Часть вторая
НА ВЕКИ ВЕКОВ
Глава первая
1
По левому берегу Двины, на половину дня пути водой от моря, залегло священное угодье биармов. Тайное от всех людей стойбище кудесников, по народному прозвищу хранителей Дома Йомалы, сокрыто в беспроходных лесных дебрях.
С берега к нему, тайному месту, есть одна дорожка, а все остальные заказаны. От нависшей над речной кручей опушки во мхах протоптана, как выжжена, стежка в один след. Ступая по ней, гляди под ноги, чтобы не запнуться о корни вековечного соснового бора.
Из бора придешь в еловый лес. Седые великие ели подперли небо и затмили день. Стежка глубоко врезалась в хвою, которую насыпали ели, и снизу, от земли, ничто не пробивается — ни деревцо, ни куст, ни гриб. Ели взяли всю земную силу, не растят себе на смену ни одной молодой елочки. У них нет роду-племени, чтобы их помянуть, когда повалит смерть.
Да и нужны ли им дети? Сколько помнит народ биармов, ели всегда были. Не стоят ли вечные ели сами собой, без рождения и без умирания?..
Тропка тебя поводит под старыми, покружит, и ты потеряешься. Ты забудешь, на какой руке приходится река Двина, где осталось море, и тебе будет мниться, будто бы ты петляешь давным-давно и будто отсюда никуда и нет выхода. Не бойся, ступай по следу.
Тропочка тебя приведет к высокому мшистому камню, на нем сидит голый медвежий череп: серо-желтая кость, в пустых глазницах пучится бурый лишайник с челюсти бородой обвис мох. У камня собери свои мысли: задумал ли ты просить хранителей о деле и не лезешь ли к ним с глупым, пустым словом?
Надумав, иди дальше, но с тропы не сбивайся ни на шаг, кругом тебя запрет! В этом лесу, заповедном для всякой охоты, звери не боятся людей. Белка подпустит, куница не прыгнет с низкой ветки, олень и лось от тебя не побегут, и медведь тебя не тронет. Смело иди до Хиговой поляны, где древний зверь выставил громадную голову с двумя гнутыми вверх тяжелокаменными зубами. Черные мертвые кости Хига связаны ремнями, а не жилами с мясом.
Прежде в приморских лесах, на двинских берегах, у болот жили могучие и мудрые, но злые к человеку Хиги. Их погубила Йомала. А последнего родовича поставила здесь для памяти биармов. Тут же лежит и недавний касаточий череп, принесенный в знак союза биармов с железными людьми.
Перед Хигом тропочка сворачивает к навесу из корья, и след кончается. Под навесом висит доска, в нее ударь четыре раза камнем или обухом топора, четыре раза прокричи имя Йомалы и жди. Йомала слышала, и она не любит нетерпения.
Жди молча, увидишь непуганых зверей, а под Хигом появится человек. У него на голове острая шапка рыбьей кожи. Хранитель примет дары: рыбу, мясо, дичину. Если же он не сразу ответит на твой вопрос и уйдет, дожидайся, он вернется.
Сам же ты не забудь, что обязан принести хранителям дар правдивых слов. Расскажи, кто родился, кто женился, из-за чего были ссоры, каковы охоты, рыбные ловли, как олени и море, что делают железные люди. Йомале нужно все знать.
Одни птицы и звери ведают, откуда на Хигову поляну выходят к гостям хранители. В вытертом летнем меху, тощая, — вытянули соболята, — самочка прыгает за хранителем и слушает его разговор: беличье цокотанье, тоненький рябчиковый посвист. Отвечает:
— Глупого человека обманывай, не соболя. Делись-ка поскорее. Дай сладкую птичью головку для моих маленьких!.. — и, подпрыгнув, хватает из рук доброго человека не подачку, а дар дружбы, дар союза людей с лесом.
2
На повернутых чьей-то великой силой каменных плитах лежат грузные, как избы, валуны. В разломах торчат сизые мхи, на каменных лбах курчавятся многоцветные лишаи. Здесь живет священная Сосна.
В борах найдется много деревьев выше нее, но старше нет нигде. Одинокую не обнимешь и вшестером, в щелистой коре спрячется зверь, ветви сами как деревья, а корни Великой раздвинули камни. Ей нипочем самые злые ветроломы, потому что сама Йомала заветным малым семенем посадила Сосну. Из ее корней течет чистая струйка, наливает глубокий бочаг и вновь уходит под корни. Это Ручей Йомалы.
По приказу богини два морских гоголя, черный и белый, доставали со дна моря камни и землю для сотворения угодий. А создавая первого биармина с биарминкой, Йомала оживила их тела водой этого Ручья. Течет Ручей, стоит Сосна — и живы биармы.
Святыню кольцом окружают островерхие чумы хранителей. Во многих жилищах пусто, ни один молодой хранитель не вернулся, нурманны перебили всех. И сюда придут злые убийцы, срубят Сосну, осквернят Ручей, кончатся биармы, умрет народ.
Старший хранитель сидел на корне Сосны и смотрел в глубокое зеркало бочага. Наливающая его струйка была слаба и тонка, подобно непрочной человеческой жизни.
— Йомала, Йомала, мы бродим во мраке, для нас все непонятно, мы гибнем…
Над водой столбиками толклась серая мошка. С Сосны упала хвоинка и поплыла, на широких лыжах скользнул паук. Небо затягивалось тучами, и гладкое зеркало потемнело.
В памяти хранителей, как кольца в древесных стволах, копилось и приумножалось завещанное опытом поколений, хранилось в строгом порядке, как снасти и охотничий припас. Были под рукой, наготове, многократно проверенные советы и указания на все случаи житейских невзгод. А в самой глубине лежали страшные, опасные тайны, которых без разрешения богини нельзя было не только открыть, но даже и вспомнить.
На хвойную крышу упал ливень. Сосна пролила избыток на своего хранителя. Он, не чувствуя холода, застыл как камень. Тяжелые капли возмутили зеркало священной воды, он не видел.
Он следил за войной биармов с Хигами. Хиг гнался за малым, как белка, человеком. Биарм оборачивался, но что он мог сделать костяным копьем и оленьим рогом, как мог защититься? Его оружие едва царапало толстую волосатую шкуру великана, а Хиг вдавливал биарма в мох, как муравья.
— Мы бессильны, Йомала, — шептал хранитель.
Хиг одним зубом поднимал чум, находил ребенка и беспощадно губил нагого человеческого червячка.
— Йомала!..
Отец ребенка крался к опушке и тайно ждал приближения Хига, ждал и ждал с бесконечным, великим терпением. Вот Хиг повернулся бурым боком к биарму, и в губу великана угодила стрела. Злой достал длинным носом колючую игрушку. Он поискал глупого биарма, но человек успел укрыться, и Хиг забыл ничтожную занозу. Он пасся день, другой, третий. Но почему он слабеет? Его глаза мутнеют, толстые, как сосны, ноги подгибаются, могучий ложится и стонет. Он не может пошевелиться, муравьи лезут в пасть, в уши. В последний раз приподнялся волосатый бок. К вздутому брюху крадутся пушистые острозубые волки.
Биармы втыкали в спины тухлых красных рыб наконечники стрел и кололи Хигов. Если Хиг и догонял и убивал биарма, то все же сам великан неизбежно умирал.
Так богиня указала хранителю на нужную тайну и позволила воспользоваться запретно-зловещим оружием для спасения народа биармов.
Виденье исчезло.
— Ты научила людей победить злых Хигов. И ты поможешь своему народу избавиться от убийц нурманнов со злобной душой Хига в теле человека. Йомала, Йомала, Йомала, Йомала!.. — молился очнувшийся хранитель.
Глава вторая
1
— Нурманны пойдут вверх и разорят колмогорян, как нас, — жалобно ныл Янша.
— Не разорят, — возразил Сувор, брат Заренки.
Поморянского старшину вывели целым из боя доспехи, когда-то присланные Изяславом через Тсарга-мерянина. На Суворе были тоже хорошие доспехи, но он не сумел сберечь лицо, оно раздулось от удара, и раненый глядел одним глазом, а что с другим — не разберешь.
Как туча на море, так свалились на поморье нурманны, разбросали буреломом поморян и биарминов. Горе и отчаяние разбитого войска не измерено. Вольно и невольно его скрывали и сами воины и тот, кто принимал на себя нерадостный труд рассказа. Летописец испуганно отворачивался, заглянув в темную глубину. Кто же издали и после времени прикладывал свой аршин, у того получалось, что и песни пели люди, и ели, и спали, как всегда, а отступали лишь для того, что это было нужно. Нет, падали честные сердца, людей гнуло и вбивало в землю отчаяние. Отчаяние побежденного не порок, а болезнь души. Один — оправится, другой — захиреет.
Биармины крепко понадеялись на поморян, а поморяне полагались на общую, дружную и многолюдную силу. Готовясь бесхитростным боем сломать нурманнов, они сами разбились. Между побежденными не было споров, никого не хулили, ни на кого не сталкивали вину за то, что, желая себя оборонить, не сумели того сделать по неумению биться. Живые думали о погибших, живым будет стыдно перед сиротами и вдовами. Они не сдвинулись с места, куда прибежали после разгрома, и сидели в бездорожном лесу в половине дня ходьбы от Усть-Двинца. Что в городке делают нурманны — об этом не спрашивали.
— Надо быть, колмогоряне плывут по Двине. Их на реке нурманны подушат, как утят, — стонал Янша.
— Подушат, — отзывался другой раненый.
— Будет вам! — оборвал Одинец.
С Янши, как и с иного другого, много не спросишь. Одинец, испытывая свое умельство, как-то укрепил даренную Изяславом кольчугу коваными оплечьями и бляхами. Янша же под простой кольчугой, несмотря на надетый под железной рубашкой полушубок, был так избит и иссечен, что казался не жильцом на свете. А бился как бешеный…
Поморянский староста не боялся за колмогорян, он посылал к ним гонца после разгрома. И что нурманны сидят в Усть-Двинце без дела, Одинец тоже знал.
— Нурманнам выкуп дать, не уйдут ли, — едва понятно прошамкал Игнач. Ему было трудно говорить. Тело сберегли не то твердые доспехи, не то прыть — этого не знал сам Игнач. Его скобленули мечом по шлемному наличью, смяли нос и ссекли с подбородка бороду с мясом. Страшная по виду рана была не опасна для жизни.
— Тебя им отдать, безносый, — зло оговорил Игнача Карислав. — Нурманнам выкуп, что рыбе привада. А чего и отдашь-то? Они сами все взяли.
