23

– Забрать младенца или ребенка постарше у матери не так просто, как вы думаете.

Я рассказываю об этом Зои, которая сидит рядом, глядя на меня и дрожа. Ее рот приоткрыт, а щеки приобретают еле заметный розовый оттенок, несмотря на то что в доме холодно. Пока я объясняю Зои суть своей работы, на лице няни медленно проступает потрясение. Вдобавок ко всем сегодняшним неприятностям бойлер вышел из строя, так что мы подвинули стулья ближе к плите и обе надели еще по одному свитеру. Точно так же Зои укутала и близнецов, а потом разожгла камин в гостиной и уютно устроила их под одеялом смотреть любимые мультики.

Мы обхватываем пальцами кружки с чаем, пытаясь согреться. Я подержала у раны на голове пачку замороженного зеленого горошка, но теперь он весь растаял. Зои протягивает руку и забирает у меня капающий пакет.

– Я в том смысле, что… как вы можете это делать? Забирать чужого ребенка на законных основаниях? – Она подчеркивает это «на законных основаниях», словно существует другой способ изъять ребенка из семьи.

– Это непросто. Детей направляют к нам многие – полицейские, врачи, персонал больниц, патронажные сестры, акушерки, учителя, друзья, родственники, соседи… всех не перечесть.

Зои делает заинтересованное лицо. Она потягивает чай из своей кружки, как пугливая птичка, все время озираясь.

– Потом мы даем свою экспертную оценку. В основном проводя множество встреч с родителями – или одним родителем – и без, а еще устраивая как неожиданные, так и запланированные визиты домой к детям. Мы должны решить, безопасно ли ребенку или детям, может быть, младенцам, даже еще не родившимся, оставаться в таком окружении. Если нет, мы обращаемся в суд, чтобы перевезти детей в надежное место, – обычно речь идет о временном патронате, – пока для них не будет найдено постоянное место жительства.

– Значит, ребенка забирают у родной матери, – вяло тянет Зои. И я не уверена, что это – вопрос.

– Бывает и так, – отвечаю я, пытаясь не шокировать ее суровой действительностью. – Но вы должны понимать, что это всегда делается с учетом интересов ребенка. Зачем позволять ему расти в жестокой, изобилующей пагубными привычками, нечистоплотной или нерадивой семье, если он или она может жить в спокойном, любящем окружении?

Пульс все еще отдается в моей голове.

– А как же их матери? Что происходит с ними? – Зои выглядит озадаченной и потерянной, словно нечто подобное однажды может произойти и с ней.

– Что ж, – отвечаю я осторожно, ощущая себя так, словно пытаюсь объяснить что-то ужасающее маленькому ребенку, – некоторые из них – безнадежный случай с самого начала. Даже получая поддержку, они не пытаются изменить свою жизнь. Иногда они чувствуют истинное облегчение, когда у них забирают детей.

– Появляется больше денег на наркотики и выпивку.

Я киваю.

– Но кому-то удается изменить жизнь к лучшему и вернуть своих детей. – Я с нежностью потираю живот. Мысль о том, что кто-то отберет у меня мою маленькую девочку, когда она наконец-то родится, кажется мне просто немыслимой, особенно после всех этих лет неудержимого стремления, разочарования, попыток и потерь. Я вздрагиваю, не понимая, от холода это или от тревожных мыслей.

– Она толкается?

Киваю и расплываюсь в улыбке.

– Пощупайте. – Я беру ее руку и кладу на то место, где пинается ребенок.

Зои немного хмурится и скользит ладонью по моему животу. Я ощущаю еле уловимый трепет.

– Думаю, она решила немного поспать, – говорю я, когда на лице Зои ничего не отражается.

– А вы не думаете… ну, вы не думаете, что эта авария… как-то потревожила ее?

Я смеюсь.

– О нет, нисколько! Она уже много раз брыкалась с тех пор, как мы вернулись домой. Не волнуйтесь.

– Мне все еще кажется, что следовало отвезти вас в больницу. Я бы не вынесла, если бы что-нибудь случилось…

– С ней все хорошо. Со мной все хорошо. Поверьте мне. – Я похлопываю Зои по руке. Пальцы у няни просто ледяные. – Давайте-ка я опять позвоню сантехнику.

Я набираю номер, и на сей раз он отвечает. Обещает прийти не позднее чем через полчаса.

