на закат, и все было нормально. Рэнди перестал твердить, как он распадается. (Распадается, именно — чудно, да?) Пожалуйста, пожалуйста, умоляю — напиши? Ладно, Шон?
С любовью,
Энн.

 

5 декабря 1983 года

 

Милый Шон!
Спорим, не угадаешь, кто тебе снова пишет. Да, это опять я. Ничё? День был полон событий, и мне нужно чуть-чуть успокоиться. Книжек не хочется, креатива тоже. Хочется как бы душу излить.
Типичная суббота. Встала поздно, выкурила с Рэнди и Скотти косяк — они вместе спали снаружи, а я наверху в постели Рэнди. Потом долго смотрели MTV, потом сходили на пляж, а потом пошли смотреть, как снимают новый клип Адама Анта в Малибу — там еще «Английские цены» были. Какое-то безумие. Потом я пошла на аэробику, потом мы с Рэнди выпили пару бокалов и еще посмотрели MTV. А потом попытались уснуть. Иногда мы по ночам ставим все диски, которые Рэнди присылают по почте. Ему отправляют все рекламные копии всех, блин, выпускаемых альбомов. Безумие. И мы их время от времени слушаем. Что угодно, только сбить Рэнди с суицида. Он опять за свое, Шон. Меня это пугает. Ну, через полчаса опять на аэробику. Напиши, пожалуйста.
С любовью,
Энн.

 

7 декабря 1983 года

 

Милый Шон!
Впервые с моего приезда шел дождь. Температура упала примерно до шестидесяти пяти, и полило. Мы с Рэнди слонялись по дому, я читала какие-то сценарии, смотрела MTV. На приеме в Энсино видела Майкла Джексона. Не такой уж весь из себя. Я по-прежнему волнуюсь за Рэнди. Он считает, я собираюсь его бросить. Вечно твердит, что все только и делают, что приходят и уходят, ни у кого нет ни малейшей причины здесь оставаться. Рэнди избил Скотти, в дом теперь пускает только меня и Карлоса (Карлос теперь астролог Рэнди). Я тут круглосуточно. Дед с бабкой то ли не замечают, то ли им все равно. Ты, наверное, думаешь, что я не очень-то в экстазе. И зря. Здесь по-прежнему забавно. Напиши мне. Шон, я ни одного письма от тебя не получила. Пожалуйста, напиши.
С любовью,
Энн.

 

10 декабря 1983 года

 

Милый Шон!
Меня снова подмывает написать кому-нибудь на покинутый Восток. В данный момент лежу в кровати Рэнди, потому что слишком, блин, жарко, ничего невозможно делать. Курю весьма качественную траву и смотрю кино. Тоже мне новости, да? Но мне такие дни нравятся. Надеюсь, так всю жизнь и будет. Декабрь в ЛА — лучший месяц для приемов (во всяком случае, так я слышала). Приближается Новый год, со всеми обещаниями, надеждами целого следующего года. Подумать только, как за какой-то год все может измениться. Господи боже. Я вспоминаю, чем занималась в прошлом декабре, сравниваю, и мне трудно представить, что та девчонка — я сама. Слава богу, время проходит.
Рэнди по-прежнему нелегко. По-прежнему чувствует себя «подвешенным». Лежит сейчас рядом. Ну, вообще-то на полу, а я в кровати. Карлос снаружи ловит остатки солнца. Я окучиваю Рэнди, как могу. Он так похудел. Смеется сейчас. Стоп… да, теперь с ним все нормально. Ох, Шон, я не знаю, вернусь ли в Кэмден. Кошмарна одна мысль о возвращении к этим идиотским псевдоинтеллектуалам. По-моему, я этого не переживу. На самом деле, что толку учиться дальше. То есть я была бы абсолютно счастлива тебя видеть. Но Нью-Гэмпшир — полный облом.
Тебе что-нибудь прислать? Как насчет богатых запасов валиума (тут они, по-моему, у всех). Нет — не стану сажать тебя на наркотики (ха-ха). У Рэнди, по-моему, есть все на свете. Штуки, которым я и названий не знаю. (В Лос-Анджелесе насчет колес особо не стесняются.)
Может, мы (Рэнди, Карлос, какой-то Уоллес-Мундштук и я) поедем на Рождество в Палм-Спрингз. Зависит от того, в каком состоянии будет Рэнди. Дед с бабкой хотят, чтобы я побыла с ними, а я даже не знаю. Может, и так. Может, и нет.
Кажется, так легко остаться в Лос-Анджелесе, пойти работать в звукозапись или на дедову студию (еще не знаю — хотя последний месяц редко туда захаживала). Но такое ощущение, что дед с бабкой моего отсутствия толком и не заметили. Они оба на транках. Я недавно выяснила, что оба глотают либриум почем зря. Вот Карлос пришел передает привет, спрашивает, симпатичный ли ты. Как думаешь, что я ответила? Нипочем не узнаешь.
Когда получишь письмо, мне будет 21 или 18 — смотря кого спрашивать. Что с нами будет через десять лет? Интересно, что тогда будет твориться. Интересно, что творится сейчас.
Друга Карлоса нашли мертвым в Студио-Сити, в мусорном баке. Выстрел в голову, содрана кожа. Чудовищно, а? Карлос вроде не слишком грустит, но он очень сильный, так что неудивительно. Только что включил новое кино. Мы смотрим «Ночь живых мертвецов» и «Рассвет мертвецов». Ты их видел? Рэнди их непрерывно крутит. Я их тут смотрела тысячу раз. Оба очень забавны. Карлос пытается разбудить Рэнди, чтобы кино посмотреть. Карлос говорит, ЛА кишит вампирами. Я пью валиум.
Слушай, Шон. Я решила, что не буду писать, пока не получу ответа. Я больше умолять не собираюсь. Если не ответишь, просто больше не напишу. Так что пиши и будь здоров.
С любовью,
Энн.

