38

За завтраком на следующее утро Бекстрём впервые в своей жизни почитал «Смоландспостен». Это крупная местная утренняя газета посвятила большую часть своих материалов обществу «Мужчины Векшё на защите женщин от насилия», и прежде всего внимание Бекстрёма привлекла фотография правления новоиспеченной организации, которая заняла половину первой полосы. В центре ее стояла председатель Лу Олссон, справа и слева от нее соответственно Моа Хьертен и комиссар Олссон. А на флангах коротышка Бенгт Монссон и вдвое превосходящий его ростом Бенгт Карлссон. Все с серьезными лицами смотрели прямо в камеру и держали друг друга за руки.

«Вот придурки», — подумал Бекстрём восторженно.

В газете, однако, похоже, не разделяли мнения комиссара. Общество описали крайне позитивным образом, и ему даже уделили внимание в передовице, где сам главный редактор в уместно поэтичной манере для начала сравнил полицию со «слишком редким частоколом на пути все более злобной стихии». Согласно его статье, подобные частные инициативы были крайне необходимыми, и пришло время отнестись к ним со всей серьезностью.

«Даже мы, те, кто живет в нашем обычно крайне спокойном Векшё, должны понимать, что борьба с постоянно увеличивающейся и принимающей все более жестокие формы преступностью на самом деле является нашей общей ответственностью», — написал он в конце своего опуса.

«Где они набираются такой глупости?» Бекстрём сунул газету в карман, чтобы посмеяться от души, как только запрется у себя в рабочей комнате.

Левин, как и во многих случаях ранее, провел ночь в постели Евы Сванстрём, но после того, как она заснула, еще час лежал без сна и размышлял над тем, чем, собственно, занимается Лёфгрен. Придя на работу, он сразу же достал несколько документов из материалов расследования, внимательно прочитал их и, еще немного подумав, посчитал, что теперь, по большому счету, знает, в чем суть дела. Поскольку именно он допустил ошибку ранее, Левин вызвал к себе Адольфссона и фон Эссена и попросил их выполнить для него одно задание.

— У меня есть старый сигнал, который я хочу, чтобы вы проверили сейчас. Я упоминал о нем на нашей утренней встрече в воскресенье шестого июля, и тогда он не выглядел особенно значительным, но я все равно хотел бы, чтобы вы допросили источник. Его зовут Ёран Бенгтссон. Все данные вы найдете здесь. — И Левин передал листок бумаги фон Эссену.

— Желто-Синий Гурра, ну, мы знаем его, — констатировал барон.

— Извини, — не понял Левин. — Как ты его назвал?

— Желто-Синий Гурра, или просто Желто-Синий, так его прозвали в городе, — объяснил Адольфссон.

— Во-первых, он ведь немного одержим политикой, как это красиво называется, — продолжил Адольфссон, — а во-вторых…

— …Из-за коричневых оттенков в его политической палитре, если можно так сказать, — влез в разговор фон Эссен.

— …Во-вторых, ему здорово досталось, когда он и его товарищи собрались отпраздновать день шведского флага здесь в Векшё пару лет назад, — продолжил Адольфссон. — Сюда понаехала масса автобусов из Антифа и подобных организаций, и Гурре с друзьями вломили от души. Прежде чем мы успели взять ситуацию под контроль, он уже был такой же желто-синий, как и его любимый флаг, — закончил он и по какой-то причине восторженно усмехнулся.

— По его утверждению, он видел Линду с большим не… с большим черным парнем, — поправился Левин. — Около четырех утра в ночь убийства.

— Ну, в таком наблюдении ведь нет ничего необычного, если оно пришло от него, и стажер Лёфгрен далеко не единственный черный в нашем городе, — заметил фон Эссен. — Во всяком случае, теперь, скажем так.

— Я все равно хочу, чтобы вы поехали к нему домой и допросили его. Потом, я хочу также, чтобы вы провели опознание с помощью фотографий и начали с Лёфгрена. — Левин передал патрульным пластиковый карманчик со снимками девяти молодых черных мужчин, включая Лёфгрена. — Потом вы проделаете ту же самую процедуру с Линдой, и важно действовать именно в таком порядке, — подчеркнул Левин и передал им следующую подборку из девяти фотографий молодых блондинок, на одной из которых была жертва убийства Линда Валлин.

В то время как Адольфссон и фон Эссен звонили в дверь бедной однокомнатной квартиры Желто-Синего в Арабю, в центре Векшё, стажер Эрик Роланд Лёфгрен вошел в здание полиции. Его сопровождал адвокат из Кальмара, старый друг их семейства, и пришел он вовремя, поскольку прокурор как раз приняла решение о его заочном задержании.

