В конце декабря 1543 года тринадцатилетний великий князь Иван Васильевич велел схватить своего первосоветника Андрея Михайловича Шуйского и отдать его на растерзание псам. Владения его, включая село Веденеево, были отписаны на государя. Брат казнённого- Иван Михайлович Шуйский во многих делах был в единомыслии с Андреем: в бытность Василия Ивановича они оба намеревались бежать к удельному князю Юрию Ивановичу Дмитровскому, но были головой выданы им по требованию государя и посажены за сторожи. Вскоре после кончины Василия Ивановича великая княгиня Елена Васильевна по ходатайству митрополита Даниила велела освободить их из нятства. После этого судьбы братьев разошлись. Андрей Михайлович вновь удумал податься к Юрию Дмитровскому, но был схвачен и посажен за сторожи, а после освобождения наместничал во Пскове, где прославился жестокостью, и по повелению юного государя Ивана Васильевича погиб от рук псарей. Иван Михайлович был осторожнее, к удельному князю после первой неудачной попытки больше не бегал, в меру своих сил занимался воинской службой. Видя усердие боярина, Иван Васильевич приблизил его к себе, ввёл в Боярскую думу, пожаловал селом Веденеевым и другими поместьями. Ныне Иван Михайлович Шуйский — один из влиятельных людей в Русском государстве.

Вместе с царём он отправился в поход на Казань, да вот беда — распутица задержала войско во Владимире. Воспользовавшись заминкой, Иван Михайлович решил с позволения государя навестить своё новое владение и устремился за Волгу, в Веденеево, с тем чтобы настичь войско в Нижнем Новгороде.

Оповещённые заранее жители Веденеева встретили нового хозяина за околицей. Впереди притихшей толпы стояли тиун Мисюрь Архипов с рыжебородым другом своим Юшкой Титовым. Боярин слез с коня, отведал хлеба и соли, поднесённых сироткой красавицей Акулинкой, и милостиво разрешил селянам расходиться по избам. Осмотрев внушительный боярский дом, построенный из отборных деревьев по замыслу брата Андрея, прошёл в большую горницу, где по случаю прибытия господина были накрыты столы.

— Кого, Иван Михалыч, велишь кликать за стол? — спросил Мисюрь, подобострастно согнувшись.

Боярин не терпел многолюдства и пьяного шума.

— Никого нам не надобно, поснедаем втроём.

«Прижимистый, видать, жаднющий, не чета покойному Андрею Михалычу», — подумал про нового хозяина Мисюрь.

— С дальней дороги не до веселья, втроём-то сподручнее поснедать.

— Хочу ведать, сколько дворов в Веденееве да какой доход дают господину.

Мисюрь с досадой почесал в бороде: догадка его оказалась верной.

— Сам, боярин, ведаешь, что нынешнее лето было сухменным: и в поле, и на огороде ничего не уродилось, потому народ обнищал, озлобился. Людишки бегут в леса, татьбой промышляют. Из нашего села, правда, как передали нас в ведение государя, никто пока не убегал, а из окрестных селений немало людишек разбойниками стали. А вот при покойном Андрее Михалыче, царство ему небесное, утёк один парень по имени Олекса. Так нынешним летом он воротился, да не один к тому же, а вместе с шайкой единомышленников, с коими он в нижегородских местах разбойничал. Купили они поблизости отсюда землю, отстроились. За главного у них в Выселках Кудеяр, а тот, как сказывал Олекса своим веденеевским дружкам, женат на боярской дочери.

— Как же он боярскую дочь раздобыл?

— А вот так: везли её под венец, а разбойники напали на свадебный поезд и увезли невесту в своё становище.

— Пошто же она к своим родителям от татей не убегла?

— Олекса сказывал, будто влюбилась она в Кудеяра без памяти, души в нём не чает.

— Глупая распутная девка, позорящая свой род честной! Кто отец её?

— Сказывают, нижегородский боярин Микеша Чупрунов.

— Знаю, знаю такого, справный мужик. Дивлюсь, как смог он дочь свою разбойникам уступить.

— Микеша с войском по всей округе искал татей, похитивших его дочь, а они, вишь, сюда подались.

— Так надобно отправить срочного гонца в нижегородский край к боярину Чупрунову, пусть немедля пришлёт своих людей для поимки дочери, а вы тут им в этом деле пособите. Не пристало боярской дочери быть женой татя. И вообще им не место в наших краях: год от года будут полниться Выселки пришлыми людьми, а как укрепятся — сладу с татями не станет. Потому надобно гнать их отсель в три шеи.

— Непростое то дело, боярин: зорко охраняют они свои Выселки.

— Трусливы вы, как я погляжу, недогадливы. Нешто сами не могли додуматься послать человека к Микеше Чупрунову?… А как главный разбойник живёт со своей жёнкой?

— Олекса сказывал, будто живут они душа в душу, пуще глаза бережёт её Кудеяр.

— Когда люди Микеши Чупрунова похитят жёнку разбойника, он наверняка побежит со своими дружками в погоню. Так вы немедля палите их избы, чтобы и следа от них не осталось. Пусть убираются тати туда, откуда явились!