После боя у Карислава левая рука опухла до плеча, как полено. И все же он бегал вместе с другими к Усть-Двинцу наблюдать за нурманнами. Он ходил в безрукавной рубахе. На избитое тело не то что кольчуги — нельзя было надеть и кожаной подкольчужницы. Нынче, на четвертый день, тело начало подживать и опухоль на руке спадала. Тшуддово лечение помогало.
Израненный Карислав — не воин, одни ноги. Таким надо помалкивать. И все же его раззадорило чужое нытье:
— Биться и биться!
— Ого! — поддакнул Тролл.
Из Одинцовых друзей-кузнецов с общего двора в живых остался один Тролл. Онг, Болту, Гинок — там же, где Отеня, Расту, Вечерко и сколько других! Да. Биться и биться! Но как?.. Одинец по стойбищу стал считать живых. Поморяне собрались все, около семидесяти. А биармины все еще собираются, их пришло до тысячи человек, больше, чем в день злосчастного боя. Биармины говорили об обещанной богиней Йомалой победе над нурманнами со слов хранителей, переданных из святилища богини. А где же клейменые?! Их еще нет, они обходят дальние стоянки биарминов.
Но без тяжелых доспехов и без правильного строя нурманны посекут всех. Нурманны приравнивают каждого своего воина к десяти другим. Чего хвалиться, одному латнику не диво разогнать и двадцать бездоспешных.
Янша бредил в забытьи, ему не помогало Тшуддово лечение. Незнакомый биармин кормил Сувора, Игнача и Яншу, которые сами были не в силе жевать. Как мамка, биармин разжевывал мясо и совал поморянам в рот.
Получили в биарминах золотых друзей, обжились на поморье, добились хороших достатков… Не бежать ли к колмогорянам и обороняться вместе? Нет, не выстоять против нурманнского строя.
А не бросить ли все и, как встарь, поискать ватагой нового счастья в Черном лесу? Одинец вспомнил свое бегство из Новгорода, свою бездумную и беззаботную молодость. Нельзя бросить Двину и предать биарминов. А сделать так — не глядеть больше Заренке в глаза.
Просить бы помощи у Новгорода? И придет городская дружина будущим летом на пустое место, нурманны дочиста разорят и поморье и колмогорье. Или еще хуже: они, как хвалились через клейменых, укрепятся в устьях Двины. Они умеют, найдя легкую добычу, сосать ее раз за разом, пока не бросят сухую кожу. Страшно, страшно! После укрепления первых нурманнов к ним по морю приплывет такая сила, что с ней не справится и помощь от Города.
А много ль войска дадут городские старшины и дадут ли еще? Что Городу дальний малолюдный кусишко, у него хватает своих забот. К тому же иные старшины не слишком жалуют поморян. Косятся на них Ставр, Гул и Гудим, не любят бояре Нур, Делота, Синий, Хабар. Все потому, что поморяне не пустили к себе ничьих приказчиков и сами ведут торги…
Люди зашумели и прервали думы Одинца. Зовут старшину. У Одинца еще больше упало сердце, он научился бояться вестей.
Собравшись, как на вече, слушали послов нурманнского князя, своих пятерых раненых, передававших сходные слова с теми, которые принесли клейменые биармины из рода Расту. Но те хвастливые угрозы звучали не так, как произносимые после побоища. Заершенными гвоздями входило в головы:
— Все люди, поморяне и биармины, отныне будут нурманнскими рабами. Будут платить дань, сколько спросит князь-нурманн, жить в его послушании и, под страхом неминуемой и мучительной смерти, молча ворочать на него одного…
Очнувшись от забытья, Янша завопил диким голосом:
— Идут, идут!
Люди шарахнулись, не зная куда.
— Не идут, — закричал Одинец, — не идут, не слушайте бреда! Будем же судить, как нам выйти из тесноты!
…Несчастный Янша вправду ошибся. То не нурманны, а поморянские стосковавшиеся женщины выходили к лесному приюту.
2
Викингам достались обильные запасы в погребах и клетях Усть-Двинца. Море и речное устье кишели рыбой. «Акулы» для развлечения протаскивали невод, вновь и вновь уловы оказывались сказочно богатыми.
Викинги пользовались домами и имуществом побежденных с особенным удовольствием, находя во всем прелесть новизны и утверждение превосходства победителя. Они наслаждались, как крысы, вгрызшиеся в круг сыра, и, умея длительно поститься, поглощали на отдыхе колоссальные количества пищи, обнаруживая удивительное сходство с четвероногими хищниками.
Нидаросский ярл был требователен, и охрана бдительна. Но лишь на седьмой день после боя, когда Оттар уже подумывал о разведках в лесу и в верховьях Вин-о, — сменный дозор, постоянно наблюдавший с мачты «Дракона», заметил, как на материковом берегу реки, значительно выше пристани, появились несколько человек.
Нежданное приятное развлечение, — прилежным наблюдателям надоели пустынная река и однообразие лесов. Насколько хватало силы зрения, леса были повсюду, и лишь кое-где, по ступеням, образованным вершинами, угадывались поляны и неровности почвы на низменностях, окружавших захваченный город. Лишь тысячи на полторы шагов выше пристани, вверх по течению коренной лес был вырублен и заменился кустарниками с отдельными высокими соснами.
Дозорный считал фигурки, показавшиеся на речной отмели — восемь. Они исчезли. Вскоре какие-то люди опять вышли к реке, уже ближе, и их было не менее пятнадцати. Звук рога известил ярла о появлении биармов. Оттар пришел на пристань вместе с Эстольдом. Быть может, биармы хотят выразить покорность? Вероятно…
Человек двадцать пробирались в кустарнике и остановились на границе пустыря перед пристанью — на расстоянии приблизительно в два полета стрелы. В кучке были и люди с густыми бородами, по которым викинги отличали хольмгардцев от биармов. Все были одеты легко, без доспехов, но вооружены. Чтобы в их намерениях не было сомнений, один из них, молодой и безбородый, выбежал вперед и пустил стрелу, сильно растянув тетиву и целясь вверх. Стрела упала шагах в ста от пристани, знаменуя вызов.
Ярл приказал Лодину, Бранду и Кануту вернуться в городок. Каждый возьмет по пятьдесят викингов и скрытно выйдет в лес позади городка. Три отряда войдут в лес и, описав широкие дуги, отрежут кучку дерзких.
— Брать больше живых, — приказал ярл. Сам он будет отвлекать внимание биармов во время движения облавы, о длительности которой ярл условился со своими помощниками.
Биармы и хольмгардцы бездеятельно ждали вне выстрела из лука и досягаемости пращей.
Не сомневаясь в своей конечной победе, Оттар считал Новый Нидарос основанным: завоеванный городок стоял на удобном месте, и нечего было искать другого. Ярл не собирался гадать о ближайших действиях побежденных биармов. После почти пятидневного плавания от стоянки Расту до устья Вин-о Оттар сделал правильный вывод о рассеянности мелких поселений биармов. Они будут еще выжидать, каждый в своей норе, на что-то надеяться, бессмысленно и тупо, как люди, у которых в жилах нет благородной крови и в руках — оружия для победы. Низкие племена различаются по количеству уроков, в которых они нуждаются. Новый Нидарос стоил труда, и Оттар считал себя терпеливым. Задумчиво, как на прогулке, ярл описывал петли и постепенно приближался к границе кустов, рассчитывая время, нужное для завершения облавы. Да, через четыре или пять дней он сам на «Черной» и «Синей Акулах» поднимется по Вин-о в поисках других поселений. Там, конечно, уж слышали о нем, и людям пора увидеть господина своими глазами.
Оттар приблизился к кустам почти на полет стрелы, уже различал лица. Выделялся один человек, высокий, как Свавильд, русобородый. Этого следует поймать живым. Вообще пора брать живых и больше не истреблять подданных.
Оттар остановил рукой викингов, которые приближались, натягивая луки. Викинги хотели, как они это умели, выиграть расстояние одним броском и стрелять на ходу. Рано, условленное время еще не истекло.
Где-то далеко застучал биармовский бубен. Что это значит? Как по сигналу, кучка биармов и хольмгардцев скрылась в кустах. Викинги начали погоню. Оттар бежал легко и обогнал своих воинов. Подпрыгивая, ярл различал в кустах головы беглецов. Биармы увеличивали расстояние. Викинги тоже ускорили бег, прыгали через пни, проскакивали кусты. Погоня захватывала.
Эстольд не отставал от своего ярла, хотя был лет на двадцать старше Оттара.
Еще усилие, и еще… Уже можно добросить стрелу. Среди кустов было неудобно стрелять, и биармы опять оторвались. Да, они сильнее лапонов-гвеннов, хотя и говорят одной речью.
Викинги побросали тяжелые копья и щиты, мешавшие бежать. Но доспехи не сбросишь на ходу.
В лесу стучали несколько бубнов. Ярл был уверен, что его отряды уже зашли к реке. Скоро убегающие биармы наткнутся на загонщиков. Брать живьем!
Ярл был в легкой кольчуге, а не в своих тяжелых латах из твердой кованой меди. Он не бросил щит, как другие. Выносливый, сильный ярл служил примером для своих викингов. Он не устал от бега.
Он гнал по горячему следу с приятным раздражением кровной гончей, которая стремится догнать, свалить и растерзать желанную красную дичину.
3
Кусты сразу оборвались, и вниз покатился крутоватый травянистый откос. Там, в овраге, протекал ручеек, справа — река, а на другом, пологом склоне оврага биармы прыгали, как зайцы, к густому лесу, стоявшему стеной над оврагом.
Кто там, в лесу? Бранд, Лодин? Или Канут сумел опередить своих товарищей? В несколько прыжков — он ощущал легкость полета — Оттар оказался перед ручьем и с разбегу взял препятствие.
Тело ярла само делало нужные точные движения, не мешая ему видеть и соображать. Таков результат подготовки ко всем случайностям боевой жизни с раннего детства. Слабые дети племени фиордов быстро погибали от преждевременного истощения, зато тела выживших были закалены, а руки и ноги послушны. Викинги гнали биармов, как неутомимая волчья стая.
Навстречу вестфольдингам из лесу вышло сразу много людей, — не тех, кого ждал ярл. Взвилась и упала туча стрел. Оттар закрыл лицо щитом. Погоня захлебнулась, раздались громкие ругательства. Вырвавшиеся вперед отступили. Тот, кто бросил щит, оказался в тяжелом положении. В щит и шлем ярла ударялись и ломались о резьбу тяжелые стрелы. Одна застряла в подвижных пластинах и уколола бедро.
Викинги опомнились и ответили стрелами на стрелы. Незащищенные доспехами биармы, продолжая стрелять, спрятались за стволами сосен. Но где же хотя бы один из облавных отрядов!
