Только после того, как были получены достоверны? известия, что Карл ушел из Волыни в Саксонию, Петр принял решение отлучиться из Украины, сочтя возможным теперь отбыть в Петербург с целью обеспечить свой «Парадиз» надежным прикрытием со стороны Финляндии — «воевать Выборг»; Меншикова же с двадцатитысячным корпусом он направил в Польшу, на помощь своему союзнику Августу.

Тем временем Карл, оставив вблизи русских границ генерала Мардефельда с двадцативосьмитысячным корпусом, сем прошел насквозь всю Польшу и вытеснил Августа из его родовых саксонских владений.

Разбитый Август вступил в переговоры с Карлом. Тайком от Петра, он запросил у шведов сепаратного мира. Переговоры были непродолжительны. Карл потребовал, чтобы Август торжественно отрекся от польской короны и отказался от всякой мысли соперничать с новым польским королем Станиславом Лещинским, чтобы он поздравил последнего с вступлением на престол и, кроме того, возместил победителю все издержки войны.

Отречься от польской короны была очевидная необходимость: этому должно и можно было покориться. Заплатить за издержки войны было нелегко, потому что Саксония и так была разорена вконец, но нужные для этого деньги предполагалось собрать с народа, а народ не в первый раз расплачивается за войны своих королей, причины и цели которых ему вовсе неведомы; это, следовательно, тоже не особо стесняло Августа. Мудренее было согласиться «саксонскому султану», как справедливо называли Августа в европейских салонах, на поздравление своего торжествующего соперника.

В этом Август усматривал явно неблагородное желание Карла унизить и оскорбить побежденного.

Тем не менее Август вынужден был согласиться на все.

Мирные условия были подписаны в замке Альтранштадт, недалеко от Лейпцига, 18 октября 1706 года. Саксонцы должны были уплатить несколько миллионов контрибуции. Август торжественно признал королем польским Станислава Лещинского.

Карл торжествовал. Оказывается, двигаясь на запад, он может распоряжаться коронами, государствами!..

«А почему бы и нет?» — полагал, ничтоже сумнящеся, шведский король. Чем он хуже Александра, покорившего Азию, Ганнибала, разгромившего римскую армию на ее собственной территории, Чингисхана — да простит бог ему это сравнение! — который прошел через Азию и Европу с силами гораздо более слабыми, чем силы противников!.. Европа раздирается внутренней борьбой, а шведская армия, овеянная славой прежних побед, приумножает эту славу новыми победоносными схватками. И кому же, как не ей, этой доблестной армии, под командованием своего непобедимого короля, устанавливать теперь порядки в Европе?

В лагерь Карла под Альтранштадтом спешили немецкие министры, английские герцоги, французские маршалы, чтобы заручиться если не поддержкой, то хотя бы благожелательным нейтралитетом шведского короля. Сам Джон Черчилль, герцог Мальборо, высокочтимейший полководец и государственный деятель Англии, поступаясь родовой твердокаменной гордостью, вынужден был посетить Альтранштадт и, сменив замороженное достоинство на приветливое выражение своего холеного лица «англо-саксонской работы», льстить Карлу, сравнивать его с выдающимися, по мнению герцога, полководцами, добившимися с малыми силами громадных, вошедших в историю, военных успехов: с предводителем рыцарей Стронгбоу, поработившим Ирландию, Кортесом — завоевателем Мексики, Писарро — растоптавшим самостоятельность Перу… И все это с единственной целью — добиться согласия короля подписать англо-шведский оборонительный договор.

Именно в Альтранштадте раболепное преклонение перед Карлом достигло своего апогея. И оно бы продолжилось, если бы бродяга король двинулся из Альтранштадта на запад. Но русская армия, верная своим союзническим обязательствам, заставила его повернуть на восток…

Уничтожая отдельные гарнизоны противника и отбрасывая на запад его подвижные мелкие группы. Меншиков быстро продвигался в глубь Польши. В Люблине он встретился с Августом.

Страдания народа не тревожили Августа Сильного, и он продолжал, как и ранее, сладко спать, сытно есть, много пить. Двор его остался таким же великолепным; красавицы Саксонии были по-прежнему к нему чутко-внимательны; богатырская сила его руки, которой он очень гордился, ему не изменила, и, подписывая Альтранштадский мир, он уже давал себе слово нарушить его при первом же благоприятном моменте. Единственно, что его мучило, — это отсутствие денег.

