ГЛАВА 8
Прошёл месяц, как Кудеяр увидел Катеринку — дочь боярина Микеши Чупрунова. Не спится ему, не лежится, о судьбе незадачливой гребтиться. Полюбил он всем сердцем Ольку, души в ней не чаял — сгибла она, а ныне боярышня Катеринка на уме. Да разве возможно такое, чтобы боярская дочь разбойника полюбила? Друзья заметили перемену в Кудеяре. Как-то подсел к нему Олекса, крепко обнял, в глаза заглянул.
— Чего мрачный ходишь?
Кудеяр не стал от дружка таиться.
— Помнишь, были мы у боярина Микеши Чупрунова, так я дочку его, Катеринку, забыть не могу.
— Эка, куда хватил!
Филя весело засмеялся.
— Почему бы и не полюбить Катеринке Кудеяра? Али мало я вам сказок сказывал про добрых молодцев, достававших себе боярских да царских дочерей?
— Так то всё сказки, Филя!
— Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок! Кто я? Скоморох, почти что никто, а, поди ж ты, приглянулся боярской дочери, вот и сладилось дело.
— Знала бы она, что ты скоморох, так не поволокла бы тебя в пуховые перины. Ты ведь явился к ней в красном кафтане да в сафьяновых сапожках, сказался гонцом великокняжеским, вот она и лишилась головы. Да к тому же твоя боярышня так мила собой, так хороша, что самому великому князю поглянулась, и он приказал везти её в Москву на смотрины!
Друзья расхохотались.
— Не будем о том спорить, — миролюбиво ответил Филя, — только я так скажу: ты, Кудеяр, и без красного кафтана понравишься любой девице. Когда казали нам Катеринку, померещилось мне, будто, несмотря на отцовские запрещения, глянула она на нас тайком и, увидев тебя, зарделась, как маков цвет. Так что ты голову не вешай, глядишь, Катеринка-то тебе и достанется.
«А и вправду, почему бы мне не попытать счастья?»
— Беспокоюсь я, вдруг великий князь её невестой выбрал.
— Чего понапрасну тревожиться? Пойдём к боярину Чупрунову в гости, там всё и проведаем.
— Так он и ждёт нас!
— А мы с гуслями к нему пожалуем, ещё как обрадуется нашему приходу!
В полдень перед воротами боярского поместья остановились слепой старик с поводырём, стали под перезвон гуслей славить старину-матушку. Послушать странников сбежалась боярская челядь, а воротник Никодим, стоявший опершись на дубину, аж прослезился от умиления.
— Говорят, в этих хоромах боярин Микеша Чупрунов жительствует? — спросил Никодима Филя.
— Он самый.
— Славный теремок построил себе боярин, — похвалил Филя, цепко обегая глазами окна боярского дома.
— Как всё закончат строить, ещё славнее будет.
— Удачливый твой хозяин, дай Бог ему здоровьица. Слышал я, будто девица у него больно хороша собой.
— Что правда, то правда: всем взяла Катеринка — и лицом, и статью, и добрым нравом.
— Бережёт её, поди, боярин?
— Как не беречь такую красулю! Охотников-то немало отведать сладкой ягоды.
— Не то ли её окно будет? — Филя наугад показал пальцем.
— Не, её оконце выходит на гульбище.
— Говорят, будто великий князь, удумав жениться, приказал всех боярских невест везти наместникам напоказ. Поди, и дочь Микеши Чупрунова на смотрины невест ездила?
— Боярин возил её в Нижний Новгород к наместнику, да к тому сроку стало ведомо — великий князь уже выбрал себе невесту.
Сердце Кудеяра радостно дрогнуло: выходит, Катеринка не в Москве, а здесь, вот в этом доме, совсем близко от него.
— Слышал я, — понизил голос воротник, — будто сын боярина Охлупьева к ней сватается.
Сердце Кудеяра тревожно заныло.
— Далеко ли дело зашло?
— Коли не сладилось ещё дело, то сладится, поскольку наш боярин не прочь породниться с Охлупьевыми — богатства у них немалые. Правда, бабы болтают, будто не мил Катеринке женишок, только ведь кто спрашивать её будет? Как боярин решит, так тому и быть. И то надо сказать: сынок боярина Охлупьева не урод какой, поживут — слюбятся. А вон и сам боярин на крыльцо пожаловал.
Микеша с высокого крыльца неторопко осмотрел двор. Яркое февральское солнце слепило глаза, поэтому он не сразу приметил странников-гусляров.
— Пусти их, Никодим, — приказал боярин; а когда калики перехожие подошли к крыльцу, обратился к ним: — Сегодня ко мне гости пожалуют на именины, так вы бы повеселили их, а пока сам послушаю, как вы поёте.
Микеша повернулся и пошёл в дом. Гусляры устремились за ним следом.
— Посидите тут, пока я шубу сыму.
Боярин возвратился не один, рядом с ним Кудеяр к превеликой своей радости узрел Катеринку. Виду, однако, не показал, выкатил бельма, как и подобает слепому.
— Спойте-ка нам, калики перехожие, что-нибудь.
Гусли загудели в руках Фили.
