На озерах посреди необозримых зарослей камыша был у Глеба устроен помост. Но не Глеб первый облюбовал это потайное место. И не рыбаки, и не охотники. Так много рыбы было в реках, речках и даже в ручьях и так много дичи было повсюду, что рыбакам и охотникам не было нужды забираться в такую глушь, в такую пустынь. Не иначе волхвы, гонимые церковниками и князьями, вбили здесь в дно первые дубовые сваи, где-нибудь поблизости хотели освятить свои алтари. Однако почему-то оставили эти места. А Глеб наткнулся на сваи случайно, когда охотился с острогой на неповоротливую нерестящуюся рыбу. Здесь на сваях и устроил себе пристанище: соорудил помост из крепких жердин, сложил березовый остов, обложил остов толстыми связками листьев осоки, ложе укрыл теплыми волчьими шкурами. Рядом, на помосте же, сделал из камней и глины очаг. Зимой обогревал свой шалаш просто: вносил внутрь глиняный горшок с пылающими угольями. Угли тихо тлели, и тепла от них хватало до утра… Добираться до этого жилища было Глебу не трудно: летом приплывал он В челне – узкой лодке, выдолбленной из ствола дерева (греки, коих много было среди церковников, называли такие лодки моноксилами); когда озера сковывало льдом, Глеб приходил к шалашу звериными тропами, тщательно заметая за собой следы.

Кроме Глеба, только Аскольд знал сюда дорогу. Каждое новолуние, когда в небе только-только появлялся узенький серпик, Аскольд навещал сына – приносил ему соль, трут, кое-что из одежды, хлеб и, конечно же, новости. Иногда, если были важные новости, отец появлялся чаще.

И в эту ночь он должен был прийти.

Сидя в полной темноте, Глеб смотрел на серебряный серп в небе, на ясные звезды. Легкий ночной ветерок веял ему в лицо, тихо плескалась под помостом вода.

Но вот послышался легкий всплеск и над озером – в той стороне, откуда должен был приплыть отец. Глеб всматривался в темноту, но ничего не мог увидеть – далеко. Ждал крика ночной птицы. То был знак. Но крика не было.

Может, никто еще не плыл по озеру? Может, просто плескала рыба?.. Не производя ни шороха, Глеб положил себе на колени меч.

Вот плеск раздался ближе.

Глеб напряженно всматривался в темноту.

В неясном свете звезд и народившегося серпика увидел поднимавшуюся над водой призрачную фигуру – как будто по озеру шел человек в белых одеждах.

Условного крика все еще не было. Глеб застыл в напряжении. Его, сидящего, сейчас можно было принять со стороны за камень.

Белая фигура уже была совсем близко. Глеб раз- глядел наконец: высокий, худощавый, плечистый старик стоял в челне, время от времени отталкивался от дна шестом.

Глеб вздохнул с облегчением:

– Это ты, отец?..

Однако ответа не последовало.

Глеб опять насторожился. И еще он был удивлен. Только что он ясно видел отца, и вдруг тот исчез, будто был призрак. Глеб огляделся и увидел старика чуть в стороне. Протер глаза. Старик неподвижно, будто вырубленный из дерева идол, стоял посреди озера.

– Отец, ты почему не отвечаешь?

Видение опять исчезло, чтобы немного времени спустя внезапно появиться возле самого помоста.

– Отец?.. – еще громче окликнул Глеб.

– Нет, я не отец, – донеслось с озера. Это и правда не был голос Аскольда.

– А кто ты?

Призрак долго не отвечал. А потом сказал-таки:

– Но, может, и отец… Тебе и твоим братьям… И еще другим…

Глеб поднялся, под ним скрипнул настил.

– Отец! Ты решил меня напугать? Ничего не выйдет!… И что за странные шутки!… Я вижу тебя; ты стоишь в челне. Ты забыл дорогу? Так плыви же на мой голос…

Где-то далеко над озером каркнула ворона. Глеб зябко повел плечами. Неизвестный старец ответил:

– Нет больше твоего отца. Нет больше Аскольда. – Как это нет? – опешил Глеб. – А ты кто?

– Я – легкий ветерок. Я – крик ворона. Я – свет звезд… У меда много имен.