— Будет исполнено, боярин, мы с Юшкой и сами о том же не раз мыслили — не пригоже становище разбойников под боком иметь.

— А пока ступайте, хочу отдохнуть с дороги.

Ночью подморозило, и отец Андриан с игуменом Пахомием поутру отправились в Выселки на санях, — новосёлы позвали их освятить постройки. Время от времени Андриан тяжело вздыхал.

— У людей радость, а ты чего такой смурной?

— Дума одна гнетёт мою душу, а можно ли поделиться с кем ею — не ведаю.

— Любую думу можешь поведать духовнику.

— Уж больно велика тайна, доверенная мне, не навредить бы кому, разгласив её.

— Вижу, сомнения томят тебя, а они напрасны: любой человек может исповедаться и тайна исповеди священна. Сомнения ослабляют человека, а исповедь даёт ему Божественную благодать.

— Два десятка лет минуло с той поры, как мы с Марфушей покинули суздальскую Покровскую обитель, куда заключена была жена великого князя Василия Ивановича Соломония. А у той Соломонии ребёночек в монастыре народился. Слышал ли о том?

— Много в ту пору пересудов о нём было.

— Так нам с Марфушей игуменья Ульянея отдала того младенца на сохранение — его обязательно прикончили бы родичи новой жены государя Елены Васильевны Глинской.

— Так, значит, на самом деле ребёночек-то родился?

— Ну да, Пахомий. Пришли мы с Марфушей в Зарайск к дальним родственникам Соломонии и год прожили там в любви да согласии. Но явились из Крыма татары и увели с собой Марфушу с дитем малым. Я в ту пору в Коломне был, туда меня наместник Данила Иванович Ляпунов послал с грамотой к главному воеводе. Спустя много лет разыскал я Марфушу в Крыму, но она, любя детей своих кровных, на Русь возвратиться не пожелала. Дитё Соломонии, прозванное в Крыму Кудеяром, я у Марфуши забрал, намереваясь отдать его родной матери, — об этом она слёзно просила. Воротившись в Москву, зашёл на подворье князей Тучковых, поскольку до Крыма я у них послужильцем был, да к тому же они и затеяли всё это дело с сыном Соломонии. Сам я твёрдо решил в монастырь податься, надо было решать, что делать с Кудеяром. И Тучковы велели мне сына Соломонии пока не возвращать из боязни, что Глинские проведают, кто он есть, и прикончат его, а со мной он будет в безопасности. И я крест целовал не говорить Соломонии о Кудеяре. Однако пять лет назад он покинул святую обитель, подался в Москву, намереваясь отомстить боярину Андрею Шуйскому за смерть своей возлюбленной. Я поспешил за ним следом, чтобы уберечь его от беды, но не смог разыскать в Москве, поскольку, как оказалось, он ни за что ни про что угодил в темницу. По дороге в Москву я побывал в Суздале и поведал Соломонии, что Кудеяр — её сын, а когда вот об эту пору пять лет назад возвращался из Москвы, узнал, что она скончалась. С большой радостью встретил я Кудеяра, но с тех пор, как он объявился здесь, гнетёт меня желание сказать ему, кто он есть, кто его родители. Ведь всяко может случиться со мной в любой миг, а кроме меня, некому поведать ему о том.

— Выходит, он родной брат нынешнему государю Ивану Васильевичу?

— Не только родной, но и старший, а потому ему должен принадлежать царский титул.

— В детские годы Ивана Васильевича смуты было немало, но ежели мы объявим, что Кудеяр — родной брат нынешнего государя, она возобновится. Хорошее ли это дело?

— Смуты никто не желает, но должен же когда-нибудь Кудеяр узнать, кто его отец и мать, ибо не по-христиански получается: сын не может помянуть в церкви своих родителей.

— Но ты же, Андриан, крест целовал, что не скажешь Кудеяру, кто он есть. Прежде Тучковы должны освободить тебя от крестного целования.

— О том деле ведали двое: боярин Михаил Васильевич да его сын Василий Михайлович. Первый стал хворым и удалился из Москвы в своё родовое село Дебала Ростовского уезда, а второй в начале этого года скончался, упав с лошади. Кто же теперь снимет с меня крестное целование?

— Не спеши, Андриан, видать, надолго поселились ребята в наших краях, успеешь ещё поведать Кудеяру о родителях. За это время ты, может быть, повидаешься с боярином Тучковым, который снимет с тебя крестное целование.

Между тем показались Выселки — четыре новые избы, стоявшие на опушке леса. Хозяева с хлебом-солью вышли встречать монахов. Около крайней избы стояли Афоня с Ивашкой и Акулинкой, прибежавшей из Веденеева.

— Надо бы под венец голубков, — кивнул в их сторону Афоня, — дня друг без дружки прожить не могут, да больно молоды ещё.

— Ты с себя пример не бери, — возразил Андриан, — сам-то ведь в зрелые годы на Ульяне женился.

— Так не ошибся же: долго невесту выбирал, зато ни разу в жизни не пожалел о том.

