Наутро встретили в море десятка полтора небольших рыболовецких судов из Любека, которые направлялись к берегам Сконе для ловли сельди, – нигде по всему морю не водилась такая сельдь, как там. Спросили рыбаков-любечан, не повстречали ли они по пути судно под названием «Сабина» с серебристой русалкой на бушприте. Рыбаки ответили, что видели «Сабину» вчера недалеко от Ростока, и сказали, что «Сабина» – судно любекское и направлялось оно в Любек. После этого расстались с рыбаками, пожелав им удачи. Пока разговаривали, любечане все дивились зеленому российскому флагу с черным двуглавым орлом – явлению небывалому в этих водах, а как стали отдаляться, так всё удивленно оглядывались на когг.

Потом дули противные ветры, и поднявшееся волнение мало благоприятствовало плаванию. И только через два дня после встречи с рыбаками «Юстус» вошел в Любекскую бухту – длинный узкий разветвленный залив. Здесь уже чувствовалась близость большого порта: в водах залива царило оживление – корабли разных стран и из союзных немецких городов, таких как Штральзунд, Росток, Висмар, Данциг, Кенигсберг, поодиночке и целыми караванами шли навстречу коггу россиян. Корабли здесь были большие и малые, были с двумя, тремя мачтами, с сложнейшим такелажем, с богатым резным по дереву орнаментом, с раскрашенными под золото или серебро гальюнными фигурами, со сверкающими на солнце колоколами, с начищенной медной оковкой фальшбортов, с пушечными портами и без них, а были и совсем старинные суда – одномачтовые, беспалубные, со скамьями для гребцов.

Далее прошли в устье реки Траве и, поднявшись по ее руслу на десяток миль, достигли Любека. Вид, открывшийся взорам россиян, был великолепен: огромный город, возвышающийся над рекой и над окружавшей его холмистой местностью, казался простым и уютным – ухоженностью своей, обжитостью, разумной застройкой, и выглядел одновременно величавым, строгим и торжественным – обилием храмов, устремленностью в небеса множества острых шпилей. Город состоял из нескольких сотен красивых каркасных домиков, крытых черепицей и свинцом. Ряды крыш от подножия холмов до их вершин были – как застывшие волны красноватого черепичного моря. И плыли по этому морю от одного сада к другому исполинские корабли-кирхи. Окна и флюгеры поблескивали в солнечных лучах.

Любек, поднявшийся на месте древнего славянского, вендского, поселения и сохранивший славянское название, получил права города от герцога Генриха Льва Саксонского. Используя выгодное положение, город с успехом торговал; и славился ремеслами, и рос, и креп, и привлекал к себе отовсюду гостей, и сманивал умельцев – и всем тем очень мешал своему соседу, датчанину. Было время, Дания овладела Любеком. Но не надолго: Любек сбросил датчан и послал своих людей в Италию на поклон к императору Фридриху II. Император принял послов благосклонно и наделил их город «Большой привилегией»; и Любек стал с тех пор вольным имперским городом. Тогда многие старые и привычные узлы на Восточном море развязались, а завязались узлы новые – на рынках Любека. И бесчисленные нити потянулись к нему – от Лондона до Новгорода, от Испании до Востока, до Индии. Всевозможные товары теперь стекались к Любеку, именуемому среди купцов «немецкими воротами», и все эти товары – рыба, меха, воск, лес, железо, медь, цинк, сукна, бархат, рожь, пшеница, лен, пенька, смола, деготь, соль, пряности, масла, вина… и еще много-много всего, что производится человеческими руками или просто берется человеком у земли, что и перечислить здесь невозможно, – оседало на время, складировалось и выставлялось, облагалось пошлиной и продавалось на любекском стапеле. Если же кто из купцов отказывался подчиниться этому «складочному праву», то «немецкие ворота» перед ним накрывались. Так вольный город богател из года в год и набирался силы, а датчанину это не нравилось, потому что те сокровища, какие должны были осесть в Дании, оседали в Любеке, и те силы, какие должна была обретать Ютландия, обретали берега Траве. Датский король Вольдемар Аттердаг десять лет боролся против Любека и других северонемецких городов. Но Вольдемару не повезло. Столь длительная борьба закончилась поражением датчан и подписанием в Штральзунде позорного для Дании мира, по которому Любек, главный город Ганзы, и союзные ему города и замки, бюргеры и купцы наделялись правами, какими прежде не наделялся никто, – ганзейцы получили возможность поселения, передвижения и торговли во всех областях Датского королевства и в Сконии, а также они теперь имели право свободно пользоваться Эресунном. Ганзейские города овладели почти всем побережьем Восточного моря. А Любек был их господином…