Жутковато стало Глебу от этих слов. Но он переборол страх:

– Ты смеешься надо мной, старик. Скажи, что с моим отцом, с Аскольдом? Где он. Почему послал тебя?

– Никто не посылал меня, – глухо ответил голос. – Разве можно послать шелест листвы?

Тут почудилось Глебу, что слышит он в стороне шелест листвы. Но это, наверное, шелестела осока.

– Ты говоришь загадками! – крикнул раздраженно Глеб. – А на вопрос мой не отвечаешь. Скажи, что значат твои слова: нет больше Аскольда.

Ответом было молчание.

Глеб огляделся и никого не увидел поблизости. Ветерок перестал дуть, вода больше не плескалась. В зеркальной поверхности озера отражались звезды.

– Старик! Где ты? Почему не отвечаешь?..

– Я здесь, – голос прозвучал совсем рядом. – А на некоторые вопросы трудно ответить.

Глеб как ни крутил головой, не смог увидеть старца, хотя, казалось, только руку протяни – и дотронешься до него. Глеб крепко сжимал рукоять меча.

– Старик! Что ты хочешь сказать?

Ухнул филин в стороне. Оттуда ударил порыв холодного ветра. Оттуда же прозвучал и голос:

– Что хотел сказать, я сказал. Не жди, Воин, Аскольда! Отвязывай челн, иди домой. Как раз к тризне успеешь…

– Что ты говоришь, старец! Какая тризна? – досадовал, злился Глеб.

– У Мстислава спроси… У Святополка спроси… У Корнила спроси…- Что мне они? Я у тебя спрашиваю… – крутил головой Глеб.

– Спроси… Спроси… Спроси… – гуляло над озерами эхо. – Отмсти… Отмсти… Отмсти…

– За кого?

– Воин… Воин… Воин… – множилось над берегами, над зарослями осоки.

После того как вдалеке провыл волк, эхо смолкло. Глеб отпустил рукоять меча, опять сел на помост. Задумался. Не нравилось ему явление этого старца – явно колдуна. Не нравились, пугали слова его. Говорил старец, да недосказывал. Загадки загадывал. Одно только было ясно Глебу: что-то случилось с отцом. И, кажется, виноваты были Мстислав, Свято-полк, Корнил…

Глеб ступил в челн, оттолкнулся шестом от помоста…

Когда Глеб причалил к берегу, уже чуть приметно алел восток.

В доме Аскольда, большом и добротном, за широким дубовым столом собрались сыновья: Фома, Кирилл, Андрей, Игорь, Афанасий, Борис, Никифор и Памфил. На столе были хлеб и вино. Хлеба – малая краюха. Рады были, что и та есть, – по христиански помянуть убиенных. Голод. Многим в селениях подвело животы, многие попухли… Братья намели по сусекам две горсти зерна, смололи; испекли хлебец. Дали детям по кусочку, дали женам. Сидели за столом, отщипывали по крошке, запивали вином. Говорили по очереди.

Фома говорил первым, по старшинству:

– Всех опросили. Никто ничего не видел. Даже те, кто были в поле! Даже те, что были дома и смотрели в окно!… За ним Кирилл отщипнул крошку:

– Мстислав говорит, видел следы, ведущие к лесу.

– Где те следы? – спросили младшие братья.

– Дружина затоптала, – ответил Кирилл. – Бросились убийцу ловить. Думали взять по свежему следу… Не взяли! А след затоптали…

Фома повернулся к Кириллу:

– Что еще князь говорит?

– Не очень-то верю я князю! – злобно сверкнул глазами Кирилл. – Думаю, видел он убийцу. Думаю, покрывает его.

– Почему так думаешь? – вскинул голову младший брат – Памфил.

Кирилл не ответил, сделал глоток вина, поморщился, вытер губы рукавом.

– Почему? – спросил Фома.

– Потому что улыбка Мстислава мне не нравится. И глаза Святополка. И не нравится, как у Корнила руки дрожали. Знают эти трое больше, чем говорят…

– А что говорят?

– Говорят, отец наш сам виноват – не платил князю оброк. Говорят, коли платил бы, – защитил бы его князь от разбойников, татей. А Аскольд не платил. И вот… лишился жизни.