Желто-Синий Гурра сидел у своего компьютера и развлекался игрушкой, которую он загрузил с домашней страницы американской организации White Aryan Resistances. Кто-то из программистов WAR написал более этнически направленный вариант старой классической игры Desert Storm I–III, и Желто-Синий был откровенно пьян, когда фон Эссен и Адольфссон пришли к нему с визитом.

— Новый рекорд, — сказал Желто-Синий, щеки его горели от возбуждения. — Я завалил триста восемьдесят девять крючконосых всего за полчаса.

— У тебя есть время поговорить немного? — спросил Адольфссон.

— Я всегда помогаю полиции, — гордо заявил Желто-Синий. — Это долг каждого шведского гражданина. Сейчас ведь идет война. Мы должны сплотить ряды, иначе черные победят, — объяснил он.

Лёфгрен сразу растерял свой запал, стоило ему оказаться в допросной с Рогерссоном в качестве руководителя допроса и с Левиным в роли свидетеля на нем. Скорее, сначала он был столь же формален, сколь его юридический представитель, пусть тот и более чем в два раза превосходил стажера по возрасту.

— Почему, как ты думаешь, мы захотели поговорить с тобой, Лёфгрен? — спросил Рогерссон после того, как отбарабанил обычные формальности на магнитофон.

— Я надеялся, вы расскажете мне это, — ответил Лёфгрен и вежливо кивнул.

— А ты сам пока еще не догадываешься? — спросил Рогерссон.

— Нет, — ответил Лёфгрен и покачал головой.

— Тогда я поведаю тебе, в чем дело, — продолжил Рогерссон. — Насколько я понимаю, тебе же это интересно?

Лёфгрен довольствовался тем, что еще раз кивнул, и сейчас он выглядел скорее настороженным, чем сгорающим от любопытства.

— Я, че-ерт побери, звонил множество раз и спрашивал, как дела с моим сигналом. Ясное дело, чертов ниггер сотворил это, — возмущался Желто-Синий. — И наверняка кто-то из ваших коллег покрывает его. В полиции ведь уже полно черных. Проверьте их, и найдете убийцу.

— Что ты сделал, когда их увидел? — спросил фон Эссен.

— Поздоровался с Линдой. Я же узнал ее. Видел в вашем курятнике.

— Что ты сказал тогда более точно, я имею в виду? — настаивал фон Эссен.

— Спросил ее, неужели она не могла найти лучшего занятия для себя, кроме как ложиться в койку с подобным типом? — сообщил Гурра и восторженно посмотрел на полицейских. — Ну, потом ляпнул что-то о СПИДе тоже. Черт, подобные фрукты — настоящие ходячие биологические бомбы, если подумать обо всем том дерьме, которое они таскают в себе.

— Что случилось потом? — вступил в разговор Адольфссон.

— Ниггер просто взбесился и засуетился, рожа у него прямо посинела, и тогда я подумал, что к этому черту нельзя даже прикасаться, а то можно заразиться герпесом. В лучшем случае. Ну и затем я свалил.

— И тогда часы показывали примерно четыре утра, и все это происходило на Нора-Эспланаден приблизительно в четырехстах метрах от городского отеля, — сказал фон Эссен.

— Точно, — подтвердил Желто-Синий. — Примерно в четыре, почти напротив перекрестка, где находится районная поликлиника.

— Мы захватили с собой несколько фотографий и хотим, чтобы ты взглянул на них, — сказал фон Эссен. — Ты узнаешь кого-то из них? — спросил он и выложил снимки Лёфгрена и еще восьми других.

— Во время допроса, который одна из моих коллег провела с тобой, ты решительно отрицал, что имел сексуальные отношения с Линдой, — сказал Рогерссон. — По твоим словам, она была для тебя обычной однокурсницей.

— Мы вместе учились в полицейской школе. Но это ведь вам уже известно.

— Да, — сказал Рогерссон. — Известно. А также что ты имел секс с Линдой. Почему ты не рассказал об этом?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Лёфгрен состроил недовольную мину. — У меня не было никаких отношений с ней.

— Один простой вопрос, — вздохнул Рогерссон. — Ты спал с Линдой. Да или нет?

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к делу, — сказал Лёфгрен. — Кроме того, я не болтаю о подобном. Я не из таких.

— Если верить твоим товарищам, именно из таких, — отрезал Рогерссон. — Мы поговорили со многими, и, по их словам, ты в течение многих месяцев хвастался всеми случаями, когда трахался с Линдой.

— Ерунда, — разозлился Лёфгрен. — Я никогда не говорю о подобном, все это просто чушь собачья.

— Просто чушь собачья, ты говоришь, — констатировал Рогерссон. — Если ты не спал с ней, то тебе ведь просто надо ответить «нет».

