4. СРЕДИ РОДИМЫХ
Изумление, однако, быстро сменилось общей радостью.
Первым пришел в себя старик хозяин.
— Благословение великий богов над нами и над землей нашей, и над моей бедной хижиной! — воскликнул он. — Мертвые встают из могил!… Так это ты -дочь нашего славного Улеба, та молоденькая девушка, которую на моих глазах свирепые норманны увезли в позорный плен?!
— Я…
— Благословение богов! А Улеб — твой отец?
— Да, правдиво твое слово…
— Он умер?…
— Да.
— Давно?
— Нет… Очень недавно…
— И ты не спасла его?…
— Я отомщу за его смерть!…
— Так он был убит?…
— Его убили византийцы, и на головы их всех падет моя кара! Да, падет! Слушай, я не видела отца: в плену нас разлучили, и он был скрыт от меня, сама судьба его скрыла, и я узнала только об его смерти…
— От кого?
— От его внуков, Изока и Ирины, видевших его ужасную смерть.
— Ты говоришь — Изок! Разве он тоже в Византии, в плену? Его недавно видели здесь… Ведь ты говоришь о сыне Всеслава, не так ли?
— Да, именно, о сыне моего брата… Он в Константинополе, и киевляне должны его выручить из плена…
— А сама ты?
— Я бежала сюда на родину. Слушай, отец, и не осуди меня! Я уже вступила на родную землю, когда меня насильно хотели вернуть назад… Как должна была поступить в этом случае славянка и дочь Улеба? Могла ли она, скажи мне, покориться чьей-либо силе?
— Никогда!
— Я так и сделала… Я убила моего преследователя; его труп лежит там, у леса… Теперь ты знаешь все… Если можешь, суди меня…
— Тебя не в чем обвинять… Я пошлю сыновей закопать его. Он был христианин?
— Да.
— Тогда пусть по обрядам их веры поставят крест над его могильным курганом. Но что ты думаешь делать теперь?
— Я хочу непременно пробраться в Киев, к брату, к князьям киевским.
Старец отрицательно покачал головой.
— Не советую я тебе этого.
— Отчего?
— На Днепре неспокойно…
— Что же?
— Норманны и славяне, соединившись заодно, хотят идти в поход на Византию.
— Тогда я могу помочь им.
— Чем? Ты — женщина…
— Я столько лет прожила в Константинополе, знаю его прекрасно и могу дать указания, как найти там слабейшие места.
— Ты жаждешь мести?
— За отца!
— Это хорошо… Жизнь в Византии не изменила в тебе славянского духа, это я вижу…
— Отец, разве может что-либо в целом мире заставить славянина забыть, что в его жидах течет славянская кровь? Нет, нет, этого не может быть! Старик и все присутствующие одобрительно закивали головами. Им по сердцу пришлись такие пылкие речи молодой женщины, казавшейся в их глазах, после ее бегства из заповедного для них города, чуть ли не героиней.
— Ляг и отдохни, дочь моя! — вымолвил, наконец, старик. — По нашей славянской пословице утро всегда бывает мудренее вечера. Ты утомлена, и отдых тебе необходим. На утро мы решим, как должны будем поступить с тобой в этом случае.
Он знаком руки приказал всем выйти из хижины вслед за собой.
С Зоей осталась одна только старуха, жена старого рыбака, все время почему-то жалобно всхлипывающая при каждом слове молодой женщины.
Уже совсем стемнело, наступила ночь, а рыбаки не расходились. Они толковали, судили и рядили, как быть с их неожиданной гостьей.
— Отец, — вдруг отозвал в сторону старого рыбака один из сыновей.
— Что тебе, Прастень?
— Я хочу тебе сказать слово.
— Говори, я слушаю тебя…
— Зачем этой женщине ходить одной в Киев? На Днепре, ты сам это знаешь, очень неспокойно в последние дни.
— Но она идет к брату.
— Удержи ее всего несколько дней. До Киева недалеко, пошли меня или брата к Всеславу.
— И вы приведете его сюда?
— Да!
— Это умно, я так и поступлю. Но удастся ли нам задержать ее здесь?… — Убеди ее, что это необходимо…
— Хорошо, а ты с рассветом отправляйся в путь, мы будем ждать тебя.
— Благодарю, отец, — воскликнул с пылом Прастень, — я не обману твоих ожиданий…
Зоя еще спала, когда первые лучи солнца позолотили восток. В это время молодой рыбак успел уже подняться на порядочное расстояние от своего поселка вверх по Днепру.
Когда она проснулась солнце уже высоко стояло на небе.
— Так поздно! — воскликнула Зоя и, быстро одевшись, поспешила выйти из хижины.
О! Теперь она впервые после стольких лет видела, наконец, родную землю, при солнечном свете. Как сладко забилось ее сердце… Вот, вот она — эта земля, на которой она впервые увидела свет… Вот величавый Днепр, вон вдали его нагорный берег… Как мало изменилось все это с того времени, когда Зоя-пленница, плачущая и скорбная, проходила мимо этих берегов… Все осталось по-прежнему, все было так, как будто и не существовало совсем долгого, долгого времени…