Такого обилия кораблей, как в гавани Любека, Иван Месяц не видел нигде. Целый лес из мачт и рей, веревок и канатов стоял на воде, и сквозь этот лес невозможно было разглядеть причалов. А Тойво Линнеус, стоящий рядом, прищелкнул языком и с сожалением покачал головой. Он сказал, что в Любеке заметно поубавилось кораблей, сказал, что еще на его памяти здесь было в пять раз больше судов, нежели теперь, и купцам приходилось днями дожидаться свободного места у пристаней. Тойво Линнеус говорил удивительные вещи: трудно было представить себе количество судов в пять раз большее, чем то, которое уже поразило Месяца. Однако штурман ничего не придумывал. Еще в Норвегии россияне не раз слышали о том, что мир переменился в худшую для Ганзы сторону. Ганзейские союзные города знали свой взлет, теперь узнали и свое падение. И какие бы меры ни принимал Любек, какие бы ни рассылал указы и ни составлял уставы-скры для своих дворов, и как бы ни напрягали ум и силы немецкие купцы, – закончилось их время, и опали их паруса, другие корабли вышли на стрежень, другие порты оказались вблизи стремнины, и известный всему миру, но опустевший любекский стапель стал не более чем местом прогулки досужих девиц.

Таможенный досмотр, взимание пошлины, беседа с чиновником – дела обычные для обычных судов и известных купцов. На опытный глазок легко определимо, сколько ластов меди поднимет такое-то судно, а сколько ластов сельди уместится в трюме такого-то. И что какой торговец возит и откуда – хорошему чиновнику давно известно. Он едва только различит судно издали, а уж скажет с уверенностью: «от Брютнеров из Риги янтарь», или «сукно из Фландрии на «Святой Катарине», или «на старом «Рупрехте» шведское железо»… Там – пенька для Зассена, там – краски для Акена, тут – кожи для Маленбеке; вон еще парус показался: «Брукхёйзен – не Брукхёйзен… Точно он! Груз древесины из Бергена»… Где-то один купец, где-то другой, а где-то и целая фареркомпания. Вес ласта железа – пять тонн, вес лас-га сельди – двенадцать; успевай, опытный глаз, подсчитывай ящики, фаты, бочки, ворохи, кипы и поставы, куны кож, восковые головы, мешки… гоняй кнехта по трюмам, помечай бумаги цифирью, прикидывай в уме пфенниги, талеры, марки, фердинги, ефимки, флорины-гульдены…

Корабль «Юстус» – необычный корабль. Ганзейский когг, далеко не новый, но в прекрасном габитусе, и, возможно, сменивший с десяток хозяев, и, возможно, проделавший во времени путь, который не всегда был праведным, – легко замечает опытный глаз и обновленную обшивку, и отметины картечи на мачтах и реях, и следы абордажных крючьев на бортах, – а ко всему вооруженный не как купец, а как пристало бы воину. И порожний корабль – легок на плаву. Не купец, не крестьянин – рыцарь у «немецких ворот». Но говорит, что купец, и прикрывается именем всесильного Строганова, и твердит про какого-то Кемлянина. Из России! Вокруг Норвегии, с боем… О, мой Бог!… И англичане, что у пего на борту, подтверждают – купец. Да еще свидетельствуют: в Копенгагене столько мехов сбыл оптом! на целое состояние!… А этим англичанам можно верить, их знают многие любекцы, и им не нужно profiteri se… Что ж! Раскроем ворота. Любек премного почитает тех, в чьих руках состояние. Судно под российским флагом в русле Траве – необычное явление. И если россиянин-купец выглядит так, значит – он выглядит так. Мир переменчив; во всякий божий день нужно думать и подлаживаться. В прежние времена купец был полувоином, теперь он воин: кошель его припрятан под щитом, весы подвешены к локтю той руки, в которой меч, а договор – на острие меча. Восточное море в старые добрые времена было дорогой Ганзы, дорогой прямой и широкой, залитой солнечным светом; теперь Восточное море все чаще становится сумеречной дорогой смерти. И англичане, подобранные «Юстусом», свидетельствуют о том.

