54
Начало второго ночи. Ни расставленные на дорогах блокпосты, ни разосланные приметы красной «чаны» с разбитым окошком и многочисленными пулевыми отверстиями результатов не принесли.
Толпа, собравшаяся на Вринде-стрит, наконец разошлась. Разъехались почти все полицейские. Уехал встревоженно сдвинувший брови полковник Ньяти. Стало тихо, слышались только обычные ночные звуки большого города. По приказу полковника Ньяти перед домом Гриссела оставили патрульную машину.
— Сегодня они за тобой присмотрят. Завтра выпишем тебе персональных телохранителей. Ты у нас важная персона!
Бенни подошел к патрульной машине. Объяснил двум сидящим в ней сержантам, что хочет в последний раз постоять на углу.
Молодые парни с почтением вытаращили глаза. Он — человек, который выжил после нападения снайпера! Он ведет дело Слут!
Бенни снова прошел небольшое расстояние до ворот и осмотрел их.
Сейчас они были закрыты.
Снайпер дважды выстрелил по колесам. А потом метил в него, но не попал, потому что он вовремя сообразил, что происходит, и пригнулся.
Гриссел старался не давать воли чувствам. Но, поднявшись к себе в квартиру, с наслаждением выругался.
Приняв душ, он сел за барную стойку на кухне, положив перед собой досье на Макара Котко, собранное в фирме «Джек Фишер и партнеры». Все равно заснуть вряд ли получится…
Ближе к концу ему пришлось по нескольку раз перечитывать отдельные абзацы и целые страницы — он никак не мог сосредоточиться.
Когда около трех ночи Гриссел наконец отправился спать, он, сам того не желая, испытывал что-то вроде уважения к русскому. К человеку, которому удалось сделать карьеру в Африке, в пекле гражданской войны, в обстановке разрухи, коррупции, нищеты, среди болезней и всеобщего отчаяния.
У него в подчинении были самые неспособные сотрудники КГБ, которые оказались недостаточно хороши для шпионажа в горячих точках «первого мира». Ему приходилось все время осторожничать, балансировать, словно на канате, над мелкими и крупными племенными и национальными конфликтами, разбираться в чужих менталитетах и идеологии. Находить подход к тщеславным, жадным и властным деспотам Черного континента, которые то и дело приходили и уходили, сменяя друг друга, и ловко использовали Восток и Запад в борьбе друг с другом.
Котко удалось добиться успеха. А после падения коммунизма он применил на практике полученный опыт и вспомнил старые связи. Он сделал карьеру в совершенно новой для себя области. Выйдя в отставку, он нашел свое истинное призвание, став подручным крупного мафиозо. И он отлично преуспел. У него появились деньги на дорогие немецкие машины и большой дом. Он устраивал пышные приемы и покупал проституток.
Разумеется, ни о каком настоящем уважении речь идти не могла. Гриссел понимал, что Котко — извращенец, который получает удовольствие, причиняя боль другим. Предателям, противникам, подозреваемым. Он никогда не устранял их с помощью огнестрельного оружия. Всегда убивал медленно, пытал, испытывая от этого садистское наслаждение. Предпочтение отдавал длинным штыкам от АК-47 индонезийского производства: он вставлял штык в задний проход жертвы и медленно поворачивал…
Уже очутившись в постели, Гриссел подумал: возможно, чем-то подобным убили и Ханнеке Слут. Но ей нанесли единичный удар. Очень важное обстоятельство, которое, скорее всего, свидетельствует об одном.
На сей раз Котко не сам выполнял грязную работу.
Когда заалело небо на востоке, в вельде за старыми железнодорожными путями, снайпер достал из «чаны» горный велосипед.
Руку ожгло болью. Таблетки от головной боли, которые он принимал, почти не помогали. Повязка снова пропиталась кровью. Длинная бессонная ночь начала сказываться на нем. Но ему необходимо было завершить начатое.
Он прислонил велосипед к акации, вернулся к «чане», отвинтил крышки на канистрах с бензином и принялся методично поливать капот, кабину, багажный отсек. С раненой рукой ему было тяжело.
Пустые канистры он закинул в фургон. Отошел подальше, держа в руке бутылку с горючим; из нее торчала скрученная тряпка. Он поджег тряпку и швырнул бутылку в фургон — снизу, как в старинной игре юкскей.
Потом он немного постоял, глядя, как горит фургон. Послышался глухой хлопок, огонь охватил «чану».