Зои готовит мальчикам поздний ужин, а я решаю просмотреть несколько личных дел, чтобы выкинуть из головы все, что недавно произошло. Последние двадцать четыре часа были насыщены бурными эмоциями и происшествиями, которые я не могла контролировать. «Сегодня – не лучший день моей жизни, это уж точно», – думаю я, усаживаясь за стол Джеймса и кладу потрепанную кожаную сумку на ремне. Джеймс купил мне эту сумку на прошлое Рождество. Она идеальна для того, чтобы перевозить большие объемы документов между встречами.

– Это секонд-хенд! – удивилась я, сняв упаковочную бумагу и пробежав пальцами по потертой поверхности сумки.

– Это винтаж, – со смехом поправил он. – Старая сумка-ранец почтальона. Я решил, что тебе будет приятно думать обо всех тех хороших новостях, которые в ней доставляли. – И Джеймс обвил меня руками, словно я была его рождественским подарком.

Но в тот момент я могла думать лишь обо всех тех плохих новостях, которые теперь будут перевозиться в этой сумке.

– А это что еще такое? – спрашиваю я себя, засовывая запасной ключ от кабинета Джеймса обратно в сумку.

На полу что-то валяется. Я наклоняюсь и поднимаю с пола пуговицу. Она необычная – темно-зеленая продолговатая деревянная пуговица с фиолетовыми разводами. Это явно не от одежды Джеймса, и я что-то не припомню ничего подобного в своем гардеробе. Пожимая плечами, кладу пуговицу в карман и возвращаюсь к внушительной стопке документов, которые нужно прочитать до завтра. Я должна это сделать, хотя понятия не имею, попаду ли на работу после занятий в дородовой группе. Я предпочитаю не торопить события, когда дело касается рождения этого ребенка. И никто не вправе осуждать меня за это.

Двадцать минут шокирующего чтения – переданное из другого района дело девочки-подростка, – и меня отвлекает звонок в дверь. Я слушаю, как Зои открывает. Она вежливо разговаривает с сантехником, проводя его в подсобку.

Я возвращаюсь к трагической жизни пятнадцатилетней девочки, беременной от своего отчима. Она отказывается уличать и позорить его, тогда как каждый специалист, занимающийся ее делом, понимает: множество синяков и сломанных костей – его рук дело. Двух ее братьев удалось быстро пристроить на патронатное воспитание, а вот с беременной девочкой возникли проблемы. Она должна родить со дня на день, и ее ребенок – в списке моих приоритетов. Я останавливаюсь и представляю ее молодое тело, округлившееся из-за зародившейся внутри новой жизни – жизни, созданной из ненависти и страха. Сможет ли она когда-либо полюбить этого ребенка? Сомневаюсь, что она в состоянии любить саму себя, не говоря уже о ком-нибудь другом. Заключение психолога подтверждает долгую историю членовредительства, голодания, нанесения себе ран, битья головой о стену, злоупотребления наркотиками – все это всплывает с лежащей передо мной страницы. К внутренней части папки скрепкой прикреплена фотография девочки – худой и бледной, с мышиного оттенка волосами до плеч. На девочке надет топ в красно-синюю полоску, а ее огромные карие глаза наполнены абсолютной безысходностью. Но в уголках этих глаз я вижу сверкающий, будто сдерживаемые слезы, проблеск надежды. Я отчаянно хочу помочь девочке.

В дверь стучат.

– Войдите, – отвечаю я, и прежде, чем успеваю это осознать, Зои уже материализуется перед столом Джеймса в компании сантехника. Глаза Зои жадно оглядывают кабинет.

– Здравствуйте, миссис Эм-Би. – Сантехник называет меня так с тех пор, как год назад ремонтировал нашу ванную. – Рад вас видеть.

Он замечает мой живот.

– Боже мой, миссис Эм-Би на сносях! – оглушительно хохочет слесарь и вытирает руки о свой комбинезон.

– Большое спасибо, что пришли, Боб. Мы все так замерзли! – Я по-прежнему дрожу, несмотря на еще один свитер.

– Боюсь, у меня не самые лучшие новости насчет бойлера. Мне нужна одна деталь, которую я смогу достать только завтра утром. Вы переживете ночь?

У меня сердце обрывается.

– У нас хотя бы горячая вода есть?

– Я проверил, нагреватель воды работает, так что да, есть. Но боюсь, вам придется жечь камин всю ночь. Я вернусь около одиннадцати. Кто-нибудь будет дома?

Я киваю и договариваюсь с Зои. До сих пор понятия не имею, что же принесет мне завтрашний день.

С кухни, где ужинают мальчики, вдруг доносится визг. Зои тут же бросается туда, в то время как я провожаю Боба до двери.

