В Корсуни не останавливались. Но и там им сказали черные клобуки то же самое: неспокойно в Диком поле. Хотя многие половецкие орды откочевали на восток, к Донцу, но это всё были мирные пастухи или половцы битые, пуганные русами. Пришел же теперь Окот – свежая орда. Всадников много, злости много, жадности много. И много крови в глазах. Да еще сказали черные клобуки, что вовсе не под Черниговым ходит Окот, а где-то возле Воиня – близко. Торческие стада хан лишь немного пограбил, кочевья лишь наполовину разорил, пастухов не убивал, девок не насиловал. И не трогал нынешним летом черноклобуцкие городки, объехал стороной. По всему видно, не хочет Окот раньше времени поднимать шум в этих местах, ждет команский хан иную, крупную добычу. Не караван ли?

Возле Воиня дождались кораблей. Ждали недолго – полдня. И по той точности, с которой Ярослав рассчитал время, можно было смело судить, какой он знаток местных речек, дорог и поприщ. Здесь, у Воиня, у пограничного городка-подковы, была хорошая гавань, в которой купцы со своими судами могли укрыться на время отдыха. Так и сделали. А малые лодки все повытаскивали на берег. И берега того им едва хватило.

Когда купцы встретили Ярослава, то сказали ему, что исчез один десяток всадников, тот, который шел к Переяславлю по левому берегу. В Переяславле еще видели их, а к Воиню вот уже не пробились всадники. Или подстерегли их где-нибудь половцы, или сгинули они в болотах, утонули в старицах. Посчитал тиун своих людей, стоящих под хоругвью, и сам увидел – нет десятка. Он спросил про все у воиньского воеводы, но и тот ничего не знал. Тогда Ярослав решил обождать здесь сутки и заодно дать купцам отдых перед походом через опасные половецкие степи. Этому обрадовались купцы и шумной толпой вошли в городок-подкову.

Эйрик спросил:

– Почему – подкова?

Объяснил ему Ярослав:

– Воинь был когда-то лишь малым сельцом. Известно, что сельцо, стоящее на перепутье, из года в год горит. Но проезжал здесь однажды киевский князь Владимир Святославович, и конь его споткнулся в сельце и потерял подкову. Тогда подумал князь, что это ему знак свыше – хорошее, дескать, место для городка. И указал Владимир Святославович насыпать здесь валы и выстроить стены.

Воиньский воевода добавил:

– Городской вал схож с подковой, он обоими концами упирается в берег реки. Все речные городки так.

А слышавшие купцы сказали:

– Много подков утеряли киевские князья.

Уже поговаривали в караване купцы, что тот пропавший десяток всадников команы передушили тетивами – обычное дело у кочевников. Еще говорили, что видели с середины реки на пологом берегу за рощицей строй команов – будто всадники низко пригибались к холкам коней и все старались укрыться за кустарником, за новым леском, или проскакивать балками; не отрывались от каравана. А на последние ладьи, говорили, после Переяславля обрушилось до полсотни стрел. Словно пущенные ниоткуда, просто с неба отвесно упали.

Однако, глядя на многочисленную, закованную в броню Ярославову чадь, не очень-то боялись купцы близости половцев. К тому же там, где собирается множество народа, всегда находится место для веселья. А с весельем все бледнеют страхи. Поднимали на пустырях возле окольного города походные шатры, разжигали костры. Шумели, озорничали весельчаки – гладили воиньских женщин, задирались с местными мужчинами. И уже приторговывали всякой мелочью. Также заводили игрища, а на игрищах кричали погромче, чтобы все слышали, чтобы собирались отовсюду. Воиньские красавицы-девки приносили кувшины, полные пенного вина.

Воевода позвал тиуна Ярослава к себе на ночлег. Еще пригласил он в свой терем всех тех, кто был рядом с Ярославом: ляха Богуслава, игреца, Эйрика и еще нескольких человек. Но Берест и Эйрик не пошли, они хотели посмотреть скейд Рагнара.

