Рано утром в понедельник, едва забрезжило, приехали трубочисты — пожилой мужчина с забитыми угольной пылью легкими и сонный, нелюбопытный мальчик. Мальчик нес инструменты — огромный, похожий на слона Макса Эрнста пылесос. Хотя ночи стояли теплые и холодов еще не ждали несколько недель, по вечерам Клэр куталась в свитера и кофты, и струйки тепла от электрообогревателя, похоже, помогали мало; им явно пошел бы на пользу дополнительный источник тепла и света (да и то сказать, живой огонь спасал человечество от страха тьмы двести с лишком тысяч лет). Обращаясь к Клэр, мужчина назвал ее «миссис Гласс». Клем налил ему чаю; не давая кипятку остыть, он начал пить, с шумом втягивая жидкость сжатыми в трубочку губами, потом закашлялся и сплюнул в носовой платок. Отвечая на незаданный, подразумеваемый вопрос, он сообщил, что ни разу не находил спрятанных в дымоходах сокровищ.

— Только сажа да мертвые птицы. Остальное — сплошная брехня.

Еще с тех времен, когда деревню окружали шахты, на улице осталась лавка угольщика. Позднее, тем же утром, Клем купил у него двадцатикилограммовый мешок угля и, как спящего ребенка, принес его на руках домой. При первой попытке затопить в сумерках камин комната наполнилась клубами воняющего бензином дыма, но спустя час, после усердного раздувания и махания газетой, потратив уйму спичек и еще несколько спиртовых кубиков, ему удалось разжечь маленький огонек, и от углей пошло ровное тепло. Клэр пододвинула стул поближе и протянула к огню руки.

— Спасибо, — сказала она и допоздна сидела, глядя, как рассыпается искрами и сгорает в золу уголь; иногда она называла цвет огня. Медный, фиолетовый, зеленоватый. Багровый, яично-желтый. Пурпурный.

Когда пришло время спать, они опять читали путеводитель. Во вторник была поездка в Сорренто. В среду — Калабрия. В четверг они прибыли на северное побережье Сицилии. Ночью она спала по десять, иногда двенадцать часов, и еще устраивалась соснуть на пару часов после обеда. Трудно было поверить, что можно столько спать, но, видимо, ей это было необходимо. Наверное, это и был «обильный отдых», о котором говорила Лора, необходимый, чтобы улеглось колебание элементарного химического баланса и наступил поворот к выздоровлению.

Во время посещения больницы в пятницу Клема, вопреки его надежде, не пригласили в кабинет доктора Кроули. Пришлось посидеть с недужными местными жителями, листая помятые журналы. Он обратил внимание на то, что выходящие после приема пациенты стараются не встречаться глазами с ожидающими собратьями, словно пытаясь поскорее забыть недавнее вынужденное соседство и неприятный факт того, что, заболев, тело неизбежно становится предметом обозрения посторонних.

Клэр вышла, когда он перечитывал в дальнем конце приемной памятки о здоровом образе жизни.

— Ну что? — спросил он.

— Тяжко, — уронила она, но, когда позже, по дороге домой, она предложила помочь ему с обедом (может, по совету Кроули?), он понял, что «тяжко» здесь — не просто усталость и недуг, но еще и что-то нужное.

— Я нашел в огороде кустик шалфея, — сказал он, — Можно приготовить макароны с перцем, маслом и листьями шалфея. Хочешь?

— Да, — сказала она. — Я проголодалась.

Придя домой, она прилегла отдохнуть в спальне, потом спустилась вниз и начала хлопотать на кухне.

— Джейн была мной довольна, — сказала она, раздавливая рукояткой ножа чесночную дольку.

— Джейн?

— Ее так зовут. Джейн Кроули.

— Она права.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно.

— Ты думаешь, что я сильно поправилась, но ты не видел меня вначале. Какая я тогда была.

— Угу.

— Тогда со мной была только Фиона. Тебе она не нравится, но она единственная помогла мне тогда.

— Я ей очень благодарен за это.

— У тебя тогда была работа.

— Работа, да.

— Я сказала Джейн, что ты купил глазные капли.

— А она что?

— А что она должна была?

Он пожал плечами.

— Ну, может, похвалила и меня тоже.

За ужином он упомянул Фрэнки и Рэя.

— В следующую пятницу они опять приедут, — сказал он.

— Я знаю.

— Я сказал, что съезжу с Рэем в Бат в субботу, после того, как они сходят к священнику. Помогу ему выбрать свадебный костюм. А ты, может, с Фрэнки побудешь?

— Вы так договорились? — спросила она.

— Вы можете съездить куда-нибудь женской компанией, — предложил он.

— В Бат?

— В Бат или Фромм. Фрэнки спрашивала, не хочешь ли ты сходить в парикмахерскую. Там есть одна, куда Лора ходит. «Донателло».