Не спала млада, не дремала,
Ничего во сне не видала.
Только видела-сповидала:
Со восточную со сторонку
Подымалася туча грозна,
Со громами, со молоньями,
Со частыми со дождями,
Со крупными со градами.
С теремов верхи посломало,
С молодцов шапки посрывало,
Во Оку-реку побросало.
А Ока-река не примала,
На крут берег выбросала,
Как на жёлтенький на песочек,
На муравую на травку,
На лазоревы на цветочки,
На зелёные на листочки.
А на лугу на том стоял шатрик,
Во шатре-то был постлан коврик,
На ковре сидит татарин,
Перед ним стоит красна девка.
Она плачет и возрыдает,
Ко Оке-реке причитает,
А татарина увещевает:
«Ой ты гой еси, злой татарин!
Отпусти меня в Русскую землю
К отцу, к матери на свиданье,
К роду, к племени на плаканье».
Кудеяр, прикрыв глаза, незаметно наблюдал за Катеринкой. По её щекам текли слёзы.
Между тем Филя продолжал петь взволнованным голосом:
Не бела лебёдушка по степи летит —
Красная девушка из полону бежит.
Как под девушкой конь чубарый что сокол летит,
Его хвост и грива — по сырой земле,
Из ушей его дым столбом валит,
Во ясных очах как огонь горит.
Подбегает девушка к Дарье-реке,
Она кучила, кланялася добру коню:
«Уж ты конь мой, конь, лошадь добрая!
Перевези-ка ты меня на ту сторону,
На ту сторону, да к родной матушке».
— Вижу, — обратился Микеша к Катеринке, — расстрогали тебя калики перехожие. И впрямь хорошо поют. Вечером, как гости пожалуют, позабавят они нас. А пока ступай в свою светёлку.
К вечеру гости нагрянули. Первым явился Плакида Иванов, облобызал хозяина, почал хвалить его хоромы:
— Хорошо ты, Микеша, отстроился, не хоромы — одно загляденье.
— Где уж мне до тебя! — возразил хозяин. — Ты, Плакида, эвон сколько всего понастроил!
— Поживёшь с моё здесь, ещё боле справишь, по почину вижу.
В сенях затопали ногами, отряхивая снег. Дверь распахнулась, вошёл боярин Акиндин Охлупьев с сыном. Кирилл ростом высок, головой в потолок упёрся.
— Милости прошу к столу, — пригласил гостей Микеша, — сами ведаете — жены у меня нет, Бог недавно прибрал, потому не взыщите, ежели что не так.
— Будет тебе прибедняться, боярин! Такое изобилие всего на столе, а ты говоришь — не взыщите! — певучим голосом произнёс Акиндин. — Эвон, какая лепота! Мы тут в глуши живём, попросту, без выкрутасов, а ты всю жизнь в Белокаменной, насмотрелся на всё хорошее.
Пока гости усаживались за стол, слуга наполнил серебряные кубки фряжским вином.
— С днём ангела тебя, друг ты наш сердешный, дай я тебя облобызаю! — Охлупьев-старший поцеловал хозяина.
Вскоре в палате стало шумно.
— А я с тобою, Акиндин, не согласен! — кричал Плакида. — Ты вот давеча говорил, что в Москве будто бы хорошо. А по мне лучше здешних мест нигде нет. Молви, Микеша, правду: пошто ты Москву променял на нижегородские места?
— Надоела мне, братцы, грызня боярская. После смерти великой княгини Елены жизни в Москве не стало: ныне одни бояре у власти, завтра другие, а на всех не угодишь, потому голову потерять можно. Она же у каждого из нас только одна. Лишишься головы — и ничего тебе не надобно: ни чести, ни богатства. Вот я и решил податься в новую свою вотчину от греха подальше.
— Золотые слова молвил, Микеша! — закричал Плакида. — И я всем о том же твержу: ничего хорошего там, в Москве, нет, маета одна да грех содомский. А тут я сам себе хозяин, никто мне не указ, даже великий князь!
Микеша слабо улыбнулся.
— Поосторожней будь, Плакида, государь наш хоть и молод, а больно не любит, когда о нём плохо говорят. Не так давно вспомнил о тебе Иван Васильевич, грамоту прислал…
Гости весело рассмеялись. Плакида поперхнулся, лицо его пошло красными пятнами.
— Одно плохо у нас, — продолжал он с меньшим жаром, — лихие людишки озоруют. Не раз покушались на меня, да я всегда наготове, стража у меня ни днём ни ночью не дремлет. Так ведь они, тати-то, что удумали: гонцов московских перехватили, одёжу с них посымали грамоту великокняжескую отобрали и с той грамотой ко мне заявились. Вези, говорят, боярин, свою дочь Агриппину к нижегородскому наместнику, государь велит. Я и поехал. А в Нижнем Новгороде все надо мной потешались: зачем, говорят, я свою дочь привёз. Правду молвить, она не больно-то красива, так что ни к чему было везти её напоказ.
Микеша заговорил важно, с достоинством:- И ко мне те разбойнички заявились с государевой грамотой. Только я их сразу раскусил, быстро выпроводил за ворота. Давайте-ка, гости дорогие, выпьем за государя нашего, Ивана Васильевича.