Кудеяр с Катеринкой встретили Андриана как отца родного, повели монахов в свою избу, усадили в красный угол. Глядя на красивых улыбчивых хозяев, Андриан вдруг отчётливо вспомнил, как два десятка лет назад они с Марфушей обживали в Зарайске новую избу. Воспоминания были настолько яркими и волнительными, что слёзы проступили на глазах. Казалось, суровая монастырская жизнь, ежедневные молитвы, смирение духа навсегда развеяли память о былом, всё поросло травой забвения — горькой полынью, а ничто не забыто, как будто вчера это было — пахло свежеструганым деревом; явились на новоселье наместник Данила Иванович с женой Евлампией, привели лошадь да корову. А потом нагрянули славные Гриша с Парашей с сенцом для подаренной живности…

Слева от хозяев сидит Корней с Любашей. Той уж совсем недолго осталось до материнства, стыдливо прикрывает она руками большущий живот. А справа ещё одна пара — юные Ивашка с Акулинкой, сидят, сцепив руки под столом. И, глядя в их ясные, чистые глаза, излучающие добро и ласку, ни у кого не повернётся язык укорить их в нескромности, сказать о необходимости таить любовь от посторонних глаз. Нашли сиротки друг друга Божьим промыслом и полюбили как сестра и брат. А разве такая любовь зазорна? Такой любви Бог радуется. Потому никто не порицает их за сцепленные под столом руки, за нежные взгляды.

После освящения построек и сытного обеда завязалась задушевная беседа.

— Прошлый год на церковном соборе канонизировали муромского князя Петра и жену его Февронию, а поскольку за этим столом сидит немало любящих друг друга, я думаю, что пример новоявленных святых будет для них поучителен, — отец Пахомий с хитроватой усмешкой оглядел молодёжь.

— Расскажи, расскажи нам, отец Пахомий, об их удивительной судьбе, — попросил Олекса, — готовы со всем вниманием выслушать тебя.

