Шереметев, посланный к Везенбергу для глубокой разведки, столкнувшись с передовым отрядом Карла, быстро отступил, потеряв соприкосновение с противником. Конница своей разведывательной задачи не выполнила. У Карла появился новый козырь — внезапность.

— Рано встала, да мало напряла, — сипел Данилыч. подперев щеку рукой. — Угорел боярин в нетопленной горнице.

— Да-а, — тянул Петр, скребя подбородок. — Выходит, надо немедля строить новую линию обороны…

— Ка-ак дал стрекача! — хмыкнул Меншиков. ткнув нос в рукав.

— А ты, — сверкнул на него Петр, — помалкивай! Все герои — с печи на волков!

— Я, мин херр?! — Данилыч широко раскрыл глаза, перекосил рот, вскочил, как кто его шилом кольнул.

— Сиди! — нахмурился Петр. — Заякал!.. — Уставился в одну точку — и тихо, раздельно, будто думая вслух: — Новое дело… Да и враг… Сильнейший в Европе. — Встал, тряхнул волосами. — Потребен военный совет.

На совете решили: государю немедля отправиться в Новгород, «дабы идущие остальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву», сформировать сколько возможно новых полков, построить запасную линию обороны на подступах к Новгороду.

Главное командование войсками под Нарвой было возложено на герцога фон Круи.

«Ночью на 18 ноября, — записали в „Юрнале“, — за четыре часа до свету, с воскресенья на понедельник, государь отправился из армии с фельдмаршалом Головиным и сержантом Меншиковым».

— Доверие оказано мне исключительное! — обращался Круи к генералу Галларту. — Так могут поступать только русские. Собрали тридцать тысяч мужиков, одели в мундиры, расписали по полкам, вооружили, кое-как обучили стрельбе, маршировке, ненужным в бою эволюциям и… бросили на мое попечение. Следовательно, — сухо кашлянул герцог, — остается «пустяк»: испробовать их на деле. — Поднял белесые брови и, ловко выбивая дробь по столу, заключил: — Любопытно, что из этого выйдет!

— Да, — соглашался Галларт, — дикая беспечность, совершенное забвение элементарнейших правил ведения боевых операций!..

Вечером Круи приказал: «Поставить впереди лагеря сто солдат для охраны и наблюдения за неприятелем. Разбить их по караулам, дозорам. Пароль: „Петрус — Москва“. Половине войска всю ночь быть „в ружье“. Немедленно раздать солдатам по 24 патрона. Перед солнечным восходом всей армии выстроиться, чтобы видеть, в каком она положении, и по трем пушечным выстрелам музыке играть, в барабаны бить, все знамена поставить на ретраншементы».

Ночь прошла спокойно. Дозоров никто не высылал, и шведский генерал-майор Рибинг, пользуясь темнотой, совершенно беспрепятственно измерил глубину рвов всего переднего края русских позиций, И вот 19 ноября шведы, скрыто подойдя к укреплениям, беспрепятственно развернули своп боевые порядки. Лютая пурга, бившая в глаза русским, скрыла движение неприятеля.

Шведы были замечены только тогда, когда они вплотную подошли к русским позициям. Дав залп из ружей, они бросились на штурм и легко прорвали оборону русских. Среди обороняющихся поднялась паника. «Немцы нам изменили!» — кричали солдаты, ошеломленные неожиданным нападением.

Лагерь русских, с незначительной глубиной боевого порядка, растянутый по фронту на семь с лишним верст, был разорван на части. Полки потеряли связь со своими флангами и друг с другом. В непроглядной несущейся вьюге нельзя было разобрать, где свои, где противник. Бились отдельными группами, а не то — в одиночку, грудь с грудью. Наемные офицеры, набранные с бору да с сосенки, сплошь и рядом никудышние люди, в глаза не видевшие подлинной боевой обстановки, бездельники, хвастуны, избалованные нетрудовой, сытой жизнью и все-таки ноющие, хныкающие, — эти шалопаи метались… Они знали, что русские солдаты давно собираются расправиться с ними. Только в случаях крайней необходимости они и бывало ходили «вне строя» в солдатские лагеря, причем отправлялись группами, вооружались и принимали ряд других предосторожностей. Они видели, как ненависть зрела, копилась. И вот — прорвалась. Разъяренные солдаты начали их избивать.

На глазах у герцога Круи были убиты: секретарь его Моор, полковник Лион, инженер Трумберг. кухмистер, камердинер, лакей…

Сообразив, что дело его табак, фон Круи с несвойственной его возрасту прытью бросился наутек. «Пусть сам черт дерется с такими солдатами!» — вскрикивал он на бегу… Вместе с другими иноземными офицерами он одним из первых сдался в плен шведам.