Стук биармовских бубнов, напоминая камни, катящиеся по доскам, посыпался совсем близко. Оттар приказал нападать, но биармы не стали ждать и исчезли в чаще. Дальнейшее преследование не имело смысла.
Первым появился Канут. Он оправдывался:
— Лес оказался полон биармами, мы не могли пройти незамеченными. Ничего нельзя было поделать, они не принимали боя. Они отступали и не жалели стрел. Мы гнали их, гнали, отклонялись и задерживались.
— Хорошо бы охватить лес большим числом викингов, — заметили опоздавшие Бранд и Лодин.
Сто пятьдесят викингов! Достаточно для победы, но в лесу они терялись. Никто не сумел поймать пленников. Викинги уверяли, что не все их стрелы были попусту потеряны стрельбой в лесной чаще, однако ярлу не были предъявлены обычные доказательства в виде кисти руки или головы врага.
Викинги собирали свои и чужие стрелы, как всегда делалось на поле боя. На драккарах хранились большие запасы стрел, но это не уменьшало их ценности. Стрелы биармов были двух образцов: длинные и толстые, как у викингов, — подобными стрелами в Скирингссале торговали хольмгардские купцы, — и более слабые стрелы с костяными наконечниками.
Биармы умели пользоваться луками! Все викинги, попавшие в их засаду вместе с Оттаром, были попятнаны. Особенно пострадали бросившие щиты. Стрелами в лицо и шею было убито девять воинов.
Отряды Лодина, Канута и Бранда потеряли все вместе четырнадцать воинов. Они вынесли трупы, как обычно. Биармины умели бить исподтишка. Проклятый лес!
Тяжелый Свавильд бросил щит, чтобы не отставать от своего ярла. Богатырь высасывал кровь из обеих проткнутых стрелами ладоней, которыми он закрывал лицо от биарминовских лучников. В кустах он злобно закричал:
— Клянусь Локи, я узнаю место, здесь они убили Галля! И мне не удалось никого поймать!..
Глава третья
1
Шел дождь, на растоптанной ногами земле у пристани и в городке стало скользко, мох наполнялся водой стволы сосен почернели со стороны моря. В начале второй половины дня, сразу после полудня, дозорные вновь заметили биармов. Отступив перед викингами, биармы вернулись почти сразу. Показываясь на тех же местах они осторожно, чтобы не попасть в засаду, пробирались в кустах к пристани, к драккарам. Ярл не оставил засады в кустах.
Он решил повторить до мельчайших подробностей все, что было только что проделано, и этим обмануть биармов. Вновь Оттар руководил преследованием вдоль реки, а отряды Канута, Бранда и Лодина пытались осуществить охват.
Ни один биарм не был отрезан и захвачен, хотя на этот раз три отряда прошли лесом по знакомым местам и не дали себя отвлечь. Отряды заметили, что биармы не только отступали перед ними, но и шли следом. Все викинги были хорошо защищены доспехами, ни один не бросил щита. Потери уменьшились, лишь четверо были убиты и один тяжело ранен в горло. Отряд Канута нашел два трупа биармов, викинги принесли в доказательство кисти правых рук. Лодин слышал стук бубнов сверху, биармы прятали своих наблюдателей на высоких деревьях. В чаще было невозможно разобрать — где.
В последней части дня биармы предложили викингам и в третий раз ту же игру. Очевидно, они ничего не боялись в своем лесу. И опять, изучая биармов, ярл повторил те же приемы. Оттар не ждал, что биармы догадаются. Но на этот раз он послал кормчего «Черной Акулы» Гатто с семьюдесятью викингами вслед за первыми тремя отрядами. Пока те, без большой надежды на успех, в третий раз проделают обходное движение, Гатто должен был продвинуться глубже в лес и устроить засаду.
Гатто выполнил приказ, но вскоре был обнаружен. Засада сорвалась. Вместо того чтобы дождаться биармов и захватить людей, ничего не ожидающих после прохода первых трех отрядов, Гатто был вынужден надавить на биармов. Они так же легко отступили перед отрядом кормчего «Черной Акулы», как перед другими. Но, отходя, биармы затянули викингов Гатто в болото, через которое они сами, конечно, знали проходы. А тяжело вооруженные викинги завязли и не сумели помочь в охвате, который в третий раз ничего не дал Оттару.
Приобретая опыт и изучив лес, отряды Канута, Бранда и Лодина потеряли всего двух викингов. Но Гатто лишился десяти воинов, из которых пятеро утонули в трясине. Биармы остались неуловимыми.
Викинги были раздражены. В открытом поле они могли истребить тысячи биармов, без хвастовства. В лесах же не было противника для удара могучей силой железного строя, в котором каждый знал свое место, строем, ударявшим, как одна многопалая рука. Тот, кто безошибочно пускал стрелу с качающегося на волне борта драккара, не умел целиться в лесу. Ветки отклоняли стрелу, цеплялись за тетиву и закрывали цель. Стрела вонзалась не в тело, а в ствол сосны или ели. Расстояние не определялось с нужной точностью, противники появлялись и исчезали сразу в нескольких местах, рассеивая внимание. В лесу терялась общая линия, свой казался чужим, один мешал другому.
К концу дня биармы вынудили ярла ввести в бесплодную игру больше трехсот викингов. За день было разбросано около двух тысяч стрел, а собрано меньше тысячи. Биармы пользовались стрелами викингов, кричали проклятия и угрожали местью Йомалы. Кто знал язык лапонов-гвеннов, понимал брань биармов.
Леса берегов Вин-о могли так же гореть, как в земле фиордов, жарче ячменной или овсяной соломы. Ярл зажег бы лес, но дожди повторялись и мхи были насыщены водой. Пожар был возможен как помощник Оттара в такое нечастое лето, когда стоит сушь и мох превращается в трут, почти пригодный для огнива и кремня.
Оттар еще думал о толпе дикарей, делающей беспорядочные усилия. Быть может, они сделают попытку отбить свой городок. Пусть, этим закончится их сопротивление.
2
Летний день в устье Вин-о был не так длинен, как в Гологаланде, а ночь — темнее. В мглистых сумерках, сгущенных туманом, охрана драккаров заметила движение на реке выше пристани. Очертания были неопределенны, и только вдруг вспыхнувший свет пожара открыл опасность. На пристань надвигались шесть больших лодок, нагруженных сучьями и сеном выше носа «Дракона» и охваченных жарким пламенем.
Наибольшая опасность грозила крайнему драккару — «Черной Акуле». Викинги охраны в последнюю минуту успели поднять якоря. Вслед за ними течение медленно понесло «Синюю Акулу», на которой обрубили якорные канаты.
Плавучие костры подходили к пристани, и «Дракону» грозила непосредственная опасность. «Орел» был причален сзади «Дракона», и лучший драккар Нидароса не мог отойти, не навалившись на «Орла».
Викинги встретили пламя, ощетинившись веслами и абордажными баграми. Если бы ярл не удвоил на ночь охрану, «Дракон» бы не спасся. Викингам удалось удержать и оттолкнуть горящие лодки. Когда Оттар вскочил на борт, «Орел» отходил, освобождая «Дракону» отступление, в котором уже не было нужды.
Пламя попортило гордую голову «Дракона», его янтарные глаза лопнули, выпали белые зубы из моржовых клыков. По правому борту драккара выступила смола, но само дерево не пострадало.
Горящие лодки, ярко освещая темные берега реки, медленно удалялись к морю, следуя за отливным течением полуночи. «Акулы» и «Орел» возвращались. Огонь уничтожил канаты, связывавшие предательские лодки и они разделились.
Оттар был в ярости, он никогда не простит биармам покушения на его драккары! Ярл строго судил себя. Увеличив на ночь охрану, он спас драккары. Он поступил так, лишь следуя своему общему правилу быть всегда зорким, всегда готовым ко всему. Но он не думал о подобной дерзкой попытке биармов, нет, не думал. Случай, а не сознательное действие ярла спасло «Дракона» и другие драккары. Оттар был унижен, создавалось какое-то подобие равенства между ним и каким-либо биармом или хольмгардцем, сумевшим придумать и осуществить нападение, не предвиденное им, господином.
«Одно это — поражение, поражение, поражение», — повторял себе Оттар. Нет, он никогда не признает равенства. Но холодный расчет свободного ярла, короля моря, стремящегося к надежному пристанищу, сменялся ненавистью к тем, кто осмеливался сопротивляться.
Ярл следил, как с «Акул» и «Орла» кого-то ловили в воде. На «Орле» спустили лодку. Викинги вытащили из реки человека. Пойман один из поджигателей!
— Назад, Свавильд, назад! — приказал Оттар дрожащему от злобы богатырю. — Назад, тебе говорю! Не трогай пленника!
Человек, почти такой же рослый, как Свавильд, бородатый, мокрый, смотрел на ярла остановившимся взглядом. Его руки были прикручены ремнем к покрытому холщовой рубахой телу.
Не Свавильд, нет, Свавильд потерял голову и слишком поторопится. Ярл оглянулся:
— Горик! Возьми этого пленника. Ты мне отвечаешь за него собой. За живого!
3
Ярл не успел приказать, куда отвести пленного. В серой мгле над городком заскользили желтые светлячки. Опускаясь, они — новая выдумка новгородцев и биармов — вспыхивали огнем.
Стрелу обматывают под наконечником полосками пропитанной тюленьим жиром бересты и сухой травы. Многие огни гасли еще в полете, другие стрелы падали во дворах. Огни потухали на тесе, и даже в соломе кровли, не найдя пищи под затянувшим крышу мхом и в сыром, после дневного дождя, дереве.
Но стрелков было много. Когда ярл прибежал в городок, пожары от стрел, проникших под застрехи крыш и в дымовые продухи, начались в нескольких местах.
Горик и пленный отстали, а Свавильд не пошел за своим ярлом. Борясь с огнем, богатырь опалил руки и лицо, так же как Горик. Свавильд схватил пленного за плечо и злобно сказал Горику:
— Убирайся!
— Ты убирайся, — огрызнулся варяг с неменьшей злостью. — Ярл приказал мне беречь его! Ты не слышал, толстоухий?!
Свавильд презирал Горика, раба, только прихотью ярла превращенного в свободного викинга. Прошло полтора месяца со дня, когда Оттар торжественно посадил Горика на рум и принял клятву нового викинга Нидароса. Без Свавильда это были бы неплохие дни для сильного телом молодого варяга, который, игрой морского течения попав в Нидарос, видел перед собой годы безысходного рабства. Ярл запрещал ссоры во время похода, иначе кровь пролилась бы уже давно. Горик был готов на все, даже на неравный для него по силе «простой бой». С кабаньим упрямством Свавильд повторял одни и те же остроты и оскорбления, издеваясь над славянским происхождением Горика.