«Королевское величество зело скучает о деньгах и со слезами наедине со мной просил [денег], понеже зело обнищал: пришло так, говорит, что есть нечего», — доносил Александр Данилович государю.

«Писал, ваша милость, что король скучает о деньгах, — отвечал ему Петр. — Там ты известен, что от короля всегда то, что: „Дай, дай, деньги, деньги“. А ты сам знаешь, каковы деньги и как их у нас мало. Однакож ежели при таком злом случае постоянно король будет, то чаю, надлежит его в оных крепко обнадежить при моем приезде».

Ведя с собой Августа, Меншиков 18 октября настиг войска Мордефельда у Калиша. Мирный договор с Карлом был уже Августом заключен, когда Меншиков, не подозревая об этом, предложил ему атаковать войска Мардефельда. Отказаться от этого Августу было невозможно, не открывши своей тайны; повести своих саксонцев против шведов значило, с другой стороны, подвергнуться мщению шведского короля. Что же делает Август?.. Одобряет намерение Меншикова, обещает поддержать его своими войсками и в то же время предупреждает о его намерении шведского генерала.

«Марфельд зело крепко прикрылся болотинкой за луговым берегом Просны, — оценивал Меншиков обстановку. — Атаковать его всей кавалерией в лоб — нельзя: кони будут вязнуть в потных местах. Кавалерией Ренне ударит с правого фланга — там суше. В лоб бить пехотой, а ее мало. Стало быть, надо спешить драгун полка два. Бой будет долгим, упорным. Значит, нужна будет вторая линия войск, линия поддержек, сикурса там, где в этом будет нужда». Размышляя, прикидывая, шагал из угла в угол палатки. Тер лоб. Беспрестанно курил трубку. Старался продумать все до мельчайших подробностей. Шутка ли — вся Европа смотрит! Ведь это же первая правильная битва русских со шведами. И вести ее, эту битву, будет он, русский генерал…

Если бы дело касалось смелого кавалерийского рейда, он бы так не задумывался. Его конница могла действовать клинками и огнем (в пешем строю), она имела свою артиллерию и не раз, «ища неприятельскую инфантерию», умело совершала глубокие рейды по тылам неприятеля. Драгуны его могли и умели «во фланги атаковать», как того требовал Петр, и «в землю противника впасть» — самостоятельно выполнять ответственнейшие стратегические задачи, как то было, например, под стенами Варшавы, когда, накануне коронации Карлом Станислава Лещинского, русские драгуны ворвались в Прагу, предместье Варшавы, и захватили там шесть знамен и четыреста пленных из гвардии Станислава.

«Словом, — думал Данилыч, — рейды — это дело известное. А тут первый правильный бой… Вот ежели в этой баталии нас шведы побьют, уж и зашипят же тогда в зарубежных дворцах и салонах: „Огильви прогнали!“ Решили, что „сами с усами“! А на проверку что оказалось? Какой-то безродный Меншиков вздумал командовать корпусом. И против кого? Против первого полководца Европы!..»

— Да-а, тут лицом в грязь ударять не приходится. — Крепко, с хрустом в суставах, потер пальцы, поправил как бы жавший шарф под синим драгунским мундиром, тиснул зубами чубок. — Н-ну, держись, генерал!

— Посланные мной партии донесли, — докладывал Меншиков военному совету, собравшемуся накануне баталии, — что неприятель за рекой Просной стал лагерем в крепких местах с твердым намерением дать нам генеральную баталию. Против нас семь тысяч шведов, в том числе четыре тысячи конницы и три тысячи пехоты, стоят они в середине под командой воеводы киевского — Потоцкого и процкого воеводы — Сапеги — на флангах.

Я предлагаю: учредить наши полки в две линии. На правом крыле встану я с русскими, на левом — вы, ваше величество, — поклонился в сторону короля, — с саксонцами. Во вторую линию встать польским войскам: за русскими — полному гетману Ржевутскому с его войсками, за саксонцами — великому гетману Синявскому.

Далее Александр Данилович изложил свой план построения боевых порядков полков. Предложил: все батальоны расположить а колоннах поротно, в затылок друг другу; кавалерию оставить в резерве для удара во фланг, когда дрогнет противник; впереди боевого порядка пехоты рассыпать стрелковые цепи — по отделению от каждой роты, не более, с задачей — завязать бой.