Тем временем конница Шереметева кинулась вплавь через реку, а пехота устремилась к плавучему мосту. Под тяжестью сбившихся в громадную кучу людей мост обрушился. Люди падали в реку, уже кишащую переправляющимися кавалеристами. Кто успевал, хватались за хвосты лошадей, но больше цеплялись один за другого, и, захлебываясь, отфыркиваясь от заливавшей воды, такие истошно кричали: «Тону-у-у!» Вперемежку с обломками обрушившегося моста плыли вниз по реке солдатские шапки…

Всеобщая паника, однако, не захватила гвардейские полки и старый Лефортов полк, обороняющие правый фланг русских позиций. Преображенцы, семеновцы и лефортовцы оказывали упорное сопротивление шведам. Огородившись рогатками, повозками артиллерийского парка, эти полки в течение всего дня успешно отбивали бешеные атаки шведского генерала Реншильда. Пораженный стойкостью этих «русских мужиков», Карл решил лично повести на них свои лучшие части. Но и эта атака была успешно отбита.

А на левом фланге русских позиций стойко оборонялась дивизия Вейде.

Потрепанные гвардейцами, шведские части начали перемешиваться. Два их отряда, обознавшись, вступили между собой в жаркий бой.

А к ночи становилось еще вьюжнее, страшнее. Над белым морем метели чернело небо, ветер выл властно и дико. И шведы, как голодные волки, рыскали, шарили по русским палаткам — искали харчи и вино. И нашли. Перепились после этого шведы и ошалели от водки настолько, что не только не могли продолжать вести бой, но даже не в состоянии были охранять русских солдат, взятых в плен.

Если бы петровские военачальники воспользовались всеми этими преимуществами, исход битвы за Нарву был бы иной. Но генералы Яков Федорович Долгорукий, царевич имеретинский Александр, Автоном Головин, Иван Бутурлин, оторванные друг от друга, не имея представления ни о численности шведов, ни о их боеспособности, вступили в переговоры с Карлом об условиях капитуляции и быстро договорились о том, что русская армия может беспрепятственно отступать с оружием, знаменами, но без пушек.

Отсутствие артиллерии считалось для армии потерей боеспособности.

Шведы были рады поскорее спровадить за реку побежденного, но весьма опасного противника и с ночи начали помогать русским солдатам наводить мосты через реку.

Горько переживал Петр нарвское поражение. Тяжело прислонившись к стене, чувствуя дрожь и слабость в коленях, он читал и перечитывал неутешительные реляции командиров частей о битве под Нарвой. Угнетало сознание, что в такой тяжелый момент он вынужден был уехать от войска. Думалось:

«Как же плохо была налажена войсковая разведка! Допустили шведов выйти нос к носу — самого Карла с главными силами. Прозевали! Как слепые стояли. Единым словом сказать, младенческое играние было, а искусства ниже вида!»

Но радовало: преображенцы, семеновцы, старый лефортовский полк и солдаты из дивизии Вейде при всеобщей панике вели знаменитый, крепкостоятельный бой. И то хорошо!

Положив руки на стол, до этого тяжело лежавшие на коленях, руки много поработавшего человека — шершавые, мозолистые, с белыми рубцами от старых порезов. Тяжелую работу мысли выражало его потемневшее, осунувшееся лицо.

Ясно было одно: так же как и после первого неудачного Азовского похода, надобно теперь же, без промедления, готовиться к дальнейшей борьбе.

Что же первее всего?

Конечно — пересмотреть и исправить полки. Это главное… И ах как нужны — как воздух, как хлеб — свои офицеры! Ибо в измене наемников-иноземцев крылась едва ли не главная причина столь тяжкого поражения. Измена — так было и есть! — нож в спину упорству и храбрости.

Духом Петр не упал, но и не скрывал горя. Да и как его скроешь? Слишком оно велико. Ведь около восьми тысяч только убитых! А сколько утонуло в Нарове! Сколько солдат, направлявшихся к Новгороду из-под Нарвы, в беспорядке, без своих офицеров, погибло от голода, холода!.. Не было артиллерии, очень мало осталось снаряжения, ружей.

При польском же и датском дворах взирали на поражение петровской армии со смешанным чувством нескрываемого злорадства и насмешливого презрения, как будто говоря: «А мы и знали, к чему это приведет. Но, по-видимому, царь убежден, что надо испытать безусловное поражение, чтобы стать безусловным авторитетом». Когда дела идут плохо, в злопыхателях ведь нет недостатка. «У здешних господ, — доносил русский посол в Гааге Матвеев, — та ведомость [о Нарвском поражении] во многое была принята порадование». Нарвское поражение там расценивали как непоправимое бедствие, потрясение, от которого Россия уже не может оправиться. Радовались и в Англии и во Франции. «Как Амбурга весть о том случае к королю английскому пришла, — сообщал русский посол, — он был за столом; в те часы и посол французский у него случился. Велел всенародно ее честь и слушал сам, и все при нем зело тому рады были».

В правительственных кругах Голландии, Англии, Франции полагали, что теперь Северная война должна закончиться быстро.

Но не так полагал Петр, точно сжавший в кулак свою железную волю.

— Спасибо брату Карлу, — говорил он, упрямо потряхивая головой, — будет время, и мы ему за уроки отплатим,