— Это Фрэнки предложила?

— Ты не хочешь постричься?

— Если ты думаешь, что стоит, я постригусь.

— Как хочешь, — сказал он. — Это не так важно.

Он опасался, что нарушил хрупкое вечернее настроение, но после ужина они, усевшись вдвоем у камина, слушали радио: кинообозрение, программу воскресных спортивных состязаний, потом комедийную викторину. Клэр прыснула, и звук ее смеха поразил их обоих. Этим вечером он, как и прежде, старался уберечь ее от новостей — тревожных событий в мрачном сопровождении комментариев и мнений. Одновременно он берег и себя, легко воображая материал, глухим эхом вторящий кровавой неразберихе, поучаствовать в которой приглашал его Тоби Роуз.

В субботу вечером из телефонной будки у почты Клем позвонил на остров. Отец был в Бервике. Клем оставил ему сообщение (надеясь, что собеседнику известно достаточно об их семье, чтобы понять и передать суть), осторожно намекнул на улучшение, но не скрывал необходимости быть начеку.

На следующее утро пришел Кеннет. Он помог Клему разжечь в глубине сада костер, туда полетели обрубленные сучья, обломки парника, десяток сваленных кем-то в кучу деревянных ящиков, старая гнилая дверь, плети вьюнка. К вечеру появилась Лора, и они пекли в горячей золе картошку, пили вино и вспоминали прошлое, которое казалось нынче таким беззаботным.

— Кожа у нее стала гораздо лучше, — сказалаЛора, когда вечером Клем отвозил ее и Кеннета домой. — Тебе не кажется? Да вы оба выглядите гораздо здоровее, чем когда приехали. Ты не представляешь, как я о вас тогда беспокоилась.

Это верно, у Клэр с лица почти пропали сухие, болезненного вида пятна, со щек исчезла явно нездоровая бледность. Да и он, работая на свежем воздухе, загорел, чувствовал себя бодрее. Это было приятно, в голове начали бродить мысли о будущем, идеи, порожденные, казалось, совсем не тем сознанием, с которым он сжился, вернувшись из Африки. Может, он немного научился забывать? Разве это возможно? Казалось, будто здесь, на даче, с Клэр, Лорой, Кеннетом, день за днем занимаясь незамысловатыми хозяйственными делами, он попал в медленное течение, все дальше уносящее его от кровавого смрада, мертвого взгляда мальчика, упорно избегаемых Сильверменом умозаключений. Так что же, он действительно забывал? Неожиданно его осенило (когда он переносил в глубину сада, подальше от глаз, оставшиеся от разрушенной веранды бетонные блоки), что, может, несмотря на кажущееся противоречие, самая главная задача памяти — это забвение, бесценный, уникальный механизм медленного исчезновения знаний и опыта.

Подумалось (кольнуло): не открыть ли коричневый конверт, не посмотреть ли снимки в бумажнике, — но он отложил это опять.

В начале следующей недели окрестности заволокло странным густым, влажным туманом, холодящим кожу, пахнущим речной дельтой и Северной Атлантикой. Колокола аббатства и деревенской часовни отбивали часы унылым звоном буйков ограждения. Клэр не вылезала из постели. Клем сидел внизу, пил кофе чашку за чашкой и курил. Даже радиоприемник, казалось, чувствовал изменение погоды. Он трещал, бубнил негромко, потом начинал грохотать. Клем прочистил каминную решетку. Зола была того же цвета, что и туман.

К полудню туман рассеялся. Скрывавшийся день оказался изящно-голубым, прохладным, легким. Спустившись вниз в пальто, Клэр присела на пуфик снаружи у выхода в сад, пока Клем перетаскивал оставшиеся блоки (он уже догадался, что яма, куда он их складывал, образовалась в результате проседания, но помалкивал об этом). Вокруг жимолости продолжали кружить несколько пчел. На ветвях растущей за забором соседской яблони еще осталось несколько коричневато-зеленых яблок. Сорвав веточку розмарина, Клем передал ее Клэр. Она ущипнула ее изгрызенными ногтями, поднесла к носу. Он начал проверять ее знание растений, хотя самому ему они были известны только благодаря табличкам прежнего жильца. Но она назвала большинство правильно. Потом они, неторопливо перебрасываясь репликами, словно теннисным мячом в легкой партии, начали вспоминать сад в Бристоле — тридцатиметровый, образцово ухоженный участок, простирающийся от дома в сторону дороги, парка и кирпично-красного железнодорожного моста. Уклон лужайки позволял катиться по ней кувырком, подминать, набирая скорость, траву и упиваться чудесным зеленым запахом. Отец всегда был, да, несомненно, и сейчас остается умелым садовником, но сад всегда был Норин. Даже полностью ослепнув, она опускалась перед клумбой на колени на желтую поролоновую подушечку и перебирала голыми пальцами листья и стебельки, выискивала на ощупь и вырывала сорняки; голова ее при этом была повернута в сторону и чуть-чуть наверх, а лицо выражало абстрактную сосредоточенность, словно она прислушивалась к таинственной, слышной только незрячим мелодии.