Исход боя решит штыковая атака, это твердо знал Меншиков. Стало быть, полагал он, пехота должна наступать в сомкнутых, сплошных линейных строях и атаковать противника «волнами» до полного его сокрушения. Боевую мощь полков он, по примеру Петра, основывал только на силе штыка, огню (из гладкоствольных, недальнобойных и нескорострельных по тому времени ружей) он отводил в сражении — этом самом решительном средстве войны — второстепенную роль.

Закончив доклад, Александр Данилович предложил: наступление начать артиллерийской стрельбой завтра с полудня.

С планом Меншикова военный совет согласился.

Август молчал. Накануне он полдня уговаривал Меншикова отложить наступление, исчерпал все доводы, убеждения, но… Александр Данилович был непреклонен.

— Столько времени гнаться за неприятелем, — возражал он, — подойти к нему вплотную — и не помериться силами!.. Нет, ваше величество, воля ваша, не желаете — атакую один, чем бог послал, а без баталии не уйду. Такова, я знаю, и воля моего государя.

— Что с ним? — спрашивал после Меншиков своих генералов Боура, Ренне.

— Напуган, — ухмылялся Ренне, — столько натерпелся, бедняга, от шведов!..

— Н-да-а… — тянул Боур, — ни единой победы, одни поражения! Конечно, боится!

На другой день в два часа пополудни начался артиллерийский обстрел.

Александр Данилович стоял на пригорке. Сзади — коновод с жеребцом. Рядом — конные ординарцы.

— Стрелять, пока хватит пороховых картузов! — командовал Меншиков. — Всеми батареями! Беглым!..

Было видно, как ударяли ядра и веерами поднимались вверх сучья от разбитых фашин, щепки, обломки, черные комья болотной земли.

Меншиков наблюдал. Оглядываясь на свой левый фланг, морщился.

— Скачи! — не вытерпев, ткнул кулаком в голенище драгуна, другой рукой махнул в сторону левого фланга. — Жидкий горох! Передай Телегину: голову оторву!..

Второй час длилась артиллерийская подготовка. Шведы прижались.

— Раке-е-ту! — подал команду Данилыч.

Пушки замолкли.

В передовых стрелковых цепях дружно защелкали ружейные выстрелы. Бой завязался.

И сразу кто-то «сообразил», бросил в лоб неприятелю несколько эскадронов польских драгун.

— Что-о?! Куда-а?! — закричал Меншиков, багровея. — Кто бросил в атаку драгун?.. Вернуть!..

Очередной его ординарец пригнулся к шее коня, поскакал, сломя голову вниз.

Но шведы уже поднялись. Мардефельд, учтя обстановку, перешел в контратаку.

А драгуны растянулись по мокрому, чавкающему под копытами полю, передние заплясали на месте, задние зарысили, подтягиваясь к головным, но… подстроиться не успели. Шведы, штыки наперевес, уже подбегали к передним рядам.

Драгуны начали поворачиваться «налево кругом», но в этот момент сквозь их жидкие, словно танцующие на месте, ряды, начали продираться навстречу контратакующим шведам русские пехотинцы.

И сразу завязалась жестокая рукопашная схватка.

Отрезанные друг от друга драгуны — видно было — начали метаться по полю, вносить расстройство в ряды русских солдат.

— Иэ-э-эх! — выкрикнул Меншиков, скрипнул зубами. Не выдержал — слишком страшна была эта минута! — вскочил в седло, взял сразу с места в карьер, птицей понесся с пригорка.

Подскакал к самому центру. Рявкнул:

— Спешиться всем!

По цепи вправо и влево раскатисто повторили, понеслись ординарцы. Сам спрыгнул с коня, выдернул шпагу.

— Ура-а-а! — закричал, вращая белками, повел за собой и драгун и пехоту. — Ура-а-а-а!!

Его оттащили, но пехота и драгуны за нею пошли.

С той и другой стороны тяжело катились навстречу друг другу плотные цепи-ряды. Зашевелилось все поле. Солдаты сбились в плотную массу — и шведы, и русские; как бы раскачиваясь, они пятились то туда, то сюда, а к ним, уставя штыки, все подходили и подходили с обеих сторон новые плотные цепи.

Шведы бились спокойно, упорно…

Уже с обеих сторон были введены в бой вторые резервы, яростная рукопашная битва не утихала. Жесточайший, крепкостоятельный бой кипел уже третий час кряду. Поле было сплошь устлано трупами, а победа все еще не клонилась ни в ту, ни в другую сторону.

Ее нужно и пора уже было «склонить». Пора!.. Он угадывался, он проникал уже в самую душу, этот желанный, решительный, сокровенный момент!