Выпили.
— Сказывают, — произнёс Плакида, — будто с той грамотой сам Кудеяр разъезжал по боярским поместьям, высматривал, где что плохо лежит.
— На днях боярина Засухина как липку ободрали, а самого его перед слугами кнутом били, Кудеяр так велел.
— Попадись он мне в руки, — завопил Плакида, — я из него лепёшку сделаю! Будет знать, как позорить бояр!
— Ну что ж, Плакида, — послышалось из угла, где сидели калики перехожие, — сделай из меня лепёшку, вот он я — Кудеяр!
У Плакиды от этих слов рот открылся, глаза из глазниц вылезли.
— Эй, слуги! — хотел было крикнуть грозным голосом Микеша, но поперхнулся и с надрывом раскашлялся.
Долговязый Кирилл полез под стол, но увяз головой в чужих ногах — его задница нелепо торчала из-под стола. Акиндин Охлупьев поспешно осенял себя крёстным знамением.
— Пришло время, Филя, и нам пировать, а то бояре о нас совсем забыли, — Кудеяр подошёл к столу, наполнил вином два кубка. — Выпьем, друг, за вольную жизнь!
Филя шлёпнул Кирилла по заднице.
— Экий ты, парень, неуклюжий, к столу подойти мешаешь!
Первым оправился от испуга Микеша Чупрунов. Вид пирующих разбойников привёл его в ярость.
— Эй, люди! — завопил он.
— Тише ты ори, сволочь! — Филя ткнул кулаком в живот боярина; Микеша согнулся от боли.
В дверях показались перепуганные слуги. Кудеяр швырнул в них лавку. Двери захлопнулись.
— Пора, Филя, нам и честь знать.
— Жаль покидать этот дом — уж больно стол хорошо накрыт, ни у одного другого боярина не приходилось мне видеть таких яств.
— Микеша Чупрунов обучит их накрывать столы для нас, вольных людей.
Кудеяр направился к лесенке, ведущей в горницу боярской дочери. Лицо Микеши покрылось смертельной бледностью.
— Катеринка, доченька моя, — прошептал он и вдруг завопил во всю глотку: — Эй, слуги, где же вы, сволочи окаянные? Всех перевешаю!
Грозный окрик подействовал на боярских челядинцев, они начали набиваться в палату.
— Вот он, Кудеяр, хватайте его! — не помня себя, Микеша первым устремился вверх по лестнице.
— Филя, придержи дверь, — приказал Кудеяр, входя к Катеринке.
Посреди горницы стоял стол, покрытый красным штофом. Возле него — кресло, обитое турецким бархатом. Под окном — лавка с полавочником, а в углу — сундук-подголовок. Слева печь из поливных изразцов с рельефным многоцветным узором. На стене — пелена. Когда дверь распахнулась, девушка поднялась с кресла, пяльцы с вышивкой выпали из её рук.
— Не бойся, Катеринка, мы не сделаем тебе ничего худого.
— Кто вы?
— Я — Кудеяр, а это друг мой Филя. Полюбил я тебя, вот и явился под видом слепца, а ещё раньше был здесь с государевой грамотой. Как увидел тебя, так и полюбил, днём и ночью о тебе думаю.
Катеринка смотрела испуганно, недоверчиво.
— Вижу, напугал я тебя, — Кудеяр нежно прикоснулся к её руке.
— Пора улетучиваться отсюда, сил моих больше нет, дверь, окаянные, сейчас разнесут, — прохрипел Филя.
— Прощай, Катеринка, солнышко моё! — Кудеяр распахнул дверь на гульбище. — За мной, Филя!
— Хватай их! — кричал Микеша Чупрунов, первым ворвавшийся в горницу дочери.
Разбойников уже не было, они благополучно свалились в сугроб под гульбищем и, выбрав лучших скакунов, оставленных гостями, устремились к лесу.
— Пищаль! Дайте мне пищаль! — кричал хозяин дома.
Грохнул выстрел. Катеринка испуганно закрыла глаза рукой, а когда опустила её, увидела двух всадников, быстро удалявшихся по направлению к лесу.
«Слава тебе, Господи, пронесло!» — с облегчением подумала она. И непонятно было, чему она радовалась: то ли за себя, то ли за добрых молодцев, которых миновала пуля.
— Дочь моя, не причинили ли тебе худого тати?
— Нет, отец, ничего худого они мне не сделали. А что они сказывали тебе?
— Ничего… Один из них Кудеяром назвался, а другого, который двери держал, Филей кличут. Кудеяр сказал, что он был у нас под видом великокняжеского гонца.
Акиндин Охлупьев подозрительно осматривал Катеринку с ног до головы: не надругались ли тати над его будущей невесткой? Из-за его спины выглядывал Кирилл.
— Слава тебе, Господи, отвратил от нас беду великую, — Микеша перекрестился, — пойдёмте, гости дорогие, к столу.
Настроение, однако, было у всех подавленное. Поспешно распрощавшись с хозяином, гости разъехались по домам.