— Есть в Русской земле славный город Муром. В стародавние времена правил в нём благоверный князь Павел. А к жене того князя повадился летать змей ради блуда, пред ней являвшийся в своём истинном обличье, а всем остальным — в личине её мужа. Долго продолжалось такое наваждение. Жена сразу же рассказала обо всём своему супругу, тот попросил её проведать у змея, от чего ему смерть должна приключиться. Жена согласилась. И вот однажды, когда змей явился к ней, она обратилась к нему со льстивой речью: «Много всего ты знаешь, а ведаешь ли про смерть свою, какой она будет и от чего?» Змей ответил: «Смерть мне суждена от Петрова плеча и от Агрикова меча». Как только змей улетел, жена тотчас же передала его слова мужу. Князь же задумался над словами змея, их смысл был ему непонятен. А у Павла был родной брат, которого звали Петром. Как-то князь пригласил его к себе и рассказал ему обо всём. Пётр решил, что это он должен избавить жену брата от посягательств со стороны змея, но одно смущало его — он ничего не слышал об Агриковом мече. Любил Пётр ходить по церквам. Однажды он решил помолиться в стоявшей за городом церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста. В церкви к нему подошёл отрок и спросил: «Княже! Хочешь я покажу тебе Агриков меч?» Пётр ответил: «Да увижу, где он?» Отрок же велел ему идти следом за ним и показал князю в алтарной стене меж плитами щель, в которой лежал меч. Благоверный князь Пётр взял его и устремился к брату, чтобы рассказать ему обо всём, а после того стал искать встречи со змеем. Раз явился он в покои к брату своему, а от него сразу же прошёл к снохе своей в другие покои и увидел, что Павел у неё сидит. Он удивился тому и, покинув сноху, сказал повстречавшемуся ему слуге: «Вышел я от брата моего к снохе моей, а брат мой остался в своих покоях, и я, нигде не задерживаясь, быстро прошёл в покои к снохе моей и не понимаю и удивляюсь, каким образом брат мой очутился раньше меня в покоях снохи моей?» Слуга ответил ему: «Господин! Твой брат после твоего ухода покоев не покидал». Пётр понял, что это козни лукавого змея, и когда явился к брату, то сказал ему: «Когда это ты сюда пришёл? Ведь я, когда от тебя из твоих покоев ушёл и, нигде не задерживаясь, явился в покои к жене твоей, то увидел тебя сидящим с нею и сильно удивился, как ты пришёл раньше меня. И вот снова сюда пришёл, нигде не задерживаясь, ты же, не понимаю как, меня опередил и раньше меня здесь оказался». Павел ответил ему: «Никуда я, брат, из покоев этих, после того как ты ушёл, не выходил и у жены своей не был». — «Это, брат, козни лукавого змея, — сказал Пётр, — тобою мне является, чтобы я не решился убить его, думая, что это ты. Сейчас отсюда никуда не выходи, а я буду биться со змеем и с Божьей помощью одолею его». И взяв Агриков меч, отправился он в покои снохи своей, а когда увидел змея в образе брата, ударил его мечом. Тотчас же змей принял своё естественное обличье, затрепетал и умер, но кровью своей поганой обрызгал блаженного князя Петра, отчего тот покрылся струпьями и язвами. И как ни пытался тот с помощью врачей избавиться от ужасной болезни, но ничто не помогло ему. Прослышал Пётр, будто в рязанской земле много лекарей, и повелел везти его туда — из-за тяжёлой болезни он не мог сидеть на коне. Разошлись Петровы люди по разным местам в поисках лекарей. Один из княжеских отроков забрёл в село, называемое Ласково, остановился возле ворот некоего дома, но никого не увидел. Зашёл юноша в дом — никто не встретил его. Тогда заглянул он в горницу и увидел дивное зрелище: за ткацким станком сидела девушка и ткала холст, а перед ней скакал заяц. И промолвила девушка: «Плохо, когда дом без ушей, а горница без очей!» Юноша же ничего не понял и спросил её: «Где хозяин дома?» Она ответила: «Отец и мать мои пошли взаймы плакать, брат же мой отправился в лес сквозь ноги смерти в глаза смотреть». Отрок вновь ничего не уразумел и спросил: «Вошёл я к тебе и увидел, что ты ткёшь, а перед тобой заяц скачет, и услышал из уст твоих какие-то странные речи и не могу понять, что ты говоришь, ни одного твоего слова я не уразумел». Девушка ответила ему: «Что же непонятного в моих словах? Пришёл ты в этот дом, в горницу мою явился, и застал меня неприбранною. Если бы был в нашем доме пёс, он учуял бы тебя и залаял бы: пёс — уши дома. А если бы был в горнице ребёнок, то, увидя тебя, сказал бы мне, — это очи горницы. Отец и мать пошли на похороны и там оплакивают покойника, а когда за ними смерть придёт, то другие по ним будут плакать: это — плач взаймы. Про брата же тебе так сказала потому, что он-древолаз, в лесу по деревьям мёд собирает. И сегодня брат пошёл бортничать. А когда он полезет на дерево, то будет смотреть сквозь ноги на землю, чтобы не сорваться с высоты: сорвёшься — с жизнью расстанешься. Потому я и сказала, что он пошёл сквозь ноги смерти в глаза смотреть». — «Вижу, девушка, что ты мудра, — говорит юноша, — назови мне имя своё». Она ответила: «Зовут меня Февронией». Отрок рассказал о беде, случившейся с его князем, и спросил, не знает ли она лекаря доброго. Феврония ответила: «Если бы кто-нибудь потребовал твоего князя себе, тот мог бы его вылечить». Юноша вновь не понял: «Что это ты говоришь — кто это может требовать моего князя себе! Если кто вылечит его, того князь богато наградит. Но назови мне имя того врача». Она ответила: «Приведи князя твоего сюда. Если будет он чистосердечным и смиренным в словах своих, то выздоровеет». Отрок поспешил к своему князю и всё рассказал. Пётр повелел везти его к девушке. Когда повозка остановилась возле её дома, князь послал слугу спросить, кто хочет его вылечить, и пообещал богатую награду. Девица без обиняков ответила слуге: «Я хочу его вылечить, но награды от него никакой не требую. Вот к нему слово моё: если я не стану супругой ему, то не подобает мне и лечить его».

— Выходит, девица полюбила князя, не видя его? — перебил рассказчика Олекса.

— Она же ясновидящая, — возразила Катеринка, — а потому давно знала, каков он.

— Князь Пётр, — продолжал Пахомий, — отнёсся к словам Февронии с пренебрежением: разве достойно князю взять в жёны дочь древолаза? Тем не менее он велел молвить: «Пусть лечит как умеет. Если вылечит — возьму её в жёны». Слуги передали Февронии эти слова. Она же, взяв небольшую плошку, зачерпнула ею хлебной закваски, дунула на неё и сказала: «Пусть истопят вашему князю баню, и пусть он помажет этим всё тело своё, где есть струпья и язвы, а один струп пусть оставит непомазанным. И будет здоров!» Слуги принесли князю мазь он тотчас же велел истопить баню, а девушку решил испытать — так ли уж она мудра, как о том говорил его отрок. Князь послал слугу с небольшим пучком льна и наказом: «Эта девица хочет стать супругой моей ради мудрости своей. Если она так мудра, пусть из этого льна сделает мне сорочку, одежду и платок за то время, пока я буду в бане». Феврония ответила слуге: «Влезь на нашу печь и, сняв с грядки поление, принеси сюда». Тот послушался, принёс поленце. Тогда она, отмерив пядью, приказала отрубить от полена кусок и передала его слуге со словами: «Отдай этот обрубок поленца князю и вели ему за то время, пока я очешу пучок льна, смастерить из него ткацкий стан и всю остальную снасть, на чём будет ткаться полотно». Пётр, услышав просьбу Февронии, велел слуге: «Пойди скажи девушке, что невозможно из такой маленькой чурочки за такое малое время смастерить то, что она просит». Когда слуга передал эти слова, Феврония ответила: «А разве можно из одного пучка льна за столь малое время сделать взрослому мужчине сорочку, платье и платок?» Князь пошёл в баню и поступил так, как велела девушка: намазал мазью все язвы и струпья, за исключением одного струпа. Едва вышел он из бани, как тотчас же почувствовал облегчение, а наутро всё тело его оказалось здоровым и чистым, только один струп остался. Пётр подивился столь быстрому исцелению, но всё же не захотел он взять в жёны дочь древолаза, послал ей щедрые дары. Она же те дары не привяла.