Чем склонить?

И Меншиков, угадав, почувствовав переломный момент, решился на крайнюю меру: бросил в бой последний резерв — конную группу Ренне, укрытую за своим правым флангом.

И вот этот-то новый лихой фланговый удар и решил исход боя. Измотанные непрерывными атаками русских, шведы не выдержали стремительного натиска свежих драгунских частей — дрогнули, побежали. Их пехотинцы пытались пробиться к укрытиям, кавалеристы — прорваться к дорогам. Но только немногим шведским конникам удалось спастись бегством, а из пехоты ни один не ушел. Весело и густо гремело и катилось «ура-а-а!», серо-зеленые мундиры метались по полю, носились лошади без ездоков…

Меншикову сдались в плен: сам командующий, генерал Мардефельд, 4 полковника, 6 подполковников, 5 майоров, всего 142 офицера; унтер-офицеров и рядовых около 1800 человек. Кроме того, им был захвачен обоз — 10000 подвод Августу сдалось всего около 800 человек.

На другой день были пойманы в обозе и взяты в плен польские воеводы Потоцкий и Сапега.

«Господин полковник! — доносил Меншиков Петру с поля боя. — Неприятеля мы нагнали, он ожидал нас при Калише с намерением дать баталию, порядочно укрепив себя за три дня. В 18 день сего месяца мы дали, с ним полную баталию и одержали счастливую викторию».

«Получили мы от вас, — отвечал Петр, — неописанную радость о победе, какой еще никогда не бывало. С чем вашу милость наивяще поздравляю. Всех генералов, офицеров и рядовых, которые при том были, поздравляю и весьма желаю наивящее сего в оружии счастья».

— Мне везет, — ворчал Август. — Никак не скажешь, что я предоставлен сам себе. Никогда еще от меня не требовали столько, сколько теперь, — и шведы и русские. Разумные требования — дело хорошее. Однако вызывает уныние то. что расхлебывать кашу с этой «чудесной» победой придется, по-видимому, мне одному. Скажем так, — разглагольствовал он в кругу близких людей, рассчитывая, видимо, на их исключительную наивность, — вот два хорошо воспитанных человека, каждый из них охотно жертвовал ради другого своими планами, каждый во всем уступал другому…

И оказывается, что они постоянно… как бы это сказать? — стесняли друг друга, что ли. Ведь теперь так получается! Понимаете вы мое положение?

Действительно, положение Августа было далеко не завидным: от Петра отстал и к Карлу не пристал.

Как воспримет его новый союзник битву под Калишем?

Эта мысль приводила в уныние обычно жизнерадостного, беспечного короля. «За двумя зайцами погонишься…» — думал. Пытался прикидывать: как же все-таки выйти из создавшегося более чем щекотливого положения?..

Решил пригласить великого искусника в решении подобных «тонких вопросов» бискупа Куявского, посоветоваться, что предпринять.

В одном из полузаброшенных помещичьих домов король принял епископа.

Разговор не клеился. Августу хотелось, чтобы первым начал епископ.

Пусть как угодно, но… только бы начал… Он первым говорить «об этом» не в силах!.. Уставился в одну точку.

Тучный, но довольно подвижной епископ, незаметно перебирая ногами под длинной, обширнейшей рясой, как бы плавал перед столом и… тоже молчал.

Это злило Августа.

«Бестия! — думал. — Наслаждается моим затруднением. Ведь прекрасно знает, зачем я его пригласил. Видимо, ждет, чтобы я со всей ясностью дал ему понять, что я считаю возможным и на что пойти не могу. Ждет и… молчит. Но ничего, подожду и я».

Наконец бискуп подсел к королю. Пышущее здоровьем лицо Августа стало рассеянным, бискуп внимательно следил за ним своими маленькими, заплывшими глазками.

— Думаю, ваше величество, что Карл вряд ли будет нами доволен, — произнес епископ тихо, но смело.

Лицо Августа сохраняло непроницаемость, Скомкав край скатерти, он щипал своими сильными пальцами бахрому, легко обрывал, как тонкие нити, витые шнурки.

— Полагаю, ваше величество, — продолжал епископ, — что Карла нужно бы было задобрить. Несомненно, это самый лучший, если не единственный, путь, который по крайней мере дает надежды на ограниченный успех. — Погладил пухлой рукой край стола. — Надо загладить наше невольное прегрешение…

— Загладить? — как бы внезапно очнувшись, спросил Август. — Как? Чем?

