У Фила и Джоанны: 3
Где руки?
В кои-то веки погодные условия позволили накрыть ужин в саду, за дощатым столом, который, правда, слегка покоробился. Уличные свечи, зажженные к приходу гостей, оказались очень кстати. Мы уже обсудили первые сто с лишним дней Обамы, его запрет на применение пыток силовыми структурами, причастность Британии к экстрадициям, бонусы для банкиров и предполагаемые сроки всеобщих выборов. Попытались провести сравнение между надвигающимся свиным гриппом и птичьим гриппом, который до нас еще не дошел, но запутались в дебрях эпидемиологии. В разговоре наступила пауза.
— Я тут подумал… в прошлый раз, за этим дружеским столом…
— Ломившимся от яств….
— Которыми нас потчевал… быстренько, подскажите что-нибудь в тему…
— Хозяин мой.
— Прямо Тримальхион.
— И миссис Куикли.
— Нет, так не пойдет. Давайте прямо скажем: Фил и Джоанна, воплощение гостеприимства.
— Кстати, язык…
— Это был язык? Ты же сказала — говядина.
— Ну да. Чем тебе язык — не говядина? Язык говяжий, язык телячий.
— Но я… не ем язык. Он вырван из глотки мертвой коровы.
— В прошлый раз вы нам рассказывали, как посылали друг другу «валентинки»… сладкая парочка, голубки. И про вашу знакомую, которая хотела к приезду мужа сделать себе утяжку живота.
— Липосакцию.
— И кто-то еще спросил: это она из любви или из тщеславия?
— Еще такой был вариант: из-за женских комплексов.
— Мне для сведения. Этот план возник у нее до того, как ее муж сделал себе радикальную тестэктомию — так это называется?
— Задолго до того, естественно. Но потом она передумала.
— С чего это?
— По-моему, я рассказывала.
— Мы говорили про… как там Дик выразился?
— Про интромиссию через задний проход.
— Короче, она потом передумала. Конечно, я вам рассказывала.
— Вернемся к нашим баранам: еще был вопрос, кто из нас собирается потом дома заняться любовью?
— На этот вопрос ответов практически не было.
— Так вот куда ты нас завел, Дэвид, после своего сократовского предисловия?
— Нет. А может, да. Нет, не совсем так.
— «Веди, Макдуф».
— Это мне напоминает сценку, когда за столом, в присутствии мужчин, кто-то позволяет себе заметить, что размер причиндалов непосредственно связан… Дик, ты почему прячешь руки под стол?
— Потому что я знаю, чем заканчивается эта фраза. А если честно — просто хочу избавить присутствующих от сложных вычислений размера моих, как ты выражаешься, причиндалов.
— Сью, один вопрос. Мы тут прослушали лекцию насчет разницы между сравнением и метафорой. Скажи, какой лингвистический термин наиболее удачно описывает соотношение между размером рук мужчины и размером его причиндалов?
— А «выпендреж» — это лингвистический термин?
— Есть специальный термин для уподобления меньшего большему. Или части — целому. Литота? Гендиадис? Анаколуф?
— По мне — это больше похоже на греческие курорты.
— Разрешите вклиниться: мы совершенно не говорим о любви.
— …
— …
— …
— …
— …
— …
— Я лично так считаю.
— Один мой знакомый как-то сказал, что счастье не может длиться более двух недель подряд.
— И кто же этот жалкий урод?
— Один мой знакомый.
— Это наводит на размышления.
— А что тут такого?
— Ну как же, «один мой знакомый» — кто-нибудь помнит Мэтью? Помните, нет? Это был величайший coureur de femmes.
— Переводчика, пожалуйста.
— В общем, он перетрахал всю Англию. Энергия — неуемная. И постоянная… готовность. Так вот, было время, когда… как бы это сказать… ну… женщины взяли моду во время секса стимулировать себя руками, пальцами.
— И какова же, по-твоему, точная датировка этого явления?
— Между снятием запрета на леди Чаттерлей и выходом первого диска «Битлов»?
— Нет, если уж тебе это так важно. Позднее. Наверное, где-то в семидесятых…
— И Мэтью в ходе своей обширной практической деятельности очень скоро выявил это… социально-мануальное новшество, а потом решил поделиться с одной своей знакомой — не с любовницей, не с бывшей, а просто с приятной собеседницей. С задушевной подругой. Выпили они по бокалу вина, и он ей, как бы между прочим: «Мой приятель заметил одну особенность: женщины во время секса стали больше ласкать себя руками». На что подруга ему и говорит: «А твой приятель, случайно, не заметил, что у него член с ноготок? Или он не умеет им пользоваться».