— И правильно сделала, — тихо промолвила Любаша, — она же его от неизлечимой болезни спасла, он уж и ходить-то не мог!

— Выздоровевший князь поехал в свою вотчину в город Муром, но, приехав домой, он опять разболелся — от одного-единственного струпа пошли по всему телу новые струпы и язвы.

— Наказал Господь за неправду его, — усмехнулся Олекса, — дал слово жениться — сдержи его!

— Пришлось Петру возвратиться на лечение к девушке. И когда пришёл к её дому, со стыдом послал к ней слуг своих, прося исцеления. Она же, нимало не гневаясь, сказала им: «Коли станет мне супругом, то исцелится». И тогда князь дал твёрдое слово, что возьмёт её в жёны. Феврония назначила ему прежнее лечение, и он, исцелившись, женился на ней. Вдвоём прибыли они в Муром и стали жить блаточестиво, ни в чём не преступая Божьих заповедей. Вскоре Павел скончался, и благоверный Пётр заступил на его место, стал править городом. Однако бояре муромские, по наущению жён своих, невзлюбили Февронию, упрекая её незнатностью рода. Но верно сказано: все равны во Христе, Бог прославил Февронию ради доброго её жития. Однажды стольник пришёл к Петру и стал упрекать его жену за то, что она каждый день, окончив трапезу, не по чину из-за стола выходит: перед тем как встать, собирает в руку крошки, будто голодная.

— И я всегда так поступаю, — проговорила Любаша.

— В крестьянских семьях испокон веков так ведётся, но ведь она княгиней стала, — возразил Олекса.

— Мне тётка Татьяна сказывала, что сметать крошки хлеба на пол грешно. Так что Феврония правильно делала, княжеские слуги всё равно выбросили бы остатки еды.

Пахомий ласково глянул на Любашу.

— Верно сказала, дочь моя, грешно хлеб выбрасывать. Сам Бог научил людей возделывать жито и печь из него хлеб. Хлеб — тело Христово, беречь его надобно. Вот послушайте, что дальше-то было. Князь Пётр решил испытать жену и повелел ей пообедать с ним за одним столом. Когда обед кончился, она по обыкновению своему собрала крошки в руку. Князь взял Февронию за руку и, разжав её, увидел ладан благоуханный и мирру. С того дня он никогда не испытывал свою жену. Меж тем бояре всё больше ненавидели Февронию. Однажды они пришли к Петру и сказали «Княже! Готовы мы всё верно служить тебе и тебя самодержцем иметь, но не хотим, чтобы княгиня Феврония повелевала нашими жёнами. Если хочешь оставаться самодержцем, возьми себе другую княгиню. Феврония же, взяв богатства, сколько пожелает, пусть уходит куда захочет». На это благоверный Пётр кротко ответил: «Поведайте об этом Февронии, послушаем, что она скажет». Бесстыдные бояре, побуждаемые врагом рода человеческого, устроили пир, а когда захмелели, сказали: «Госпожа княгиня Феврония! Весь город и бояре просят у тебя: дай нам того, кого мы у тебя попросим!» Она ответила: «Возьмите, кого просите». Бояре хором промолвили: «Мы, госпожа, все хотим, чтобы князь Пётр властвовал над нами, а жёны наши не хотят, чтобы ты господствовала над ними. Взяв сколько тебе надобно богатства, уходи куда пожелаешь». Тогда она сказала: «Обещала я вам, что, чего вы ни попросите, — получите. А теперь я говорю: обещайте мне дать, кого я попрошу у вас». Бояре обрадовались: «Что ни назовёшь, то беспрекословно получишь». И тут Феврония говорит: «Ничего иного не прошу, только супруга моего князя Петра!» Что делать боярам? Говорят: «Коли сам захочет, ни слова тебе не скажем». Блаженный Пётр по заповедям Божьим жил. Вспомнил он слова Матфея из Благовествования: если кто прогонит жену свою, не обвинённую в прелюбодеянии, а женится на другой, тот сам прелюбодей. Князь Пётр поступил по Евангелию — пренебрёг княжением своим, чтобы заповеди Божьей не нарушить.

— А великий князь Василий Иванович, отец нынешнего государя, расторгнул брак с Соломонией, не обвинённой в прелюбодеянии, и женился на Елене Глинской, — напомнила Катеринка.

— За то и наказал его Господь — вскорости заболел и умер, — ответила Любаша.

— Василий Иванович расторг брак потому, что его жена бесплодной оказалась, а ему наследник был надобен, — попытался оправдать великого князя Олекса.

— Соломония не была неплодной, явившись в суздальский Покровский монастырь, она вскорости родила сына, об этом поныне во всех боярских теремах бают, — возразила Катеринка.