— Есть один способ, — ответил епископ и, хитро хихикнув, пристально взглянул в глаза Августу. — Может быть, вы, ваше величество, этот выход уже и нашли? — и снова пытливо заглянул в глаза королю.

— Нет, — ответил совершенно искренне Август, удивленный значительными взглядами бискупа. — Нет, нет!..

Хитрая улыбочка снова тронула пухлые губы епископа, он развел руками, приподнял плечи и отчетливо зашептал:

— Нужно, ваше величество, вернуть шведскому королю генерала Мардефельда и всех, кто вместе с ним был взят в плен. Вернуть немедля. А там, — потер руки, — видно будет. Во всяком случае, я решительно не могу понять, почему нам нужно убиваться.

Король слегка склонил голову, и по лицу его было видно, что он хочет вникнуть в каждое слово.

— Да, возможно, что вам, ваше величество, придется лично говорить с Карлом… Объяснить ему невольность вашего прегрешения… даже… может быть… и откупиться, — подбирал слова бискуп. — Но, это потом, а теперь…

— А теперь! — Широко улыбнулся, обнажив ряд крупных белых зубов. — Прекрасная мысль!.. Но… — поморщился. — Мардефельд и все остальные — они же у Меншикова?

— Да, да, — кивал бискуп, — их нужно от него получить.

Август встал, прошелся по комнате.

— А как, по-вашему, это сделать? — спросил, внезапно остановившись против епископа. — Думаете, Меншиков, так вот, — помахал кистью руки, — легко их и отдаст?

— Я этого не думаю, — произнес епископ, подчеркивая слова. — Полагаю, что надо будет его настоятельно просить отдать всех пленных вам. Хотя бы под тем предлогом, что вы, ваше величество, — скорбно вздохнул, смиренно сложил руки на животе, — сами были в бою и… пленные необходимы для поддержания вашей чести.

Король отрицательно мотнул головой.

— Меншиков на это не согласится, я знаю.

— Тогда, — продолжал бискуп, — нужно будет предложить ему разменять на них русских офицеров, содержащихся в Стокгольме.

— Ах, так! — воскликнул Август. — Да, да… Пожалуй, действительно… напишем такое письмо. Если нужно, то возьмем обязательство: размен учинить, скажем, в три месяца, а в случае несогласия на то шведского короля, возвратить пленных снова россиянам… Возвратить! — поднял палец.

У бискупа от беззвучного смеха заколыхался живот.

— Напишем письмо!.. Возьмем обязательство!..

Король и епископ — один в блестящем, расшитом камзоле, другой в черной монашеской рясе — выглядели странно и неестественно при тусклом свете свечей, едва достигавшем углов мрачного, пустынного зала.

Август сел, подвинулся почти вплотную к епископу.

— Ну, а если и после этого Меншиков не согласится?

— Разве? — спросил епископ, подняв кустистые брови. — Тогда, — произнес уже серьезно, — мы, ваше величество, заявим, что ежели желаемые пленные нам не вру-чатся, то он, Меншиков. с его стремлением исключить такую возможность, Меншиков, упрямо отказывающийся смотреть прямо в глаза сложившимся обстоятельствам, — лицо епископа исказилось, глаза забегали, — легко причиной будет, что учиненный между государем российским и королем польским союз претерпит нужду.

Август немного смутился, но сейчас же оправился, откинулся на спинку кресла, потер ладонями грудь. В глазах у него заиграла злая улыбка.

— Да, это, пожалуй, единственное, что может заставить его отказаться от риска твердо стоять на своем. Словом, тогда, он, пожалуй, уступит.

Предложение короля, как и следовало ожидать, «того принца [Меншикова] склонить не могло, чтоб пленных офицеров, у него сущих, нам вручить, — писал позднее Август Петру, — и мы, для содержания чести своей, принуждены через бискупа Куявского и генерал-майора нашего Гольца ему сказать, ежели он нам желаемых пленных не вручит, то он легко причиною будет, что между вашим величеством и нами учиненный союз нужду претерпеть может; и так едва вышеупомянутый принц себя уговорить дал».

С Августом Александр Данилович старался быть еще более осторожным, чем с любым иноземным политиканом, «Впрочем, — думал он в этот раз, — может быть, и впрямь Август верит в то, что сделать клянется? А размен пленными офицерами вот как неплохо бы было со шведами учинить! Ведь в Стокгольме томятся: генерал Вейде. князь Долгорукий, царевич Имеретинский, князь Трубецкой…»

Учитывал Меншиков и то, как крепко Петр держится за союзников в этой тяжелой для России войне.

