Жила-была старушка
There Was an Old Woman, 1944
Перевод Л.Бриловой
Это еще одна параноидальная фантазия, не более того. История на тему «а если бы». А если бы я был умершей женщиной и отказывался признать, что умер. Что бы тогда случилось? Воображаете это и пишете рассказ.
— Нет, спорить бессмысленно. Я решила твердо. Забирайте свою дурацкую плетеную корзину и скатертью дорога. Боже мой, откуда вы вообще набрались таких понятий? Давайте-ка отсюда, оставьте меня в покое. Мне есть чем заняться: кружево вот, вязанье, а всякие долговязые в черном с их дурацкими идеями мне без надобности.
Высокий молодой человек в черном стоял спокойно, не сходя с места. Тетушка Тильди затараторила дальше:
— Вы что, оглохли, молодой человек? Ну если вам приспичило вести со мной беседу, то ладно, но, надеюсь, вы не будете против, если я, пока суд да дело, налью себе кофе. Ну вот. Будь вы чуток повежливей, я бы и вас угостила, но уж больно важный вы сюда заявились, в дверь постучать и то не удосужились. Не по вкусу мне это. Держите себя будто хозяин.
Тетушка Тильди поискала у себя в подоле.
— Господи, куда я задевала шерсть? Вяжу себе шарф. Зимы-то все студеней и студеней, кости у меня как из рисовой бумаги, домишко продувается сквозняком — надо подумать о том, чем согреваться.
Долговязый в черном сел.
— Стул старинный, осторожней с ним, — предупредила тетушка Тильди. — Ну, если вы опять за старое, будете говорить то, что обязаны сказать, я слушаю вас внимательно. Только голос не больно повышайте и хватит глазеть на меня так странно. У меня прямо сердце как собачий хвост трясется.
Фарфоровые, в цветочках, часы на каминной полке пробили заключительный удар: три. Снаружи, в холле, ждали спокойно, застыв у плетеной корзины, четверо мужчин.
— А теперь об этой корзине, — проговорила тетушка Тильди. — Длины в ней больше шести футов, и по виду она явно не из прачечной. А те четверо, которых вы привели с собой, неужели они нужны, чтобы нести корзину? Она ведь легкая, как пушинка?
Молодой человек в черном, сидевший на старинном стуле, клонился вперед. Что-то в его лице говорило, что скоро корзина станет не такой уж легкой. В ней будет какой-то груз.
— Смотри-ка, — рассуждала тетушка Тильди. — Где мне встречалась такая корзина? Пожалуй, пару лет назад. Пожалуй… ага! Помню-помню. Точно. Это было, когда умерла соседка, миссис Дуайер.
Сурово поджав губы, тетушка Тильди отставила чашку с кофе.
— Так вот что у вас на уме? Я-то думала, вы мне что-то стараетесь продать. Ну погодите, вот вернется сегодня из университета моя маленькая Эмили, она вам выдаст по первое число! Я ей на днях отправила письмецо. Ни слова, конечно, что я не совсем бодрячком, но вроде как с намеком, что долгонько ее не было, пора бы уже повидаться. Она в Нью-Йорке живет. Она мне почти как дочь, моя Эмили… Уж она-то с вами в два счета разберется, молодой человек. Вмиг духу вашего в этой гостиной не будет…
Взгляд молодого человека в черном сказал, что она устала.
— Ничего подобного, — раздраженно бросила тетушка Тильди.
Прикрыв глаза, он стал раскачиваться в кресле. Может, и ей неплохо бы отдохнуть? Хорошенько отдохнуть.
— Вот те, славны Гесема сыны! Да эти пальцы, даром что тощие, состряпали сотню шарфов, две сотни свитеров и шесть сотен прихваток! Подите-ка куда подальше и не возвращайтесь, пока я не спекусь, — вот тогда, может, с вами поговорю. — Тетушка Тильди перешла к другой теме. — Послушайте лучше про Эмили. Уж такая хорошая девочка.
Тетушка Тильди задумчиво кивнула. Эмили. Волосы светло-желтые, как метелки кукурузы, такие же нежные и мягкие.
— Как сейчас вспоминаю день, тому уже двадцать лет, когда умерла ее мать и оставила Эмили на мое попечение. Вот почему мне так ненавистны вы, ваши корзины и все прочее. Ну что хорошего в том, что люди умирают? Молодой человек, мне это не по вкусу. Помнится…
Тетушка Тильди замолкла, ощутив болезненный укол воспоминания. В воображении возникла сцена четвертьвековой давности, голос отца.