Телохранителю ярла не терпелось самому и на свободе, пока другие заняты на пожаре городка, оттащить пленника на «Дракон» и развлечься с ним. Свавильд любил «Дракона» не меньше, чем своего ярла. Он хотел ободрать кожу с пленника на носу драккара. А расспросить его он сумеет.
— Вонючий волчишка! — пригрозил Свавильд Горику. На языке фиордов слово варяг созвучно слову волк. — Выродок славянской суки и вендского пса! Я раздавлю тебя, как клопа!
Свавильд был уверен, что ярл не прогонит его и не казнит, какую бы расправу он ни учинил над варягом. Горик онемел от ярости.
— Ты оглох, сын трески! Убирайся! — разъярялся Свавильд. Он одной рукой рвал плечо пленного, а другой пытался вытащить застрявший в ножнах меч.
Горик судорожно выхватил свой меч, сделал стремительный выпад и воткнул железо под ребра богатыря. Толстый клинок, способный в сильной и умелой руке проломить и латы, проткнул кольчугу и разорвал сердце ненавистного Свавильда. Богатырь свалился без звука
Горик оглянулся: кажется, во мгле никто не видел стычку. Да, он был один на половине дороги между пристанью и городком. Варяг схватил пленного за ремень и потащил за собой, к кустам. Конечно, ярл не простит ему Свавильда — он еще не думал ни о чем другом. У варяга хватило выдержки не бежать, и он понимал, что не сможет появиться один в лесу. Что он, викинг, скажет биармам? Горик не владел лапонским языком, как старожилы Нидароса. За первым кустом Горик разрезал мечом ремни на пленнике и сказал:
— Бежим вместе.
Горик не выпускал руку пленника из своей, все было понятно без слов.
Глава четвертая
1
В Усть-Двинце сгорели дворы Одинца, Карислава и нескольких других, которые викинги не сумели отстоять от огня: Сгорели вместе с добычей, доставшейся было Оттару и его дружине.
Дозорные поморянского старшины перехватили плывших сверху колмогорян и спрятали их расшивы в затоне, в заросшей двинской старице.
Колмогоряне прислали малую помощь, всего пятьдесят человек. Прибывшие рассказывали, как колмогоряне спешно укрепляют свой пригородок, собрав к себе всех новгородских насельников с Доброгиной заимки на Ваге и с реки. Извещая, что будут биться против нурманнов за земляными валами, колмогоряне просили: «Чтобы все поморяне и биармины, которые себя не отстояли, шли бы к нам бороть нурманнов общей силой».
Колмогоряне звали к себе, а сами, как видно, больше всего боялись, как бы нурманны к ним не приплыли. Колмогоряне-то и посоветовали сжечь нурманнские лодьи. Для этого дела они отдали три расшивы, на которых пришли, а поморяне дали три своих из запрятанных в речных тайниках.
На воде нурманнов не удалось сжечь, зато над ними попалили крыши — поморянам было не жаль ничего. Чудом вернулся цел и здоров Щегря, колмогорянский старшой, который замешкался, зажигая расшивы. Да и с собой привел викинга-варяга, не нурманна. С этой ночи почувствовали все поморяне и биармины, что переломилась на лучшее их горькая жизнь.
Утром же из тайного места святилища Йомалы пришли двое кудесников-хранителей и начали учить всех особому способу воевать с нурманнами. Кудесники принесли вонючего студня, велели людям собирать пустые косточки и из них резать трубочки с затычками. В трубочки кудесники накладывали студня и учили:
— Сюда макай лишь самое острие стрелы. Уколотый такой стрелой нурманн заболеет и умрет. Но сам берегись, поцарапаешься и тоже умрешь. И в рот не бери — умрешь. Стрелу же макай перед делом.
Что это за колдовское снадобье, кудесники никому не сказали. Приказали еще, чтобы люди ловили красную рыбу, осетра и стерлядь, и приносили к ним в чум.
2
Кудесники — хранители святилища Йомалы — вещали от имени матери-богини. Для биарминов их слова были законом. Помня предание о злых Хигах, биармины отождествили злобных нурманнов в рогатых шлемах с древними врагами, от которых когда-то едва не погиб весь народ водяных людей.
Новгородцы же встретили речи кудесников с сомнением. Не знали они чародейных снадобий и колдовства чуждались, считали его делом темным, несовместимым с новгородской честью.
Уцелевших поморян было до сотни — сбрелось все поморье. Вместе с прибывшими колмогорянами они сошлись на вече. Собрались, но не как обычно, не получилось вольного спора об общей заботе, люди угрюмо молчали.
— Слушайте меня, братья! — с мукой закричал Одинец.
Старшина забрался на поваленное дерево, казался громадным и властным. Начав говорить, успокоился и успокаивал людей. Он напомнил ватажную жизнь от выхода из Новгорода до встречи с биарминами, как сели при море и как жили до недавнего дня, последнего дня их вольной, счастливой жизни. Для былых повольников кто помнил Доброгу, в устах Одинца будто бы звучала ласковая и твердая мудрость первого старшины. И иные невольно дивились, что же Одинец скрывал свое слово десять лет!
Но вот он произнес проклятое имя — нурманн… И его голос сделался диким, а слова — страшными. Одинец напомнил братьям о каждом злодеянии нурманнов. Старшина по именам вспомнил людей, чьи жизни нурманны отняли в бою, и каждого, кого злодеи домучили после боя. И как был каждый домучен!.. Не забыл Одинец и погибших братьев-биарминов. Спросил вече:
— Почто же нас так гонят нурманны? Почто?!
Не ожидая ответа, Одинец поклялся Небом, Солнцем, Землей и Водой, что до последнего дыханья он будет биться с нурманнами всем, что ему разум вложит в руку, но нурманнам не покорится. И не видит он для себя позора в колдовской стреле биарминовских кудесников, потому что тот вольный человек, который защищает свой очаг от врага, будет во всем прав, отныне и до века!
И нет между обидчиком и обиженным ничего общего: ни земли, ни воды, ни дыханья!
Черный лес гудел от голосов поморян, повторивших клятву Одинца. Клялись и биармины, обступившие вече. Почти все они уже так разбирались в русской речи, что мало кто не понял слов старшины железных людей, своих братьев.
3
День после ночного пожара прошел спокойно, биармы не показывались и не тревожили викингов. Но вечером они появились с новым упорством. Биармы пытались выманить викингов в лес. В сумерках на всех подступах к полусгоревшему городку и к пристани появились лучники. Подпуская к себе викингов на полет стрелы, они убегали.
Оттар заметил, что у биармов подходил к концу запас настоящих стрел. Ярл нашел в городке печи для выплавки железа и кузницы. Лишившись их, как думал Оттар, биармы потеряли возможность пополнять запасы своего оружия.
Биармы начали пользоваться стрелой с костяным наконечником, прикрепленным жилкой к тонкому и легкому древку, стрелой охотника на птицу и мелкого зверя, но не стрелой воина. Изготовленная из чистой ровной сосны, хорошо уравновешенная, с длинным и низким четырехсторонним оперением, стрела охотника обладала точным и дальним полетом — без силы. Острая кость хрупко ломалась о резьбу щита, шлем и латную перчатку и лишь втыкалась в подлатную кожаную рубаху. Удар такой, стрелы по кольчуге не чувствовался, а настоящая — зачастую оставляла на теле пятно.
Оттар убедился в потере биармами настоящих стрел, отныне биармы могли поражать только незащищенное тело и на близком расстоянии. Но они боялись приближаться. И все же не жалели стрел… В течение всей короткой ночи они дразнили викингов. Бесполезные стрелы ударяли в латы сторожевых викингов, падали в поселке. Изредка они, как укусы комаров, царапали кожу, задевали щеку или руку, шею, щиколотку, находили сочленение доспеха.
Так длилось и весь следующий день. Оттар не пытался выходить в лес, биармы заметно смелели
Иной удалец, презирая опасность от стрел и пращных ядер, подходил поближе. Рискуя жизнью он натягивал длинный лук. Костяной наконечник царапал руку викинга, ловко хватавшего стрелу в полете, и биарм отбегал с криком:
— Смерть, смерть, смерть!
В глубине зеленой крепости биармов вызывающе стучали многочисленные бубны… Будто бы не было недавнего боя, в котором нидаросский ярл убил больше полутысячи биармов и хольмгардцев! Будто бы они еще могли сопротивляться! Оттар не сомневался, что где-то поблизости находится лагерь биармов, очаг бессмысленного упорства побежденных.
В туманных сумерках Оттар приказал готовиться, и с мглой, когда первая стрела невидимого ночного лучника-биарма упала у ног сторожевого викинга, из городка вышли два сильных отряда. Викинги, их пошло больше трехсот пятидесяти, надели легкие доспехи оставили щиты и копья. Почти непроглядная темнота леса скрыла вспышки коротких, беспощадных схваток слепых, призрачных и страшных, как во сне. Не разрываясь, две цепи викингов прочесали гребнем лес вблизи городка, стремясь наловить дерзких стрелков. Они добыли шесть или семь бесполезных трупов и привели двух пленников, застигнутых врасплох.
Оба пленника оказались знакомыми — их выдали руниры R — ридер, подживавшие на опаленных клеймом Нидароса лбах.
Их допрашивали порознь и не спеша, с терпеливым уменьем викинга добиться от самого упрямого обитателя низких земель указания места, где он зарыл свои ценности при слухе о том, что черные драккары вестфольдингов вновь показались в море.
Клейменые молчали, что дало цену их показаниям после того, как Оттар победил упорство пленников Оттар узнал, что лагерь биармов, настоящий лагерь, с запасами и женщинами, расположился всего в половине дня ходьбы от городка. Ярл оставил своим клейменым траллсам достаточно жизни в теле, чтобы они могли провести его в лагерь биармов.
4
Клейменые уверенно вели викингов. «Даже когда жизнь больше ничего не обещает, кроме возможности дышать и умереть на один день позже, человек низкой крови все же цепляется за нее», — думал Оттар о своих проводниках.
Проводники знали дорогу, и ни один биарм не встречался в старом лесу, удобном для ходьбы. На стволах виднелись затески охотников, приметы зимних капканов. Клейменые объяснили, что вблизи протекает впадающая в Вин-о речка.
Неожиданно головной отряд Оттара наткнулся на трех или четырех биармов, которые убежали в страхе, забыв о стрелах.
— Лагерь близко, — сказал один траллс.
Другой подтвердил, как эхо:
— Близко…
Их руки были истерзаны утонченной пыткой. Они безразлично глядели на повелителя.
— Сейчас, после ельника, будут поляны… — начал один.
— Да, лагерь там, — подтвердил второй. Они не смотрели друг на друга, как чужие.