Он подбежал к велосипеду, надел шлем, подвел велосипед к грунтовой дорожке, вскочил в седло и заработал ногами.
Он был уже на шоссе R304, когда взорвался бензобак. Обернувшись через плечо, он увидел, как над деревьями поднимаются языки пламени и черный дым.
Без десяти пять, когда Гриссел вышел из дома, его уже ждали телохранители из отдела охраны особо важных персон — четыре широкоплечих полицейских в черных костюмах и белых рубашках, с темно-серыми галстуками.
С тяжелым вздохом он сел на заднее сиденье БМВ-Х5. Хотелось что-нибудь съязвить по поводу своего нового статуса, но не хватило сил.
По пути на работу он прикидывал, что скажет на шестичасовой летучке. Придется пересмотреть ход следствия. На первый план выходит ЦУИ. Больше всего он надеялся на то, что удастся найти, образно выражаясь, крупицы золота в телефонных разговорах Котко. Если, конечно, Котко настолько туп, что вел переговоры с киллером по своему обычному телефону.
Потом он увидел газетный киоск и крупные заголовки:
«Стрелок говорит: следующим будет „Ястреб“.»
Эти слова его разбудили.
Должно быть, пришло еще одно послание.
Ньяти уже ждал его; как только Гриссел вошел, полковник молча протянул ему распечатку.
Гриссел понял, что полковник спать не ложился.
Он прочел первое послание:
От: 2 марта, среда, 2339
Кому: b.griessel@dpmo. saps.gov.za
Кас.: Сегодня я тебя убью».
Всего четыре слова — и больше ничего.
Гнев боролся в нем с усталостью, и он вскинул глаза на Ньяти, подыскивая нужные слова, чтобы выразить свое состояние.
— Прочти второе.
От: 2 марта, среда, 2339
Кас.: Милосердие
„И не берите выкупа за душу убийцы, который повинен смерти, но его должно предать смерти“ (Числ., 35: 31).
„Да не пощадит его глаз твой; смой с Израиля кровь невинного, и будет тебе хорошо“ (Втор., 19: 13).
Они берут взятки. Средства массовой информации должны пойти и взглянуть на доказательства того, что руководство Управления по расследованию особо важных преступлений, как черное так и белое, погрязло в корупции. Они покрывают генералов, на которых они работают. Я вынужден устранять тех, кто пролил невинную кровь.
Идет война. Сегодня я застрелю „Ястреба“.
Соломон».
Прежде чем он обрадовался, снова найдя в письме ошибки и поняв, что их причиной служит стресс, прежде чем он смог что-то сказать, чтобы выразить свое презрение, Ньяти положил руку ему на плечо:
— Твой дом взят под охрану. Но по-моему, сегодня тебе лучше остаться на работе.
Гриссел, разумеется, возмутился. Начал возражать, умолять, предлагать другие варианты.
Ньяти слушал его молча. У входа в конференц-зал он покачал головой и ответил:
— Нет!
* * *
В зале царил настоящий хаос. Тридцать детективов кричали в голос, требуя крови. Стрелок покушался на жизнь их коллеги! А УРОВП бездействует.
— Где Мбали? — возмущенно спросил кто-то.
Ньяти с трудом пытался всех успокоить. Он описал принятые меры предосторожности, велел всем быть начеку.
Потом слово взял Гриссел. Все на время смолкли; всем хотелось услышать от него самого, что случилось вчера ночью. Его рассказ был встречен бурей негодования.
— Где Мбали? Где наша охотница за «киа»?
— Наверное, еще спит!
Хор обвинений и неприязненных возгласов.
Снова встал всегда выдержанный и корректный Ньяти. Заметив, как он расстроен, все немедленно успокоились.
— Значит, вот как мы реагируем на выстрелы какого-то безумца, на нападки журналистов и начальства? Как вам не стыдно! Нашего командира вызвали на ковер в Преторию. На карту поставлено наше будущее! А теперь я хочу ответить тем, кто обвиняет в чем-то капитана Калени. Знайте, пока вы спали, капитан Калени не сидела сложа руки. Она всю ночь шла по следу, который упустили остальные. Сейчас она преследует бешеного пса, который стреляет в наших товарищей, и мне кажется, что еще до вечера ей удастся настичь его! Так что помолчите и будьте справедливы!
Когда Гриссел заговорил снова, его слушали не перебивая.