– Да. Князь – защита. Это правда, – кивнул Фома. – С князем следует ладить.

– Может, половцы? – спросили Афанасий и Борис. Кирилл покачал головой:

– Половцы давно не приходят. Они знают: у нас голод, у нас нечего взять. Ханы приходят в урожайные годы.

– Это кто-то из своих! – сказал уверенно Андрей и отщипнул от хлеба.

– Кто? – сжал кулаки Памфил.- А если сам князь подослал убийцу? – предположил Андрей.

– Ты с ума сошел! – повысил голос Фома. – С князем следует ладить… Как ты мог подумать такое?

Памфил схватил Андрея за руку:

– Почему думаешь на Мстислава?

– Хочет нас запугать. И других из Сельца. Да и не только из Сельца…

– Объясни! Не понимаем… – сказали Афанасий, Борис и Никифор.

– Очень просто, – Андрей поглядел на Фому. – Князь ясно дает понять: не будете исправно платить – все смерть примете…

– И улыбается при этом, – добавил Кирилл. – Нехорошо улыбается…

Младшие братья кивнули:

– Князь Владимир нам был по душе. Справедливый.

– Может, Мстислав и убил? – понизил голос Памфил.

Фома вздрогнул:

– Придет же такое в голову!… Зачем ему убивать своих подданных?..

– Говорит же Андрей, – Памфил кивнул на брата. – Для острастки…

Фома не хотел с этим соглашаться:

– Не может такого быть! Нашего отца очень уважали… К тому же, подумайте, братья, – если б убил Мстислав или его люди, что нам тогда делать? Против князя идти? А как дома наши, как жены и дети? Мы же не одни! Мы же не в лесу живем, как Глеб-Андрей нахмурился:

– Ты хочешь сказать, брат, что не пошел бы против Мстислава, если бы…- А ты пошел бы? – пристально посмотрел ему в глаза Фома. – Бросил бы своих малых детей, чтоб дружинники их утопили, как щенят?

Андрей отвел глаза:

– Разве я сказал, что князь убил? Это вот он, Памфил, сказал.

Фома посмотрел на младшего брата:

– Памфил, твоя молодая жена… Скольких детей тебе уже родила?

– Четверых, – Памфил спрятал глаза, потянулся за крошечкой хлеба, оброненной на столе. – Но двое умерли…

– Ты хочешь, чтоб умерли и остальные? Памфил посмотрел на старшего брата с досадой:

– Не о моих детях сейчас идет речь. А о наших родителях, убитых в поле… И мне трудно тебя понять, брат. Если б князь убил, ты бы…

– Князь не мог убить! – перебил его Фома. – Князю это не нужно, как не нужно тебе убивать своих пчел. Посему и говорить об этом – только время попусту терять. Нам надо думать, в каком лесу убийцу искать, кому отомстить…

– Об этом можно спросить у Глеба, – вдруг сказал Кирилл.

– Вот тоже – вспомнил! – зашумели братья. – Мы не видели его уже несколько лет.

Кирилл кивнул на распахнутое окно:

– Вон он идет, посмотрите!…

Двигая лавки, опрокидывая табуреты, все бросились к окну. И увидели Глеба. Тот шел по Сельцу, вскинув на плечо боевой топор; к поясу был прицеплен меч в ножнах.

Лицом был бледен Глеб, младший сын Аскольда. Хмуро глядел он по сторонам. Под его тяжелым взглядом улица будто вымерла: не бегали, как обычно бегают, дети, не грелись на солнышке старики.

На окно родительского дома глянул Глеб, отпрянули от окна старшие братья.

– Чем не разбойник? – тихо сказал Фома. – Эй, заприте покрепче дверь! На порог его не пускайте!…

Младшие братья и не думали слушаться:

– Такого не пустишь в дверь – он в окно вломится. Кирилл сказал:

– Пусть заходит. Брат все же!

Быстро сели на свои места, сделали печальные лица. С опаской косились на дверь.

Вот дверь тихо отворилась, и вошел Глеб. Сумрачное лицо. Секиру скинул с плеча, поставил в угол. Меч с поясом снял, повесил на колышек у двери.