— Ты похож на нее, — сказала Клэр, когда Клем устроился рядом с ней на перекур. — Больше, чем я.

— Думаешь?

— Такой же целеустремленный.

— Ты имеешь в виду — упрямый?

— Упорный.

— Упрямый!

— Ну да, упрямый, — улыбнулась она, — Упрямый до ужаса.

— Интересно, что бы она сказала, если бы увидела нас сейчас.

— Расстроилась бы.

— Думаю, что нет.

— Погнала бы нас метлой.

— Метлой? — рассмеялся он. — Ну уж, вряд ли. А может, мы помним ее совсем по-разному?

На следующее утро, во вторник, он предложил устроить пикник. Клэр сказала, что у нее нет настроения. Он повторил предложение в среду, и на этот раз она согласилась. Они наготовили бутербродов из всего, что оставалось в холодильнике, — выщербленного куска сырной головки, остатков луковой приправы, листьев салата, ветчинного паштета, половинки свеклы, капусты в майонезе. Потом залезли в машину и отправились к югу. Сделав петлю вокруг Мендипс, все больше запутываясь в безымянных дорожках, они наконец припарковались на обочине возле каких-то деревянных ворот, перелезли через них и по заросшей тропинке вышли к лежащему у пруда стволу поваленного дерева. Тут они расстелили плед и присели перекусить. Съев бутерброд и выпив немного холодного чая из термоса, Клэр прилегла на пледе соснуть. Во сне она немного плакала. Клем хотел было разбудить ее, но потом решил, что, может, ей нужно было поплакать — может, страдание, страх или еще что выходили из нее слезами, как яд. Он оставил ее, и вскоре слезы высохли. Несколько минут Клем следил за полетом двух стрекоз, охотящихся над прудом за собственными отражениями, потом и на него навалилась сонливость, и с приятным ощущением, что можно позволить себе расслабиться, он прислонился спиной к стволу дерева и под монотонное воркование диких голубей погрузился в забытье.

Когда Клем открыл глаза, солнце уже опускалось и лужайку пересекали тени. Присев на корточки на зеленом пятачке у пруда, Клэр рассматривала что-то в воде, видимо, свое отражение. Потом она растопыренными пальцами, как граблями, прошлась по воде и резко поднялась.

— Все в порядке? — спросил он.

— Нормально, — ответила она.

Запаковав остатки пикника, они вернулись к машине, испытывая некоторую неловкость друг перед другом.

В эту пятницу завсегдатаи желто-голубой приемной (вся неделя размечалась этими посещениями) кивнули Клему с узнаванием. Молодая мама, покалеченный старичок с забинтованной до плеча рукой, астматический подросток, краснолицый, похожий на спившегося актера мужчина приблизительно одного с Клемом возраста. Их мимолетные приветствия — краткие и смущенные — были почти подсознательными. И опять он надеялся, что его пригласят в кабинет, но Клэр появилась уже через двадцать минут, и они зашагали домой, озаренные лучами вечернего солнца, то и дело останавливаясь сорвать ягоду с придорожных кустов ежевики.

Этим вечером, пресытившись итальянскими курортами и пляжами, они начали читать новую книжку, «Сидр у Розы», — старое школьное издание для пятиклассников, которое Клем взял с книжной полки Фрэнки, когда ставил на место путеводитель. В ней не было масляных отпечатков пальцев. Пометки на полях сводились к нескольким карандашным знакам вопроса, неизвестному телефонному номеру и написанному с ошибкой слову «пасторальный» наверху второй страницы. Он читал с полчаса («меня, трехлетку, привезли сюда на телеге; так, с чувства ужаса и растерянности, началась моя жизнь в деревне…»), потом, погасив верхний свет, прошел в гостиную и вымыл оставшуюся от ужина посуду.

Без пятнадцати час он включил радио и выслушал прогноз погоды для моряков, следуя за путеводной нитью дикторского голоса по часовой стрелке вокруг побережья, особенно прислушиваясь к местам, где жил отец, — Кромарти, Тайн, Доггер.