— Так близко? — спросил Эстольд.
— Да, это здесь, — сказал первый траллс.
— Еще тысяча шагов, — подтвердил второй.
Они не смотрели и на Эстольда, они глядели только на господина. Клейменые не могли пошевелить бесповоротно изломанными пыткой руками. Они вместе и угодливо показывали направление движением головы.
— Чего еще хочет господин?
Ничего. «Неужели они еще думают о жизни и хотят жить?» — брезгливо подумал Оттар.
Вестфольдинги развернулись для широкого охвата. Будет много, много пленников. Викинги молча сужали кольцо в мелколесье, пока не встретили длинный завал из свежерубленного леса. Хвоя казалась живой, а листья берез и ольхи еще не увяли. В завале были оставлены широкие проходы, рядом с которыми лежали горы сучьев и лохматых вершин, чтобы закрыть ход в случае надобности. Обо всем, среди вызванных пыткой стонов, рассказали клейменые. Лагерь здесь!
Из-за завала раздались тревожные крики, и викинги бросились в проходы. Толпы пленников и женщины женщины!
Внезапно первые ряды исчезли в ямах, прикрытых сучьями и мхом. Такие ловушки, длинные, узкие, устраивают на оленей и лосей. Изредка ловится медведь, а волки не попадаются, они слишком недоверчивы. Настоящие западни устраиваются тщательнее. Но эти сделали свое. За каждым проходом было несколько рядов ям Сколько — Оттар не мог определить.
Рядом с ярлом стоял клейменый траллс, измученный изощренной пыткой, с устало повисшей головой. Оттар ударил его кулаком в латной перчатке. Он отнял у этого траллса лицо и жизнь, а тот сумел взять плату викингами!
Через проходы завязалась перестрелка. Оттар не мог двинуться с места, пока не вытащит викингов, попавших в биармовские западни. Биармы напали и с тыла. Стычка длилась недолго. Викинги разметали завал, и биармы отошли. Никакого лагеря, даже его следов, не оказалось. Не нашлось и трупов. Биармы успели унести своих.
Напавшие с тыла были отброшены после беспорядочного боя. Среди биармов был замечен небольшой отряд хорошо вооруженных латников. И все же они не захотели упорного правильного боя. Они отступали, растягивая строй викингов, который было трудно соблюдать из-за деревьев.
А бездоспешные биармы осыпали викингов и костяными и настоящими стрелами.
Поле боя осталось за Оттаром. В лесу же стучали и стучали сухие биармовские бубны.
«Обманули, обманули, обманули!» — издевались бубны. Оттар не решился рисковать, преследуя биармов в лесах.
В дно земляных биармовских западней были забиты частые крепкие колья с закаленными на огне остриями Кольчуги и латы прикрывают тело от ударов с боков и сверху, но не снизу. Из ловушек извлекли больше трупов и умирающих, чем живых. Спаслись лишь те викинги, которые падали сверху на своих товарищей. Еще несколько вестфольдингов легло от стрел биармов и шесть викингов зарублено биармовскими латниками
«Они взяли больше, чем один за одного», — думал Оттар. Биармы второй раз устроили ему неожиданное. Он не разгромил лагеря биармов и по-прежнему не знал, где они прячут свои силы, припасы и женщин. Отныне придется относиться осторожнее к показаниям пленников. Кто бы мог подумать — они вынесли такие пытки!
Клейменый, которого ярл ударил латным кулаком, еще дышал. Душа держится прочно в теле биарма…
— Добейте их, — приказал ярл, указывая на клейменых. Больше их не к чему было пытать, и пытка не была властна над ними. Оттар не презирал их. Он смог понять мужество людей низкого племени, сумевших совершить подвиг, достойный сына Вотана.
Медленно, опасаясь засад, викинги возвращались в городок. Их провожал удручающе-назойливый стук бубнов, вызывающие вопли и визг. Откуда-то скользили стрелы. И когда викинги втянулись в полусгоревший городок, на опушках и в кустах показались биармы. Они что-то кричали, неразборчивое на расстоянии. Они не боялись вестфольдингов, им, казалось, был приятен моросящий дождь. Они делали понятные жесты, звали к себе, в лес.
Глава пятая
1
Местами два-три двора Усть-Двинца выгорели подряд. И пожарища и уцелевшие дворы были одинаково черны от дождя. Для топки очагов викинги ломали заборы и стены домов и надворных построек, попорченных огнем или целых, безразлично. Городок имел дикий, печальный вид места, осужденного на смерть безжалостной болезнью.
Викинг Канут, один из любимцев ярла, тяжело заболел, ослабел, не хотел есть. Голова сделалась невыносимо тяжелой и горячей, а внутренности порой охватывала такая боль, точно туда положили пылающих углей.
Могучая воля викингов побеждает болезни. Канут хотел пойти со своим ярлом и завладеть лагерем биармов, чтобы кончить завоевание Нового Нидароса. И не смог. Не послушались ноги, боль в кишках согнула кольцом мускулистое тело. Пухлый красноватый отек натянул кожу под светлой бородой Канута, спустился на шею и поднимался к глазу.
Опыт более чем тридцатилетних плаваний на драккарах научил многому кормчего «Дракона» Эстольда. Он разбирался в болезнях, умел врачевать опасные лихорадки, знал, что делать при кровотечении из кишок. Эстольд издали распознавал опасную белую проказу, оспу и черную чуму, умел ухаживать за ранами, извлекать стрелы, мог отделить, для спасения всего тела, раздробленную руку и ногу.
Эстольд чувствовал, что болезнь Канута связана с опухолью лица, и рассмотрел след укола или царапины Он допрашивал больного. Канут вспоминал: да, кажется, третьего дня его уколола костяная стрела. Он забыл. Стоит ли помнить каждую царапину, это недостойно викинга. Пусть Эстольд даст ему пить и оставит в покое Пить, его мучит жажда. Не воды, пива, чтобы тебя взял Локи! Почему пиво сладкое? Неужели же здесь больше нет настоящего горького пива?..
К возвращению Оттара сознание оставило Канута Ярл с грустью посмотрел на обезображенное лицо старого товарища. Глаза Канута провалились, нос заострился. Он еще дышал, но его уже не было.
Не один Канут покидал своего ярла. Больше двадцати викингов проявляли ясные признаки той же убийственной болезни, все жаловались на такие же страдания как Канут.
И у каждого озабоченный кормчий «Дракона» находил одинаковые опухоли — на руке, на ноге, на шее на затылке или на лице.
Эстольд молчал о своих подозрениях, никто не понимал причины болезни. Чума, встречавшаяся викингам на землях Запада, не походила на эту болезнь. Черная смерть выдавала себя большими опухолями под мышками и рождалась среди массы трупов. Мертвые франки и трупы жителей Валланда бывали для вестфольдингов страшнее живых…
Вскоре Канут успокоился и похолодел. Ночью умерли еще девять викингов, и к утру число больных достигло пятидесяти, захворали Лодин и Бранд.
После осмотра больных кормчий «Дракона» поспешил прийти к Оттару. Эстольд не пытался скрывать тревоги:
— Биармы умеют отравлять свои стрелы, мой ярл. Я убежден в этом, мой ярл. Их стрелы отравлены. У каждого умершего и больного есть укол стрелой. И у каждого — опухоль в месте укола.
Купцы, греки и арабы рассказывали о южных народах, умеющих посылать смерть на кончике стрелы. Но могут ли биармы быть способны на это! У Эстольда не было никаких сомнений.
Его самого вчера уколола стрела. Или ветка? Кормчий не мог вспомнить — в этом проклятом лесу не знаешь, на что наткнешься. Поняв причину болезни викингов. Эстольд раскалил на огне очага нож и выжег свою ранку, трижды повторив болезненную операцию. Разговаривая с ярлом, кормчий «Дракона» не мог избавиться от навязчиво-тягостной мысли об отраве, которая, быть может, уже растет и в его теле.
— Уверен ли ты, Эстольд?
— Да, клянусь тебе мужеством Рекина, мой ярл. Не знаю, многие ли наши уже отравлены. Канут прав: какой викинг обращает внимание на укол или царапину?
2
Итак, внезапно наступил час платежей и размышлений о деле. Только трезвые подсчеты могли помочь нидаросскому ярлу понять значение происходящей борьбы за Новый Нидарос, сделать выводы и принять решение. Оттар не нуждался в усилии памяти или в подсказах, он обладал совершенной памятью полководца, знал каждого своего викинга не только по имени, но и по способностям.
Первая высадка в поселке Расту, когда клеймились биармы и по берегам Гандвика был пущен страх, стоила Оттару трех викингов. Случайность и небрежность самих убитых.
Трое были тяжело ранены стрелами на «Черной Акуле» из засады на острове и девять погибли в схватке, уничтожившей засаду. А сама засада биармов оставила девятнадцать трупов. Девять за девятнадцать — невероятно дорого. Викинги были повинны в том, что сражались без строя, пренебрегая биармами.
Эйнар отлично провел высадку с «Орла». Взятие пристани обошлось в одного викинга, а тел биармов было найдено около восьмидесяти. Кормчий «Орла» заслужил великую славу настоящего воина.
Оттар сам встретился на морском берегу со всеми силами биармов и хольмгардцев и вынудил их к правильному бою. Ярл потерял двадцать шесть викингов, а на поле боя было сосчитано около пяти сотен тел противника. Правильное соотношение — за одного почти двадцать.
Но в тот же день высадка с «Акул», закончившаяся схваткой в кустарниках, где погиб Галль, стоила двенадцати викингов, за которых биармы заплатили шестнадцатью телами! Повторилось то же, что произошло на острове: викинги сражались без строя.
Первый день появления биармов после шестидневного перерыва, когда они начали войну по-своему, обошелся в сорок викингов, а чего он стоил биармам, ярл не знал. Во всяком случае, не больше потерь, чем ему. За второй день войны по-биармовски ярл расплатился восемью викингами. Третий день стоил лишь двух, когда после попытки сжечь драккары биармы, пользуясь ночной суматохой, убили Свавильда, похитили Горика и освободили пленника.
Ночная вылазка и поимка клейменых обошлись без потерь. Но клейменые отняли у Оттара сорок семь викингов. Сорок семь! Стычка в лесу, у ложного лагеря с западнями, обошлась почти вдвое дороже, чем настоящая большая победа на морском берегу, а самим биармам стоила, несомненно, совсем дешево.
Всего в боях и стычках потерян сто пятьдесят один викинг… Прошло около двадцати дней. Оттар считал, что большая часть викингов была у него не взята биармами за настоящую цену (ибо эта цена — победа), а украдена.
Сто пятьдесят один викинг… Дружина, прибывшая на четырех драккарах, уже уменьшилась с шестисот пятидесяти до пятисот воинов. Что будет дальше?