— Ты, похоже, не понял, что я говорю, — огрызнулся Лёфгрен.

— Я прекрасно понял, что ты говоришь, — возразил Рогерссон. — Вдобавок знаю, что ты лгал уже на первом допросе, и сейчас могу собственными ушами слышать, как ты старательно уклоняешься от ответа на простой и прямой допрос.

— Который не имеет никакого отношения к делу. Я не убивал Линду. Надо быть полным идиотом, чтобы поверить в это.

— Если ты невиновен, то наверняка не будешь возражать, если сейчас мы возьмем у тебя образец слюны, чтобы получить ДНК и затем оставить тебя в покое. — И Рогерссон показал на пробирку с ваткой на палочке, которая лежала около магнитофона.

— Я вовсе не собираюсь этого делать, — заявил Лёфгрен, — поскольку я невиновен и у вас нет никаких оснований меня подозревать. Сейчас же речь просто идет о том, что вы пытаетесь отделаться от будущего черного коллеги, — продолжил он, и его взволнованный вид был полностью под стать голосу. — Именно об этом идет речь. Все остальное просто вздор.

— А если я скажу, что ты лжешь и что сам факт твоего вранья полиции, когда дело касается расследования убийства, причем твоей однокурсницы, заставляет меня и моих коллег подозревать тебя? — спросил Рогерссон. — Для нас речь ведь идет только об этом.

— Тогда вы должны все понять, — сказал Лёфгрен с жаром. — А вы даже не слушаете…

— И важно это не только для нас, — перебил его Рогерссон. — Прокурор столь же заинтересована, как и мы.

— Извините, что я вмешиваюсь, — напомнил о своем присутствии адвокат, — но было бы интересно услышать и позицию прокурора.

— Она очень простая, — сообщил Рогерссон. — Если Лёфгрен продолжит лгать и откажется рассказать, чем он на самом деле занимается, у нее появятся веские причины подозревать его, и он будет задержан.

Рогерссон посмотрел на Левина, который кивком подтвердил его слова.

— Тогда я хотел бы занести в протокол, что не разделяю мнение прокурора, — сказал адвокат.

— Это уже сделано, — сообщил Рогерссон. — И я полагаю, господин адвокат, вы знаете, что вам надо разговаривать не с полицией, если вы захотите обжаловать данное решение. Последний вопрос к тебе, Роланд, прежде чем ты будешь задержан…

— У меня есть алиби, — перебил его Лёфгрен. — Наверное, полицейские твоего поколения в курсе, о чем идет речь? Что означает данное понятие, я имею в виду?

— Это он, — воскликнул Желто-Синий Гурра, победно улыбнулся и поднял фотографию Эрика Роланда Лёфгрена.

— Не торопись, Гурра, — сказал фон Эссен. — Посмотри внимательно.

— По мне они все похожи, — вмешался Адольфссон. — Как ты можешь быть столь уверен?

— Вы разговариваете с экспертом, — изрек Желто-Синий самодовольно. — Я так же хорошо секу в ниггерах, как эскимосы в снеге или чертовы лопари в дожде. Возьмем этого, например, — продолжил он и помахал карточкой Лёфгрена. — Типичный синий негр. Африка, если ты спросишь меня. Но не какая угодно, поскольку мы говорим не об Эритрее, или Судане, или Намибии, или Зимбабве и определенно не о бушменах или масаи. И даже не о кикуйу, или ухуру, или ватутси, или зулу, или…

— Подожди, подожди, — перебил его Адольфссон и замахал руками. — О какой части Африки мы говорим? Черт с ними с неграми, которые нас не интересуют.

— Если ты спросишь меня, мы говорим о Западной Африке, типа Берега Слоновой Кости, или старой Французской Западной Африке, французских ниггерах, — закончил свой монолог Желто-Синий и кивнул с видом знатока.

— Спасибо за помощь, — сказал фон Эссен. — Тогда у нас остался еще только один вопрос. Не мог бы ты взглянуть на наши фотографии девушек тоже.

— Завязывай, Граф, — заныл Желто-Синий. — Постарайся послушать то, что я скажу. Я же болтал с вашей девицей, когда очутился у вас богадельне. Это была она. Я на сто процентов уверен.

— Какая из них тогда? — спросил Адольфссон и кивнул в направлении снимков Линды и еще восьми молодых девушек.

— Выкладывай, — приказал Рогерссон. — Рассказывай о твоем алиби.

— Я был не один, когда ушел из отеля. А вместе с еще одним человеком, и мы направились ко мне домой. И я пробыл вместе с этим человеком примерно до десяти утра.

