Петр писал из Теплица датскому королю, просил его приехать к своим войскам в Голштинии, чтобы вместе с ним решить, как лучше соединенными силами действовать против шведов.

О том же он писал и из Дрездена.

Но время не ждало.

„Для бога, если случай доброй есть, хотя я и не успею к вам прибыть, — пишет Петр Меншиков. — не теряйте времени, но атакуйте неприятеля“.

Датчане и саксонцы медлили.

Тогда сам Стейнбок двинулся к Шверину и Гадебушу с намерением разбить соединенное датско-саксонское войско, расквартированное в этом районе.

— Дождались! — воскликнул Меншиков, получив известие об этом маневре Стейнбока. — Все выгадывали!.. Сколько времени мы их уговаривали вместе начать наступление!.. Теперь, надо думать, выгадали… попались, как черт в рукомойник!

К этому времени Петр прибыл к войскам.

— Надо помочь! — решил он. И Меншиков немедленно отправляет часть войска на помощь союзникам.

Короля известили:

„Наши части уже в трех милях от вас. советуем не вступать в битву до соединения с ними“.

Но „господа датчане, — как писал после Петр, — вступили в сражение с войсками Стейнбока и за тщеславие свое наказаны разбитием от неприятеля близ местечка Гадебуш“.

И вот тогда… датский король примчался к Петру с просьбой о помощи.

Стейнбок, после победы над датчанами, двинулся было к Гамбургу, но Меншиков преградил ему путь. Шведский фельдмаршал вынужден был ретироваться в Голштинию. Там, в окрестностях Фридрихштадта, близ моря. Стейнбок оценив местность, подготовил исключительно благоприятную для обороны позицию. Подступы к переднему краю обороны преграждали непроходимые болотины. Требовалось прикрыть только фланги позиции, упиравшиеся в поля, защищенные земляными плотинами. Стейнбок приказал разрушить шлюзы и затопить эти поля, что и было сделано. Оставлены были только две узкие плотины, по которым можно было подходить к укреплениям. Но на этих плотинах были сооружены земляные укрепления и установлены артиллерийские батареи. Так что позиция Стейнбока казалась действительно неприступной.

И все же Петр, подробно изучив обстановку, принял решение атаковать Стейнбока немедля.

— Как, господа? — обратился к союзникам. Флемминг:

— Полагаю, — сказал, — что активные действия против шведов в этих условиях невозможны. Фридрихштадт неприступен.

— Тогда, может быть, возьмете на себя охрану одной из плотин? — предложил Петр.

— А вы? — спросил Флемминг.

— Мы атакуем Стейнбока, — ответил Петр.

Прижав руку к груди, Флемминг склонился в поклоне:

— Согласны.

Прошло то время, когда Петр намечал и разрабатывал планы активной стратегической обороны, рассчитанные на изматывание противника, на выигрыш времени для полного развертывания сил страны, армии. Теперь он признает только наступательные операции — поиски неприятеля, завершающиеся штурмом, атакой, мощными штыковыми ударами, которых — в этом он убедился, проверив, — не выдерживают теперь даже самые отборные части противника.

И он немедля ведет свое войско к местечку Швабштедту, с тем чтобы, пользуясь второй плотиной, атаковать противника в Фридрихштадте.

Шведы не выдержали стремительного натиска русских. Первый перекоп ими был оставлен без единого выстрела. Видя это, снялись с позиций и части, обороняющие второй перекоп. От второго перекопа плотина разветвлялась на два направления. По правой плотине повел наступление Меншиков, по левой — Петр. Сбив противника с нескольких перекопов, преграждающих эти плотины, обе колонны атакующих снова соединились у деревни Коломбитель, где неприятель, имея перед собой столь же узкую плотину, защищаемую также батареей, — писал Петр Шереметеву, — остановился было фрунтом и стал на идущих по оной россиян производить непрестанную стрельбу. Но сии, бросясь с примкнутыми штыками, принудили их искать спасения в бегстве. Страх неприятелей был столь велик, что генерал-майор их Штакельберг, с 4000 шведов сидевший у Фридрихштадтской крепости, оставя оную, ушел к главному своему корпусу и можно было бы отрезать оного, если б случившаяся чрезвычайно вязкая грязь сему не воспрепятствовала».

Запертый в крепости Теннинген, Стейнбок уже не был опасен, и Петр решил выехать из Фридрихштадта.

— Искать неприятеля всеми способами, — наставлял он Меншикова перед отъездом.

— Принудить к капитуляции, — кивал головой Александр Данилович, угадывая мысли Петра, — или иным способом к разорению его приводить. Так, мин херр?

Петр, глядевший на пламя свечи, вдруг встрепенулся, точно его кто внезапно толкнул.

— Принудить к капитуляции? — переспросил, с усилием отрываясь от огня и, видимо, стараясь вникнуть, о чем толкует Данилыч. — К разорению его, говоришь, привести? Да, да, а наипаче всего — чтобы не ушел. И для того первей всего надлежит у ихних генералов брать советы на письме. О всяком важном начинаемом деле. У всех!.. Все они, черти, одной шерсти. Чем отличаются они друг от друга?