— Тильди, — говорил он, — как ты собираешься жить? С мужчинами у тебя отношения не складываются. Я имею в виду постоянные отношения. Тебе только бы вскружить голову и бросить. Нет чтобы остепениться, завести мужа, детей.
— Папа, — тут же прервала его Тильди, — я люблю смеяться, порхать и петь, но я не из тех, кто выходит замуж. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что мне не найти мужчину с той же философией, что у меня.
— Какая же это «философия»?
— Что смерть глупа! Она и в самом деле глупа. Смерть забрала маму, когда она больше всего была нам нужна. Это, по-твоему, умно?
Папа поглядел на нее, и его глаза помрачнели и застлались слезами. Он похлопал дочь по плечу.
— Ты, как всегда, права, Тильди. Но что же делать? Смерть приходит за каждым.
— Отбиваться! — крикнула Тильди. — Дать ей под дых! Бороться! Не верить в смерть!
— Не получится, — промолвил папа печально. — Каждый из нас в этом мире одинок.
— Где-то нужно начинать, папа. Я начинаю мою философию здесь и сейчас, — объявила Тильди. — Глупость, что и говорить: живет человек каких-нибудь пару лет, роняют его потом, как влажное семечко, в землю, а вместо ростков — один дурной запах. Разве это дело? Миллион лет пролежит, а толку никому никакого. И человек-то был хороший, порядочный — по крайней мере, старался.
Прошло несколько лет, и папа умер. Тетушка Тильди помнила, как уговаривала его этого не делать, но он все равно умер. Тогда она сбежала. Она не могла остаться с папой, после того как он превратился в хладный труп. Он стал отрицанием ее философии. Она не присутствовала на похоронах. Она не сделала ничего, только открыла антикварную лавку в фасадной части старого дома и годами жила одна, пока не появилась Эмили. Тильди не хотела принимать девушку к себе. Почему? Потому что Эмили верила в смерть. Но ее мать была подругой Тильди, и та дала обещание помочь.
— До Эмили многие годы в доме не обитал никто, кроме меня, — продолжала тетушка Тильди, обращаясь к человеку в черном. — Замуж я не вышла. Не нравилось мне это: проживешь с человеком двадцать — тридцать лет, а потом он возьмет и умрет на твою голову. И вся моя философия развалится как карточный домик. Я тогда пряталась в свою раковину. Шугала всех, кто при мне хоть словом упомянет о смерти.
Молодой человек слушал терпеливо, вежливо. Потом он поднял руку. Щеки его блестели, а глаза как будто знали заранее, что она скажет. Он знал про нее и последнюю войну, 1917 года, когда она не открывала газет. Он знал о том случае, когда она огрела зонтиком по голове и прогнала за порог покупателя, который непременно желал поведать ей о сражении в Аргоннском лесу!
Да и молодой человек в черном, сидевший на старинном стуле и улыбавшийся, знал о том времени, когда вошло в обиход радио, а тетушка Тильди прилипла к доброму старому патефону. Гарри Лодер с его «Блуждая в сумерках», мадам Шуман-Хайнк, колыбельные песенки. Без вторжения новостей: катастроф, убийств, кончин, отравлений, несчастных случаев, жути. Музыка, изо дня в день одна и та же. Шли годы, тетушка Тильди пыталась преподать Эмили свою философию. Но Эмили заняла твердую позицию насчет… определенных предметов. С тетушкой Тильди она не спорила, уважала ее образ мыслей и никогда не затрагивала в разговоре… мрачные темы.
Обо всем этом молодой человек знал.
Тетушка Тильди фыркнула.
— Считаете себя очень умным, да? Откуда вам все это известно? — Она пожала плечами. — Ладно, если вы надеетесь уговорить меня на эту дурацкую плетеную корзину, то считайте, оплошка с вами вышла. Прикоснитесь ко мне хоть пальцем, и я плюну прямо вам в физиономию!
Молодой человек улыбнулся. Тетушка Тильди снова фыркнула.
— И хорош скалиться, как хворый пес. Для кокетства я слишком старая. В свое время нагулялась досыта, а теперь и не вспоминаю.