Легко отыскали скейд среди других ладей. А по нему нашли и хозяев на берегу. И обрадовали их, и удивили. Варяжские купцы не ожидали так скоро увидеть Эйрика, да еще в составе тиунова сопровождения. Купцы качали головами: «Киэнугард – не город, Киэнугард—муравейник. Войдешь – не выйдешь!» Купцы восклицали: «Не иначе как Олав выбился в люди». «Верно! Олав – был смекалистый бонд. Но в Свитьод ему не везло. Не задалось везение!» «Всех обставил Олав! В Киэнугарде сам сидит. И сына сумел поставить под стяг!»

Эйрик выслушал купцов, выслушал их вопросы. Затем рассказал, как все сложилось у него со дня расставания. А Рагнар после этого спросил, что же Эйрик собирается делать дальше, ведь истинный муж каждый день должен что-то делать.

Эйрик ответил ему:

– Я ошибался, Рагнар, когда хотел добыть богатства для жадного Гудбранда. Ошибался, когда женитьбу на Ингунн видел через путь к Миклагарду. Жену свою добуду доблестью. А Рудбранду вместо сокровищ оставлю гнутую медную пряжку!

Сказали варяжские купцы:

– Слышим слова Олава.

– Всякий сын – от отца!

Гёде Датчанин пожелал:

– Пусть сбудется у тебя то, что не сбылось у многих из нас! Пусть жажда доблести навек пересилит презренную жажду обогащения! Пусть будет ошибкой все то, что ты называешь ошибкой!

А Рагнар так сказал:

– Ты, Эйрик, верно, уже не хочешь продолжать путь с нами? И посчитал путь к Миклагарду за ошибку, которую спешишь исправить?

На это Эйрик ответил ему, что действительно решил пока остаться в Киэнугарде, а дальше будет видно. Рагнар посоветовал:

– Крепко подумай над этим. Ведь, исправляя свои прежние ошибки, ты можешь сделать ошибки еще большие.

Ожидаемый десяток всадников так и не дошел до Воиня. Видно, и вправду попал он в половецкую засаду после Переяславля. А дождались другой десяток, тот, что за сутки вперед был послан Ярославом в степь для поиска половецких орд. Они безбоязненно проникли в степь вдоль течения Днепра до порогов и чуть далее порогов, вплоть до поселений лукоморских половцев. И рассказали тиуну Ярославу, что приднепровские орды команов сидят в своих степях спокойно. Через них можно идти хоть безоружному. Бродники на порогах и на островках тоже заняты своими заботами, тоже не пойдут грабить караван. И лукоморские половцы тихо ходят по своей степи за своими стадами. Близкие к морю и к торгующему Олешью, близкие к поселениям греческих и италийских купцов, приобщаются эти команы больше к торговле, чем к грабежу. Но недалеко от порогов, на правом берегу Днепра повстречали всадники-русь совсем иную орду – злую, многочисленную, подвижную. От нее самим едва удалось унести ноги – ни освистать не успели, ни осыпать стрелами. Русь-всадники поймали в степи мирного кочевника и спросили у него про орду. Тот ответил: «Чужая орда, издалека пришла. Всех грабит: овец забирает, жен забирает. Много дней здесь стоит, глядит на пороги, а бродникам подарки шлет». – «Чья орда?» – спросили. «Окот-орда, – сказал коман. – К себе зовет хан, смеется. Коня дает хан, смеется. Откажешься – в зубы пяткой бьет, смеется…»

Так и думал Ярослав, что у порогов притаится хан Окот; пороги – самое удобное место для засады. Если же коману посчастливится и удастся заключить союз с бродниками, то купеческий караван будет ему легкой добычей – даже самый большой из караванов, даже с сопровождением. Поэтому Окот и шлет дары воеводам бродников – хочет склонить их на свою сторону.