— Почему же до сих пор никто не видел сына Соломонии?

«Так вы же его каждый день видите, вот он перед вами — сын Соломонии!» — хотелось крикнуть отцу Андриану, но он промолчал, лишь перекинулся взглядом с Пахомием.

— Может, и объявится ещё сын Соломонии, — утихомирил спорщиков Корней, — дальше-то что было с Петром да Февронией?

— Безбожные бояре приготовили для них суда на Оке, протекающей под Муромом, и они поплыли по реке. В одном судне с Февронией плыл некий человек, жена которого была на этом же судне. И человек, искушаемый лукавым бесом, поглядел на святую с помыслом. Та сразу же поняла его дурные мысли и изобличила его. «Зачерпни воды из реки с этой стороны судна и испей», — велела она ему. Тот подчинился. «А теперь зачерпни и испей воды с другой стороны судна». Когда же он попробовал той и другой воды, спросила: «Одинаковая вода или слаще одна другой?» — «Одинаковая, госпожа, вода», — ответствовал человек. Феврония промолвила тогда: «Так и естество женское одинаково. Почему же ты, позабыв про свою жену, о чужой помышляешь?» И человек этот, видя, что она обладает даром прозорливости, не посмел больше предаваться похотливым помыслам. Под вечер пристали они к берегу, чтобы устроиться на ночлег. Блаженный князь Пётр задумался: «Что теперь будет, коль скоро я по своей воле отказался от княжения?» Феврония успокоила его: «Не скорби, княже, милостивый Бог, творец и заступник всех, не оставит нас в беде». Тем временем на берегу готовили для князя еду. Повар обрубил маленькие деревца, чтобы повесить на них котлы. После ужина святая княгиня Феврония, увидев обрубки эти, благословила их, сказав: «Да будут они утром большими деревьями с ветвями и листвой». Так оно и сталось: проснулись люди утром и увидели вместо обрубков взрослые деревья. Когда же стали грузить на суда пожитки, то явились вельможи из Мурома и сказали: «Господин наш князь! От всех вельмож и от всех жителей города пришли мы к тебе, не оставь нас, сирот твоих, вернись на своё княжение. Ведь много вельмож погибло от меча. Каждый из них хотел властвовать, и в распрях друг друга перебили. И все уцелевшие вместе со всем народом молят тебя: господин наш князь, хотя и прогневали и обидели мы тебя тем, что не захотели, чтобы княгиня Феврония повелевала нашими жёнами, но теперь со всеми домочадцами своими мы рабы ваши и хотим, чтобы были вы, и любим вас, и молим, чтобы не оставили вы нас, рабов своих!» Блаженный князь Пётр вместе с блаженной княгиней Февронией возвратились в свой город и правили в нём, соблюдая все заповеди и наставления Господние безупречно, молясь беспрестанно и милостыню творя всем людям, находящимся под их властью, как чадолюбивые отец и мать. Ко всем питали они равную любовь, не терпели жестокости и стяжательства, не жалели тленного богатства, но богатели Божьей милостью. А городом своим управляли со справедливостью и кротостью, но не с яростью, принимали странников, насыщали голодных, одевали нагих, избавляли бедных от напастей. Когда же приспело время их благочестивого преставления, они умолили Бога, чтобы умереть им в одно время, и завещали сделать из одного камня два гроба, похоронить их в одной могиле. Перед смертью приняли они монашество: блаженный Пётр был назван во иночестве Давидом, а Феврония — Евфросинией. Когда преподобная и блаженная Феврония, наречённая Евфросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма Пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Пётр, наречённый Давидом, послал к ней сказать: «О сестра Евфросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу». Она же ответила: «Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь». Он во второй раз послал сказать: «Недолго могу ждать тебя». И в третий раз прислал сказать: «Уже умираю, не могу больше ждать!» Она же в это время заканчивала вышивание святого воздуха: только у одного святого ещё мантию не успела, а лицо уже вышила. Феврония остановилась, воткнула иглу свою в воздух и замотала вокруг неё нитку, которой вышивала. После этого послала сказать блаженному Петру, наречённому Давидом, что умирает вместе с ним. Помолившись, отдали оба святые свои души в руки Божьи в двадцать пятый день месяца июня. Жители Мурома решили похоронить тело блаженного князя Петра в городе у соборной церкви Пречистой Богородицы, а Февронию — в загородном женском монастыре, у церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста, говоря, что так как они были иноками, нельзя положить их в один гроб. И сделали им отдельные гробы, тело святого Петра, наречённого Давидом, положили в его гроб и поставили до утра в городской церкви Пречистой Богородицы, а тело святой Февронии, наречённой Евфросинией, положили в её гроб и поставили в загородной церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста. Общий же их гроб, который они сами повелели высечь себе из одного камня, остался пустым в том же соборном храме Пречистой Богородицы. Но на другой день люди увидели, что отдельные гробы пусты, а тела преставившихся обнаружили в городской соборной церкви Пречистой Богородицы в общем их гробе. Неразумные люди, пытавшиеся разъединить их как при жизни, так и после смерти, вновь переложили их тела в отдельные гробы. И снова утром святые оказались в одном гробе. После этого никто уже не решился их разъединять, и они были похоронены возле городской соборной церкви Рождества Святой Богородицы в едином гробе, который Бог даровал на просвещение и на спасение того города: припадающие с верой к раке с мощами их щедро обретают исцеление.