— На допросе ты утверждал, что пошел домой один, — констатировал Рогерссон. — Значит, тогда ты солгал? Назови мне имя в таком случае. Как звали того, с кем ты пошел домой?

— Я же уже объяснил. Я не называю никаких имен, — сказал Лёфгрен.

— Этого мало для алиби, — вздохнул Рогерссон. — Для алиби в том смысле, как меня учили, во всяком случае. Насколько я помню, преподаватель постоянно твердил нам, что важно знать как раз имя человека, который отвечает за алиби.

— Я не обсуждаю никаких имен, — повторил Лёфгрен. — Неужели трудно понять?

— Что вы теперь скажете, парни? — проворчал Желто-Синий и поднял выбранную им фотографию.

— Ты абсолютно уверен, что это она? — спросил фон Эссен, и они с Адольфссоном обменялись взглядами.

— Что значит, абсолютно уверен? Я же сказал — на сто процентов. Я болтал с ней наверняка несколько раз, когда заглядывал в ваш курятник. Это же настоящая сучка, если вас интересует мое мнение.

— Есть один немного забавный момент в связи с тем, что ты говоришь, — заметил Рогерссон и внимательно посмотрел на Лёфгрена.

— И что же в этом смешного? — спросил Лёфгрен. — Я ничего подобного не вижу.

— По словам твоих товарищей, ты хвастался им каждый раз, когда трахался с Линдой. Это твои собственные слова. Трахался с Линдой, там были и другие, более пошлые выражения, которые я собирался приберечь для тебя и для твоего юридического представителя.

— Да поймите же вы, — упорствовал Лёфгрен. — Я ничего им не говорил.

— Когда речь шла о твоем уходе домой из городского отеля, ты, наоборот, уверял их, что пойдешь один. Кто-то даже видел тебя идущим в полном одиночестве. Тебе якобы требовалось выспаться, как ты сказал.

— Да, и что здесь такого? Я же не должен сидеть и отвечать за то, что утверждают другие. Кроме того, кому-то явно захотелось поболтать с вами, — констатировал Лёфгрен и кивнул в сторону двери, которая как раз осторожно приоткрылась после того, как в нее тихо постучали.

— У тебя есть две минуты, Левин? — спросил стоявший на пороге фон Эссен.

— Старая как мир уловка, — обратился Лёфгрен к своему адвокату. — Один из наших преподавателей в школе полиции рассказывал…

— Две минуты, — извинился Левин, поднялся, вышел из комнаты и тщательно закрыл за собой дверь.

— По-моему, у нас маленькая проблема, — сообщил фон Эссен Левину.

— Я понял это уже утром, — вздохнул Левин.

— Что я говорил. — Лёфгрен с триумфом похлопал своего адвоката по руке. — Пять минут, а не две. Я был прав?

— Извините, что я вмешиваюсь, господа, — сказал Левин и почему-то посмотрел на Рогерссона. — Если я понял все правильно, ты отказываешься назвать имя человека, который, как ты утверждаешь, может создать тебе алиби, — продолжил он.

— Слава богу, до тебя наконец дошло, — проворчал Лёфгрен. — Совершенно верно. Это фактически не моя работа, а ваша.

— Тогда приятно осознавать, что в любом случае мы о чем-то договорились, — усмехнулся Левин. — И я, значит, хочу сообщить тебе, а на часах сейчас четырнадцать ноль пять пятницы восемнадцатого июля, что прокурор приняла решение задержать тебя. Допрос, таким образом, прерывается, и мы продолжим его в другое время. Прокурор также приняла решение взять у тебя отпечатки пальцев и пробу ДНК.

— Но подождите же, — засуетился адвокат. — Может, вы позволите мне поговорить с моим клиентом в спокойной обстановке, чтобы мы смогли найти более практичное решение нашей маленькой проблемы.

— Я предлагаю вам, господин адвокат, обсудить все, что вы считаете нужным, непосредственно с прокурором, — отрезал Левин.

— Зачем, черт побери, понадобилось так спешить, Левин? — угрюмо спросил Рогерссон через пять минут, когда они остались в комнате одни.

— Это было также и в твоих интересах, — заметил Левин.

— И в чем мой интерес? — уточнил Рогерссон. — Будь у меня еще час, я вытащил бы из парня имя его так называемого алиби, если такое существует, и позаботился бы о том, чтобы он сам сунул себе ватку в рот.

— Как раз этого я и боялся, — пояснил Левин. — Нам пришлось бы разбираться с кучей бумаг.

— Я действительно не понимаю, о чем ты, — стоял на своем Рогерссон.

— Как раз собирался тебе рассказать, — сдался Левин.

— Я внимательно тебя слушаю. — Рогерссон криво усмехнулся и удобнее устроился на стуле.