– Еще раз спасибо. – Я закрываю дверь и сгребаю в охапку множество висящих на стенных крючках пальто, курток и шерстяных свитеров, решая, что нам всем нужно основательно укутаться. – Вот. – Я сваливаю одежду на кухонный диван. – Давайте все вырядимся, чтобы быть похожими на человека с рекламы «Мишлен».

Я заливаюсь смехом, со мной покатывается Зои. «А вы уже похожи…» – говорит ее взгляд.

– Это мое, – плачет Оскар, когда Ноа вырывает у него из рук стеганую куртку.

– Нет, вот – твое, Оскар, – вмешиваюсь я. – Со значком, помнишь?

Пресекаю драку в зародыше и выуживаю из груды вещей незнакомую мне огромную шерстяную кофту крупной вязки.

– Красивая, – оцениваю я, рассматривая кофту и гадая, что это – давно забытый предмет гардероба или оставленная как-то Пип вещь.

– О, это мое, – с благодарностью отзывается Зои, которую бьет дрожь.

Передавая няне одежду, я замечаю на кофте спереди ряд зелено-фиолетовых продолговатых пуговиц. Одной не хватает.

Пип легонько машет мне с пола. Я хочу поговорить с ней, но опоздала на йогу, и занятие уже началось. По сравнению с моим домом этот обычно холодный зал помещения церкви кажется таким теплым… С трудом опускаюсь на свой коврик для йоги и устраиваюсь на боку, вытягиваясь. Это требует серьезных усилий. Мэри рассказывает нам о концентрации и выравнивании баланса энергии ци, о том, как все это связано с дыханием. На мой вкус, это чересчур экзотерически. Когда я думаю о появлении моего ребенка на свет, все, что могу себе представить, это крик и боль. В родах нет ничего безмятежного и гармоничного, как уверяет Мэри.

Я принимаюсь поднимать ноги, как показывает инструкторша. Даже от этого простейшего упражнения после всего нескольких секунд усилий у меня начинает тянуть мои слабые мышцы брюшного пресса.

– Дышите в такт движениям… вдох-выдох… вдох-выдох… – Голос Мэри звучит ритмично и успокаивающе. – Вы укрепляете свое чрево, готовясь к великому дню… вдох-выдох… все правильно. Клаудия, следите за тем, чтобы держать колени прямо, не поднимайте их слишком высоко…

Я бросаю взгляд на Пип. Она подмигивает. Ей едва удается поднять ногу. Клянусь, Пип – уже больше, чем я сейчас. «Ты в порядке?» – одними губами произношу я, и подруга кивает. «А ты?» – спрашивает она.

Морщу нос в ответ. Пип хмурится и постукивает по своим часам. Я киваю. Не виделась с ней с тех пор, как Зои стала отвозить детей в школу и забирать их домой.

– Ну а теперь поднимаемся, леди, и продолжаем наши упражнения для чрева. Тут важно сохранять равновесие. Опускайте ногу, если чувствуете, что можете упасть. – Мэри смеется своим ровным, как у робота, голосом и начинает выполнять выпады вперед, которые представляются просто невозможными с этим огромным весом в области талии. Инструкторша следит за каждой из нас в отдельности. Интересно, а у нее самой есть дети? Она не похожа на суетливую мамашу.

Спустя десять минут, когда мы расслабляемся, лежа на своих матах, к моим глазам подступают слезы. Одна из них вот-вот скатится по щеке и упадет на пол. Сжимаю кулаки, пытаясь бороться с эмоциями, но ничего не могу с собой поделать. Я представляю Джеймса – одному Богу известно, как глубоко он сейчас в море, отрабатывая строевые приемы и порядок действий на подводной лодке, битком набитой мужьями, братьями, сыновьями. «Возвращайся домой целым и невредимым, любовь моя», – мысленно обращаюсь я к нему, хотя прекрасно знаю, что это – рядовые учения. Я сосредотачиваюсь на ребенке, которого Джеймс увидит по возвращении, представляю, как мы все, впятером, будем одной семьей, как сильно муж будет гордиться мной. Да, мной, женщиной, которая перенесла множество выкидышей, несколько раз рожала мертвых детей; мной, женщиной, которой все твердили, что она никогда не сможет доносить ребенка; мной, женщиной, которая всегда мечтала стать матерью.

– Ты уверена, что это ее? – спрашивает Пип.

Мы обе объедаемся морковными кексами. Просто не можем перед ними устоять.

– Она сказала, что это ее, – отвечаю я с набитым ртом, смахивая крошки с губ.

