До первого света успели выйти к Днепру. Проехали немного вниз по течению и нагнали караван. Тот уже приближался к порогам, многие купцы причалили к берегу или правили к нему. И очень обрадовались купцы, снова увидев Ярославову чадь; до этих пор хмурые, боязливо озиравшиеся на пустынные берега, повеселели. Кричали теперь во здравие с лодок и ладей. Ярослав же, осмотрев реку, поднялся на горку, а войску приказал из-под берега не высовываться. Он отыскал глубокую балку с ручьем и густым кустарником. Видно, раньше здесь текла речушка, а потом обмелела. Русло же ее сплошь заросло и надолго сделалось волчьим логовом. Ярослав, осматривая балку, распугал всех волков. А одному, матерому, что с рыком бросился под ноги его коня, мечом пересек хребет, другому, что пытался прошмыгнуть мимо него, нанес удар в голову, но череп не задел, а только отсек серое ухо. Потом позвал свое войско.

Лях Богуслав все рвался в бой. Поэтому тиун выставил его наружу, чтобы тот следил за открытым полем. И сказал ляху вдогонку:

– Кто ищет битвы, первым увидит врага.

А всему войску Ярослав приказал спешиться и расчистить балку от кустарника, чтобы его густые заросли не помешали всадникам в нужный момент выскочить на поверхность.

Один человек дал Бересту меч. И видя, что игрец берет оружие с сомнением, неуверенной рукой, тот человек предложил ему перейти в купеческую ладью, сказал, что все, кто слышал дудку игреца, кто был захвачен его необыкновенной игрой, не сочтут его трусом, а будут только рады поберечь его жизнь и ремесло. Но Берест сам избрал меч, а не ладью, и принял от того же человека железные рукавицы.

Вместе со всеми игрец рвал в балке кустарник, подсекал острым клинком белые упругие корни. Эйрик работал рядом, ловко справлялся с секирой в руках. И еще здесь были трое русь-варягов. Полукровки, они говорили по-свейски, но каждое третье слово у них было славянское. Один из них спросил, почему Ярицлейв именно здесь ждет команов. Другой ответил, что если это место избрали волки, то оно проклято, и, значит, команы его тоже изберут, и здесь их нужно ждать. Еще он уверенно добавил, что здесь любят собираться ведьмы – вся трава возле балки как бы примята ведьмами и есть плеши в траве, ведьмацкие вытоптыши; и здесь самое место ставить виселицу – волки водятся и бывают поблизости шабаши. «Принюхайтесь, – сказал. – Здесь пахнет виселицей!» Третий русь-варяг напомнил, что сейчас они сами вместо тех волков сидят в балке – одни волки других волков скрадывают. Но те двое с ним не согласились.

Эйрик сказал Бересту:

– А Ярицлейв, знаешь, надевает сразу две кольчуги.

На это Берест ответил, что, наверное, некому оберегать Ярослава, наверное, не было в его жизни никого, кто нашил бы ему на рубаху побольше крестиков или куний хвостик…

Под одним из кустов игрец обнаружил волчий выводок. Трое волчат, прижавшись один к другому, глядели на него желтыми глазами и тихонько поскуливали. У них были черные носы и седые мордочки. Когда Берест протянул к волчатам руку, те показали ему белые узкие клыки. А один даже пытался укусить железную рукавицу, но она оказалась ему не по зубам. Тогда волчонок, обороняясь, стукнул по рукавице лапой. Берест же оттого засмеялся.

Варяги-русь увидели волчат и подошли ближе, предложили:

– Убьем их! Кто жалеет волка, может стать вурдалаком.

Но игрец пожалел, не отдал волчат.

Здесь русь-варяги поговорили между собой и сошлись на том, что когда эти волчата подрастут, то будут резать половецких овец. Значит, им, руси, волчата – братья. Тот третий варяг опять сказал свое: одни волки скрадывают других волков. А друзья его уже не стали возражать.

Берест собрал волчат в охапку и отнес их подальше от людей, в самый дальний и темный угол балки – куда только сумел продраться сквозь густые заросли. При этом он нес под мышкой меч. И меч ему мешал – то рукоятью, то острием цеплялся за ветви. Игрец воткнул меч в землю, а волчат опустил па траву. Сказал:

– Бегите, братья!