— Уже можно смеяться, да?
— Он потом умер. Довольно молодым. Опухоль мозга.
— А один мой знакомый…
— Просто знакомый или «Знакомый»?
— Уилл. Помнишь такого? У него был рак. Пил, как лошадь, дымил, как паровоз, ни одной юбки не пропускал. Как сейчас помню: к тому времени, как ему поставили диагноз, метастазы успели поразить печень, легкие, уретру.
— Для этого есть лингвистический термин: «идеальная справедливость».
— Вот ужас, да?
— Погоди, про Мэтью ты сказала: умер от опухоли мозга. Что-то тут не сходится, ты согласна?
— Вероятно, секс постоянно был у него на уме.
— Не самое подходящее место для секса, сказал мудрец.
— Любовь.
— Будь здорова. За тебя.
— Я читал, что у французов есть одно любопытное выражение: когда у мужчины расстегнута ширинка, ему вежливо говорят «Vive l’Empereur». Правда, сам я такого не слышал. Не понимаю, почему так говорится.
— Наверное, если у тебя выглядывает «палка», она смахивает на голову Наполеона.
— Говори за себя.
— Вернее, на треуголку, как рисуют на карикатурах.
— Терпеть не могу слово «палка». Есть еще более отвратительное выражение: «бросить палку». Фу.
— Любовь.
— …
— …
— …
— Отлично. Наконец-то достучалась. Мы же про это не говорим. Мы говорим про любовь.
— Тпру! Поберегись, прохожий. Сейчас лошади понесут.
— Ларри меня поддержит. Наш экспат.
— Знаете, когда я впервые сюда приехал, меня удивили два факта: во-первых, вы острите по поводу и без повода и, во-вторых, не стесняетесь употреблять слово на букву «п».
— А в Штатах это слово не употребляется?
— При женщинах — практически никогда.
— Надо же. Я, конечно, извиняюсь, но мне в этом видится некоторая ирония.
— Но, Ларри, ты как раз подтвердил мои слова. Мы шутим, вместо того чтобы говорить серьезно, а разговоры о любви подменяем разговорами о сексе.
— По-моему, шутка — неплохая оболочка для серьезного разговора. Зачастую — самая лучшая.
— Только англичанин может так думать. Или говорить.
— Прикажешь мне извиниться за то, что я англичанин, или как?
— Что ты въелся?
— Не в мой ли адрес ты сказал «пипец»?
— Мужчины говорят о сексе, а женщины — о любви.
— Фигня.
— А почему, интересно, у нас женщины давно не высказывались?
— У меня такой вопрос: размер женских ручек как-то влияет на интенсивность использования их в супружеской постели?
— Дик, заткнись, сделай одолжение.
— Мальчики. Тише. Соседи. По вечерам слышимость невероятная.
— Джоанна, выскажись.
— Почему именно я?
— Потому что я тебя прошу.
— Хорошо. Мне кажется, у нас никогда не бывало такого, по крайней мере, на моей памяти, чтобы в смешанной компании говорили о любви. Мы действительно больше говорим о сексе — вернее, слушаем, как вы с возрастающим энтузиазмом говорите о сексе. Кроме того — это уже почти банальность, — если бы женщины знали, что говорят в их адрес мужчины у них за спиной, они были бы не в восторге. А если бы мужчины знали, как отзываются о них женщины…
— У них бы в штанах все скукожилось.
— Женщина может притворяться, а мужчина — нет. Закон джунглей.
— Закон джунглей — это изнасилование, а не притворный оргазм.
— Хомо сапиенс — единственное существо, способное задуматься о своем существовании, представить себе уход из жизни и симулировать оргазм. Не зря же человека называют венцом творения.
— Мужчина вполне может симулировать оргазм.
— Вот это новость! Не поделишься секретом?
— Женщина не всегда способна определить, кончил мужчина или нет. То есть по внутренним ощущениям.
— Если он, фигурально говоря, спрячет руки под стол.
— Но эрекцию-то невозможно симулировать, правда?
— Член не лжет.
— «Время не ждет».
— При чем тут это?
— Ну как же: и то и другое звучит как заглавие книги. Но реальное — только одно.
— На самом деле член еще как лжет.