Кивнул братьям, воззрившимся на него тревожно:

– Я с миром. Или вы чего-то иного от меня ждете? Фома сцепил под столом вспотевшие, дрожащие руки:

– Мы от тебя давно ничего не ждем.

– Отрезанный ломоть!… – задиристо воскликнул кто-то из средних, но Фома посмотрел на того зло.

А Глеб пропустил обидные слова мимо ушей. Сел к столу, с торца сел, – что ближе к выходу. Отщипнул от краюхи крошку, плеснул в глиняную чашку вина.

Сказал негромко:

– Встретил я людей в лесу. Сказали мне про беду. Встретил и в поле людей. Показали они место, где родителей наших нашли. Встретил пастуха за околицей. Он пугал меня лесными разбойниками и стращал половецкими ханами. А правды не сказал! Кто убил? У кого рука поднялась на стариков?

На брата недобро взглянул Памфил:- Из леса приходил кто-то. Не из твоих ли дружков? Не из разбойников ли?..

При этих словах сжались, побелели кулаки Глеба. Вмешался Фома:

– Молчи, Памфил! Не время затевать ссоры. А ты, Глеб, не слушай его. А слушай меня, старшего брата. Я вас обоих когда-то нянчил, саживал к себе на колени, баловал пряником…

Выпил Глеб вино, сказал спокойно:

– Тот старик, которого вы прислали, говорил…

– Мы не присылали никакого старика, – перебил его Кирилл.

Услышав эти слова, Глеб побледнел.

– Значит, это был отец, – сказал он совсем тихо.

– Как отец? Когда? Родителей наших уж два дня как нет, – зашумели братья. – Ты в своем ли уме?

Глеб кивнул:

– Теперь я понял. Это отец приходил. Он ведь один знает ко мне дорогу… Вернее, приходил дух его…

Возмущались братья:

– Почему не к нам? Почему к тебе, к разбойнику приходил?..

Пытался угомонить, шипел на братьев Фома. Когда ему это несколько удалось, спросил он Глеба:

– Скажи, брат, что он говорил тебе, этот… дух? Что отец говорил?

Грустным стало лицо Глеба:

– Он пришел среди ночи, как всегда приходил. Я уже ждал его…

– Оказывается, отец приходил к нему! А мы и не знали, – удивленно посмотрели друг на друга Афанасий и Борис.

Фома зыркнул на них грозно:

– Не перебивайте. Глеб продолжал:

– Он был бесплотен. Это я сейчас понимаю. А тогда не подумал об этом. Он был – видение. Он стоял в челне… А через минуту уж становился звуком. Отец был криком птицы, плеском волн, был эхом. Еще я помню, он был дуновением ветра – холодного, внезапного. Он разговаривал со мной как бы отовсюду. И ниоткуда…

Фома почувствовал, будто мурашки побежали у него по телу. Спросил:

– Что говорил-то он?

Но Глеб словно не слышал вопроса:

– Он был весь в белом…

– А что говорил? – спросил и Кирилл. Глеб поглядел на него печально:

– Говорил, спросить надо о чем-то у Мстислава, Святополка и Корнила.

– Спрашивали уже! – вставил Андрей. – Вон Кирилл и спрашивал.

– Что они сказали? – обернулся Глеб. Памфил посмотрел на младшего брата исподлобья:

– Сожалеют князь и люди его. Говорят, хороший был воин Аскольд. А про мать говорят: счастливая была женщина – родила стольких сыновей!…

– И все? – вскинул брови Глеб.

– Еще скорбят, – добавил Кирилл, – что защитить их не успели… Кабы, говорят, платили наши родители вовремя князю в казну, успел бы защитить их князь. А не платили они – оттого у дружины были лошади некормлены, еле двигали ноги, оттого и не успели защитить…

Нахмурился Глеб:

– И вы не увидели здесь намека? Не услышали насмешки?- Искали мы намек, – кивнул Памфил. Фома повысил голос:

– Но говорил уверенно князь, что следы убийцы ведут к лесу, – старший брат испытующе посмотрел в глаза Глебу. – Скажи нам, Глеб, не в твоем ли лесу прячется убийца?

Как сухая сосновая ветвь, вспыхнул Глеб:

– Кроме волков, я не знаю в лесу убийц.