— Ничего себе, — ухмыльнулся Рогерссон пять минут спустя. — Когда ты собирался рассказать это Бекстрёму?

— Сейчас, — сказал Левин. — Как только найду его.

— Тогда я с тобой, — решил Рогерссон. — Вместе мы сможем справиться с нашим жирным коротышкой, когда он начнет крушить мебель.

«День обещает стать просто феноменальным», — подумал Бекстрём. Всего пять минут назад он видел, как Адольфссон и фон Эссен прошествовали по коридору явно в направлении следственного изолятора, они сопровождали Лёфгрена, и выглядел тот подавленным. И словно этого еще было мало, к нему явился Торен и доложил о результатах своих изысканий относительно члена совета общества «Мужчины Векшё на защите женщин от насилия» Бенгта Карлссона.

— Парень в свое время натворил дел. Похоже, добротой он не отличался, — сказал Торен.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Бекстрём. «На кой он мне сейчас, собственно, нужен, ведь негр уже сидит в тюрьме».

— За ним числится одиннадцать эпизодов в регистре наказаний, — сообщил Торен. — Он, судя по всему, специализировался на избиении женщин, с которыми имел половую связь.

— Правильный человек в правильном месте, — довольно констатировал Бекстрём.

«Кому, как не ему, хлестать кнутом малышку Лу и педика Олссона в придачу».

— Единственная проблема в том, что последний раз он попадал в поле зрения полиции девять лет назад, — сообщил Торен.

— Научился чему-то, значит, — заметил Бекстрём. — Теперь он, судя по всему, кладет махровое полотенце в качестве прослойки, перед тем как начать их дубасить. Раскопай все дерьмо, которое тебе только удастся найти о нем, — закончил он скороговоркой, поскольку заметил, что Левин и Рогерссон стоят в дверях, явно горя желанием поделиться новостями.

— Входите, парни, входите. Торен сейчас уйдет, — сказал Бекстрём. — Ну, рассказывайте, — нетерпеливо поторопил он, как только Торен закрыл за собой дверь. — Вы заставили негра раскрыть душу? Я видел, как Адольфссон и высокородный педик, которого он повсюду с собой таскает, отвели парня в кутузку.

— Жалко разочаровывать тебя, Бекстрём, — сказал Левин. — Но у нас с Рогерссоном почти не осталось сомнения, что мы ищем вовсе не Лёфгрена.

— Хорошая шутка, — воскликнул Бекстрём и рассмеялся восторженно. — Тогда почему он оказался в камере?

— Я как раз перехожу к этому, — ответил Левин, — но для начала тебе стоит привыкнуть к мысли о его невиновности.

— И почему тогда? — спросил Бекстрём и откинулся на стуле.

— У него алиби, — сообщил Рогерссон.

— Алиби, — ухмыльнулся Бекстрём. — И кто ему это алиби дал? Мартин Лютер Кинг?

— Этого он не хочет говорить, — признался Левин. — Поэтому мы воспользовались случаем и засунули его за решетку, пока он не раскаялся.

— Но Левин просчитал, как обстояло дело, — сообщил Рогерссон радостно.

— И о ком мы говорим? — спросил Бекстрём, наклонился вперед и вперился в них взглядом.

— По нашему мнению, все происходило следующим образом, — принялся объяснять Левин. — Молодой Лёфгрен покидает городской отель примерно без пятнадцати четыре утра. Он придумывает предлог, чтобы уйти одному, ему якобы надо пойти домой и лечь спать. А в нескольких кварталах останавливается и ждет женщину, с которой незаметно договорился о встрече, находясь в ночном клубе. Она появляется сразу после четырех, а потом они идут на квартиру к Лёфгрену и, скорее всего, занимаются тем, чем обычно занимаются при подобных обстоятельствах, — закончил Левин и вздохнул.

— И кто же она? — спросил Бекстрём, хотя он уже и угадал ответ.

— Коллега Анна Сандберг, по данным свидетеля, с которым мы разговаривали, — сообщил Левин.

— Я убью эту сучку, — заорал Бекстрём и резко поднялся со стула. — Да я, черт побери…

— Тебе не надо этого делать, — постарался успокоить его Рогерссон и покачал головой. — Ты должен просто сесть и успокоиться, пока у тебя не случился инсульт или нечто похуже.

«О чем это он, собственно? — подумал Бекстрём и опустился на стул. — Чтоб ей сдохнуть!» — выругался он про себя.