Но те и не думали бежать. Поверив в этого человека, не видя больше в нем опасности, волчата затеяли между собой возню. А игрец смотрел на волчат, наталкивал их друг на друга и думал, что вот пожалел он их, диких зверей, немилосердных врагов человека, и меч оставил у себя за спиной. И, назвав волка братом, посидит он немножечко подле него и мечом тем пойдет убивать человека, половца, с такими же ногами и руками, как у него, с такой же головой и памятью. Пойдет убивать его за то, что вчера или неделю назад этот половец под Черниговым или Переяславлем также пощадил волка, но не пощадил село и зарезал человека.

Так думал Берест, глядя на расшалившихся волчат. Но вдруг притихли волчата, опять заскулили, прижали уши. Чуткие, услышали опасность прежде человека. Игрец сначала никак не мог понять, что же изменилось вокруг, что могло так насторожить волчат, – было тихо, ни одна веточка не шелохнулась в глухой стене кустарника, не подкрадывалась в траве змея, не парил над головой коршун. И только чуть после игрец разобрался – будто показалось сперва, что смутный гул коснулся слуха, потом явственней донеслось, наплыл тревожной волной тот же гул, а немного погодя дрогнула земля под ногами и загудела с угрозой. Все громче, громче… Задрожали ветви, задрожала трава. На поверхности ручейка появилась мелкая рябь. Волчата шмыгнули в кусты и забились где-то там среди корней и прелой листвы.

Берест быстро взобрался на край балки и выглянул наружу. Он увидел, что во всю степь, от края до края – насколько позволял охватить взгляд – черной, смертельно отточенной косой, вороньим крылом развернулась и неслась вскачь злая половецкая орда. Как тень от тучи, покрывали всадники степь. Рыжее облако пыля поднималось за ними. Серебряными бликами мелькали сабельки. Прыгали над головами черные бунчуки и разрисованные шкуры. Кричали и визжали команы, свистели, улюлюкали. Перед собой гнали ветер. И в отчаянном этом беге лошади как будто стелились над землей: зубы, копыта и кончик хвоста – на одном уровне. Лошади летели, как стрелы. Дикий, страшный половецкий гон! Ураган, камнепад! Конница…

Игрец подхватил меч и бросился бежать вниз по балке. И не одна царапина появилась у него на лице, пока он добрался до своих. Эйрик держал наготове его коня, а сам уже был в седле, как и все остальные. Крутой склон балки был полностью очищен от кустарника, в местах особой крутизны была подсыпана земля, чтобы все войско одновременно, не нарушая прямизны цепи, могло выскочить из засады.

Всадники сдерживали волнение своих лошадей. И, наверное, немногие заметили, что игрец Берест, который был, пожалуй, единственным, кто чувствовал себя вольно при Ярославе, – вернулся только что. Зато сам тиун взглянул на игреца хмуро и молча указал ему место возле себя и ляха Богуслава. И Эйрика также позвал. Взял под свое крыло небитых. Вот ободряюще кивнул им и сказал Ярослав:

– Комана не бояться! Комана ненавидеть! От меня не отставать и вперед не вырываться. Сломим и Окота. Не велик зверь!

После этих слов Ярослав надвинул на лицо стальную маску. Огляделся тиун вокруг себя: на тех посмотрел, что справа от него пригнулись к холкам, на этих глянул, что слева, ожидая времени, обняли шеи коней. Прислушиваясь к грозному топоту приближающейся конницы, тиун склонил голову. Слегка подтолкнул коня вперед и выглянул наружу. При этом Берест увидел в прорези маски уголки Ярославовых глаз. И подумалось ему, что это волчьи глаза.

Вот время пришло… весь подобрался тиун, взгляда от орды не отрывал. А всадники, на него глядя, также напряглись в седлах, крепче охватили ногами животы лошадей. Вот медленно, с тихим скрежетом, извлек Ярослав из ножен свой меч. А меч у него был длиной с человеческий рост. И положил его плашмя себе на плечо. Сказал чуть слышно: «Пошел!» Но не для людей, для коня своего сказал и вонзил в его бока узорчатые шпоры. Оттого взвился конь, заржал и вынес тиуна из глубокой балки. Все остальные всадники пошли следом. С криками и хохотом, размахивая сверкающими мечами, понеслись на половецкую конницу. Хорошо рассчитал Ярослав Стражник, удар наметил сбоку.