— Мы точно хотим ступить на эту территорию?
— Премьерная нервозность. Не в том дело, что мы этого не хотим, а в том, что член может нас подвести. Он известный обманщик.
— Любовь.
— У нас есть старая знакомая, в Нью-Йорке живет, она давным-давно занимается адвокатской практикой, а тут решила сменить профессию и поступила в киношколу. Причем было ей уже за пятьдесят. А вокруг — одни юнцы, лет на тридцать моложе. Она к ним прислушивалась, и вскоре они стали делиться с ней своими житейскими проблемами — и знаете, какой она сделала вывод? Им ничего не стоит перепихнуться с кем попало, но они до смерти боятся с кем-нибудь сблизиться.
— То есть?
— Они боятся любви. Их пугает, что можно… попасть в зависимость. Или поставить другого в зависимость от себя. А может, и первое и второе.
— Боятся страданий.
— Боятся всего, что может помешать их карьере. Сами понимаете, в Нью-Йорке…
— Возможно. Думаю, Сью права. Боятся страданий.
— В прошлый раз — а может, в позапрошлый — кто-то спрашивал, бывает ли рак сердца. Конечно бывает. И название ему — любовь.
— Я, кажется, слышу отдаленный тамтам и обезьяний клич?
— Сочувствую твоей жене.
— Довольно. Хватит трепаться. Не думайте о том, с кем вы в браке и кто сидит рядом с вами. Думайте о том, какую роль играет любовь в вашей жизни и в жизни других.
— И?
— О страданиях.
— Как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить.
— Мне приходилось видеть страдания, которые не были вознаграждены. На самом деле чаще всего именно так и бывает. «Страдание облагораживает» — не сомневаюсь, что это назидательная фальшь. Страдание принижает человека. Опускает.
— Вот вам пример: мне нанесли оскорбление, я сейчас страдаю, потому что в прошлый раз намекнул, очень деликатно, на домашний скриниг задницы с целью ранней диагностики рака…
— Помню, помню, эта процедура пришлась на День святого Валентина.
— И ни одна жопа, ни одна «п» из здесь присутствующих не подумала спросить о результатах.
— Дик, ты получил результаты?
— А как же, мне пришло письмо от человека, скрывшегося за неразборчивой подписью, под которой значилась его должность. Вы не поверите: «Директор проктологического узла».
— Мы туда не пойдем.
— И он сообщил, что у меня все в норме.
— Ага.
— Поздравляю, Дик.
— Но в письме говорилось — цитирую из головы, хотя откуда еще можно цитировать? — что скрининг-тест не дает стопроцентной точности результатов, а потому формулировка «в норме» не означает, что у вас нет и никогда не будет рака кишечника.
— То есть они не дают никаких гарантий?
— Чтобы их не засудили.
— Да, сейчас такое сутяжное время.
— Взять хотя бы брачный контракт… вернемся чуть-чуть назад. Ларри, как по-твоему, о чем свидетельствует брачный контракт — о любви или о сомнениях?
— Не могу сказать, у меня нет опыта. Видимо, он свидетельствует о том, что адвокату поручено сохранить фамильное состояние. Допускаю, что к чувствам это не имеет никакого отношения — просто социальная условность. Подобно тому как во время венчания нужно делать вид, будто принимаешь каждое слово за чистую монету.
— Я, например, не делала вид. Я верила каждому слову.
— «Телом своим славлю» и далее по тексту; да, вспомнил. Ой, Джоанна опять смотрит на меня с укором.
— Наша тема — рак сердца, а не задницы.
— По-твоему, «любовь — это страдание», так, Джоанна?
— Нет, я просто подумала, что некоторые… мужчины, да, определенно мужчины… никогда не страдали от любви. По большому счету они просто неспособны страдать от любви. Это они изобрели систему уклонения и управления, которая гарантирует, что страдание их не коснется.
— А что, в этом есть здравый смысл, разве нет? Эмоциональный эквивалент брачного контракта.
— Возможно, здравый смысл в этом есть, но это лишь подтверждает мою точку зрения. Есть мужчины, которые проходят все этапы: секс, женитьба, отцовство, братство — и ни на одном из них не испытывают страданий. Недовольство, замешательство, скука, злость… это пожалуйста. А страдание для них — это когда женщину ведешь в ресторан, а она потом не дает.
— Кто выдумал, что мужчины циничнее женщин?
