5
Броджио докладывал:
«Я не преминул повести дело так, чтобы светлейший царь тотчас отправил в Рим московского посла, что царь и сделал еще при мне и приказал князю Куракину в течение недели приготовиться в дорогу… Он опередит меня, заедет в Венецию и пробудет там некоторое время. Я усердно просил его следовать за мною в Рим и покончить там наши дела».
Нужды нет, что демарш Куракина назначен давно – так звучит внушительнее. Не грех придать себе побольше веса в глазах начальников.
Понятно, самое важное бумаге не доверено. Даже шифрованные страницы донесений не откроют, например, содержания беседы с Заленским, беседы трудной, заронившей смутную тревогу…
Встретились на площади у иезуитского собора. Капризная львовская погода угостила сырой пургой. Новая колокольня – самая высокая в городе – тонула во мгле. Красные вмятины от шведских ядер исчезли, залепленные снегом.
– Жестокий удел, – вздохнул Броджио. – Появиться на свет с тем, чтобы тотчас принять удары…
Когда Львов осадили войска Карла, со звонницы только что сняли леса.
– Людская злоба неиссякаема, – отозвался Заленский. – Но представьте, брат мой, нашлись католики, которые злорадствовали, говоря, – чересчур вознеслись иезуиты, наконец-то сбито немного спеси!
– От глупости, увы, нет лекарства, – сказал Броджио резко.
Заленский поистине загордился, если не нашел другого обращения к послу императора, как «брат». Провинциальный попик, ставший всего-навсего ректором коллегии…
Месса только что кончилась, внутренность храма согрелась человеческим теплом.
– Я уезжаю в Рим, – сказал Броджио. – Быть может, его святейшество задержит меня, – прибавил он веско, дабы поставить невежу на место.
Свечное сияние текло в полутьме потоками. Назойливо следила за беседой надменная, носатая старуха в рогатом чепце, беспокойно таращил недетские, печальные глаза младенец. Элиасу никогда не нравился польский обычай – уснащать церковные стены портретами умерших.
Круглое лицо толстяка Заленского маслено лоснилось.
– Следовательно, Мазепу вы поручаете всецело мне, если я вас правильно понял.
– Да, всецело.
Подслеповатые глаза ректора блаженно прищурились. Теперь совершенно очевидно – отъезд начальника его радует.
– Наше дело близится к завершению, – сказал Броджио сухо, наставительно. – Постарайтесь обращать на себя поменьше внимания.
– Брат рассуждает мудро, – ответил ректор смиренно. – Вообще, я считаю, что вокруг гетмана чрезмерно много снует наших.
– Кого вы имеете в виду?
– Номина сунт одиоза, – произнес Заленский по-латыни.
– Оставьте в покое Цицерона! В данной ситуации скрывать имена нелепо. Назову вам княгиню Дульскую, с которой вас так часто видят. Ее ревность к гетману смешна и опасна.
– О, вы несправедливы к ней, брат! Она умеет подавлять низменные чувства.
– Все равно. Сейчас целесообразнее забирать дело в мужские руки.
– Осмелюсь возразить вам, – голос Заленского внезапно обрел твердость. – Устранить княгиню нельзя. Вы знаете, она была в Варшаве…
– С вашего ведома?
– Вельможная пани не спрашивала позволения. А вы находились при царской особе, и я…
– Хорошо, хорошо… Что же она привезла?
– Письмо Станислава. К сожалению, княгиня не соблаговолила показать мне…
– Разделяю ваше сожаление, – произнес Броджио и стукнул каблуком о каменный пол. Щелчок прозвучал пушечно, и иезуит вздрогнул.
– Дивная акустика, – восхитился Заленский.
Лицо его рдело нестерпимо, вбирая все потоки свечного света. А старуха в рогатом чепце, – Броджио все время ощущает ее присутствие, – словно шевелит тонкими, злыми губами…
– Содержание письма мне известно, дорогой брат, – услышал Броджио. – Из варшавского источника.
Заленский сделал паузу, чтобы насладиться эффектом.
– Король собственноручно, подписью подтверждает обещанное прежде, через третьих лиц, – зашептал он. – Речь Посполитая гарантирует Мазепе княжество Черниговское и господство над Украиной в качестве коронного гетмана. Король выражает желание, чтобы казак до весны порвал с царем.
– До весны? Слишком рано.
– Мазепа придерживается того же мнения. В Варшаве получен его ответ. Он ссылается на то, что полки разбросаны, что между полковниками нет согласия. Нет и в самой Польше. Гетман рекомендует королю сперва привести к единству Речь Посполитую.
– Браво, казак!
Прихожанин, зашедший помолиться, придержал шаг, оглянулся. Броджио понизил голос:
– Это как раз то, что нам нужно. Казак достаточно осмотрителен.
– Послушайте, досточтимый брат, как чубатый водит за нос своего генерального писаря! Письмо короля отправлено в Киев, игуменье. Будто бы для передачи москалям. Гетман продиктовал донесение канцлеру Головкину, мечет против Станислава молнии.
Действительно, хитрости его не учить, Мазепу. Броджио почти простил ректору назойливое самодовольство. Сведения ценные. Разумеется, мать гетмана, игуменья Петерского монастыря, глубоко запрятала документы. Москалям они вряд ли когда-нибудь достанутся.
– Это не все, падре. В варшавском пакете была еще записка княгини. Казак сжег ее в присутствии Орлика, воскликнув: «Проклятая баба меня погубит!»
– Она надоела ему, мне кажется.
– Не думаю. Дульская нам полезна, брат. Она была на рауте в Жолкве, сидела рядом с Шереметевым. Меншиков при ней отозвался весьма нелестно о гетмане. Я предложил немедленно сообщить ему. Вы понимаете, мне не следует учащать свои визиты к казаку. Мы условились не встречаться без чрезвычайной надобности.
…Старуха в черном чепце с рогами выступает из зыбкого мрака, из могилы, повторяет каждое слово. Сгинь, проклятая!
Чему он так радуется, Заленский? Упивается своим ректорством? Улыбка словно приклеена. Он себе на уме, ликующий боров. Ему повезло – посол императора, привязанный к царскому двору, не мог поспеть везде… Толстяк сблизился с Мазепой, сделался другом Дульской, а значит, и Вишневецких.
На мгновение Броджио перестал слышать стремительный шепот ректора.
– Благословите, брат мой! Казак посылает меня в Саксонию, посмотреть на шведское войско. Заглянуть в зубы союзнику, – и Заленский затрясся от сдавленного смеха.
– Не возражаю, – бросил посол. – Теперь будьте добры выслушать меня.
Осторожность Мазепы заслуживает похвал. Нужно пользоваться доверием царя, доверием безграничным, – гетман для Петра поистине второй фаворит, после Меншикова. Отойти от царя надлежит в последний, решающий для исхода войны момент, одновременно с Вишневецким. Ставка на Карла, ибо Станислав не полководец и на троне потентат временный. Император далек от симпатий к лютеранину, но не желает и усиления Московии.
– Напоминайте казаку – не быть ему князем без соизволения императора. Иосиф, а также его святейшество надеются, что гетман откроет двери для унии, иначе…
Броджио простился поспешно – хотелось побыть одному и подумать. Чутье подсказывало – лучезарное благодушие Заленского скрывает недоброе.