 

26 декабря 1983 года

 

Милый Шон!
Перечитала первый черновик письма и поняла, что ничего конкретного о случившемся в нем нет. Прости, мне, видимо, письма про новости не даются. Описания нагоняют скуку, и я способна лишь на эти каракули, от которых тебе, наверное, никакого проку. Как у тебя все? Как прошло Рождество? Надеюсь, тебе понравилось. Я сейчас у Кристи, сижу возле бассейна. Недавно из магазина, купила серьги, две пары тапочек и пакет апельсинов, а потом обедала с кем-то со студии — он сначала передо мной выделывался, а потом помочился на пальму в кадке.
Рэнди передознулся неделю назад (по-моему, неделю). Ну, по крайней мере, все говорят, что он умер от этого. Все твердят, что Рэнди передознулся, но, Шон, я видела комнату, где его нашли — там столько крови было. Всюду кровь. На потолке кровь, Шон. Как при передозе кровь может попасть на потолок? Как она вообще туда попала? (Скотти говорит — только если взрываешься.) Ну, я пошла на пляж с Лэнсом (офигительный панк, работает в «Позере» на Мелроуз), он дал мне секонал, и это очень помогло. Теперь мне гораздо лучше. Правда.
Я говорила с мачехой насчет того, чтобы остаться здесь. Жить буду не с дедом и бабкой, а у Рэнди (там все вычистили, не волнуйся) с Карлосом. И еще мне достался «феррари» Рэнди, так что не сказать, чтоб меня легкомысленно бросили. Но еще ничего не решено. Особо не думала пока. Ты писать собираешься?
С любовью,
Энн.

 

29 января 1984 года

 

Милый Шон!
Кажется, уже давно тебе не писала, да? Что-то уже не особо хочется. Я все еще здесь, жива, не беспокойся. Тебе вообще верится, что я остаюсь тут? Что я тут пять месяцев провела? О боже. В общем, я, наверное, осенью в Кэмден не вернусь. Я здесь так ко всему привыкла. Много езжу по округе, иногда хожу на студию. Время от времени отправляюсь в Палм-Спрингз. Там по ночам тихо.
Я пишу сценарий вместе с одним парнем — я с ним познакомилась на студии, Тэд зовут. Особо рассказывать не могу, но сценарий про инструкторов из летнего лагеря и громадную змею — по-настоящему страшно. (Может, пошлю тебе экземпляр.) Тэд на самом деле художник (фантастически расписывает стены в Венеции), но хочет заняться сценариями. Карлоса никто не видел уже несколько недель. Вроде бы он в Вегасе — это последнее, что я слышала, хотя кто-то мне говорил, что обе его руки нашли в мешке неподалеку от Ла-Бреа. Карлос собирался писать со мной сценарий. Я показала отрывок бабке. Ей понравилось. Говорит, коммерческий.
С любовью,
Энн.
Назад: глава 7. Открытие Японии
Дальше: глава 9. Снова ни то ни сё