— При чем тут цинизм? У каждого из нас есть на памяти два-три таких примера.
— Ты хочешь сказать, кто не страдает, тот не любит?
— Вовсе нет. Я хочу сказать… это как ревность. Любовь всегда оставляет место для ревности. Кому повезет, тот никогда не испытает этого чувства, но если для него нет места, нет возможности, то и любви нет. Страдание — то же самое.
— Значит, Дик не так уж не прав?
— ?..
— Ну, у него не нашли рак задницы, но сказали, что возможность остается.
— Вот спасибо. Реабилитировала. Я же знал, я знал, что дело говорю.
— Нахватался от директора проктологического узла.
— Это ты про Пита?
— Кто такой Пит? Директор проктологического узла?
— Нет, Пит — человек, не знающий страданий.
— Пит у нас — счетовод. Ведет счет женщинам. Может назвать точную дату, когда достиг двузначной цифры, когда дошел до пятидесяти.
— Ну, все мы где-то счетоводы.
— Вот как?
— Да, я хорошо помню, как дошел до цифры «два».
— А у меня было довольно много дробных чисел, если вы меня понимаете.
— Чего уж тут не понять. Вот оно, страдание.
— Нет, это только для Пита страдание. Уязвленное самолюбие. Ему знакомо уязвленное самолюбие и повышенная тревожность. Это самые большие страдания, которые ему известны.
— Нормальный мужик. Он бы мне понравился. Женат?
— Был. Дважды.
— А теперь что?
— Растерялся, немного жалеет себя, немного скучает. Но не более того.
— По твоей теории, он никогда не любил?
— Никогда.
— Но он бы с этим не согласился. Он бы сказал, что любил. И не раз.
— О да, уж он бы сказал, что сто раз.
— Ненавижу двуличие.
— Ах, я не переживу, что сболтнула лишнее.
— Может, это и хорошо.
— Ты о чем?
— Когда веришь, что у тебя была любовь или до сих пор есть. Что тут такого?
— Да то, что это вранье.
— Оставь, пожалуйста. Неужели мы будем мериться добродетелью?
— Только мы познали любовь, ибо мы страдали.
— Я такого не говорила.
— Разве?
— По-твоему, женщины любят больше, чем мужчины?
— В каком смысле «больше» — чаще или сильнее?
— Только мужик способен задать такой вопрос.
— Против природы не попрешь — я и есть злоебучий мужик.
— После застолья у Фила и Джоанны? Ты себе льстишь. Как мы заметили.
— Что мы заметили?
— Господи, что ж нам теперь, мчаться домой и проверять стояк…
— «Стояк» — тоже отвратительное слово.
— Это мне напоминает американские ток-шоу, типа: мы решим все твои эмоциональные и сексуальные проблемы, выставив тебя в студии перед зрителями, а потом зрители разойдутся по домам и будут радоваться, что они — это не ты.
— Типично британская критика.
— Естественно: я же англичанка. Так вот, была там одна женщина, рассказывала, что не задалась у нее семейная жизнь, а может, любовная связь, и будьте уверены, разговор сразу перекинулся на секс; тогда один из так называемых экспертов, наглый выскочка, спрашивает буквально следующее: «У вас бурный оргазм?»
— Обалдеть. Прямо в точку. В точку «джи».
— А она смотрит на этого сексопатолога и говорит, причем с подкупающей скромностью: «Мне кажется, очень бурный».
— Браво. «Так все мы говорим».
— Так на чем мы остановились?
— Я сказал: не стоит осуждать Пита.
— А кто осуждает? Я не осуждаю. Если он достиг отметки «пятьдесят» — снимаю шляпу.
— Как по-твоему, не потому ли Пит бросает женщин, что не может с ними поладить?
— Нет, я считаю, у него просто низкий порог скуки.
— Когда любишь, порога скуки не существует.
— А по-моему, вполне возможно скучать с тем, кого любишь.
— Мне опять пора опасаться темы «Где руки»?
— Что ты кипятишься?
— Непонятно? Я сюда прихожу не для того, чтобы меня подкалывали, а для того, чтобы от души пожрать и выпить.
— «Спой же за ужин».
— «Получишь завтрак…»
— Что я хочу сказать в защиту этого Пита, которого в глаза не видел: возможно, он любил, возможно, был увлечен, но ровно настолько, насколько позволяла его натура, — это не дает повода его презирать.
— Есть люди, которые не могут влюбиться, если вначале не подготовятся по книжкам.