При каждой встрече в лесу биармы умели брать викингов дешевой ценой. И даже в лесу, как во время нападения на ложный лагерь, они отказывались от правильного боя. Они не повторят сражения на берегу, они сумели оценить свою ошибку, понять силу лат и непобедимость строя викингов.
Латы, спасая от удара, не всегда спасают от укола. Ярл вспомнил стрелу, которая поцарапала ему бедро шесть дней тому назад, и спросил Эстольда:
— Как скоро, ты считаешь, начинает действовать яд биармов?
— На следующий день, или на третий, мой ярл, — ответил кормчий «Дракона». Он сам думал, что ему придется ждать еще два скверных дня, чтобы узнать свою судьбу.
3
«Канут стал сто пятьдесят вторым трупом, отданным на дело завоевания Нового Нидароса», — продолжал свой счет Оттар. Для него викинги были разменной монетой Нидароса, но смерть Канута огорчала полководца. Канут, которому можно было доверить многое, жалко и бесполезно погиб от яда. Умный, храбрый, расчетливый. Свавильд и Галль были беззаветно преданы Оттару, но таких он найдет. А ум встречается реже преданности и сильной руки.
Лодину и Бранду та же судьба. Трудно вознаградимые потери, ярл любил и этих двух викингов сознательной хозяйской любовью.
Вслед за Канутом уже умерли от болезни, от яда, девять викингов. Эстольд сообщил — есть еще пятьдесят отравленных. После их гибели на румах четырех драккаров едва останутся полные смены гребцов. А кто знает, сколько викингов уже носят в своей крови яд незаметной царапины биармовской стрелы…
Шумел дождь. В лесу, казалось совсем близко, стучали бубны биармов.
Глава шестая
1
Не спины траллсов, — здесь не нашлось траллсов, — викинги гнули собственные широкие спины. Они сами, раскорячившись, согнувшись, как рабы, переносили на драккары добычу. Уцелевшие дворы поморян подметались, как метлой.
Не только меха, ткани, кожи, припасы и одежду — вестфольдинги хватали и прялку, точеную любовной рукой поморянина в дорогой, от сердца, подарок молодой хозяйке. Солонка, на ручке которой пристроился петух не петух, голубь не голубь, ковшик утицей с коготком, чтобы цепляться за борт кадушки, и сама кадушка — им годилось все.
Не зря, не из пустой жадности… В каждую вещь вложен человеческий труд, переводимый в серебро и в золото.
Около домниц и в кузницах нашлись большие и малые молоты, клещи, зубила. Викинги подбирали и сырые крицы, рвали из стен крюки: железо высоко ценилось в продаже. Они не забыли бы и короба с очищенной рудой, будь на драккарах больше места.
Одни таскали добычу, другие ломали подряд еще уцелевшие дома, клети и заборы, а третьи охраняли. Биармы не скрывались, копились в кустах и на опушках, повсюду блестело оружие и с какими-то целями передвигались с места на место латники биармов:
Биармы кучками подходили на полет стрелы, и начиналось состязание. Стрелок викинг с луком или пращой целился под прикрытием двух своих товарищей. И все трое не могли избавиться от угнетающей мысли о стреле с костяным наконечником, которая может чуть-чуть уколоть тело, открытое размахом руки. Летели стрелы, и викинги считали слабые места в сочленениях своих доспехов, сжимались за щитами.
Сильная цепь постов защищала викингов, занятых переносом добычи и разрушением городка. Когда стрелы летели слишком густо, охрана невольно пятилась, уменьшая площадь, которая еще принадлежала Оттару. Из леса выходило все больше биармов, выступал отряд латников, подражая викингам своим тесным строем.
Рога на драккарах трубили тревогу, викинги-носильщики бросали где пришлось свои ноши. Из них больше никто не снимал доспехов! Противники сближались. Если бы только биармы уперлись и приняли правильный бой! Оттар не желал ничего другого. Но малый латный отряд биармов начинал отход. Стрелы ломались о шлемы, латы, щиты, поножи викингов. И каждая, каждая могла задеть лицо, ступню, запястье, открытое панцирной рукавицей…
Биармы отступали, стараясь затянуть викингов в лес. Чтобы провалиться в западни? Чтобы железная стена строя разбилась среди пней, деревьев и кустов? Нет, ярл не повторяет своих ошибок!
Оттар приказал собирать отравленные стрелы биармов и пользоваться ими — тела лесных людей не были защищены доспехами. Как видно, биармы истощили свои запасы, теперь они пользовались сделанными наспех и грубо оперенными стрелами. Или, как подозревал Оттар, они стали хитрее.
Отравленная биармовская стрела имела слишком узкую для тетивы викинга прорезь, лишенную закрепа. Тетива лука вестфольдинга раскалывала древко стрелы вдоль сосновых волокон и застревала. Отравленная рыбья кость была слабо привязана жилкой или лишь воткнута в дерево. Стрела биарма не годилась викингу.
Привычная, внушенная мысль о считавшейся по традиции благородной смерти от обычного оружия не имела власти над сознанием вестфольдингов. Рыбья кость на конце биармовской стрелы сулила ужас гибели от неведомого яда, от колдовства, зажигавшего огонь в кишках. Содрогаясь, викинг вдавливал в землю стрелу биармина, стараясь похоронить призрак, невидимо устроившийся на острие.
Ярл не ждал открытого нападения биармов. И все же, когда они накапливались, он, теряя спокойствие, прекращал работы и принимал игру. Потеряв инициативу, ярл безотчетно опасался чего-то нового, что могли придумать биармы в своих настойчивых попытках раздражить его и вынудить войти в лес.
На крайней опушке за городком появился большой щит, укрывавший с головой несколько человек. Биармы метали стрелы через щели и поверх щита и вынудили отступить сторожевой пост викингов. Оттар сам напал на дерзких противников. Биармы убежали, бросив ярлу в добычу нехитрое дощатое сооружение.
Дозорные с мачты «Дракона» сообщали о появлении новых больших щитов, которые биармы двигали в кустах и в лесу. Вот они вытащили и составили вместе сразу три щита. Это могло быть началом сооружения своеобразной крепости, откуда биармы смогут угрожать и пристани и сообщению между городком и драккарами.
Эстольд сумел уцелеть, и, пользуясь его опытом, викинги спешили выжигать каждую царапину. Почувствовав укол стрелы, — иной раз это было лишь игрой возбужденного страхом воображения, — вестфольдинг, не задумываясь, бросал свой пост и бежал искать спасения. Для этой цели железо постоянно калилось в огне двух очагов городка и в очаге на «Драконе».
Злобно скрипя зубами, викинг вдавливал в собственное живое мясо, а не в тело пытаемого пленника, рдеющий конец тупого меча. Потом он медленно, неохотно возвращался на свой пост, под стрелы биармов.
2
Оттар захватил оленей у гологаландских лапонов-гвеннов и навсегда подчинил их страхом. Население городов низких западных земель склонялось после разгрома и само предлагало вестфольдингам условия своего подчинения и спасения жизни — выкуп и рабов. Здесь, в устье Вин-о, Оттар не нашел ничего, чтобы сломить волю биармов и хольмгардцев. Он по-прежнему был убежден, что в мире нет людей, которыми нельзя научиться управлять, которых нельзя сделать мягкими, как пчелиный воск, смятый рукой. Но он не мог узнать, как сделать лесных людей рабами страха, и в этом винил только самого себя.
В устье Вин-о Оттар завладел пустым городом. Вверх по Вин-о могут найтись поселения с женщинами и детьми, хорошими заложниками. Ярл беседовал со своими подчиненными. Он хотел не советов, а подтверждения своих мыслей, и получил его. Эстольд, Эйнар, Гатто, Олаф и Скурфва боялись оставлять в тылу непокоренных биармов. Лодин и Бранд не могли ничего сказать своему ярлу: зловещая сила таинственного яда уже прикончила их.
Биармы кричали:
— Смерть, смерть, смерть, смерть!
Оттар молчаливо признавал, что по своему мужеству лесные люди достойны сесть на румы драккаров вестфольдингов. Для основания Нового Нидароса следует перебить их всех до одного. Если это и возможно, то кто будет питать корни горда? Нидарос в пустыне не был нужен ни Оттару, ни любому свободному ярлу.
Викинги спешили разрушить городок. В пыли и в саже откатывались бревна стен последних домов, трещали ограды. Все дерево сносилось в одно место и укладывалось костром с продухами для воздуха.
Среди остатков разваленных очагов, черных от доброго домашнего огня, среди куч мха из пазов и обломков утвари, над отвратительным безобразием уничтоженного гнезда поморян возвысился холм, формой похожий на те, которые завоеватели насыпают в память кровавых побед, в знак унижения слабейших и для удовлетворения пошлого самомнения тупого хищника.
Оттар не оставит биармам ни одного тела вестфольдинга. Одного за другим викинги вносили по помосту на погребальный костер сбереженные трупы товарищей. Они поднялись в Валгаллу, оставив друзьям последнюю заботу. Ярл прощался, называя каждого по имени.
Галля, от лица которого ничего не осталось, положили рядом со Свавильдом. Впервые силачи-берсерки не нашли повода для смешных и бессмысленных споров на потеху другим. Канут, Лодин, Бранд… Запах разложения был нестерпим.
С высоты колоссального холма-костра ярл видел море, широкую реку с островами и протоками, зеленые леса, уходившие вдаль.
Новый Нидарос, которого не будет…
Трупы ложились тесно, один на другой. Погибших вестфольдингов провожали крики биармов, суливших ту же участь живым.
Оттар не считал тела. После Канута и первых умерщвленных ядом ушел еще шестьдесят один викинг и, быть может, не один из живых носит в своей крови начала той же смерти.
Гору дерева подожгли со всех сторон. Хриплым голосом Эстольд начал песнь Великого Скальда:
Стремительный удар меча,
укол стрелы, блеск топора, —
и мир исчез в твоих глазах.
Издали биармы отзывались своим однообразным, упорным, как течение реки, одним и тем же криком:
— Смерть, смерть!..
Ярл отвел сторожевые посты за окраины бывшего городка. Охранялись лишь место погребального костра и пристань.
Дорога дивная небес,
она тверда, она верна,
как меч, как викинга рука.
Морской ветер натягивал серый полог тонкого моросящего дождя. Черный дым погребения вздымался тучами, пламя лизало безжизненные тела.
Викинги отвечали кормчему «Дракона» нестройным, диким хором, в котором едва различались знакомые слова:
По ней летит могучий конь,
он бел, как снег, он чист, как свет.
Биармы приближались. Их угрозы звучали яснее. Хор вестфольдингов подхватил:
На нем валькирия спешит,
с ней Вотан шлет тебе привет.
