У загражденного цепями входа в бухту Золотого Рога, между тем, шла оживленная работа.

Аскольд и Дир вспомнили походы викингов на Лютецию, когда норманнские смельчаки поставили на колеса свои дракки и, распустив паруса, шли по суше, как по морю…

Здесь было слишком незначительное пространство: на колеса, по расчетам князей, струги не стоило ставить, и они решили прямо перетащить их волоком, чтобы к вечеру уже нагрянуть в беззащитный Константинополь и начать там хозяйничать по-своему.

Но Аскольд, несмотря на то, что торопил приготовлением и сам распоряжался волоком судов, все-таки чувствовал себя смущенным.

Вчерашнее видение не выходило из его головы.

Он рассказал про него Диру, но тот в ответ только пожал плечами.

— Ты слишком тоскуешь по своей Зое, — сказал он ему, — и вот тебе последствия этого!

— Но я видел своими глазами!…

— Тебе просто померещилось; оставь об этом думать! Что может спасти Византию? Прежде чем наступит закат, она будет в наших руках…

— Но что значит этот заунывный звон? — спросил Аскольд.

— Это христиане, — засмеялся подвернувшийся Руар, — по своему обычаю готовятся к смерти, молясь своему Богу.

Как раз в это время задул ветер.

Аскольд, а за ним и Дир, взглянули на небо…

Оно совершенно изменило свой цвет. Прежней синевы как не бывало. Мрачная, грозная туча, с свинцовым отливом, надвигалась на Византию.

— Пожалуй, будет буря, — равнодушно проговорил Руар. — Хорошо, что она застает нас здесь, а не в море…

— Да, — согласился с ним Дир. — Жаль, что мы не переволокли всех наших стругов, здесь бы им было совсем спокойно…

Варяги, не обращая внимания на надвигавшуюся бурю, продолжали свое дело.

А, между тем, во Влахерне весь Константинополь от мала до велика молился коленопреклоненно пред вратами Богородичной церкви.

Патриарх и все духовенство, сохраняя по возможности торжественность, с подобающими песнопениями вынули из сокровищницы святую ризу.

Возложив св. Одежду на головы, духовенство вышло их храма при громком пении хвалебного гимна.

Проникшиеся, наконец, всей важностью переживаемого момента царедворцы, сановники, небольшие кучки воинов, весь народ как один человек пали на колени, лишь только из дверей храма показалось патриаршее шествие с св. Одеждой.

Какое-то высшее, недоступное в другое время, чувство овладело всеми. — Владычица Пресвятая, заступи, спаси и помилуй нас! — завопил весь народ, с надеждой и умилением обращая взор свой к ветхой, уже значительно поддавшейся времени, одежде, лежавшей на главе патриарха.

А тот твердыми шагами шел вперед к берегу Золотого Рога.

Он верил, что чудо будет!

Об этом сказал ему ветер, налетевший шквалом, об этом сказало ему скрывавшееся в свинцовой туче солнце, об этом сказали ему покрывшие весь залив валы с зеленоватой пеной на своих вершинах.

Фотий теперь смело и уверенно шел к воде.

Вот он и все духовенство уже на берегу. Весь народ замер в томительном ожидании.

Патриарх снял со своей головы драгоценную одежду, осенил себя крестным знаменем и с лицом, на котором ясно был написан восторг, поцеловал край ее.

— Владычица небесная! — громко, во весь голос, произнес он, так что его далеко-далеко было слышно среди наступившей тишины. — Владычица небесная! Ты — наше убежище, Ты — наша сила, на Тебя уповаем мы!… Покровом своим огради, спаси и помилуй нас!

— Помилуй нас! — как эхо, повторил за патриархом весь народ.

Раздалось пение хвалебного гимна Богородицы.

Все видели, как Фотий опустил драгоценную одежду на волны Пропонтиды. И как раз в это время совсем близко-близко на волнах забелели паруса подступавших к несчастному городу передовых варяжских стругов…

Патриарх второй раз опустил святую одежду, третий, и вдруг народ в ужасе заметил, как сразу померк дневной свет. Грозная туча покрыла собой все. Налетел с ужасающей силой шквал, другой, третий, залив заревел, ударил гром, засверкала молния…

Началась буря, какой не запомнили даже старожилы Константинополя. Легкие варяжские струги как щепки подхватывал ветер, кружил в воздухе, бросал снова на волны, бил и трепал их о прибрежные скалы. Среди воя бури, рева ветра, слышен был треск разбивавшегося о камни дерева, громкие крики погибающих, и ко всему этому вдруг прибавилось торжественное пение, так недавно еще несчастного, упавшего духом, а теперь снова воскресшего народа:

— Тебе, Военачальнице славной, победная песнь. Ты избавляешь нас от ужасного врага…