Здесь самое место сказать о бродниках. Эти люди с давних пор были сами по себе и не зависели ни от власти Киева и Переяславля, ни от власти половецких ханов. Крепко сидели на порогах, на крутых изгибах Днепра и множеством своих поселений, будто цепью, перегораживали широкое русло. Сидели бродники по берегам и по островам; в маленьких челнах ловко скользили чуть не по самым порогам. Возводили новые укрепления на старинных, осыпавшихся валах, оставшихся от племен, что жили здесь многие столетия назад. Не дремали бродники. Злые и воинственные, подвижные, всё обо всех знали. Иначе им бы не выжить. И что ни день – считали бродники. Сколько мимо них проплывет ладей, сколько птиц над ними пролетит. Все понимали. С ладей требовали дань, птицы им оставляли по перышку. Бродники сетями перегораживали Днепр и с водяного царства имели обильный сбор… Бродники – люди русские, в большинстве своем крещеные. Верующие и недоверки, те, что с крестом на шее и с Перуном в голове. Бродники – беглый люд. Кто-то из них убежал от долгов или от пожизненной кабалы у бояр и ростовщиков, кто-то бежал от княжеского суда за разбой и убийства. Кого-то и самирусь изгнали за провинности, не желали казнить. Были среди бродников бедные, неудачливые воины, были беглые распутные монахи, не умеющие скрыть своего распутства – не постящиеся, не празднующие, за девками волокущиеся расстриги; бывали и из княжеской родни, также по-всякому опальные. И купцы, и ремесленники находились здесь. Даже целыми селами бежали к бродникам русы, спасались от изнуряющей усобицы князей, от непосильных поборов в полюдье. Так из года в год становилось бродников все больше, пока они не объединились наконец в самостоятельный крепкий союз. Сами киевские князья, бывало, обращались к бродникам за помощью в борьбе с наседающими команами. И находили у них помощь. А команы, в свою очередь, тоже искали в бродниках союзников, когда отправлялись в поход на южные границы Руси. Если не находили помощь, то старались хотя бы задобрить их, чтобы после не опасаться удара в спину.

Когда караван приблизился к повороту реки на юг, когда уже миновали первые поселения бродников, то по цепочке Ярославу передали, что догоняет их один всадник. Тогда тиун остановился и пропустил мимо себя свои сотни.

Всадник тот оказался берендеем и назвал себя шорником из Торческа. Лицо берендея было сильно оцарапано, сплошь подпухшее, в синяках, губы разбиты, в углах рта запеклась кровь. Сквозь разорванную рубаху проглядывало смуглое тело. Кровавые полосы от кнута пересекали спину и бока человека, те же полосы темнели на рубахе. И видны были на теле давно засохшие кровавые потеки.

Как предстал этот шорник перед Ярославом, так спрыгнул с коня и бросился Ярославу в ноги. Сказал ему что Окот-орда подступила к Торческу и осадила его, возле Торческа же все селения пожгла орда. Еще сказал шорник, что, возможно, и городок уже сдался, потому что воинов в нем теперь мало, большинство же на кочевьях со стадами. Как бы там ни было, но передал берендей слезную мольбу торческих канов к Ярославу: «Помоги, рус! У тебя двести всадников. Целая степь страшится тебя, тиун Ярослав! Помоги!»

Оказался при этом лях Богуслав. Он не мог спокойно слышать про осаду Торческа, потому что среди тамошних ляхов у него было немало родни. И просился Богуслав сходить на Торческ:

– Меня пусти, Ярослав. Дай сотню!

Конь у ляха умный был. Понимал слова своего хозяина, тоже просился – гарцевал, бил копытами, молодыми зубами грыз уздечку. Многие завидовали ляху: конь его не знал шпор.

Настойчив был лях:

– Пусти, Ярослав! Обернусь быстро. Иглой стану, орду Окотову прошью. И этого шорника шить научу, чтоб от половца не бегал, чтоб кнута от него не терпел…

Злой был лях, хотел драки. Но не пустил его тиун, а берендею-шорнику дал такой ответ:

– Возвращайся к Торческу, канам передай: едет сам Ярослав на подмогу, сам тиун ведет свои сотни. И еще передай для поддержания духа: несдобровать теперь Окоту, отгулял свое коман, потому что под Ярославовой хоругвью нет слабосильных. Скажи им, шорник, что только недоумку взбредет в голову, будто он по одной степи с Ярославом может безнаказанно гулять!