Ветер загибал чудовищные факелы на дорогу, ведущую к пристани, и викинги отступали шаг за шагом.
Тебя он ждет, он ждет тебя,
готово место для тебя.
Тревожные вскрики рогов звали викингов к драккарам. Сомкнув строй, вестфольдинги уходили железным кулаком, спешным шагом. Скорее бы, скорее на румы — и прочь, в море, в море! Подальше от берегов Вин-о!
Вслед им шипел и рычал Всеочищающий Огонь. Легкий прах погребенных уносился ввысь, и никто, даже Отец Вотан, не мог бы погасить погребальный костер вестфольдингов, воздвигнутый Оттаром на чужой земле — вместо тына и горда Нового Нидароса…
Сквозь дым в спины викингов спешили страшные стрелы биармов.
3
В ту тревожную ночь, когда колмогоряне пробовали сжечь драккары и под короткую носовую палубу «Дракона» заглядывали отблески пламени горящих расшив, к черпальщику свалился нож, потерянный одним из викингов. Черпальщик подобрал странную вещь, попробовал пальцем острие и увидел каплю своей крови.
Эта вещь сама резала и колола.
Человек без имени и без речи был болен, но не знал этого. Ему стало трудно выполнять обязанности, о смысле которых он забыл.
В его памяти навязчиво жили лицо и фигура женщины, страшной жрицы. Она могла для чего-то разрезать его грудь и достать кусок живого мяса. В ушах черпальщика сохранился ее голос. Сама она появлялась по ночам, а днем пряталась в дальнем черном углу под палубой, в основании шеи зверя. Он боялся этой белой женщины. Но ее образ притягивал его. И он возненавидел всегда полную жидкости черпальню и черпало на длинной рукоятке. Такое тяжелое-тяжелое, зачем оно?..
Он брался обеими руками за медный ошейник, пробовал просунуть под него подбородок и, быть может, пытался что-то вспомнить. Для чего этот жесткий обруч и откуда он взялся?
Жидкость из переполненной черпальни холодила босые ноги, он взглядывал вниз. Он не обращал внимания на комаров, которые густо сидели на его лице и всех не прикрытых лохмотьями частях тела и копались в огрубелой коже.
Эстольд заметил небрежность траллса, черпальщик услышал непонятные звуки и почувствовал удары. Не боль, только удары. Кормчий «Дракона» заключил, что черпальщик износился, как весло, бортовая доска и другая часть драккара. Слишком долго просидев на цепи под палубой, черпальщик сам превратился в дерево, тем закончив свои срок. Заменить его было некем. «Дракон» спокойно отдыхал у пристани. Его кормчего, ближайшего помощника ярла, всецело поглощали трудности войны с биармами. В дальнейшем, угнетенный мыслью об уколе стрелой, Эстольд совсем забыл об отупевшем траллсе.
Черпальщик припрятал нож, зачем — он не знал. Он поглаживал лезвие, лизал железо. Холод металла и острота клинка напоминали не сознанию, а пальцам и рукам о свойствах ножа.
Во время стоянки у причала никто не пользовался неудобной черпальней под низкой палубой. Черпальщик мог бы вырезать вбитый в киль крюк, державший цепь на ноге, и скользнуть через борт с надеждой на успех.
Так он поступил бы десять лет тому назад, быть может — и пять лет. Ныне для прихода такой мысли было слишком поздно. Он захотел проникнуть сквозь днище драккара. Когда и как он решился, он не знал. Вода в черпальне мешала работать, он выздоровел и вовремя выбрасывал жидкость за борт и ковырял жесткое дубовое дерево.
Сидя на корточках, черпальщик что-то бормотал, усердно сопя. В тихих, как гуденье шмеля, звуках голоса превращенного в зверя человека вряд ли кто смог бы уловить ритмы песен белой красавицы Гильдис.
Он точил днище «Дракона» с инстинктом мыши, которая грызет половицу без особого расчета, но умеет приспособить сечение отверстия для своего тела. Когда ему казалось, что кто-нибудь может заглянуть под палубу, он прятал нож и замирал, скорченный и бесформенный кусок, не как человек, а как та же мышь, почуявшая запах кошки.
И все же не совсем мышь… Чтобы пройти, он нуждался в круглой дыре и долбил не сплошь, а канавкой, пытаясь описать окружность. Он узнавал глубину пальцем и точил древесину везде на одинаковую глубину. Потом он толкнет дерево и выскочит целиком, щель для него не годилась. И чем дальше он вырвется от драккара, тем лучше. Потому он протачивал не бок, а самый низ днища. Мешало толстое бревно киля и, завершая окружность, он дважды прорезал его.
Мелкие кусочки дерева и труха попадали в черпальню. Переполнявшая черпальню вода разливалась, мешала работать. Он опорожнял черпальню. О том, что кругом драккара вода, он не знал.
Из «Дракона» выбрасывали каменный балласт, и драккар поднимался. Затем он ушел глубоко в воду под тяжестью добычи. Черпальня быстро переполнялась и отрывала черпальщика от его дела. Добычи было очень много, траллс сидел в темноте, и ему оставили столько места, чтобы он мог размахнуться черпалом.
Когда драккары принимают нагрузку больше обычной, черпальни быстро переполняются. Самое хорошее и просмоленное дерево нуждается во времени для набухания. Эстольд заметил, что оба черпальщика, и на корме и на носу «Дракона», работают одинаково хорошо.
Глава седьмая
1
Готовые к бою лучники и пращники, цепко держась ногами, стояли на палубах драккаров и на румах между гребцами.
Еще поднимали якоря и не успели освободить заброшенные на пристань причальные канаты из китовых ремней, а уже надвигались поморянские латники, — их Оттар насчитал до пятидесяти, — и спешили бездоспешные воины с дощатыми щитами.
Со звуком первых ударов кормчих в бронзовые диски в драккары и с драккаров полетели стрелы. Помня об отравленных стрелах, кормчие избегали никчемного состязания в меткости и спешили отвернуть от материкового берега. Вестфольдинги владели водой, на речных островах ниже пристани не было засад. Бессильные стрелы уже лишь на излете достигали «Дракона», отошедшего последним.
Предстоял долгий путь по пустынному Гандвику и кругом северной оконечности земли фиордов. Викинги надолго спускали тетивы ненужных луков и прятали в колчаны неразбросанные стрелы. Пращники складывали в сумки ядра из обожженной глины. Несколько одиночек, особенно сильных и жадных до боя, еще крутили над головами ремни и следили за полетом сорвавшегося в цель тяжелого яблока.
И биармы, как видно, были не сыты. Они преследовали драккары по берегу, мечтая поймать миг, когда струя поднесет поближе какую-нибудь черную звериноголовую вонючую лодью. Удаляясь, пылал погребальный костер. Огню хватит еще на полдня дерева от разрушенных поморянских домов.
Оттар определял в восемь или в девять сотен число вышедших на берег биармов, как он привык называть население устья Вин-о. Они сумели защитить себя.
Ярл помнил каждый день и каждый свой шаг с того мига, когда Гандвик открыл ему землю. Дней было немного, около тридцати, но он прожил их долго-долго. Длинные дни, каждый стоил десяти, как каждый вестфольдинг стоит десяти воинов любого другого племени. Быть может, кроме этого…
Хотя эти дни были так длинны, он, свободный ярл Нидароса, король открытых морей, не сумел, не успел найти у биармов нужное ему место, то, овладев которым, вестфольдинг ломает спину любого племени. Он, Оттар, покидал удобное для Нового Нидароса устье Вин-о лишь из-за того, что не нашел этого места. Оно есть у каждого, в это Оттар будет верить всегда. И эти люди должны чего-то бояться. Их страх перед смертью недостаточен — так и только так Оттар умел понять встреченное неслыханное упорство сопротивления. Пришлось уйти… Они слишком сильны для него.
Биармы провожали драккары. На берегу Оттар насчитал уже больше тысячи воинов. Они еще ждут от него чего-то. Все ли здесь? Нет, они, наверное, прячут в своем лесу запас боевой силы.
Их можно побеждать в бою, и он побеждал их, он истреблял их, в каждой стычке он заставлял их отступать, они всегда убегали перед силой вестфольдингов. И все же это они оказались сильными. Он ушел. Поле осталось за ними. Пусты победы, после которых победитель отступает и отказывается от своего замысла.
Ни настоящий воин, ни настоящий купец не лгут сами себе, Оттар был честен с собой. Гнездо короля викингов не будет свито на берегу Гандвика. Оттар думал: он мог бы начать иначе, не пустить призрак страха, не стремиться стать господином и властителем с первого шага. Протянуть руку дружбы, искать союзников… Быть может, быть может…
По рассказам греков и арабов, люди жарких стран Юга владеют искусством приручить таких свирепых и сильных зверей, каких нет в странах зимнего льда. Говорят, чем сильнее зверь, тем легче его приручить, лев скорее и надежнее, чем тигр, смягчается дружбой человека. Слон делается другом, дикий кот — никогда. Это правда, можно приручить медведя, но не хорька.
Начав иначе, Оттар сумел бы, он был уверен теперь, стать другом биармов. А где оказались бы данники и траллсы для создания богатств Нового Нидароса? На что было бы вербовать и содержать викингов и строить драккары для осуществления великих замыслов? Что думать о пустом. Невозможное не существует.
И все же ярл не мог забыть и не забудет своей радости при первом виде богатых берегов, открытых его волей и его разумом. Какие были минуты! Он не забудет горечи поражения, он поборет ее и извлечет уроки — так он говорил себе.
2
Проток расширялся, дым погребального костра, стелющийся над лесами, остался далеко позади. Под ногами ярла «Дракон» дрогнул, и Оттар вернулся к действительности.
Он не успел сделать четырех шагов, отделявших его от края короткой носовой палубы, как гребцы уже бросили весла и вскочили с румов. Вода ворвалась с носа драккара. «Дракон» сразу осел — он был тяжело нагружен добычей.
Течь была настолько яростной, что следовало думать лишь о собственном спасении. «Акулы» и «Орел» развернулись с чудесной скоростью, свойственной драккарам вестфольдингов, и возвращались к гибнущему «Дракону». Ни кормчий Эстольд, ни Оттар не потеряли присутствия духа. Не сговариваясь, они отдавали одни и те же приказания.
Обе «Акулы» одновременно пристали к бортам «Дракона». Викинги вцепились абордажными баграми в борта тонущего драккара. Но вода вливалась уже и снаружи в весельные дыры лучшего драккара Нидароса.
Викинги «Дракона», исполняя приказы ярла и Эстольда, перескакивали на «Акулы» и налегали на обратные борта, чтобы весом своих тел уравновесить тяжесть, которая могла перевернуть «Акулы».