— Хотя бы на один вечер избавь нас от мудрости лягушатников.
— Сейчас уже можно вынуть руки из-под стола?
— Это всегда небезопасно. Вот дело-то в чем.
— А кстати, дело-то в чем?
— Позвольте мне резюмировать. Для тех, кто не понял. Высокое собрание постановило, что британцы слишком беззастенчиво используют слово на букву «п», что мужчины потому говорят о сексе, что неспособны говорить о любви, что женщины и лягушатники разбираются в любви лучше, чем мужи Англии, что любовь — это страдание и что если у мужчины было больше женщин, чем у меня, это пипец, ибо такой негодяй совершенно не способен понять женщину.
— Блестяще, Дик. Есть предложение принять.
— Ты решил принять Дика? Не иначе как ты заделался директором проктологического узла.
— Замолчите, мальчики. От этого резюме веет мужским шовинизмом.
— А ты сможешь предложить нам женское резюме?
— Не горю желанием.
— Ты намекаешь, что резюмировать — презренная мужская забава?
— Не самая одиозная. Хотя в моем резюме было бы отмечено, что мужчины, рассуждая о вещах, которые вызывают у них комплекс неполноценности, становятся пассивно-агресивными.
— «Пассивно-агрессивными»? Ненавижу это слово, или выражение, или что это. Могу предположить, что в девяноста или девяноста пяти случаях из ста оно встречается в женской речи. Мне даже неясен его смысл. Вернее, неясно, какой смысл в него вкладывают.
— А как мы говорили, когда этого выражения еще не было?
— Может, «воспитанный»?
— «Пассивно-агрессивный» относится к психологическому настрою.
— И «воспитанный» тоже. Причем к нормальному настрою.
— Неужели кто-нибудь всерьез считает, что если бы нам сейчас, метафорически выражаясь, подали традиционный портвейн и дамы удалились в гостиную, они бы в своем кругу стали беседовать о любви, а мы в своем — о сексе?
— В детстве, еще ничего не зная о девочках, я мечтал о них точно так же.
— Точно так же, как и о мальчиках?
— Пипец. Конечно нет — точно так же, как о любви и о сексе.
— Не орите. Тише вы.
— Вы согласны, что в чувственной сфере это явление не имеет себе равных? Страстное желание секса и любви, когда ни то ни другое еще не изведано?
— Как сейчас помню. Казалось, вся жизнь… без этого рухнет. Вот что такое страдание.
— Однако эта проблема решилась сама собой. Все мы познали и секс, и любовь, а некоторые даже одновременно.
— А теперь нам пора надеть плащи и двигаться к дому, и там мы познаем либо одно, либо другое, а в следующий раз устроим показ рук.
— Или сокрытие рук.
— Как дети, честное слово.
— Это можно считать пассивно-агрессивным поведением?
— Если будешь напрашиваться, я тебе сейчас покажу, что такое пассивно-агрессивное поведение.
— Не утруждайся, любимая.
— Знаете, сегодня первый вечер, когда я не стремлюсь уйти раньше других.
— Давайте уйдем все вместе — дадим возможность Филу и Джоанне за уборкой перемыть нам косточки.
— Вообще-то мы не имеем такой привычки.
— Честно?
— У нас есть определенный ритуал. Фил убирает со стола, а я загружаю посудомоечную машину. Включаем музыку. Я мою в раковине то, что не влезает в машину, Фил вытирает. Нам некогда сплетничать.
— Какие образцовые хозяева. В самом деле, Тримальхион и миссис Куикли.
— Джо другое имеет в виду: сегодня мы уже наговорились. Перемывать вам косточки будем с утра, когда сядем завтракать. За обедом продолжим. А в этот раз — пожалуй, еще и за ужином.
— Фил, паразит.
— Надеюсь, вы не за рулем.
— Я никому не доверяю рулить. Только себе.
— Ты серьезно?
— Я похож на идиота? Пешком прогуляемся или такси возьмем.
— Но сначала постоим на тротуаре и перемоем вам косточки.
— Скажите честно: это действительно был язык?
— Конечно.
— Но я не ем язык.
Заперев дверь, Фил поставил диск Мадлен Пейру, подкрался сзади к жене и чмокнул в тесемку от фартука, поднялся в темную спальню, осторожно подошел к окну, увидел гостей, стоящих на тротуаре, и дождался, чтобы они рассеялись в темноте.