И, увидев перед собой войско киевлян, неожиданно выросшее из-под земли, испугались команы. Смешался их строй. Растерялись ханы, не знали, кто возник перед ними, не знали, куда теперь слать своих воинов – к порогам, на близкий уже караван, или завязывать сечу. Но и Окот-хан сам еще не знал этого. Мысли его смешались, как только что смешался натиск его орды. Об одном только думал хан – откуда здесь могло взяться русское войско, если верные лазутчики сообщали, что оно находится уже где-то на полпути к Торческу. Дважды-трижды сообщали! Поэтому гнев Окота в первую очередь готов был излиться на тех налгавших лазутчиков. И плохо было бы тому из них, кто оказался бы в этот миг возле хана. Лжец тут же слетел бы безглавый с коня. Неудачливые лазутчики предвидели расправу. Они попрятались за спины своих братьев.

Здесь ударили русы в левое половецкое крыло. Закованные в броню, навалились всей тяжестью. Оттого, как по водной глади, побежали по орде круги – опрокидывали всадников. Зазвенели клинки. Туча желтой пыли, поднявшаяся было к небу, скоро опустилась и покрыла поле битвы. Из-под той тучи вырывались один за другим ошалелые кони без седоков и скакали прочь, бежали от звона и воя.

– Ярусаб-хан! Ярусаб-хан! – передавали друг другу команы, узнавшие великана под киевской хоругвью.

Спешили к Окоту новые лазутчики.

– Ярусаб-хан! – доносили ему.

И громко смеялся неустрашимый Окот, разворачивая правое крыло своего войска. Смеялся и кричал:

– Ай, хорош Ярусаб! Вот провел!

Окот хлестал, подгонял своих воинов. А если до кого мог дотянуться, того колотил по голове и плечам костяной рукоятью плети. Окот рванул со своей груди шелковые одежды, остался в кольчуге. И среди первых помчался на помощь к завязшему левому крылу.

Но не могли половцы оправиться от первого сокрушительного удара Ярославовой конницы, не могли выстоять со своими сабельками против тяжелых мечей и достать руса не могли за его прочной кольчугой. Не могли поверить, что перед ними люди. Думали команы – это злые мертвые силы, вырвавшиеся из-под земли, это выползни-камни, послушные воле великанов; думали – это разъяренные дивы швырнули в орду железным песком. Отступали половцы, хоть и было их несметное число.

Но Ярослав Стражник и один мог привести в замешательство целое войско. Волот-осилок! Своим невиданным мечом, как косой, косил. Одного комана зацепить – в этом ему радости мало было. Двоих-троих засечь одним ударом!.. За себя бил тиун и за ближнего: то у Береста отобъет слишком ловкого противника, сковырнет с седла, то у Эйрика. Как скала, наваливался Ярослав на стену половцев, подминал их под себя. Оттого трещали половецкие косточки. И этот треск наводил ужас на орду. «Ярусаб-хан!» – предупреждали друг друга команы. В страхе таращили один на другого глаза. «Ярусаб-катил!» – кричали и разбегались кто куда, оставляли возле тиуна чистое поле. Помнили рассказы очевидцев о киевском Стражнике: будто он один, без оружия и без кольчуги, приходил ночью в стан врага и говорил, чтоб они уходили подобру, и будто бы не однажды так случалось, что враги уходили, отказавшись от своих намерений. Так боялись Ярослава!

В пыли, в мелькании глаз и кольчуг, в мелькании политых кровью тел и клинков игрец увидел чье-то знакомое лицо, но не сразу понял – чье. Вовремя отбил удар того человека, острию его сабли подставил край щита. Сам размахнулся мечом, но ударил слабо, в сомнении лишь оцарапал половцу щит. И половец узнал игреца, не стал бить. Несколько мгновений они смотрели один на другого, пока вокруг забавлялись оружием сильные. Толкали их крупами кони, задевали локтями рубящие всадники, хриплыми криками подбадривали с обеих сторон. Берест узнал хана Атая, хотя на лице его уже не было синяков и ссадин. Молодой хан не забыл еще недавнего милосердия. И Берест помнил слова, сказанные ему на прощание. Для них двоих сейчас зазвучал маленький курай. Протяжно и жалобно. В этом звуке был плач матери, которой однажды принесли мертвого сына… Когда курай перестал звучать или был заглушён шумом битвы, они послали своих коней в разные стороны, чтобы только уже не встречать друг друга.

Здесь в глаза игрецу брызнула чья-то кровь. И он ничего не мог видеть – свет теперь представлялся ему сплошным алым пятном. А Ярослав решил, что Береста ранили. И крикнул ему:

– В этой пляске ты не игрец! И мои гусельки тебе не послушны…

В голосе тиуна была тревога. Он не хотел терять Береста.

Потом еще кому-то крикнул Ярослав:

– Эй, постерегите игреца!