Послышался какой-то шум. Часы на каминной полке пробили три. Тетушка Тильди уставилась на них. Странно. Ей казалось, они уже били три — пять минут назад. Ей нравились эти старые часы. Матовый костяной фарфор, циферблат обвешан позолоченными нагими ангелочками. Приятный тон. Как соборные колокола, только маленькие и тихие.
— Вы собираетесь и дальше здесь сидеть, молодой человек?
Он собирался.
— Тогда, с вашего разрешения, я немного вздремну. Самую чуточку. Только чур не вставайте со стула. Там и сидите. Не вздумайте ко мне подбираться. Я просто на крохотную секундочку закрою глаза. Вот и ладно. Вот и ладно…
Уютное, спокойное время дня, для отдыха как раз то, что нужно. Тихо. Только тикают часы, неустанные, как термиты. Только старая комната пахнет полированной мебелью и намасленной кожей моррисовского кресла и плотным рядом стоят на полках книги. Уютно.
Вы ведь не собираетесь встать со стула, а, мистер? Лучше не пытайтесь. Один глаз у меня открыт, я за вами слежу. Да, слежу. Угу… Хмм…
Такая легкость. Лень. Погружение. Почти как под водой. О, как уютно.
Кто там шныряет в темноте, пока у меня закрыты глаза? Кто целует меня в щеку? Ты, Эмили? Нет. Нет. Показалось, наверно. Я просто сплю. Господи, да, меня уносит сон. Уносит, уносит, уносит…
А? ЧТО? О!
— Минуту, я только надену очки. Ну вот!
Часы снова пробили три. Да что это они? Нужно отдать их в ремонт.
Молодой человек в черном костюме стоял в дверях. Тетушка Тильди кивнула.
— Уходите, молодой человек? Так скоро? Тем лучше! А то вернется Эмили и вам не поздоровится. Сдаетесь, так ведь? Не смогли меня убедить? Верно, у меня ослиное упрямство. Я из этого дома ни ногой, как бы не так. И не трудитесь возвращаться, молодой человек, все равно ничего не получится.
Молодой человек с неспешным достоинством поклонился.
Он не собирался возвращаться. Никогда.
— Отлично, — заявила тетушка Тильди. — Я всегда говорила папе: победа будет за мной. Буду сидеть у окошка и вязать еще тысячу лет. Легче эти стены унести, чем меня из них вынести.
Молодой человек в черном моргнул.
— Ни дать ни взять кот, сцапавший птичку! — крикнула тетушка Тильди. — Убирайтесь. И свою дурацкую корзину не забудьте!
Четверо мужчин тяжелыми шагами вышли за порог. Тильди обратила внимание на то, как они несли корзину. Она была не тяжелая, однако они покачивались на ходу.
— Эй-эй! — вознегодовала она. — Вы что, украли что-то из моего антиквариата? Книги? — Она встревоженно огляделась. — Нет. Часы? Нет. Что же тогда у вас в корзине?
Молодой человек в черном, повернувшись к ней спиной и беспечно насвистывая, двинулся вслед за четверкой носильщиков. У дверей он обернулся к тетушке Тильди, жестом предлагая ей открыть крышку и заглянуть внутрь.
— Любопытно? Мне? Да боже упаси! Прочь отсюда! Убирайтесь!
Молодой человек в черном нахлобучил на голову шляпу, обозначая этим движением решительное «прощайте».
— Прощайте! — заключила Тильди. — Прочь!
Дверь хлопнула. Хорошо. Ушли. Чертово дурачье с их бредовыми идеями. Бог с ней, с корзиной. Если что-то и украли, ладно, главное — убрались прочь.
— Смотри-ка, — обрадовалась тетушка Тильди. — Да это Эмили, приехала из университета. Ну наконец. Хорошенькая — загляденье. А походка какая. Но, господи, что-то она сегодня бледненькая и какая-то странная. Еле ноги передвигает. Почему бы? Выглядит расстроенной. Бедняжка. Устала, наверно. Надо собрать ей побыстрее кофе и пирожные.
Эмили поднялась на переднюю веранду. Хлопоча на кухне, тетушка Тильди слышала ее медленные шаги. Что такое с девочкой? Не идет, а прямо-таки ползет. Передняя дверь распахнулась. Эмили стояла в холле, держась за медную дверную ручку. Почему она не входит? Странная девица.