В ванной он почистил зубы и закапал глазные капли. Окно спальни было открыто. Стоя около него, он услышал звук журчащей неподалеку воды — бормотание крошечного ручейка, которого раньше не слышал или не замечал. Выкурив последнюю сигарету, он аккуратно затушил ее о камень под наружным подоконником и положил окурок на пачку. Где-то тявкала лиса. Закрыв окно, Клем разделся и забрался в кровать, размышляя, как сумеет пережить день в компании Рэя, затем, в ленивом полусне, ему начала грезиться Фрэнки: каково, интересно, трахать эту зрелую женщину сорока с чем-то, с которой они подростками забавлялись на чердаке. Такие ли белые у нее бедра, как лицо? И каким штучкам научилась она у своих пожилых любовников? Похоже, она нашла наконец счастье, и, как все счастливые люди, делала вид, что это нетрудно, что нет в этом ничего особенного — лишь небольшое изменение привычки, вроде выхода из дома через другую дверь или сдвига пробора в волосах. Заслужила ли она его? И получает ли она по заслугам? Он надеялся, что да, но только потому, что было так приятно на минутку, так приятно и так уютно верить, что действительно существует подобная связь между причиной и следствием, между заслугами и наградой; что доброта, даже маленькая, тайная доброта, награждается сторицей. Перевернувшись на бок, он удовлетворенно вздохнул. Вдали опять послышался беспокойный лай лисы, затем из лиловой глубины почти заснувшего уже мозга выпорхнула бабочка, которую он вспугнул, работая утром в саду. И вот уже, едва касаясь длинными пальцами ног стебельков травы, сложив за спиной огромные крылья, перед ним парил Фрэнк Сильвермен с бутылкой бурбона «Четыре розы» в одной руке; другой он жестом Платона указывал на небеса, где одинокая бабочка преобразилась в десятки, миллионы себе подобных радужных существ, танцующих в небе, как детские подвесные игрушки.

— Я же говорил тебе, Клем, — в восторге кричал его старый друг. — Я же рассказывал тебе, как это получается. Рассказывал, верно же?

Проснувшись, несколько мгновений Клем не мог понять, в какую сторону головой он лежит, потом сообразил, что повернут к двери, но полоски света под дверью больше не было. Отшвырнув одеяло, он повернул выключатель над кроватью. Темно. Он вышел на лестницу. Из комнаты Клэр не доносилось ни звука. Весь дом был погружен в беззвучный мрак, гнетущая тишина обступала его со всех сторон, следила за ним, внимала его вниманию. Он вернулся в спальню, в молочно-бледном свете звезд разыскал на столе зажигалку и, освещая ею путь, спустился в коридор. Пробки и рубильник находились в шкафу под лестницей. Просунув палец в отверстие на дверце, он открыл шкаф и заглянул внутрь. Пламя уже обжигало большой палец. Оглядев двойной ряд черных переключателей, он увидел выпадающий из строя и включил его, увидел второй — и тоже включил. Плечи облило светом. Уронив зажигалку, он засунул палец в рот и бросился наверх. На площадке он прижался ухом к двери Клэр, затем слегка приоткрыл ее и увидел, что настольная лампа горит, но кровать пуста. Он вошел внутрь. Обхватив себя руками, неподвижно уставившись в пространство над кроватью, Клэр скорчилась в самом дальнем углу комнаты. Включив верхний свет, Клем опустился рядом с ней; сначала, не касаясь ее, он ровным голосом объяснил, что случилось.

— Сейчас я помогу тебе подняться и дойти до кровати, — сказал он, — Это недалеко, всего несколько шагов. Ты очень сильно напугалась, но все уже прошло. Смотри, свет уже опять горит повсюду.

Судорожное напряжение неожиданно исчезло, все ее тело обмякло. Клему пришлось обхватить ее покрепче, чтобы не дать упасть. Они дошли до кровати, он уложил ее и накрыл одеялом. Клэр закрыла глаза, но тут же опять открыла и неподвижно уставилась на него.

— Ну, как ты? — спросил он (вопрос, который он пытался удержать по сто раз в день). — Хочешь, я принесу попить?

Она кивнула. Стакан на столике у кровати опрокинулся. Клем сходил в ванную и наполнил его; бросив взгляд в зеркало, он обнаружил, что стоит нагишом. Заскочив в спальню, он напялил джинсы. Когда он вернулся, Клэр плакала, но, увидев его, тут же вытерла слезы кончиками пальцев. Приняв стакан, она выпила воду большими глотками.

— Еще?

Она помотала головой.

— Я посижу с тобой, — сказал он, — Хочешь?

Она опять помотала головой.

— Уже скоро утро, — сказал он опять. — Максимум несколько часов.

— Иди ложись, — прошептала она.

— А ты сможешь уснуть?

— Понятия не имею. Но если я не сумею быть одна — если я даже…

Она вздохнула со всхлипом. На тумбочке стояла коробка бумажных салфеток, Клем вытащил пригоршню и передал ей. Высморкавшись, Клэр засунула их под подушку.

— Теперь, пожалуйста, иди, ложись спать, — сказала она.

— Ты уверена?

— Ложись, Клем.