– Только посмотри на нас, прожорливых свиней! – смеется Пип. – Я вечно теряю пуговицы. И эта, видимо, оторвалась, пока няня разговаривала с Джеймсом в кабинете или что-то в этом роде.

– Может быть, – соглашаюсь я. – Хотя я нашла пуговицу у окна, рядом с креслом Джеймса. Не понимаю, что она там делала. Джеймс очень щепетилен в том, что касается секретности его кабинета.

– О, Клод, перестань! Возможно, пуговица валялась в дверном проеме, и ее случайно пнули ногой, зашвырнув туда. – Пип впихивает в себя большой кусок кекса и принимается с жадностью рассматривать ряд вкуснющих пирожных на прилавке «Варева ха-ха».

– Пнули? – спрашивает Бисма, слыша обрывки нашего разговора. Она беседует с Фэй, которую тошнит все утро, несмотря на срок пять месяцев. – Кто это тут пинается? Дай-ка пощупать.

Черные блестящие волосы Бисмы стянуты в длинный, до талии, хвост, и я могу поклясться, что ее глаза загораются при мысли о том, чтобы почувствовать ножку или ручку ребенка.

– Нет, боюсь, ребенок не пинается, – отвечаю я, задаваясь вопросом, что сказала бы по этому поводу Зои. Начиная с момента аварии она, как параноик, тряслась надо мной.

– И как эта няня, как там ее, Клаудия? – интересуется Бисма. – Мне хочется, чтобы Рахим согласился найти мне в помощь няню, чтобы я могла вернуться к преподаванию.

Бисма тихо смеется, и это красноречиво говорит мне о том, что на самом деле она не собирается возвращаться на работу, с няней или без. Подруга говорит это ради меня.

– Зои, – задумчиво отвечаю я так, словно забыла имя няни.

– Да, Зои, – кивает Бисма, удивленная моей реакцией. И все трое в нетерпении ждут, что же я скажу.

– Если честно, меня одолевают сомнения на ее счет, – сообщаю я, потрясая этим чистосердечным признанием даже саму себя.

– Ой-ой-ой, – медленно тянет Пип. – Сейчас поздновато думать о замене.

– Знаю-знаю. – Огорчение ясно читается по моему лицу. Но если я не могу сказать об этом своим близким подругам, среди которых есть, кстати, и моя лучшая подруга, то кому еще я доверюсь? – Все прекрасно, правда. Я в том смысле, что она превосходно заботится о мальчиках, хорошо ведет домашнее хозяйство…

– Но она тебе не по душе, – безжалостно обрывает Пип.

– Нет, я бы так не сказала. Если уж на то пошло, она мне действительно нравится. Она немного сдержанна и необщительна, но это вполне объяснимо. Думаю, у нее проблемы с бойфрендом.

– Ну вот, это я понимаю, совсем другой разговор! – Бисма всегда видит в людях только лучшее.

– И все же есть в ней что-то… Никак не могу разобраться, что же меня беспокоит, но если бы мне пришлось это сформулировать… – Закатываю глаза к потолку, пытаясь подобрать слова. – Я сказала бы… о, вы решите, что я совсем сдурела.

– Нет, продолжай, – подбадривает Бисма. Все превратились в слух.

– Я сказала бы, что у нее есть другие причины находиться в нашем доме, – выпаливаю я и тут же жалею об этом. Вспоминаю все хорошее, что она сделала для мальчиков с тех пор, как работает у нас, не говоря уже о том, что со мной ей пришлось по-настоящему трудно. – Я не придираюсь к ней или что-то в этом роде, – спешу добавить я, когда вижу изумленные лица подруг. – Уверена, все будет замечательно.

– Гор-мо-ны! – легкомысленным фальцетом поет Пип.

– Нет, ты что? – с поддельной серьезностью возражаю я, и мы все заливаемся смехом. – Ладно – да, может быть, немного и играют.

– Дай ей еще несколько недель. Как только родится ребенок, как только Джеймс снова будет дома, все встанет на свои места, вот увидишь. Зои погрузится в обычные заботы о детях, ты будешь наслаждаться своим декретным отпуском, и жизнь засверкает новыми красками. – Пип подтверждает эти заверения преувеличенно широкой улыбкой. Надетая на подруге эластичная туника обтягивает ее живот, наглядно демонстрируя, как недолго ей осталось до родов. Мне нравится, как выглядит Пип. Мне нравится, как выглядим все мы.

– Разумеется, ты права, – говорю я Пип. Но по-прежнему не могу отделаться от странного чувства.