Стажер Лёфгрен смог покинуть следственный изолятор полиции Векшё еще до того, как двери камеры успели за ним закрыться. Уже через час он сидел вместе со своим адвокатом в машине на пути к родительскому летнему домику на острове Эланд. Он также клятвенно пообещал прокурору находиться там в ближайшее время и появиться в полиции, если по какой-либо причине детективам понадобится поговорить с ним. Прокурор также сказала ему несколько напутственных слов в дорогу. Не углубляясь в детали, посоветовала в спокойной обстановке подумать о выборе будущей профессии. После себя Лёфгрен оставил отпечатки пальцев, ватку с ДНК и вдобавок, в качестве дополнительного бонуса, образцы волос, хотя все это, скорее всего, не имело никакой ценности для продолжавшегося расследования убийства.

В то время как отвечавший за их заключенного сотрудник полиции Векшё разбирался с практической стороной вопроса в том, что касалось отпечатков пальцев Лёфгрена и его ДНК, Левин заметал следы после себя и своих товарищей. И прежде всего заручился молчанием всех, кто принимал непосредственное участие в тайных операциях Бекстрёма, а потом встретился наедине с инспектором Сандберг и серьезно поговорил с ней.

Бекстрём постепенно успокоился. Злость улеглась, но он снова и снова в мыслях возвращался к своей многообещающей версии, которую его недалекие и даже непорядочные коллеги разрушили в прах. В виде исключения комиссар позволил унынию взять верх над собой, и его не оставляло ощущение, что с ним дурно и несправедливо обошлись.

«Идиоты окружают меня со всех сторон, и самое время как-то встряхнуться», — подумал он пять минут спустя, когда, выйдя из здания полиции, попал в объятия невыносимой жары, которую ему требовалось преодолеть, чтобы оказаться в своей мягкой постели в снабженном отлично работающим кондиционером номере, естественно заскочив по пути в ближайший винный магазин.

Для начала Бекстрём впихнул в себя пару банок холодного пива, которые уже стояли в его мини-баре. Без особого удовольствия, а главным образом с целью освободить место для тех, что он купил по дороге, и без того, чтобы приятное спокойствие охватило его душу и тело.

«В худшем случае эта сучка Сандберг не только саботирует мое расследование, но и просто мешает мне жить», — подумал он. А мотом за неимением лучшего занятия включил телевизор и вполглаза смотрел передачу на тему культуры. Согласно анонсу, в ней должны были обсуждать убийство Линды Валлин, но на деле все свелось к обычному словоблудию, когда несколько сидевших в студии педиков перебрасывались умными фразами.

Прославившийся своим участием в реалити-шоу «Бар» и телевизионной игре «Знаменитый Робинсон» ныне учащийся второго курса Института драматического искусства в Мальмё Робинсон-Мике искал финансирование для документальной драмы о смерти Линды. В отделе культуры коммуны Векшё ему, естественно, отказали, но сейчас он нашел частного инвестора, обещавшего свою поддержку, и работа пошла. Сценарий по большому счету был готов, а роль Линды он предложил молодой женщине по имени Карина Лундберг, более известной шведской публике как Нина из «Старшего Брата». Помимо этого реалити-шоу она также принимала участие в «Молодых подрядчиках» тоже на новом Экономическом канале, одно время ходила в театральную школу и сейчас смогла даже отметиться несколькими репликами на государственном телевидении. Вдобавок они с Мике давно знали друг друга, и она безоговорочно доверяла своему будущему режиссеру, пусть роль жертвы убийства была далеко не простой. А больше всего ее беспокоили лесбийские сцены, и прежде всего по той причине, что ей и ее партнершам предстояло играть их одетыми в полицейскую форму.

«О чем, черт возьми, она говорит?» — заинтересовался Бекстрём. Он прибавил звук и сел в постели.

— Среди женщин-полицейских ужасно много лесбиянок, — объяснила Нина. — Фактически они почти все такие. У меня подруга работает в полиции, и она рассказывала мне об этом.

— Я построил все по принципу классического треугольника, — пустился в рассуждения Мике. — У нас есть Линда, женщина, которую она любит, тоже, кстати, сотрудница полиции по имени Паула, и потом, мужчина, преступник, убийца со всей своей ненавистью, ревностью, одиночеством. Своим страхом кастрации. И в результате получился… чисто классический сюжет, драматическая история в стиле Стриндберга, Норена.

— Да, как раз такими они и становятся, — согласился ведущий программы с энтузиазмом. — Именно об этом ведь в данном случае идет речь. Еще об одном кастрированном мужчине.

«Из этих идиотов мало сварить клей, слишком мягкое для них наказание».

Бекстрём нажал кнопку выключения телевизора, и как раз в этот момент зазвонил его телефон, хотя он в самой категоричной форме предупредил персонал на ресепшене, что у него нет желания ни с кем разговаривать.

— Да, — прорычал Бекстрём.

«Ничего себе», — подумал он, когда положил трубку.