Он пошел к выходу. Оглянувшись, он увидел, что Клэр отвернулась от него к стене.

— Я могу отговорить Фрэнки завтра, — предложил он. — Скажу ей, что ты устала, или еще что-нибудь.

Она не ответила. Клем вышел на площадку, постоял там минутку, потом опять пошел в коридор. «Что она увидела такое жуткое над кроватью? — думал он. — Привидение? Черта с высунутым языком и рогами? Или просто кромешную тьму, черную, как пустоты от выработанных пластов под стенами дома?» Зажав в кулаке зажигалку, он сел на ковер, опершись спиной о стену, и начал представлять рассвет, будто такая примитивная уловка могла приблизить его начало. Потом Клем вспомнил, как встречал рассвет на пятнадцатом этаже отеля «Бельвиль» по возвращении из Н***; тогда восход пригвоздил его к окну не обычным своим великолепием, первыми лучами, высвечивающими края листьев и зданий, ежеминутно рождающимися из небытия новыми и новыми прекрасными холмами, а тем, что он случился вообще; тем, что такую тьму, такую ночь, такую бездну мрака, оказалось, можно, как обычное время, смести в небытие.

На следующее утро в десять он постучал в дверь ее спальни, но не получил ответа. Через час он вернулся опять с чашкой чая. Клэр лежала в постели с открытыми глазами. Пробормотав благодарность, она взяла чашку. Они обещали быть у Лоры в полдень. Клэр спустилась вниз через пятнадцать минут, на ней опять были очки, но, возможно, она в любом случае надела бы их. На кухне она приняла лекарство.

— Я найду мастера проверить проводку, — сказал Клем, — В деревне наверняка есть кто-нибудь.

Про себя он решил, что, если не удастся наладить надежное освещение, им лучше уехать. Какой уж тут покой, если расплавится проводок предохранителя — один паршивый проводок толщиной с волосок! — и весь дом может снова погрузиться во тьму.

Фрэнки и Рэй сидели на лужайке перед домом, держась за руки, и курили. Рэй был одет в застегнутую до горла белую рубашку. На Фрэнки — желтый брючный костюм, зеленоватые бусы и такие же зеленоватые туфли на платформе. Они уже встретились со священником, чтобы, как тот сказал, представиться и познакомиться с местными правилами. Пожалуйста, чтобы никакого риса и никакого конфетти. Конфетти застревает между надгробиями и, по его словам, огорчает прихожан, а рис привлекает грызунов.

— Нам, конечно, на это наплевать, — сказала Фрэнки, — Можете бросать что угодно. Виноградные косточки, павлиньи перья. Можно и деньги, если хотите, лучше в конвертах.

Когда они садились в машины, Клем оттащил ее за локоть в сторону и объяснил, что Клэр плохо спала.

— Мы только в парикмахерскую, — ответила Фрэнки, — Там ни перед кем особо красоваться не придется.

— Она остается на твоем попечении, — строго сказал Клем.

— А Рэй — на твоем.

Фрэнки, Рэй не болен, хотел ответить Клем, но вдруг подумал — а кто его знает? Может, Рэй тоже болен? Что-то здесь не так.

— Можешь о нем не беспокоиться, — мягко сказал он.

Выехав на дорогу, «спайдер» повернул налево, в направлении Нового Колкомба. Клем поехал направо, мимо дачи, почты, потом подлинному, тянущемуся между двух линий высоких кустов пути вырулил на шоссе — старую римскую дорогу. Рэй нашел в бардачке одну из Нининых клубных кассет, вставил в проигрыватель, врубил его на полную громкость и всю дорогу, пока они ехали в Рэдсток, а потом ползли вверх к Пестауну, дергался в такт своим худеньким телом. Наблюдая за Рэем краем глаза, Клем представлял его маленьким мальчиком в застегнутом на все пуговицы байковом пальтишке, которого тянет за руку вверх по ступенькам викторианской больницы ужасно обеспокоенная женщина. Может, полиомиелит? Или гормональное расстройство помешало телу вырасти как положено? У него была непропорционально большая голова, а на щеках постоянно проступал слабый румянец, словно он страдал легкой формой хронической лихорадки, но глаза блестели ярко, буйно росла шевелюра каштановых волос и задиристо торчали каштановые усы. Он рассказывал о Фрэнки, и Клем не мог узнать в его словах двоюродную сестру. Оказывается, она отличалась глубокомыслием, проницательностью, глубоким пониманием жизни окружающих. Доводилось ли Клему видеть ее с животными? С детьми?

— А как обстоят дела с ее дизайнерской компанией? — спросил Клем. — Ты тоже будешь в ней участвовать?

Рэй пожал плечами.

— Может, буду только помогать советами, — сказал он. — Из-за кулис.

— Желаю удачи, — сказал Клем.