Отец Пахомий кончил дивный рассказ о святых Петре и Февронии. В избе было тихо, каждый из присутствующих находился под впечатлением от удивительной любви князя и простой девушки. Ивашка с Акулинкой поднялись из-за стола: на воле начало смеркаться, пора девушке возвращаться в Веденеево. Они по-прежнему держались за руки, в глазах их были слёзы. Катеринка уложила в чистую тряпицу пирогов для Акулинки и её приёмной матери тётки Марьи, вышла из дома проводить гостей.

— Не задерживайся в Веденееве, Ваня, — предостерёг Афоня, — волки в округе рыщут.

— Я мигом обернусь, отец.

Упоминание о волках направило беседу по иному руслу: молодёжь стала расспрашивать Пахомия о повадках птиц и зверей.

— Самка тетерева сидит на яйцах очень крепко, так что иногда гибнет под копытами лошадей. Три седмицы она не слезает с гнезда ни днём ни ночью, лишь в полдень на очень короткое время покидает яйца, предварительно прикрыв их травой или перьями, чтобы они не простыли. В середине месяца червеня из яиц выходят птенчики. Попервоначалу среди них трудно различить курочку от косача, все они серовато-пёстренькие.

— Пахомий, а почему тетеревиного петуха косачом именуют? — спросил Афоня.

— Да потому, мил человек, что у него в хвосте как бы косицы видны… Так вот, на исходе августа тетеревиный самец становится истинным красавцем — на нём появляются особые тёмные перья. Косач всегда крупнее курочки, да и брови у него шире и красивее. Год от года он чернеет, так что на третьем году жизни бывает совсем чёрным с небольшой серинкой на спине и с отливом воронёной стали по всему телу, особенно на шее. А внутренняя сторона крыльев как бы подбита мелкими белыми пёрышками. На исходе марта солнышко сильно припекает, в это время в косачах кровь взыгрывает, отчего они начинают токовать — испускать клики, похожие то на гусиное шипение, то на голубиное воркование. Далеко слышится токование на восходе солнца. С каждым днём косач токует громче и дольше, шея его распухает, отчего перья на ней вздымаются наподобие гривы; брови наливаются кровью и становятся ярко-красными.

— Вот до чего доводит птицу любовь!

— Ради любви, Афоня, тетерева устраивают настоящие сражения. Сначала косачи собираются на укромной лесной полянке и, сидя на верхних ветках дерев, токуют-шипят со свистом, бормочут, распускают крылья. На их страстные призывы прилетают курочки и начинают охорашиваться, повёртываться в разные стороны, перебирать клювами свои пёрышки, распускать хвосты. И всё это делается на глазах возбуждённых женихов. И вдруг они слетают на землю, а следом за ними — и косачи. Поскольку курочек всегда бывает поменьше самцов, между косачами начинается жестокое побоище…

— Отчего же это Катеринка со двора не возвращается? — произнесла вдруг Любаша.

Кудеяр, давно уже тревожившийся долгим отсутствием жены, тотчас же поднялся из-за стола.

— Пойду проведаю, может, она со скотиной замешкалась.

Афоня с Корнеем направились за ним следом. Вскоре они воротились — Катеринки с ними не было.

— Поблизости её нигде нет, но возле леса мы обнаружили следы многих лошадей. Уж не увезли ли её?

— Если такое случилось, похитителям не миновать Веденеева, потому надобно нам устремиться туда. К тому же Ванятка с Акулькой могли угодить в беду, — Афоня не на шутку встревожился. Он обратился к монахам: — Вы останьтесь с Любашей тут, а мы мигом домчим на лошадях до Веденеева.

Кудеяр, Корней, Афоня, Филя и Олекса вышли из избы.

— Кто бы это мог похитить Катеринку? — спросил Андриан.

— Никому она не сказывала, а со мной поделилась, — заговорила Любаша, — два дня назад получила она весточку от своего отца боярина МикешиЧупрунова.

— Где же жительствует её отец?

— В нижегородских местах.

— Далековато отсюда… Как же он проведал, что его дочь здесь обретается? — Пахомий раздумчиво покачал головой.

— Может, кто из местных оповестил боярина, — предположил Андриан.

— Отчего это в избе дымно стало? — в голосе Любаши тревога. — Печь давно протоплена…

— Глянь, Андриан, в оконце-то: никак, пожар приключился. Ты, милая, оденься потеплее, на волю выйдем. Да не волнуйся — нельзя тебе сейчас волноваться.

С крыльца открылась ужасная картина: соседние дома полыхали как факелы. Изба Кудеяра стояла в окружении других, она занялась последней.