Член правления общества «Мужчины Векшё на защите женщин от насилия» Бенгт Карлссон настолько сильно заинтересовал инспектора Петера Торена, что тот, несмотря на данное Бекстрёму обещание не распространяться об этом деле, посчитал необходимым посвятить во все Кнутссона. Пусть, по его мнению, это вряд ли оставалось столь актуальным теперь, когда Бекстрём так насел на беднягу стажера.

Бенгту Карлссону было сорок два года. В возрасте от двадцати до тридцати трех лет он в общей сложности одиннадцать раз представал перед судом за насильственные действия в отношении семи близких ему женщин, которым на момент совершения преступления было от тринадцати до сорока семи лет. Во всех случаях речь шла о нанесении телесных повреждении разной степени тяжести, необоснованных угрозах и сексуальном домогательстве, в результате чего Карлссона семь раз приговаривали к различным срокам заключения. В общей сложности они составили четыре года и шесть месяцев, и из них он отсидел примерно половину.

— Интересный господин, — согласился Кнутссон, быстро прочитав приготовленную Тореном справку. Это не составило большого труда при помощи компьютерных баз данных, которые находились в их распоряжении.

— Но почему он завязал с этим делом? — спросил Торен. — Ведь последний приговор был вынесен девять лет назад. А потом Карлссона как подменили.

— Поменял образ действия, — предположил Кнутссон. — Помнишь грабителя, переключившегося на взломы банкоматов? За ним числилась почти дюжина эпизодов, когда мы смогли прижать его. А он ведь ходил по школам и читал доклады о том, как ему удалось порвать со своим преступным прошлым.

— Возможно, он переключился с хорошо знакомых ему женщин, тех, с кем вместе жил и так далее, на абсолютно незнакомых, — предположил Торен, казалось, что он просто размышляет вслух.

— Не исключено, — согласился Кнутссон. — Даже очень похоже на правду. Хотя мне в голову пришла еще одна мысль. Помнишь лекцию, которую весной читал коллега из ФБР в высшей школе полиции?

— Конечно, — кивнул Торен. — Там еще шла речь о сексуальных маньяках. Ими ведь как раз и занимаются коллеги из бюро, если я все правильно понял. Тот лектор, по большому счету, просто зациклился на них.

— Тогда ты наверняка не забыл, что он говорил о серийных убийцах того типа, которые играют в кошки-мышки с идущими по их следу сыщиками? Их еще стимулирует сама ситуация, когда они находятся очень близко от тех, кто за ними охотится.

— Само собой, — подтвердил Торен.

«Неужели все так просто», — подумал он и почувствовал возбуждение того рода, какое посещало его старшего коллегу комиссара Бекстрёма при мысли об Эрике Роланде Лёфгрене.

— Надо заняться и им тоже. У него определенно стоит взять пробу ДНК. И как нам сейчас сделать это, чтобы входящий в правление того же общества комиссар Олссон не смешал нас с грязью?

— С этим уже полный порядок, — сообщил Торен не без гордости. — Просто старый анализ ДНК Карлссона лежит у коллег из Мальмё. Он попал в поле их зрения при проведении рутинных мероприятий в связи с убийством Джанет пять или шесть лет назад. Убийство то все еще не раскрыто, и, значит, там он, скорее всего, ни при чем.

— И почему же тогда они не выбросили результаты его анализа? — удивился Кнутссон.

— Подобные вещи хранятся вечно, — заметил Торен с раздражением. — В Государственной криминалистической лаборатории, естественно, выкинули свой образец, им ведь приходится периодически избавляться от подобного архива, но коллеги из Мальмё подшили копию документа с результатами анализа к себе в дело. Я уже получил его и факсом отправил криминалистам.

Бекстрём лежал на кровати, подложив под спину несколько подушек, и сильно напоминал страдающего от излишнего веса больного-сердечника.

«Это ей может понравиться, сучке», — подумал он, обессиленно махнув рукой в направлении мини-бара.

— Если хочешь холодного пива, Анна, найдешь его там.

«Чтобы тебя черти разорвали».

— А у тебя нет ничего покрепче? — спросила Анна Сандберг. — Я уже закончила работу на сегодня и собиралась переночевать в городе. Крепкое пришлось бы кстати.

— Виски, водка стоят там, на полке, — сообщил Бекстрём, вновь сопроводив слова вялым жестом.

— Спасибо, — сказала Анна Сандберг и от души плеснула в свой бокал. — Ты сам будешь? — спросила она и помахала призывно его собственной бутылкой виски.

«Что, черт возьми, она вытворяет? — понемногу закипал Бекстрём. — Сначала саботирует мое собственное расследование, потом заявляется ко мне в номер, а минуту спустя предлагает мне мой собственный алкоголь».