Итак, все прикинув. Александр Данилович вынужден был уступить. Но, уступая настойчивой просьбе польского короля, он взял с него письменное обязательство. «За отданных нам князем Меншиковым шведских офицеров и рядовых, взятых в последней баталии войсками Его Царского Величества, — обязывался Август, — в десять недель или в крайней мере в три месяца выменять всех московских офицеров, в Стокгольме обретающихся».

Получив от Меншикова пленных. Август немедленно передал их шведскому королю. Ни о каком размене пленными он не посмел даже заикнуться. Этим он хотел хоть отчасти искупить свою вину за невольное сражение с Мардефельдом.

Петр отблагодарил Данилыча подарком трости, стоимостью в 3064 р. 16 алтын, 4 деньги (как было записано в расходной книге Посольского приказа). «Когда с Москвы поедешь в Смоленск, — приказал он вице-президенту посольской канцелярии Шафирову, — возьми с собой два креста кавалерийских святого Андрея и сделай трость, у которой верхний и нижний пояски алмазами хорошими осади; сверху хорошо б покрыть изумрудом большим; в сторонах, ежели добрый мастер есть, сделать два символа, победе приличные, а в третьем месте герб господина Меншикова финифтью сделать. При сем посылается и образец».

В 1705 году цезарь Иосиф даровал Меншикову достоинство князя Римской империи. Но это было не свое, «покупное». И вот 30 мая 1707 года Петр возводит его в достоинство князя воссоединенной Ижорской земли.

«Римского государства князь Александр Данилович Меншиков, — сказано было в новом дипломе на княжеское достоинство, — от юных лет принятый в милость нашу, по мере возраста своего процветал храбростью, славными дарованиями ума и сердца, предваряя всех своих сверстников: при осаде Азова, на море и на суше, он явил мужество не по летам, чем милость наша к нему значительно умножилась; в путешествии нашем по Европе, избранный в числе самых верных и любезных, он заслужил благоволение всех иностранных государей и награжден ими впоследствии явными знаками милости: от цесаря Римского высшею степенью чести — княжеским достоинством Римской империи, от короля польского кавалериею Белого Орла, от короля прусского орденом Благородия.

В войне же с короною шведскою он показал такие примеры храбрости, воинского искусства и верности, как при осаде городов Нотебурга. Ниеншанца, Нарвы, так и при взятии на море перед очами нашими неприятельских кораблей, что мы, возвышая в степени воинских чинов, за мужество и верность пожаловали его орденом св. апостола Андрея и потом генерал-губернатором наследственных областей наших Ингрии и Карелии вместе с Эстляндиею.

После того, по вступлении нашем с войсками к обороне Речи Посполитой Польской против общего неприятеля, он явил такие верные услуги в совете, взятии крепостей и при воде войск, что мы признали его достойным быть государственных тайных дел министром и главным генералом над всей нашей кавалерией.

Мудрым отводом войск наших из Гродно и преславною победою над неприятелем в октябре 1706 года, какой в войну сию никогда не бывало, он принес такие услуги Российскому государству, что мы, утвердив его во всех титулах, пожалованных иностранными государями в признание и воздаяние заслуг, жалуем его Всероссийским князем Ижорской земли».

Битва под Калишем была первой тактически продуманной и тщательно подготовленной обеими сторонами баталией, выигранной русскими у «непобедимых» шведов. С этого времени военное счастье начинает изменять последним. Несмотря на еще продолжающееся отступление русских, Карл все яснее и яснее отдает себе отчет, что он совершенно напрасно сначала презирал, затем долгое время недооценивал этого серьезнейшего противника. А в 1708 году перед своим вступлением в украинские земли, готовясь к походу против лишенной союзников русской армии один на один, он счел совершенно необходимым, обязательным для себя окончательно и твердо заручиться против Петра союзником в лице украинского гетмана Мазепы, который уже около трех лет сносился со Станиславом Лещинским, набиваясь своей действенной помощью.

Когда после заключения Альтранштадтского мира возник вопрос, куда именно направится теперь Карл, которому осталось продолжать войну с одной русской армией, многие генералы полагали, что он направится в Петербург. Это мнение разделял и сам Петр. Другие ожидали, что он пойдет на Москву. И это казалось тоже очень правдоподобным. С Меншиковым, который уверенно полагал, что Карл непременно вторгнется на Украину, никто не согласился тогда.