— Твоя сестра, — сказал Рэй, — Вот это да!

— Что да?

— Такие книги!

— Ты читал их?

— А ты разве не читал?

— Не все.

— Ей вот столько осталось до гениальности, — сообщил он, раздвинув указательный и большой пальцы на сантиметр. — А она еще молодая.

— Скажи ей это. И про то, что молодая.

— Думаешь, я фигню несу?

— Нет.

— Твои фотографии — одни из лучших, какие я видел.

— Фигню несешь, — засмеялся Клем.

С Уэллсвея они въехали в Бат. Город, который Нора никогда не любила, не одобряла его, называла цитаделью консерваторов, выхолощенных адмиралов и торговцев стариной, — этот город простирался под ними, сверкая тысячами наполненных солнцем высоких окон, тысячами стекол припаркованных машин. Клем оставил «форд» на многоэтажной стоянке у реки. Когда они вышли из гаража, Рэй вытащил из сумки небольшую стопку открыток, разделил ее, как карточную колоду, и передал половину Клему. Тот пробежал глазами золотые буквы на верхней открытке — история русской влюбленной пары, нашедшей друг друга через пятьдесят лет.

— Просто оставляй их там, где люди найдут и прочитают, — сказал Рэй. — Тут есть свои тонкости, но ты скоро поймешь.

В кафе около железнодорожной станции они подзаправились бутербродами с беконом, потом прошлись по магазинам на Нью-Бонд-стрит и Милсом-стрит.

— Только не темный, — сказал Рэй, перебирая висящие на вешалке костюмы. — Не черный и не синий.

Он примерял зеленые, небесно-голубые, серебряные пары. Пока Рэй занимался примеркой, Клем рассовал часть открыток по карманам непроданных пиджаков, часть пристроил под целлофановую упаковку новых рубашек. Одну, с радостными новостями об увеличивающейся продолжительности жизни в Мексике, он засунул, наподобие аккредитации, за ленту дорогой фетровой шляпы с заломленными полями. В четвертом магазине им попался белый полотняный костюм-тройка с подкладкой из ярко-алого шелка. Рэй припомнил, что Джон Леннон был одет во что-то подобное во время свадьбы с Йоко Оно. Облачившись в него, стоя перед зеркалом (продавец обдергивал сзади провисшую материю), Рэй решил, что он ему подходит. Клем сказал, что костюм стоит почти четыреста фунтов стерлингов.

— У тебя есть четыреста фунтов? — спросил он.

Рэй ответил, что вряд ли.

— А сколько у тебя есть?

— Думаю, что смогу наскрести шестьдесят, — ответил Рэй. — Ну, шестьдесят пять.

Он переоделся, и они пошли в благотворительную лавку фонда Марии Кюри, потом — Британского фонда болезней сердца, потом — в «Оксфам». На крытом рынке, рядом с концертным залом, примостился магазинчик под названием «Щеголи и красавчики». Здесь они отыскали подержанный костюм сливового цвета за семнадцать фунтов. Брюки были длинноваты, но пиджак с большими лацканами пришелся впору. Рэй купил костюм, потом на оставшиеся деньги подобрал к нему сиреневую рубашку и простой зеленый галстук. Они направились обмывать покупку в паб. Последнюю открытку Клем оставил в туалете, пристроив на краю писсуара так, чтобы об успешном восстановлении популяции орланов на Гебридских островах можно было прочитать без помощи рук.

Они добрались до машины только в полшестого, опять поставили музыку и опустили окна. Рэй рассказывал о том, что они собираются делать после свадьбы, о квартире, которую они с Фрэнки присмотрели в районе Поплар. Приглашал Клема останавливаться у них, и Клэр, естественно, тоже.

— Ты в детстве был счастлив? — спросил Клем; ему вдруг опять привиделся маленький мальчик; на этот раз он прижимался лицом к окну, глядя, как на улице резвятся другие дети.

— Мои родители были неразговорчивы, — сказал Рэй, — А твои?

— Мои-то разговорчивы. Только вечно заняты.

— Каждый старается делать что может, — сказал Рэй, — Мне кажется, стоит думать о людях немножко лучше, чем они есть на самом деле.

— У тебя это здорово получается, — улыбнулся Клем.

— Ты представить не можешь, сколько я тренировался, — осклабившись, ответил Рэй.

«Альфа» уже стояла напротив дома Лоры. Клем помог Рэю донести покупки. В гостиной Фрэнки мешала что-то в наполненном льдом высоком стакане. Она сообщила Клему, не оборачиваясь, что Клэр пошла обратно на дачу и что ему очень понравится работа парикмахерши из «Донателло».

— Пошла на дачу?

— Ага.

— Ладно.

