Наступил день, в который должны были происходить ристалища на ипподроме.

С первыми лучами солнца весь Константинополь, как один человек, поднялся на ноги. Из всех четырнадцати его округов народ спешил на форум, куда выходило самое большое число ворот для входа зрителей в ипподром. Вся жизнь столицы теперь сосредотачивалась здесь. В других местах город казался вымершим. Лавки были закрыты, рынки пусты. Во всем Константинополе, кроме форума, царила мертвая тишина.

Зато здесь был настоящий хаос звуков. Все кричали, пели, свистели, и все это смешивалось в оглушительный гул, похожий на рев какого-то тысячеголового чудовища. Везде шел отчаянный спор о том, кто должен был победить в этот день.

Толпу не волновали больше никакие вопросы.

— Зеленые, зеленые, зеленые! — кричали во всю мочь сотни человек в разных концах форума.

— Голубые! — отвечали им тысячи.

— Мы за солнце, оно нас греет и взращивает жатву, без которой ни голубым, ни зеленым делать нечего…

— Долой красных! Что солнце, когда есть зимний снег, да здравствуют белые!…

— Да здравствует весна, да здравствует первая зелень!…

— Долой весну! Хлеб снимают осенью, да здравствуют голубые!

— Да здравствуют красные!…

— Держу заклад, что клячи красных растянутся на первой стадии… Я -за зеленых; у них не кони — ветер…

Такие крики разносились по всему форуму.

У красных и белых сторонников было немного. Они были теперь не в почете у византийцев. Они даже не играли политической роли, тогда как борьба зеленых и голубых имела именно такое значение, как мы уже это знаем. Зеленые у простого народа никогда не были любимцами. Видя в голубых своих представителей, народ, в особенности чернь, поддерживали их, как олицетворение самого себя. Поэтому за голубых была заключена масса закладов и притом мелких, тогда как за зеленых всегда ставились крупные суммы.

В народе раздавались крики нетерпения. Казалось, что слишком долго не открывали ворот ипподрома. Все горели нетерпением. Только появление колесниц, направлявшихся к ипподрому, несколько успокоило толпу.

Первыми появились красные. Толпа встретила их хохотом, свистом, насмешками, хотя и кони красных, и возницы были превосходны.

Та же участь постигла и белых.

— Клячи, клячи, а колесницы — бочки водовозов! — гудела толпа при их появлении.

Однако, далее хохота, криков и свистков толпа не шла в выражении своей неприязни к малозначительным партиям.

Белые и красные проследовали на ипподром, не обращая на толпу ни малейшего внимания. Они так привыкли ко всему происходившему, что все эти сцены не представили им ничего нового.

Зато зеленые были встречены громкими криками одобрения. Хотя у них в толпе было не так много сторонников, как у голубых, все-таки они пользовались уважением. Колесницы зеленых гордо проследовали на ипподром, но, когда они скрылись, все на форуме стали оглядываться, как будто ожидая еще кого-то…

— Где же голубые? Отчего их нет? — послышалось со всех сторон.

— Может быть, они уже на ипподроме?

— Когда же они успели попасть туда?…

— Видел ли их кто?

Оказалось, что голубых ни накануне, ни в этот день решительно никто в Константинополе не видал.

Толпа встревожилась.

— Где же они? Может быть, их не будет…

— Они должны быть! Если так, то они разорят половину Константинополя… Что тогда будет с нами?

Но как раз в это время отворили ворота на ипподром. Толпа забыла на время свои страхи и живой волной хлынула вперед, стараясь поскорее занять места.

В один миг ипподром весь был занят народом.

Толпа шумела, кричала, ревела, требуя начала ристалища, но его нельзя было начать, пока император не займет своего места.

Между тем, одна только его ложа оставалась пустою.

Вся знать Византии уже была налицо.

Сенаторы, великий логофет, подчиненные ему логофеты, эпарх и префект, драгоманы, великий герцог, великий друкирий, со своими свитами каждый, заняли отдельные ложи. Среди них видны были куропалаты, протовестиарии и протостаторы. Великий эпарх, окруженный варягами, и протоспафарий с телохранителями императора тесным кольцом окружили убранную золотом и серебром ложу, которую должен был занять сам порфирогенет.

Но вот, со всех сторон понеслись громкие, восторженные клики.

Это византийский народ приветствовал своего повелителя…

Михаила несли на носилках. Он был одет с чисто восточной роскошью.

Мантия из багряницы красивыми складками окружала его. Из-под нее видны были только пурпуровые полусапожки с перевязями. На голове порфирогенета красовалась корона в форме пирамиды, образуемой четырьмя золотыми дугами. Она вся была усыпана жемчугом и драгоценными камнями. На том месте, где дуги сходились, виден был золотой крест, от которого по нижнему ободку спускались сплошные нити жемчуга.

Рядом с порфирогенетом народ увидел женщину замечательной красоты. Она не была императрица, это всем было видно по отсутствию на ее голове короны. Тем не менее, все в Константинополе знали, кто она…

Эта была красавица Ингерина, новая подруга Михаила-порфирогенета. Рядом с носилками шел македонянин Василий. Он был один около императора и его подруги. Уже по одному этому всем стало ясно, что этот, так недавно никому еще неизвестный человек, теперь — новый временщик, новый вершитель судеб Византии и ее народа.

Михаил был в обычном для него состоянии похмелья и лениво поводил мутными глазами направо и налево, ожидая, когда толпа перестанет кричать и успокоится.

Но вот, наконец, все стихло, и император подал знак к началу ристалищ.

Первыми выступили красные и белые, за ними из конюшен ипподрома показались колесницы зеленых…

Колесницы стали выравниваться…

Голубых не было…