Британские купцы и матросы намеревались подать жалобу в городской совет Любека и уже составили, – правда, не без помощи датчанина Морталиса – немецкий текст, в котором говорилось, что одно из судов славного имперского города, верного многовековым традициям чести, честности и обязательности, занимается гнуснейшим ремеслом – морским разбоем, чем порочит репутацию всех немецких купцов и судовладельцев и чернит чистое имя главного города Ганзы. Далее указывалось, что судно это – «Сабина». И подробным образом описывался весь ход грабежа от первого пушечного залпа до заключительных взрывов, после чего в прилагаемом длинном списке перечислялись утраченные компанией товары и иные ценности, а также указывалась стоимость товаров и самих кораблей. В заключение англичане предъявляли к магистрату требования о незамедлительной выплате деньгами или равноценными товарами общей суммы понесенных компанией потерь. Но чтоб пустить в ход свою жалобу, купцам оставалось лишь удостовериться, находится ли в любекской гавани то каперское судно, что доставило им столько бед, – купцы хотели тут же, по горячим следам, пока в трюме «Сабины» еще могли оставаться улики, возбудить дознание.

Вместе с англичанами сошли на берег Иван Месяц, Проспер Морталис, Андрее и Тойво Линнеус. А так как шли они не на сватовство и не на званый пир и могли предположить разные осложнения, то не забыли прихватить с собой оружие; даже ученый датчанин Морталис испросил себе у россиян gladius, чего никак от него не ожидали, и, взвесив сей меч, узкий и длинный, на ладони, сказал, что легчайшее перо писца труднее удержать в руке, нежели тяжкое оружие воина. Все, кто владел грамотой, согласились с ним.

В таких крупных портах, как Любек, всегда полно людей – даже если эти порты уже пережили время расцвета. Ведь от бесчисленного множества половина – тоже множество. Купцы-мейстерменнеры, их ученики-юнге, их прислуга, именуемая – кнехт или кнабе, матросы, грузчики, гости из других городов и стран, любопытствующие бюргеры, таможенники, праздно шатающийся плебс, дети, нищие… – кого только не встретишь в этой толчее! А британцы встретили британцев, и изъявления их радости были шумные; многие знали друг друга по именам, многие были связаны общим делом, и если на родине кто-то из них являлся кому-то соперником, то здесь, в чужом порту, они становились друзьями. Поэтому потерпевшие недолго медлили. Рассказав встреченным землякам о своих несчастьях, просили у них помощи. Купцы – народ предприимчивый, дело горит у них в руках. Посчитались тут же на пристани. И вышло у них – двадцать четыре клинка, не считая Месяца, Морталиса, Андреса и Линнеуса. А это уже была сила! Про Джона Баттера сговорились оповестить всю торгующую Англию, чтобы никто из уважающих свое ремесло купцов не имел с ним дела; а любекского капера решили отыскать в тот же день. Задумались, с какой стороны начать поиск «Сабины», а один шкипер из вновь встреченных, по имени Смит, сказал, что ему уже доводилось два-три раза видеть судно под этим названием и слышать кое-что о его темных делишках, но, сказал Смит, он очень сомневается, чтоб эта скорлупа могла расправиться сразу с троими купцами… Как бы то ни было, а на известную Смиту «Сабину» решили взглянуть. Искали не долго, поскольку шкипер приблизительно помнил, где видел корабль. Пришли купцы на место и, согласившись со Смитом, развели руками: на той ветхой посудине, что предстала их взорам, не то что разбоем заниматься, - реку-то боязно было бы переплыть. Не корабль, а насмешка над мореходом, немой укор судовладельцу; вместо молоденькой, полной сил и желаний, стреляющей глазками красотки увидели «Сабину» – старушку, чиненную-перечиненную, с потемневшим от времени корпусом, с уныло скошенными реями и как будто слегка заваленную на левый борт. Однако кое-что в этом судне показалось Морталису и некоторым британцам знакомым, и они указали на то: очертания корабля были точь-в-точь, а также один к одному выглядела посеребренная фигура на бушприте. Купцы некоторое время разглядывали «Сабину» с пристани и были разочарованы и озадачены. Несмотря на сходство, это явно была не та «Сабина», ибо судно – не фигляр, что представляет с утра безусого юнца, а к вечеру превращается в согбенного старца. Мало ли на море похожих кораблей! Мало ли людей, схожих и обличьем, и именем, но таких разных делами!… Британцы, приготовившиеся к драке, вынуждены были выпустить свой пыл в словах. Проговорив проклятия, перемешанные с бранью, купцы немного поостыли и оставили в покое рукояти мечей. Потом они сказали друг другу, что, видно, английские денежки уплыли безвозвратно в чужой карман, а те несчастные, что нашли свой последний приют в царстве сконийской сельди и не услышали даже краткого – Dominus vobiscum, – скорее всего, так и останутся не отмщенными. А Месяцу здесь явилась мысль порасспросить кого-нибудь с этого старого корабля об интересующем купцов предмете. И он указал Морталису на матроса, который, верно, был один на судне в этот час, – сидел на ахтердеке и, вооруженный большой иглой, чинил порванную куртку. Морталис сказал купцам не надолго удалиться; сам же попробовал вызвать матроса на разговор и начал с замечания – неужели нигде поблизости не нашлось домовитой женщины, владеющей иглой так ловко, как владеет матрос наукой узлов… На это с ахтердека последовал ответ:

– Владеющий наукой узлов ужели не освоит искусство заплаты?

Морталису понравилось, что человек с судна так ловко вывернул его слова. Это, как видно, был бойкий на язык человек, из тех, кого не трудно разговорить. И, удовлетворившись первой пробой, ученый датчанин подступился с другой стороны:

– Сдается мне, что это совсем не та «Сабина», какую я ищу.

Матрос кинул на Морталиса быстрый взгляд:

– А что тебе до «Сабины», иноземец?

– Имею бумагу от одного человека с одним предложением.

– Служебное письмо?

– Вроде того.

– Что же это за человек? – полюбопытствовал матрос.

Тогда датчанин снова вывел на нужную ему тему:

– Была бы та «Сабина» – всплыло бы и то имя… Матрос с сомнением покрутил головой:

– В Любеке нет больше судов под таким названием. И твоя бумага, наверное, к нам, – тут он на секунду задумался. – Но что тебе не нравится в «Сабине»? Чем не корабль?

Морталис придирчиво оглядел судно:

– Очень уж почтенный возраст у этой «Сабины», и владелец ее, должно быть, совсем не богат, иначе те, кто ему служит, не постигали бы премудростей трудного искусства заплаты. Моя же бумага к богатому человеку.

– Ты прав, иноземец!… – вздохнул матрос. – Судно не новое. Однако оно достаточно крепкое, и на нем без боязни можно ходить аж до Штральзунда!… Конечно, на новом судне и похлебка погуще, и заработок побольше, но таких судов намного меньше, чем желающих наняться на них, – с самыми лучшими служебными письмами, самых здоровых и крепких молодцов. Хочешь – не хочешь, а станешь ценить; помыкаешься, потолкаешься среди нищих и забудешь привередничать… Что же до владельца, то хозяин наш, Герхард Гаук, известен целому Любеку. Он хоть и не богатый, но всеми уважаемый человек, и, поверь, с ним можно иметь дело…

Но Морталис отказался:

– Тот, чей взор ищет юную девицу, прельстится ли старухой? Тот, кто ищет любви, удовольствуется ли благосклонностью? Поищу-ка я корабль поновее…

Человек на ахтердеке пожал плечами:

– Ищи – не ищи… Одному Господу известно, где может гулять девица, пока не станет старухой.

На этом разговор закончился. Так ничего и не выведав, Морталис отошел к поджидавшим его купцам и сказал им главное – прекрасная «девица» хорошо погуляет на их денежки. После британцы обошли весь порт, но другой «Сабины» действительно не обнаружили; и вынуждены были прекратить поиск. Не подозревая даже, как близко к истине они сегодня находились, удрученные купцы изорвали жалобу и кинули ее обрывки в зеленоватые воды Траве.