Но Берест все-таки сумел очистить глаза. И когда раскрыл их, то увидел, как над его головой сверкнула кривая половецкая сабля. Вовремя отпрянул, хотя даже не успел подумать об этом. Коротко свистнула возле уха сталь и вошла глубоко в твердый череп коня. Там засела накрепко. Вздыбился конь, нацелил копыта в пыльное небо. А игрец отыскал глазами того половца, изловчился и нанес ему сильный удар в правое плечо. И хоть кольчугу не сумел пробить, однако рука у половца повисла плетью. Здесь поблизости бился Ярослав. Краем глаза он видел поединок Береста. Прокричал ему из-под маски:

– Меч – не дубина! Бей, да с подрезом…

И тиун показал – как Кровь хлынула у половца ртом. Рассеченный до пояса, он даже не успел крикнуть, повалился на землю.

Берест тоже лежал на земле. Из-под коня не мог высвободить ногу. Берест уворачивался от мелькавших над ним в воздухе копыт и подсекал сухожилия половецким коням.

Земля быстро покрывалась трупами. Здесь и там лежали половцы, лежали русы. Но по-прежнему неутомимо, с неослабевающей силой разили один другого всадники. Клинок о клинок звенела над головами сталь, стучала в щиты и шлемы, высекала искры. Падали люди, падали кони.

– Эй, постерегите игреца!..

Эйрик пробился ближе к Бересту. Вертелся в седле, отгоняя наседающих команов. То вправо ударит, то слева ловко саблю отобьет, турьи рога изрубит на голове кочевника. Очень полагался Эйрик на свой щит – о него уж не одна сломилась половецкая сабля, и гудел он так, как будто трудились над ним сейчас в кузне, как будто не команы стучали клинками, а молотами били кузнецы. И все мало было Эйрику – он первый на половца бросал коня.

Хан Окот сторонился сабельного боя. Наверное, свой клинок не очень уважал и не доверял руке. А уважал свой разум. Окот-хан созвал лучших лучников с поля.

Он поставил их по обе стороны от себя и указал цель:

– Ярусаб! Собьете на землю Ярусаба – значит, собьете всю русскую дружину! Тогда богатый караван ваш!

И беспрерывно слали команы-лучники свои послушные стрелы. То с одной ханской руки, то с другой они летели стаями. И меткие, злые, били в Ярослава. Но не причиняли ему вреда. На ком-нибудь другом уже в пяти местах пробили бы кольчугу и щит раскроили бы лучники обилием вонзившихся стрел. АЯрослав и в этом был будто каменный. Стрелы с приглушенным звоном отскакивали от него и ломались надвое. Наконечники же от этих стрел уже нельзя было использовать во второй раз – так изломаны они были. Мрачнели неудачливые половецкие лучники, качали головами. В свое оправдание перед ханом произносили только одно: «Ярусаб!..» И разводили руками. Злился на них, кричал хан Окот, из красивого колчана выхватывал свой тугой лук и тщательно целился в Ярослава. А когда целился, Окот так сжимал зубы, что из-под его десен каплями проступала кровь, раздувшиеся же на щеках желваки делали его похожим на хомяка. Однако и ханская злая стрела отскочила от груди тиуна, но разломилась она на четыре части. Опять покачали головами лучники и сказали: «Ярусаб – заговоренный». А хана своего похвалили: только истинный воин сумеет так пустить стрелу, что она расколется на четыре части!

Скоро одолели Ярослав и Богуслав, поднажали чуть-чуть на стену команов, вознесли над их головами золоченую хоругвь, толкнули язычников и потеснили-погнали перед собой, всю битву разом сдвинули с места. Опрокинули Окот-орду, как чашу с орехами, и рассыпали по степи. По одному, догоняя, раскалывали. Хана Окота выискивали среди убегающих. Но не находили его – не было сейчас смеющихся среди половцев. И долго гнали побежденных от реки…

Лишь к концу дня увидели Окота. Но уже не стали его догонять, пожалели коней. Еще одной гонки не выдержали бы кони.

Окот-хан тоже остановил остатки своей конницы. Повернувшись к тиуну, он крикнул:

– Ярусаб! Ты хороший воин, давно знаю об этом. Слышишь? Ты молодой, и я молодой. У нас много времени. И широка степь – но нам в ней тесно! Знай, Ярусаб – я не умру, пока не убью тебя!..

И здесь хан Окот засмеялся. А тиун ему ничего не сказал, развернул коня и не спеша поехал к Днепру.

В спину Ярославу пламенел закат.