Андриан схватил было бадью и устремился к колодцу, но вскоре убедился, что труды его напрасны: огонь с невероятной быстротой пожирал смолистые брёвна. Кинулись спасать пожитки, благо их не так-то много было.

Вскоре возвратились ездившие в Веденеево, с ними был и Ивашка.

— С Акулинкой беды не приключилось? — спросил его Пахомий.

— Дома она.

— А с Катеринкой где расстались?

— Она проводила нас до крайней избы и остановилась. Мы с Акулинкой оглянулись, а она всё стоит, рукой машет. Больше я её не видел.

— А посторонние люди вам по дороге не попадались?

— Когда проходили мимо леса, почудилось нам, будто в той стороне лошади ржали. Мы удивились — откуда в лесу лошадям взяться? Решили, что померещилось. А потом увидели двух мужиков, идущих нам встречу. Заметив нас, они повернули к лесу. Акулинка сказывала, будто это тиун Мисюрь Архипов со своим дружком Юшкой Титовым.

— Филе с Олексой велю перекрыть дорогу на Веденеево, а остальные, как только светать начнёт, отправятся за мной в лес на поиски поджигателей, не могли они далеко уйти, — распорядился Кудеяр.

Филя с Олексой взметнулись на лошадей и исчезли в темноте. Остальные молча смотрели на огонь, пожиравший последние брёвна.

Вот темень начала рассеиваться, и Кудеяр хотел было приказать своим людям идти в лес, но Корней молча указал ему в сторону Веденеева, откуда ехали Филя с Олексой, ведя на арканах пленников — Мисюря с Юшкой.

— Давненько мы с вами не виделись, прихвостни боярские! — обратился к ним Кудеяр и указал на пепелище: — Ваша работа?

— Мы к вам никакого касательства не имеем, — спокойно произнёс Мисюрь. — Верные люди донесли нам, будто в боярском лесу ворюги озоруют, валят деревья. Вот мы и пошли их ловить, да злодеев и след простыл.

— А ну кажи руки!

Руки Юшки были черны от копоти.

— Не виноваты мы, на то была воля боярина Ивана Михалыча Шуйского, — пролепетал Юшка.

— Ах ты, рыжебородая сволочь! — Кудеяр намотал на руку его бороду, с силой рванул на себя.

Тот повалился на колени, завыл:

— Прости, Кудеяр, не по своей воле творили мы зло!

— А жену мою, Катеринку, куда подевали?

— Мы в том нисколечко не виноваты: жёнушку твою увезли люди Микеши Чупрунова.

— А разве не вы навели их сюда?

— Мы к этому делу касательства не имели, срочного гонца в нижегородские места к Микеше Чупрунову посылал сам боярин Иван Михалыч Шуйский.

— Лжёте вы, боярские прихвостни! Откуда боярин Шуйский мог проведать о Катеринке? Не иначе как вы ему о том сказали.

— Не виновны мы…

— А не по вашей ли воле мы с Олексой, явившись в Москву, в темнице оказались? Не ты ли, Мисюрь, усердствовал в этом деле? Ты велел отвести нас в Разбойный приказ, где оклеветал. Да, к нашему счастью, вскоре государь велел псарям казнить злодея Андрея Шуйского, и нас выпустили из темницы на волю.

— Моя вина в том, что самолично не придавил вас, щенков, — Мисюрь говорил спокойно, с презрением. — И ты, тать, мне не судья!

— А не вы ли велели Ольке Финогеновой, моей невесте, идти на ночь к боярину Андрею Шуйскому? Не вы ли измывались над ней, когда боярин, натешившись, отдал её вам? Не люди вы — звери! Потому не быть вам живыми. Эй, Филя, приготовь для них верёвку.

Филя освободил аркан и направился к корявой низкорослой сосне, стоявшей на опушке леса. Неспешно закрепил две петли на толстой нижней ветке, росшей горизонтально над землёй. Корней подставил скамью, вытащенную во время пожара из Кудеяровой избы. Вскоре два трупа висели на сосне.

— Что же нам теперь делать? — спросил Афоня.

— У нас путь один — в нижегородские леса к нашему дружку Елфиму. Может, мы догоним Катеринку, — произнёс Кудеяр. — Кто пойдёт со мной?

Филя, Олекса и Корней тотчас же встали рядом с ним. Ивашка вопросительно глянул на Афоню.

— Можно, я останусь здесь… с Акулинкой?

— Хорошо ли будет не помочь Кудеяру? Вот добудем его Катеринку, возвратимся с тобой в Веденеево, а оттуда направимся вместе с Акулинкой в Москву, там и свадьбу сыграем. А с Акулинкой пока Любаша останется, ей сейчас ни верхом, ни в возке ехать нельзя. Благословите же нас, иноки, в дальний путь.

Отец Андриан, перекрестив Афоню, отвёл его в сторону.

— Рад, что ты с ребятами не расстался, вместе с ними в нижегородские леса решил идти.

— Прикипел я к ним всем сердцем, хорошие ребята.

— Присмотри за Кудеяром, не оставь его в беде, Афоня.

— Не тревожься, Андриан, за него, заместо отца ему буду. А пока прошай, друг, время не терпит.