— Эмили? — окликнула ее тетушка Тильди.
С опущенной головой, шаркая ногами, Эмили вошла в гостиную.
— Эмили! Я тебя жду не дождусь! У меня тут побывало чертово дурачье с корзиной. Пытались сбыть мне какой-то ненужный товар. Как я рада, что ты дома. Сразу почувствовала себя уютно…
Тетушка Тильди заметила, что Эмили уже добрую минуту не сводит с нее глаз.
— Эмили, что стряслось? Хватит глазеть. Погоди, я принесу тебе чашку кофе. Вот она… Эмили, да что ж ты пятишься?.. Эмили, детка, не кричи! Не кричи, Эмили! Остановись! Будешь так кричать — сойдешь с ума. Эмили, встань с пола, не жмись к стенке. Эмили! Да что ты свернулась в клубок? Я тебе ничего не сделаю… Господи, не одно, так другое… Эмили, детка, что стряслось?..
Эмили стонала, пряча лицо в ладонях.
— Детка, детка, — молила Тильди. — Попей водички. Попей. Ага, ну вот.
Эмили широко раскрыла глаза, что-то увидела, закрыла; она корчилась и дрожала.
— Тетя Тильди, тетя Тильди, тетя Тильди, тетя…
— Хватит! — Тильди хлопнула ее по плечу. — Что с тобой?
Эмили принудила себя открыть глаза.
Она выкинула вперед пальцы. Они исчезли внутри тетушки Тильди.
— Что за глупые выходки! — вскричала Тильди. — Убери руку! Убери, говорю!
Эмили осела в сторону и задергала головой, ее золотые волосы тряслись и посверкивали.
— Тебя здесь нет, тетя Тильди. Тебя нет. Ты мне снишься.
— Ты не спишь.
— Ты умерла!
— Замолчи, детка!
— Это не ты, такого не может быть.
— Господь Гесема, Эмили…
Она взяла руку Эмили. Рука прошла сквозь ее руку. Внезапно вскипев, тетушка Тильди топнула ногой.
— Этот… жулик! Враль проклятый! Ворюга! — Ее худые руки сжались в бледные жилистые кулаки. — Мерзавец в черном. Он его украл, украл! Уволок, ей-богу уволок! Но как же…
Она не находила слов. Гнев перехлестывал через край. Бледно-голубые глаза метали искры. Она брызгала слюной, но длила негодующее молчание. Потом обратилась к Эмили:
— Детка, вставай! Ты мне нужна. Вставай, живо!
Эмили лежала и тряслась.
— Часть от меня здесь! — объявила тетушка Тильди. — Но с остальной, клянусь дьяволом, придется разбираться. И срочно. Принеси мою шляпу!
— Я… боюсь, — призналась Эмили. Тильди уперла кулаки в бока:
— Меня?
— Да.
— С какой стати? Что я — бука? Ты меня знаешь почти с рождения! Нашла время сопли распускать. Живо на ноги, а то по носу схлопочешь!
Эмили встала, размазывая слезы; глаза ее бегали в поисках пути спасения.
— Где твой автомобиль, Эмили?
— У гаража… мэм.
— Хорошо. — Тетушка Тильди подтолкнула ее к двери. — А теперь… — Она пристально оглядела один конец улицы, другой. — В какой стороне морг?
На неверных ногах, цепляясь за перила, Эмили спускалась с веранды.
— Что ты задумала, тетя Тильди?
— Что? — Тильди ковыляла за ней; бледные, обтянутые кожей челюсти тряслись от ярости. — Как что — конечно, забрать назад мое тело! Забрать назад! Езжай!
Автомобиль взревел, Эмили, глядя на мокрую извилистую дорогу, вцепилась в руль. Тетушка Тильди потрясала зонтиком.
— Торопись, детка, торопись. Быстрей, пока они не вспороли мое тело и не накачали всякой дрянью, как у них, в похоронных бюро, принято. Куда оно будет годиться, распотрошенное!
— Ой тетя, тетя, ну не заставляй меня, отпусти! Ничего хорошего из этого не выйдет, — вздыхала девушка.
Старуха только хмыкала.
— Приехали, тетя.
Эмили отстегнула ремень и бессильно привалилась к рулю, но тетушка Тильди уже выскочила из машины и семенящей походкой поспешила вдоль подъездной аллеи туда, где четверо носильщиков выгружали из блестящего черного катафалка плетеную корзину.