«Орел» подошел кормой и бросил петли. Оттар сам надел их на обгорелую шею чудовища. И все же «Дракон» погружался. Если бы подхватить и корму, зацепить хвост. Но «Волк» или «Змей», которые могли бы спасти своего младшего брата, охраняли воды далекого Гологаланда!
На кормовой палубе Эстольд одиноко держался за правило руля. Река утопила его выше колен. Тяжесть «Дракона» побеждала усилия «Акул» и «Орла».
— Уходи! — приказал ярл кормчему.
Добычи было слишком много, «Дракон» принял все железо, взятое в городке. И сало, и бочки меда, и вяленое мясо, и меха, которые сейчас напитывались водой…
Оттар не хотел терять лучшего кормчего фиордов. Он опять крикнул Эстольду, напоминая клятву:
— Повиновение ярлу! Уходи на «Черную», Эстольд!
Изогнутый хвост «Дракона» скрылся, вода достигла пояса кормчего. Над поверхностью мутной воды оставались правило руля и бронзовый диск перед кормчим. Эстольду некуда было уходить.
С «Черной Акулы» метнули ременную петлю. Эстольд надел ее вокруг груди, сделал шаг, другой и исчез в реке. Его, задыхающегося, вытащили на корму «Черной Акулы».
Борьба за «Дракон» продолжалась. Течение увлекало три драккара, вцепившиеся в четвертого, на стрежень реки, ближе к крутому правому берегу. Никто не обращал внимания на биармов, а они скоплялись. Дальше и ниже стрежень бил к яру материка.
Если бы удалось вытащить «Дракон» на мель! Но кормчий «Орла» не знал дна чужой реки. Эйнару была нужна не предательская, сосущая, илисто-топкая мель речного устья, а твердая, песчано-галечная. Промеры с носа «Орла» говорили о слишком большой глубине для того, чтобы попытаться разгрузить «Дракон» под водой и потом заставить его всплыть.
Весь под водой, «Дракон» держался лишь усилиями обеих «Акул» и «Орла». Нос тяжело груженного «Орла» задрался высоко над водой, будто бы «Орел», как гусь, хотел взять разбег и взлететь. На драккаре перебрасывали добычу на нос, разгружая корму. Одновременно «Орел» греб. Вся надежда возлагалась лишь на Эйнара, который искал мель и не находил ее.
На «Драконе» оставался один ярл. Он переговаривался с Эйнаром. Не выброситься ли на правый берег и отогнать биармов? Правый берег был крутым, под ним глубоко. «Орел» не мог вытащить на него «Дракона». Сам «Орел» мог перевернуться при такой попытке.
Слева лежали топкие, грязные берега. Все же, борясь с отливным течением устья, «Орел» тащил влево.
Все драккары были слишком перегружены, слишком. Низкие и длинные «Акулы» медленно кренились. Веса викингов, которые надавили на противоположные борта, было недостаточно, чтобы уравновесить мертвую тяжесть «Дракона».
Река неумолимо приближалась к весельным дырам в борте «Синей Акулы». Достаточно «Синей» еще немного увеличить свой крен, и вода начнет вливаться в нее. Нагрузка на борт «Черной Акулы» сразу увеличится, и обе станут тонуть. Не вместе, а вслед за «Драконом».
Одной рукой Оттар держался за канат, которым «Орел» поддерживал над водой голову «Дракона», а другой опирался на шею. Медлить еще — потерять и «Акул».
— На «Акулах» — слушай! — громко предупредил ярл. — На баграх — слушай! Все вместе на баграх — опускай! Раз! Еще раз! Сразу все! Опускай!
Люди моря, викинги понимали ярла и перехватывали багры с совершенным единством.
Больше не было видно ни правила руля, ни диска на погрузившейся корме «Дракона». Оттар чувствовал, как под его ногами палуба круто перекосилась к корме. «Акулы» выпрямлялись.
Быть может, удастся найти мель и вытащить «Дракон»? Биармы не дадут поднять его. Стрелы, стрелы и стрелы, днем и ночью, — с отравленной костью на дереве… Оттар отогнал мелькнувшую на миг мысль. Как Эстольд, он продел под мышки, поверх тяжелых боевых лат, поданную с «Орла» ременную петлю. Вода входила под поножи, в латные сапоги, под кирасу на груди. Оттар не чувствовал холода.
— Все на баграх, — командовал ярл, — сразу! Слушай! На «Орле» — канат, на «Акулах» — багры!..
«Дракон» должен уйти сразу, он перевернет того, кто опоздает.
— Канат — руби! Багры — бросай!
Черная, обгорелая голова чудовища — все, что еще оставалось от «Дракона», — исчезла, как если бы река рванула к себе драккар. Так ярл ощутил исчезновение опоры под ногами. Он повис рядом с рулем «Орла». Через мгновение его выхватили на палубу.
Он был горд собой — он, ярл Нидароса Оттар, сын Рекина, внук Гундера, вышел из борьбы победителем. Разве не он сделал все для спасения «Дракона» и разве не он сумел не погубить вместе с «Драконом» и «Акул» неразумной жадностью? Оттар был уверен, что любой ярл, какой-нибудь Мезанг, Зигфрид Неуязвимый, Гангуар Молчальник, Гольдульф, Балдер Большой Топор или Скат вцепились бы в свое гибнущее достояние и потонули бы вместе с ним… Так же, как каждый из них погубил бы и викингов и себя, безнадежно, с тупым упрямством цепляясь за богатую, но слишком хорошо защищенную землю биармов!
3
Ярл Оттар умел падать как кошка, на все четыре лапы, с целыми ребрами и хребтом. Борьбой с последним бедствием, битвой с рекой за «Дракон», он ловко сумел заслонить от самого себя истинное значение великой неудачи, постигшей его на берегах Гандвика. Он выпрямился, он вновь верил в силу своей воли, в могущество своего разума. Поколебленная было вера в себя и в свое искусство побеждать утвердилась.
Три драккара уходили рядом в широко открывающемся устье Вин-о. Стирались берега. Лесистые острова, разделявшие реку биармов, мутнели и теряли четкость очертаний. Земля стала такой же пустынной, как в первый день. Ничей взгляд не мог различить на ней человека.
На носу «Черной Акулы» сидел Эстольд, жалкий, несчастный, бессильный. Кормчий без драккара, викинг без меча, боец без руки, стрелок без правого глаза…
Оттар подозвал «Черную». Ярл искал и будет пользоваться каждым поводом, чтобы восстановить среди викингов поколебленную веру в вождя и в судьбу Нидароса. Не снимая тяжелого боевого вооружения, Оттар прыгнул с борта «Орла» на «Черную»: он знал, что его презрение к риску и вера в себя будут замечены и оценены.
Он обнял Эстольда закованной в железо рукой. Точно дождавшись разрешения, кормчий погибшего «Дракона» громко заплакал, не стыдясь грубых рыданий:
— Я любил его. Он был так красив. И он будет спать один в иле чужой реки!.. — причитал Эстольд. — Проклятый Гандвик, море колдунов, — в нас метали колдовство. «Дракон» был так прочен. Он мог бы дожить до дня, когда твой сын Рагнвальд ступил бы на его рум. Да, Рагнвальд бы взялся за весло, как ты. Моего «Дракона» погубили колдовством.
Есть черви-древоточцы, которые, ничем себя не проявляя, ходят внутри доски, пока все дерево не превращается в труху. Оттар видел, как вода выбросила из-под носовой палубы черпальщика с трухлявой доской, но ничего не сказал Эстольду. Не потому, что он не хотел бесполезно упрекнуть несчастного кормчего, не доглядевшего за днищем драккара. Нет, пусть вину за гибель «Дракона» возложат на колдунов Гандвика, правильное объяснение было невыгодно для Оттара.
— Вестфольдинг переносит и беду и удачу с твердым сердцем, — утешал Оттар Эстольда. — Успокойся, я дам тебе нового «Дракона». Не такого же, а прекраснейшего. Он будет обладать более быстрым ходом, будет сильнее и стойче на волнах. Я построю его вместе с тобой. Еще много лет мы будем пенить море и писать на волнах наши руниры.
Драккары повернули влево от устьев Вин-о. Они пойдут до стоянки Расту и свернут прямо на север, по пройденному пути, чтобы не потеряться в Гандвике, море колдунов, и вернуться в Нидарос.
Берег с лесами, полными соболей и других ценных зверей, для сбора шкурок которых не нашлось послушных данников, оставался на юге синеватой полосой. На море было тихо. Ярл громким голосом рассказывал о подвигах, совершенных бесстрашными викингами:
— Вестфольдинги не побоялись ни Утгарда, ни Локи. Они заплыли дальше древнего Гаральда, короля. Они заплыли дальше всех юнглингов и скиольдингов со дня рождения племени Вотана, со дня заселения земли фиордов их предками.
Они победили Гандвик, познали море, о котором, кроме имени, никто ничего не знал. Они мужественно избороздили его девственную поверхность.
Они побеждали в открытом бою колдунов-биармов и покрывали их телами берега Гандвика.
Они завоевали город колдунов и смели его, как муравейник.
О них веками будут петь скальды. О них сложат саги, которые перенесут их имена в тысячелетия.
Зная дорогу к сердцу викингов, ярл славил победы, победы и еще победы. По возвращении каждое его слово будет повторено и раздуто. Никто из побывавших на Вин-о никому не признается в страхе перед лесом, перед биармами и их стрелами, не признается даже себе. И никому не придет в голову сказать ярлу Оттару, что это его, владетеля Нидароса, биармы глодали по кускам, как жареного тетерева.
Увлекаясь прирожденным красноречием вестфольдинга, Оттар облекал свои мысли пышными сравнениями и преувеличениями. Внушенное красивое слово и героический образ — это семя, которое дает опытному сеятелю обильный урожай. Он будет говорить со своими викингами много раз. Они вернутся в Нидарос победителями и утвердят его славу.
— Вы сядете выше всех за столами Валгаллы! Никто не бывал в Гандвике, кроме вас, и никто не совершал величайших подвигов, о герои!
Так Оттар умело и обдуманно творил легенду. Впоследствии, выдумки скальдов, основанные на сознательной лжи самого ярла и на хвастовстве его викингов, сложились в одну из саг, в одно из сказочных повествований о путешествиях доблестных непобедимых викингов.
Смелый грабитель, расчетливо-бесстрашный делец, Оттар умел молчать о поражениях и убытках. В своем роде он опередил алхимиков, которые еще будут утверждать, что они одни способны превращать в золото даже нечистоты земли, и наемных «философов», вознесших звонко-льстивое слово выше единственной реальности жизни — дела человека.