— Ценой! — быстро нашелся Данилыч.

— Вот бес!

— Так, так, на письме, — почесывал кончик носа Данилыч. — Дабы никто из них после не мог отпереться, что он-де инако советовал. Тина! Гляди, как оно… не увязнуть. Ну, ты это знаешь, мин херр.

Это Петр знал.

— Вот! — кивнул он, придвинулся к Меншикову, положил руку ему на колено. — Ас датским двором как возможно ласкою поступать. Это скажешь Василию Лукичу Долгорукому, а то у тебя самого, — поморщился, — срыву сие получается…

Меншиков развел было руками, но Петр ухватил его за рукав.

— Подожди!.. Знаю!.. Слыхал!.. Я к тому, — пояснил, — что хотя правду станешь ты говорить, без уклонности, — за зло примут. Сам знаешь их не хуже меня: более чинов, нежели дела, смотрят!..

Встал, потянулся.

— А ежели, Данилыч, даст бог доброе окончание с неприятелем, то… прошу еще… выпроси шлезвигскую библиотеку, также и иных вещей, осмотря самому, и Брюсу скажи… А особливо глобус!

После отъезда Петра Меншиков принудил города Гамбург и Любек заплатить в общей сложности 30000 талеров за то, что они не прерывали торговых сношений со шведами. В «благодарственном письме», врученном Меншикову, купечество этих городов выражало надежду, что «великий государь, по своей к ним милости, всякое городам их, а особливо по торговле, изволит изъявлять благоволение».

Петр был очень доволен.

«Благодарствую за деньги, — писал он Меншикову, — …зело нужно для покупки кораблей».

«А канитель, — считал Меншиков, — запутывалась вконец; датский король „ни мычит, ни телится“, прусский только и думает, как бы забрать под себя побольше шведских городов без войны. То ж заявляет и курфюст Ганноверский. Этот и вовсе „спит и видит“ присвоить себе Бремен и Верден».

— Н-да-а! — крякал. — Половить рыбку в мутной воде хватает кого!.. А вот войну с шведами вести, — обращался к Долгорукому, — это приходится нам одним! Что ж с твоей, Василь Лукич, канителью-то?

— С канителью, с канителью, — ворчал Долгорукий. — Я вот думаю, Александр Данилович, как бы и теперь не вышло так, как с польским Августом получилось: не имея почти никаких выгод, мы только и делали тогда, что несли издержки, подвергались опасностям да испытывали разочарования. Почти наверняка же было известно тогда, что союз с Августом — ох не мед! Но известна ли была кому-нибудь тогда лучшая возможность?.. Может так получиться и сейчас. А как проверишь?.. Нельзя же каждый день выдергивать рассаду с корнем только для того, чтобы глянуть, растет она или нет!.. Конечно, Александр Данилович, это ты праведно… канитель! Уж такая-то, я тебе скажу, канитель завязалась! Такой узел! — разводил Долгорукий руками. — И не подступишься! Ни подтолкнуть, ни примирить их друг с другом! Тянут в разные стороны — и конец!

— Узел, говоришь? — криво улыбался Данилыч. — А я, Лукич, его разрублю… Я — топор, ты — пила!.. — Потрепал по плечу. — Может быть, так и сработаем?

Долгорукий развел руками.

— Ты, Александр Данилович, сам не раз беседовал «по душам» с Герцем, голштинским министром. Знаешь ведь, что он спит и видит тесный союз Голштейн-Готторпского дома с Россией. Нам-то ведь известно желание их — утвердить союз этот браком молодого герцога с дочерью государя, Анной Петровной!.. Ведь известно же, так?..

— Да, известно.

— Но известно и то, — продолжал Долгорукий, — что Герц домогается отдать в секвестр прусскому королю и голштинскому правительству города Штеттин. Рюген. Штрадзунд…

В такт его речи Меншиков пристукивал пальцем:

— Так, так, известно!

— И то ведомо, что государю нашему по душе этот план, потому что он дает надежду втянуть в войну с шведами нового союзника — прусского короля.

— Да, — согласился Меншиков. — этого государь добивается.

— Хор-рошо! — потер руки Василий Лукич. — А как на это посмотрит датский король? Он же считает: голштинский-то двор, по его родственной близости с шведской короной, на шведской ведь стороне?.. А Франция? Она же и так подговаривает прусского короля против нас. Ведь она уже обещала бы всю Померанию, если он выступит против России… О всем этом вам тоже, ваша светлость, известно?

Меншиков сморщился, замотал головой:

— Хватит, хватит!

— Подожди! — заслонялся ладонью Василий Лукич. — По-одожди!.. Выкладывать так выкладывать… А Англия, — продолжал, уперев руки в бока. — Эта хоть и имеет в виду то же самое, но действует тоньше, по наружности миролюбивее. Куда там: посредничество, видишь ли, предлагает для установления мира!

— Ну и леший с ними, — отмахнулся Данилыч. — Возьмем, а там отдадим кому следует! — Хлопнул Долгорукого по плечу, щелкнул пальцами. — Сыпь серебром, потом разберем!