Он сел в машину, помахал Кеннету, который выкашивал траву у ног бетонного мальчика, и развернулся в проезде. Хотя его раздосадовало небрежное отношение и эгоизм Фрэнки, после проведенного с Рэем дня он был в прекрасном настроении. Появившиеся после вчерашней бессонной ночи тяжелые мысли исчезли из головы. Может, Клэр тоже развлеклась? Тогда, может быть, не случилось серьезного отката назад и им не придется все начинать с самого начала?

Клем окликнул ее с порога, потом, заглянув в гостиную, еще раз; затем поднялся по лестнице наверх. Дверь в спальню была широко открыта, на матраце аккуратно уложено снятое с кровати белье. На тумбочке, рядом с коробкой салфеток и принесенной им утром кружкой недопитого чая, лежали ее темные очки. Он вытащил из одной дужки застрявший в ней волос, затем подошел к окну. В саду по траве протянулись вечерние тени. Хороший, все еще теплый вечер, хотя он заметил, что деревья в полях, казалось, совсем неожиданно начали менять цвет, в зелени крон появились бурые и красноватые пятна. Он вернулся к тумбочке и опять поднял очки. По спине, до кожи на затылке, пробежал невольный холод. Он переходил из комнаты в комнату в поисках какого-нибудь знака, чего-нибудь, что могло подсказать, куда она исчезла, что могло вернуть утерянный покой, но ничего не было. Вернувшись в машину, он включил двигатель; на часовом табло высветилось без десяти минут семь.

В гостиной Рэй примерял новый костюм. Фрэнки стояла перед ним на коленях, подкалывая штанины брюк.

— Он похож на бога, — вытаскивая булавку изо рта, сказала она Клему, — Вы оба — просто гении.

— Когда Клэр ушла на дачу? — спросил Клем.

— Когда мы приехали, — ответила Фрэнки изменившимся при взгляде на его лицо голосом.

— Когда это было?

— Не знаю. Часа полтора назад. Может, два.

— Что-нибудь произошло?

— Что ты имеешь в виду?

— Между вами что-нибудь произошло?

— Не понимаю, о чем ты говоришь…

— Я же ее на тебя оставил, черт побери! — взорвался он.

— Что мне было, к стулу ее привязывать? Клем? Клем!

Выскочив на дорожку, он остановился и принялся оглядывать газоны, словно надеясь увидеть Клэр, спокойно сидящую с книгой под деревом. Фрэнки дотронулась до его руки, он поморщился.

— Клем? — позвала она.

Испугалась, отметил он. Это его обрадовало, он хотел, чтобы она испугалась. Вышел Рэй в сливовом костюме, за ним, в пышном платье из белого муслина, словно свадьба уже шла полным ходом, — Лора.

— Что случилось? — осведомилась Лора.

— Клем сердится на меня, — ответила Фрэнки.

— Что-то с Клэр? — спросила Лора.

— Ее нет, — сказал Клем, — На даче ее нет.

— Может, она просто пошла прогуляться, — сказала Фрэнки.

Лора покачала головой.

— Если Клем беспокоится, значит, не все в порядке.

— Надо начать искать, — предложил Рэй.

— У нас есть две машины, — сказала Лора. — Не уверена, что старый «вольво» заведется.

— Я мог бы повозиться с ним, — сказал Рэй.

— Не дури, голубчик, — ответила Лора.

— Оставь его в покое! — сердито оборвала ее Фрэнки.

Косилка взревела, закашлялась и заглохла. Наклонившись, Кеннет снял спереди полный мешок травы. Опираясь на палку, Лора поспешила к нему, остальные — за ней. Кеннет поставил мешок на траву и выпрямился.

— Клэр, — выдохнула Лора, — Ты видел Клэр?

Он кивнул.

— Она сказала, куда пошла? Кеннет? Она тебе сказала что-нибудь?

Несколько секунд он молчат, словно прокручивая в голове, кадр за кадром, пленку с недавними событиями. Потом начал медленно делать руками маленькие круги перед животом.

— Не понимаю, — сказал Клем.

— Он говорит, плавать, — перевела Лора.

— Плавать?

— Карьер, — сказала Фрэнки. — Где еще можно плавать?

— Надо ехать туда! — переходя на крик, скомандовала Лора, — Быстрее, поехали туда.

— Помнишь дорогу через поле? — сказала Фрэнки Клему, — По ней ты быстрее доберешься, чем на машине.