— Плесни немного, — сказал он.

Инспектор Анна Сандберг пришла к Бекстрёму просить прощения. Ей, по ее собственным словам, было чертовски стыдно, и Бекстрём стал первой остановкой на пути ее похода в ханоссу. У нее также нашлись слова в собственную защиту: Лёфгрен, как истинный джентльмен, пообещал ей по телефону сразу же предстать перед законом и сдать анализ ДНК. Добровольно и, по сути дела, без всякой на то необходимости, но в данной ситуации это выглядело самым простым выходом для них обоих.

И в том, что она сама не пришла к Бекстрёму и не выложила карты на стол, когда стажер, несмотря на свое обещание, отказался приезжать, не было никакого злого умысла. Всему виной слабость человеческая. Во-первых, она до последнего надеялась, что парень возьмется за ум или, по крайней мере, поможет ей выбраться из, мягко говоря, неприятной ситуации. Во-вторых, даже не догадывалась, чем занимаются Бекстрём и его коллеги. И только после разговора с Левиным все поняла.

— Поэтому мне сейчас надо кое с кем поговорить. С тобой, Бекстрём, с Олссоном и с моим мужем. В любом случае с мужем, — сказала Сандберг, покачала головой и сделала большой глоток из бокала.

«О чем, черт возьми, она говорит? Явно не в своем уме?»

— Ты что, рехнулась? — спросил он. — Неужели собираешься рассказать все Олссону?

Именно так, похоже, и обстояло дело. Она сама решила отдать себя на заклание, и в худшем случае ей придется уйти из полиции и искать себе другую работу.

— Извини, но подобное никак не укладывается у меня в голове. Я, честно говоря, не понимаю, зачем надо докладывать Олссону.

— Иначе он дойдет до всего сам, — процедила Сандберг сквозь зубы. — А такого удовольствия я ему не доставлю.

— Поправь меня, если ошибаюсь, — сказал Бекстрём, — но я говорю о комиссаре Бенгте Олссоне. Специалисте по расследованию ритуальных убийств из смоландских лесов, который решает трудную логическую задачу каждый раз, когда поднимается с унитаза и обнаруживает у себя в руке кусок туалетной бумаги.

— По-твоему, значит, я ничего не должна ему рассказывать? — спросила Сандберг, чье настроение явно резко изменилось в лучшую сторону.

— Нет. — Бекстрём покачал головой. — И никому из тех, кто в курсе событий, тоже, поскольку Левин и Рогерссон уже побеседовали с ними, и они будут лишь качать головами, если ты попытаешься вызвать их на разговор. Забудь об этом.

«Бабы — дуры».

— И моему мужу? — спросила Сандберг. — Он ведь тоже наш коллега, ты же уже знаешь.

— Ему понравится услышать подобное? — поинтересовался Бекстрём со слегка неприязненной миной.

«При мысли о том, что ее муж трудится в отделении участковых, можно опасаться худшего», — подумал он.

— Вряд ли, — сказала Сандберг.

— Тогда я предлагаю и ему ничего не говорить. — Бекстрём пожал плечами и энергично покачал головой. — Кто меньше знает, тот крепче спит.

В ответ Анна Сандберг лишь задумчиво кивнула.

— Могу я налить еще? — спросила она и показала свой пустой бокал.

— Конечно. — Бекстрём подвинул к ней и свою тару. — Плесни и мне тоже. Немного.

«Жаль, что здесь нет Лу, она могла бы кое-чему научиться у настоящего старого врачевателя душ, — подумал он. — Коллега Сандберг, например, уже выглядит совсем иным и вполне приличным человеком. Даже ее груди приподнялись и восстановили свою былую форму. И всего-то после пары порций спиртного и нескольких мудрых слов».

— Наплюй на все это, — сказал Бекстрём и поднял свой бокал. — Полицейскими не становятся. Это уже заложено в природе человека, и настоящий констебль никогда не топит коллегу.

«Пусть даже речь идет о бабе, которой вообще не стоило становиться полицейским».

Вечером после традиционного ужина в отеле Бекстрём и Рогерссон вернулись в номер Бекстрёма, чтобы в спокойной обстановке обсудить свое маленькое дельце и поразмышлять, как им лучше двигаться дальше после фиаско с молодым Лёфгреном. Постепенно весь их запас пива и крепких напитков подошел к концу, и к тому моменту Бекстрём настолько устал, что не смог последовать за Рогерссоном в бар для продолжения дискуссии. В субботу он отсыпался, и его недомоганием не преминул воспользоваться персонал отеля. Эти лентяи не только не стали убирать его комнату, но даже забыли поменять ему полотенца.