— Эй вы! — напала она на одного из них. — Поставьте корзину на землю!
Носильщики едва ее заметили.
— Посторонитесь, леди, — сказал один из них. — Мы делаем свою работу. Не мешайте, пожалуйста.
— Там в корзине мое тело! — Тетушка Тильди размахивала зонтиком.
— Знать об этом не знаю, — отозвался второй. — Пожалуйста, мадам, не стойте на дороге. Груз тяжелый.
— Сэр, — обиделась тетушка Тильди, — да будет вам известно, я вешу всего-навсего сто десять фунтов!
Носильщик скользнул по ней взглядом:
— Меня ваш объем бедер не интересует, леди. Мне бы домой, ужинать. Жена меня убьет, если я опоздаю.
Четверка носильщиков двинулась вперед, тетушка Тильди последовала за ними в вестибюль и в препараторскую.
Корзину ждал человек в белом халате, с довольной улыбкой на длинном лице и нетерпением во взгляде. Его жадное ожидание, да и весь он в целом не понравились тетушке Тильди. Поставив корзину, четверо носильщиков ушли.
Человек в белом халате, очевидно санитар морга, поглядел на тетушку Тильди и произнес:
— Прошу прощения, но здесь неподходящее место для дамы.
— Да-да, — обрадовалась тетушка. — Хорошо, что вы так думаете. Я с вами целиком согласна, но этих господ не убедишь. В точности это я и старалась внушить молодому человеку в черном!
Санитар удивился.
— О каком молодом человеке в черном вы говорите, мадам?
— О том, который с нехорошими замыслами проник в мой дом.
— У нас нет сотрудников, подходящих под это описание.
— Не важно. Как вы только что проницательно заметили, здесь неподходящее место для дамы. Я не хочу, чтобы я находилась здесь. Я хочу, чтобы я находилась дома. Чтобы стряпала окорок для гостей, которых ожидаю в воскресенье, ведь на носу Пасха. Нужно кормить Эмили, вязать свитеры, заводить часы…
— Не сомневаюсь, мадам, вы большой философ и большой филантроп, но меня ждет работа. Доставили тело. — Последние слова он произнес с заметным смаком, перебирая свои ножи, иглы, банки и прочие принадлежности.
Тильди рассвирепела.
— Коснитесь этого тела хоть кончиком ногтя, и я сотру вас в порошок! — И зонтиком, опять.
Санитар отстранил ее в сторону, как дряхлую маленькую моль.
— Будь добр, Джордж, — обходительнейшим тоном попросил он, — сопроводи эту леди к выходу.
Тетушка Тильди уставилась на приближавшегося Джорджа:
— А ну, кругом и марш отсюда!
Джордж обхватил ее запястья:
— Сюда, пожалуйста.
Тильди высвободила руки. Легко. Они как бы… выскользнули. Тильди даже удивилась. На старости лет — и вдруг открыть в себе новый талант.
— Видели? — Она была довольна своей ловкостью. — От меня так просто не избавиться. Отдавайте-ка назад мое тело!
Санитар небрежно откинул крышку корзины. Вглядевшись раз, другой, третий, он понял, что тело внутри — это… кажется… да возможно ли?.. похоже… да… нет… пожалуй… не может такого быть, но… Он вскрикнул. Обернулся. Выпучил глаза.
— Мадам, — осторожно начал он. — Э-э… эта леди. Она… она… ваша родня?
— Самая дорогая. Поосторожней с ней.
— Сестра-близнец, наверное? — Он с надеждой хватался за хрупкую соломинку логики.
— Нет, глупости. Это я — вы слышите? Я!
Санитар обдумал ее слова. Потряс головой.
— Нет, такого не бывает. — Он продолжал перекладывать свои инструменты. — Выведи ее, Джордж. Позови остальных, пусть помогут. Я не могу работать, когда рядом крутится дама с причудами.
Собрались четверо служащих. Тетушка Тильди — эдакая кружевная крепость, готовая к обороне, — скрестила на груди руки.
— Я с места не сойду, — сказала она и повторяла это всякий раз, когда ее, как шахматную фигуру, переставляли из препараторской в хранилище, потом в вестибюль, потом в приемную, потом в ритуальный зал, где она окопалась в кресле в самом центре переднего помещения. В серую тишину тянулся ряд скамей, пахло цветами.