– А может, ты дружков покрываешь? – предположили Афанасий и Борис. – Может, известна тебе рука убийцы?

Глаза злые обратил на них Глеб:

– По-моему, братья, вы не очень умны. Хотя меня и постарше!…

Никифор, доселе молчавший, голос подал:

– А может, он сам?.. Все притихли. Фома спросил:

– Что сам? О чем ты?..

Никифор в волнении сглотнул слюну:

– Сам он, может, родителей наших… за что-то… А теперь зубы заговаривает!… Говорит, дух отца приходил!… Почему к нам не приходил? Почему никто из нас вообще не видел никаких духов? А он видел…

Все задумались, внимательно посмотрели на Глеба.

– Вы с ума никак посходили? – потемнел лицом Глеб.

Фома так рассудил:

– А что, братья! Я хоть и не показываю на Глеба пальцем, а не вполне уверен в его непричастности. Мог ведь быть обижен наш Глеб на родителей. А значит, и выместить обиду мог!

Глеб от возмущения утратил дар речи. Братья слушали очень внимательно. Фома про- должал:

– Зачем, к примеру, какому-то разбойнику убивать в поле старого пахаря и его жену, у которых нечего взять? Разве что дохлую клячу… Но лошадь осталась на месте… – Фома ощупывал Глеба взглядом. – Мы думали тут: князь с дружиной убить могли. Другим для острастки. Чтоб вовремя платили в казну… Но зачем князю убивать работника? Зачем ему ссориться с семьей его, в коей столько взрослых сыновей? Зачем князю ссориться с Сельцом? Припугнуть ведь и иначе можно…

– Вот и мы думаем… – вставили Афанасий и Борис.

– Есть сомнения у меня, что вы думаете, – наконец ответил Глеб. – Головы ваши – как пни еловые.

Вспылил Афанасий:

– А вот я сейчас схвачу твою секиру… Крикнул Борис:

– Я меч твой схвачу… Печально покачал головой Глеб:

– Духа не хватит. Забыли вы старую истину: не всякий, кто держит меч, может им ударить; не всякого послушается секира…

Вмешался Фома:

– Сидите, братья. Он нрав!… Не хватало нам еще здесь подраться! – он тягостно вздохнул. – К тому же я только рассуждал, предполагал. Повторяю: я не показывал пальцем.

– И показывать нечего! – ярился Афанасий. – Отцеубийца за нашим столом. Можем ли мы это стерпеть? Дух родителей вопиет…

Борис отодвинулся от Глеба:

– Ты убил! Все сходится: ты затаил обиду, ты – разбойник, столько лет пропадаешь в лесу, одичал… Тебе родителей убить, что ветку сломить… А Глеб вдруг успокоился, подавил злость во взгляде. Со вздохом поднялся:

– Все понятно мне. Князя Мстислава боитесь. Готовы родного брата, невиновного человека в отцеубийстве обвинить, лишь бы не ссориться с князем…

– Уходи прочь! – шипел Борис и все отодвигался.

Глеб усмехнулся ему в лицо:

– У таких вот детей и убивают родителей! Видно, знают, что за стариков никто не постоит.

– Осторожнее, Глеб! – сказал с угрозой Кирилл. – Нам все труднее сдерживаться.

Глеб ответил с обидой:

– Были бы уверены, что я убил, – так не сдерживались бы. Зачем же в отцеубийстве обвинять, не будучи в том до конца уверенными?

– Уходи, Глеб, – посоветовал Фома, самый старший брат. – Слова твои колют в больное место. Лишь двое неразумных обвинили тебя.

– Но остальные молчат! Фома развел руками:

– Я не хочу допустить до драки. Мы братья все же! И у нас общая беда…

Больше ничего не сказал Глеб. Отшвырнул ногой тяжелый табурет, снял со стены меч, подхватил секиру и оставил дом.

– Не верю ему! – признался Фома.

– А я тебе не верю, – сказал Кирилл. – Ты, и вправду, не хочешь ссориться с князем.

– А кто хочет? – вздрогнул Фома. Тут к нему обратился Памфил:

– Скажи, брат, а если б мы были уверены, что убил Мстислав…

– Знай место, сучок! – огрызнулся Фома.