И Клем помчался. Лора еще кричала что-то, но в голове уже шумела кровь. Он нашел ведущий в поле перелаз через забор и понесся вниз по склону к ферме у старого русла реки, облаиваемый бешено рвущимся с цепи дворовым псом. Потом путь все круче стал забирать в гору. Он замедлил движение. Может, Клэр шла этой же дорогой? Наверняка; детьми они всегда бегали по ней, она, должно быть, помнит ее так же ясно, как и он. Он немного постоял, упираясь руками в колени, тяжело дыша, ловя ртом воздух, затем перелез через металлические ворота и побежал по следующему полю; впереди ему мерещился жуткий призрак бегущей женщины, и все казалось, что женщина эта — Мэри Рэнделл. Карьер находился за лесом на вершине горы. Он опять остановился, сплюнул под ноги, вытер тыльной стороной ладони слюну с подбородка. До леса оставалось несколько сотен метров. Сжав зубы, он прибавил скорости на последнем участке и, шатаясь, влетел в неожиданно прохладный воздух под кронами деревьев.

Дальше утоптанная, усеянная камнями и пересекаемая древесными корнями тропинка вилась наверх под сплетением ветвей. Клем торопливо шагал по ней, потом побежал трусцой, отгоняя от глаз вечернюю мошкару. Тропа расширялась; он увидел старую машину, брошенную в карьере после прекращения работ, — массивную, рыжую от ржавчины, похожую на увечное, закованное в броню чудовище, заползшее в чащу спокойно умереть. Деревья расступились, он учуял кисловатый аромат дикого чеснока, едва уловимый запах влажного пепла разводимых подростками костров. Продравшись сквозь заросли иван-чая, он очутился на краю карьера. Клем успел забыть, какой он был огромный: на многие мили вокруг дороги были вымощены добытым из него щебнем. К западу вода была черной, на другой стороне — голубой, с розовыми закатными бликами. Сложив рупором руки, он начал звать Клэр, потом заспешил вниз по каменным ступеням туда, где вода все еще была освещена солнцем. На нижней ступеньке, у края внутренней стены, он увидел пластиковый пакет с одеждой. Неподалеку в воде качалась на голубой поверхности, наблюдая за ним, голова мужчины.

— Вы не видели здесь женщины? — задыхаясь, спросил Клем. — Высокая такая, лет сорока…

Он собирался описать ее прическу, но сообразил, что не знает, как она сейчас выглядит.

— Это вы ее звали?

— Да.

— Тут молодежь собиралась, на автостоянке, — ответил мужчина, — Но они уже уехали.

Клем не мог понять, как тому удавалось удерживаться на воде. Не видно было, чтобы он шевелил ногами, а глубина под ним наверняка была метров двадцать.

— Она должна быть одна, — сказал Клем.

— Я не слежу, в общем-то, кто здесь ошивается, — сказал мужчина. Голова медленно повернулась от берега, — Во-он там какая-то девица купалась голяком в тенечке.

— Давно?

— Не очень.

— С час назад?

— Я тебе, приятель, не будильник, — Он задвигал руками и начал отплывать в сторону.

Клем побежал в сторону фиолетовой, поминутно меняющейся полутени, образованной заслоняющими свет стенами карьера. Здесь приходилось двигаться более осторожно. Он еще раз позвал и, прислушиваясь, наклонил голову. В двадцати шагах от него виднелись проржавевшие перила вертикальной лестницы. Около них раздался всплеск, затем высунувшаяся из воды белая рука ухватилась за верхнюю перекладину. Вытерев с глаз воду, Клэр взглянула на него. Волосы ее были острижены до плеч. Она улыбалась.

— Тут дядька какой-то плавает, — сказал Клем, — Он знает, что ты ныряешь голышом.

— Вы за меня волновались? — спросила она.

— Немножко.

— Извини, пожалуйста.

— Я тебя звал.

— Извини.

— Ладно, не важно.

— Иди купаться, — сказала она, — Нам нынче нечего стесняться друг друга, верно?

— Верно, — согласился он, — Чего уж тут.

Оставив одежду рядом с ее вещами, Клем оттолкнулся пальцами ног от камня и нырнул, разбивая водную гладь и обмирая от холода и наслаждения. Сделав несколько гребков под водой, он вынырнул. Небо над стенами карьера было ужасно далеким. Казалось невероятным, что десять минут назад он бежал сквозь чащу и думал, что его сестра утопилась.

— Мне столько нужно рассказать тебе, — крикнул он.

— Хорошо, — отозвалась она.

— Ты еще не озябла?

— Еще нет. А ты?

— Нисколечко.

Он взглянул на освещенную сторону, проверяя, плавает ли там его недавний собеседник, но собравшийся в узкие полумесяцы свет был невыносимо ярким, словно сквозь водную поверхность проросли тысячи маленьких золотых цветков. Глаза слепило, и он отвернулся. Со стороны автостоянки послышалось хлопанье двери. Через секунду наверху карьера появились три цветных пятнышка с обращенными вниз крошечными лицами.

— Ау-у-у, — закричала Лора.

Клем засмеялся и замахал ей рукой; затем глубоко вдохнул и, раскинув руки и ноги в стороны, неподвижно распластался на воде, которая принялась медленно кружить его тело.