— Здесь нельзя сидеть, мэм, — сказал один из служащих. — Это — место, где тело будет дожидаться завтрашней церемонии.
— Именно здесь я останусь, пока не получу того, чего требую.
Бледные пальцы ее теребили без того растрепанный кружевной воротничок, челюсти были сжаты, одна нога, в высоком ботинке на пуговицах, отбивала агрессивный ритм. Всякий, кто приближался, получал удар зонтиком. А когда ее хватали, она как-то… выскальзывала.
Шум в конторе дошел до ушей мистера Каррингтона, президента морга, и он неспешным шагом двинулся вдоль ряда скамей на разведку.
— Тише, тише, — обратился он шепотом к служащим и приложил к губам палец. — Не забывайте, где вы находитесь. Что тут такое? О, мадам, могу я быть вам полезен?
Тетушка Тильди смерила его взглядом:
— Можете.
— Чем могу служить?
— Ступайте в заднюю комнату, — распорядилась тетушка Тильди.
— Д-да.
— И скажите тому юному энтузиасту-исследователю, пусть оставит мое тело в покое. Я дама незамужняя. Мои родинки, шрамы, прочие подробности, в том числе изгиб лодыжки, никто не должен видеть. Нечего ему там высматривать и выщупывать, тем более отрезать и вообще коверкать.
Мистер Каррингтон, пока не видевший связи между тем и другим телом, не знал что и подумать. Он смотрел на тетушку Тильди пустыми, беспомощными глазами.
— Он водрузил меня себе на стол, как голубя, вот-вот распотрошит и нафарширует! — объяснила она.
Мистер Каррингтон поспешил туда, чтобы проверить. Последовало четверть часа безмолвного ожидания, пока президент с санитаром испуганно перешептывались за закрытыми дверьми, сравнивая свои наблюдения. Наконец Каррингтон вернулся, заметно побледневший.
— Ну? — спросила тетушка.
— Э… вот. Непорядок полный. Вам нельзя… здесь… сидеть.
— Нельзя?
Каррингтон уронил очки, поднял.
— Вы создаете нам сложности.
— А как же! — взбеленилась тетушка Тильди. — Клянусь святым Виттом! Разуйте глаза, мистер Трупач, или как вас там, и скажите…
— Но он как раз откачивает из тела кровь.
— Что?
— Да, да, уверяю вас, да. Так что лучше вам уйти, сделать ничего нельзя. Кровь вытекает, вскоре в тело накачают свеженький формальдегид. — Президент нервно хохотнул. — Наш санитар также делает небольшое вскрытие, чтобы установить причину смерти.
Вскипев, тетушка вскочила на ноги.
— Он меня режет?
— Д-да.
— Он не имеет права, это разрешено только коронерам.
— Ну, мы иногда позволяем…
— Сию минуту идите туда и скажите, пусть этот Потрошитель вернет мою благородную новоанглийскую кровь в мое благородное новоанглийское тело, а если он оттуда что-нибудь вынул, пусть пришьет назад, чтобы работало как часы; а когда тело починят, я должна получить его обратно! Слышали?
— Но я ничего не могу сделать. Ничего.
— Ладно. Вот что я вам скажу. Я буду здесь сидеть все две сотни лет. И как только кто-нибудь подойдет близко — плеваться эктоплазмой прямо ему в левую ноздрю!
Взвесив эту мысль в своем слабеющем мозгу, Каррингтон застонал.
— Весь наш бизнес пойдет прахом. Вы этого не сделаете.
Тетушка весело улыбнулась:
— Неужели?
Каррингтон устремился по темному проходу между скамей. По пути он сделал несколько телефонных звонков. Через полчаса перед моргом заревели моторы. По проходу вдоль скамей, вслед за потерявшим самообладание президентом, поспешили трое вице-президентов морга.
— В чем затруднение, мадам?
В ответ они выслушали несколько отборных богохульств.
Началось совещание, а санитару было указано приостановить работу по крайней мере до той поры, когда будет принято решение. Санитар вышел из препараторской и, покуривая большую черную сигару, стал ждать; на его губах играла приветливая улыбка.
Тетушка уставилась на сигару.
— А пепел вы куда стряхивали? — в ужасе спросила она.