– Все скажу, – с готовностью обещал берендей-шорник.

Но смотрел при этом не в глаза тиуну, а на его нечеловечески огромные руки, и, отъезжая, часто кланялся шорник из седла, и лицо его не выражало ничего, кроме преданности и страха. Здесь кто-то из всадников поделился с берендеем хлебом, дал ему ломоть. Берендей взял этот хлеб, но в черных глазах его даже не затеплилась благодарность – там поселился страх перед княжеским тиуном и вытеснил все иные чувства.

В скором времени Ярослав созвал к себе десятников, сотников и некоторых воевод из купцов. И сказал им, что лжет шорник, что не от Торческа он пришел, но от Окоторды. Сказал, что плетью хлестали шорника день-полтора назад и губы разбили тогда же. А до Торческа дня три скакать на хорошем коне.

У ляха Богуслава при этом удивленно изогнулись брови и лицо озарилось улыбкой:

– На дохлом коньке шорника до Торческа за неделю не доскакать.

– Лжет шорник, – согласились сотники и воеводы. А Ярослав досказал:

– Хан Окот прислал берендея. Хочет нас обмануть, услать в Поросье. И пока мы будем по степям бегать, Окот-орда встретит караван.

Здесь, прищелкнув языком, посмеялся над собой лях Богуслав:

– Хорош бы я был возле Торческа!

Ярослав разослал по степи нескольких всадников, чтобы сели они в потайных местах и смотрели, и слушали, чтобы не пропустили мимо себя незамеченным ни одного половца. И только приготовился Ярослав ждать, как вернулся один из посланных и сказал, что видел он неподалеку, на бугре возле половецких каменных баб, притаившегося шорника. Еще сказал тот человек, что вначале хотел спросить у шорника, почему он сидит здесь и не возвращается к Роси, но так как шорник не заметил его, решил оставить все как есть.

Тиун похвалил этого всадника за смекалку и одарил его перстнем. Сотни свои Ярослав здесь же развернул и сам впереди всех под хоругвью направился в сторону черноклобуцкого Торческа. Он умышленно повел войско мимо указанного бугра с идолищами, чтобы шорнику было хорошо видно, как уходят русские от Днепра, как оставляют они караван без всякого прикрытия. Скоро опять передали Ярославу по цепочке – только что видели замыкающие, как улепетывал берендей-шорник. Передавали, что конек его был хром и едва не валился от усталости. Но шорник нещадно нахлестывал сто и резал ему шпорами худые бока.

Ярослав спросил:

– В какую сторону правил шорник?

Ему указали на запад.

Тогда без сомнений сказал Ярослав:

– Там и сидит Окот-орда. И до нее день пути.

Однако не изменил направления хитрый тиун и не остановил конницу. Многие удивлялись этому. Но вскоре перестали удивляться – встретили еще одного одиночного половца, который следил за ними. А под вечер увидели еще одного комана – тот мелькнул черным пятном на малиновом круге заходящего солнца…

И только глубокой ночью Ярослав остановил свое войско и после короткого привала двинул его обратно к Днепру. Намеревался успеть до рассвета. Поэтому ехали быстро. И внимательно озирались по сторонам – от этих пор тиун приказал вылавливать замеченных команских лазутчиков, чтобы не испортили дело. Однако лазутчиков больше не видели. Наверное, команы уже убедились в том, что им удалось обмануть Ярослава. И орда, наверное, тоже шла к Днепру. Плохо знали эти половцы великана-хитреца, плохо знали тиуна-охотника. Видно, думал хан Окот, будто он первый из тех, кто решил провести Ярослава. Забыл дерзкий коман, что и до него приходили в эти места многие умные ханы. Или же возгордился Окот первыми удачами и мнил себя умнее других, и провидел свою судьбу выше и дальше, чем провидели это другие ханы половцев. И еще в одном ошибался Окот – не знал он приднепровских степей лучше Ярослава Стражника.