Санитар только непроницаемо скалился и пускал дым.
Совещание закончилось.
— Мадам, признайтесь честно: вы задумали выселить нашу службу на улицу?
Тетушка обвела взглядом их хищные лица:
— О, я бы не прочь.
Каррингтон вытер вспотевшие щеки.
— Вы можете получить свое тело обратно.
— Ага! — вскричала тетушка. И предусмотрительно осведомилась: — Целым?
— Целым.
— Без формальдегида?
— Без формальдегида.
— С кровью?
— Да с кровью, боже мой, с кровью, только забирайте и уходите!
Чопорный кивок.
— Вот это по-честному. Согласна. По рукам!
Обернувшись к санитару, Каррингтон щелкнул пальцами:
— Да не стойте тут как болван. Делайте дело!
— И поосторожней там с сигарой, — предупредила Тильди.
— Полегче, полегче, — проговорила тетушка Тильди. — Поставьте корзину на пол, чтобы я могла ступить внутрь.
Она не стала особенно разглядывать тело. Заметила только: «Вид натуральный». И упала навзничь в корзину.
Кожу защипал арктический мороз, к горлу подкатила тошнота, голова закружилась. Словно сливаются две капли жидкости. Вода пытается просочиться в дорожное покрытие. Дело не быстрое. Трудное. Словно бабочка старается втиснуться обратно в брошенную сухую оболочку куколки!
Люди из морга наблюдали за усилиями тетушки Тильди. Мистер Каррингтон очень волновался. Он тискал себе пальцы, размахивал руками, словно надеясь помочь. Санитар, настроенный явно скептически, следил за происходящим с ленивым любопытством.
Просочиться в холодный продолговатый камень. Просочиться в статую, древнюю и застывшую. Втиснуться.
— Оживай, чертова кукла! — прикрикнула на себя тетушка Тильди. — Поднимись хоть чуть-чуть.
Тело приподнялось, корзина зашуршала.
— Где твои ноги, женщина!
Тело начало вслепую обшаривать корзину.
— Смотри! — крикнула тетушка Тильди.
Тело ощутило тепло комнаты, возникший откуда-то препарационный столик, к которому можно прислониться, хватая воздух.
— Двигайся!
Тело сделало скрипучий, неуверенный шаг.
— Слушай! — отрывисто скомандовала она.
В отвыкшие слышать уши полились звуки. Хриплое, нетерпеливо-настороженное дыхание санитара (он был потрясен), хныканье мистера Каррингтона, собственный резкий голос.
— Иди! — крикнула она.
Тело сделало шаг.
— Думай!
В старом мозгу зашевелились мысли.
— А теперь — говори! — приказала тетушка Тильди.
Тело с поклоном обратилось к санитару:
— Очень вам обязана. Спасибо.
— А теперь, — заключила она, — плачь!
Из ее глаз полились слезы совершенного счастья.
И теперь, каждый день после четырех, если вам вздумается навестить тетушку Тильди, достаточно подойти к ее антикварному магазину и постучать в дверь. На ней висит большой траурный венок. Но это ничего не значит. Тетушка Тильди оставила венок на месте. Чувством юмора она не обделена. Вы стучитесь в дверь. Из-за двух засовов и трех замков до вас долетает пронзительный отклик:
— Кто там — человек в черном?
Вы смеетесь и говорите: нет-нет, тетушка Тильди, это я, и больше никого.
Она смеется и приглашает: «Входите, быстро», распахивает дверь и тут же захлопывает у вас за спиной, чтобы следом как-нибудь не проскользнул человек в черном. Потом отводит вас в комнату, наливает чашку кофе и показывает новейший из связанных свитеров. Она не такая проворная, как в молодости, и не так хорошо видит, но все же она молодцом.
— А если вы будете хорошо себя вести, — тетушка Тильди отставляет в сторону свою чашку кофе, — я вас кое-чем порадую.
— Чем же? — спрашивает посетитель.
— А вот чем. — Тетушка довольна своей уникальной особенностью и получает удовольствие от шутки.
Деликатным движением ее пальцы расстегнут белое кружево воротничка и блузки и на мгновение приоткроют то, что находится под ним.
Это длинный аккуратный шрам, оставшийся после аутопсии.
— Неплохо зашито, даром что мужской рукой, — признает она. — О, еще кофе? Пожалуйста.
