6. ЛОТОС-ЦЕЛИТЕЛЬ

— Осень, а гости прутся, как летом! — раздраженно сказал Кринаш жене. Та рассеянно кивнула, продолжая мыть в корыте свое чадо, которое после вчерашних событий не отпускала от себя ни на шаг.

Казалось бы, с чего хозяину постоялого двора быть недовольным? Дом набит битком: нагрянули еще два десятка путников, переночевать хотят, ужин требуют…

Но Кринаш и не думал радоваться. Потому что эта нежданная орда — стражники из Замка Трех Ручьев. И платить «черно-синие» не намерены: мол, обращайся, хозяин, в замок, там тебе расходы возместят.

В замок-то как не обратиться, это уж обязательно… а только Кринаш не очень-то надеется получить деньги с прижимистого Спрута. А если и стряхнется денежка, то такая мелочь, что и доброго слова стоить не будет.

Потому хозяин гостей не баловал. На ужин — кислое вино и каша из репы, а ночевать — на лавках. Кому лавок не хватит — на сеновал!

Гости не буянили, не требовали мяса и наррабанского вина. Мрачные, злые, они сгрудились за столом, тихо обсуждая какие-то свои невеселые дела.

Здесь и застал их Арби.

Певец откровенно скучал. Этим вечером никто не хотел слушать баллады. Гости рано разошлись по комнатам. Вчерашние события словно припугнули их, сделали задумчивыми и рассеянными. Каждый словно глядел сквозь бревенчатые стены постоялого двора — и видел угрюмый, враждебный человеку лес…

Потому Арби, оставшийся без слушателей, устроился неподалеку от «черно-синих» и, притворяясь, будто настраивает лютню, слушал сам. В оба уха. Просто так, из бескорыстного любопытства. Кое-кого из ведущих неспешную злую беседу стражников певец знал в лицо: бродяжья судьба этой весной завела его в Замок Трех Ручьев. Арби не спешил напомнить парням о былом знакомстве. Зачем?..

Со стуканьем опускались на стол опустошенные кружки, с бульканьем лилось в них вино…

— Туда хоть тропа какая-нибудь есть? — угрюмо спросил наррабанец по имени Дэрхи.

— А им зачем? — рассудительно прогудел пожилой наемник со сломанной переносицей (его имени Арби не знал). — Этим разбойным мордам проезжий тракт — только чтоб купцов там подкарауливать. А так-то они волчьими тропами шастают…

— То-то и есть, что волчьими, — хмыкнул его сосед. — Говорил один нищий — а эта братия везде бродит и все знает! — что новая атаманша, стерва ненашенская, с волками уговорилась. Они шайке провожатыми служат. И сторожами. А платит она им человечиной!

Все разом замолчали, словно колдунья-ксуури, возникнув из пламени очага, шагнула к их столику.

Арби, заслышав про «ненашенскую стерву», напрягся, перестал терзать несчастную струну.

— А где-то в той стороне — болото, да? — полувыговорил, полувсхлипнул молодой голос.

— Есть болото, — авторитетно подтвердил тот, что со сломанным носом. — Называется — Смрадная Трясина. Еще Козьей Погибелью мужики зовут. Объяснить — почему?

— Обойдемся! — передернулся жилистый наемник по прозвищу Комар.

— Здесь-то, у берега, потверже. И скалы, — продолжал знаток здешних мест. — Дальше речушка Безымянка впадает в Тагизарну. Через ту Безымянку — мостик. А за реку… да подальше в лес… самая топь и будет!

— Она вроде сказала — в скалах… — осторожно вставил наррабанец.

— Угу. Болота западнее будут.

— Ей хорошо, сверху-то, — зло протянул Комар. — С неба все видать… А мы ломай ноги по чащобам, ищи, где ущелье…

— Ну чего бы им промеж себя не разобраться? — несчастным голосом сказал молодой наемник. — Один на один, а? Они ж друг дружки стоят! А нас бы в свои свары не впутывали.

И вновь над столом нависло опасное, трусливое молчание.

Арби положил лютню на скамью.

Ему вдруг привиделось, что посреди комнаты встали лицом к лицу две женщины. Одна — как луч молочно-фарфорового света. Вторая — как язык черного пламени.

Нет, поэт не считал, что эти женщины друг друга стоят!

Арби встал, подошел к стражникам и небрежно оперся о столешницу. Его встретили неприязненные взгляды, но это не смутило менестреля.

— Загрустили, охотнички? — бодро поинтересовался он. — У разбойницы в провожатых волки ходят, а у вас в лесу хвостатых дружков нету! Угадал, а?.. Да вы не горюйте! За хорошую плату я сам готов встать на четвереньки, завилять задницей и завыть на луну. Вот разве что клыками не вышел…

— Кто таков? — грозно спросил пожилой наемник наглеца, влезшего в чужую беседу.

— Бродяга я! — с веселой готовностью откликнулся Арби. — Еще и певец, но для вас главное, что бродяга. Все места здешние истоптал, хоть Кринаша спроси! И до Безымянки, и за Безымянкой! А что вы искать собирались, то я уже нашел!

— И показать можешь? — сощурился Комар.

— А смотря сколько заплатят! — обрадовался Арби.

Стражники переглянулись. Самый младший неуверенно протянул:

— Ой, парни… может, и впрямь, а? Платить-то не из своего кошелька, из хозяйского!..

* * *

Большое гребное судно поднималось по реке медленно, тяжело. Могучее осеннее течение упорно старалось утащить его обратно в устье.

Тагизарна приняла в себя идущие в верховьях ливни, вобрала бодрые осенние притоки. И теперь, исполнившись могучей силы, не желала терпеть на себе жалкие деревянные скорлупки, набитые людишками.

Но на этом корабле гребцами сидели не прикованные к банкам рабы, а воины, сменявшие друг друга и без надсмотрщиков гнавшие корабль против течения. Они шли в это плавание, как в поход, и налегали на рукояти весел с азартом, зная, что их рвение оценит сам король Силурана.

* * *

— Да ручаюсь! — вскинул руку к груди хозяин «Жареного петуха». — Даром, что ли, я туда бегал? Мол, соседи дорогие, жена животом мается, знахарка велела черничный кисель варить, нет ли у вас ягоды сушеной?..

— Мне плевать, под каким предлогом ты навестил Кринаша! — нетерпеливо перебил его Шадхар. — Что в «Посохе чародея» говорят про вчерашнее?

— Да только про это и говорят! И про детишек пропавших, и про ящеров, и про колдуна, который ими командовал!

— А про резной цветок?

— Ни словечка! Вот как колдун бил Тиршиала — это да… руки, говорят, у него покалечены. И что наррабанца ящеры уволокли…

— Ну уж и бил… так, разок врезал. А про цветок, стало быть, ума хватило не болтать?

— Да ежели б он хоть словцо ляпнул, сейчас бы даже куры в курятнике спорили — что, мол, за цветок такой, зачем да почему… Пусть господин не тревожится попусту. Никто не знает, из-за чего вчера суматоха поднялась. А резчик так и сказал Кринашу: мол, я того колдуна со страху совсем не запомнил. Еще раз подойдет, морду набьет — не узнаю!

— Умный, стало быть… Что ж, тогда к лучшему, что он от нас сбежал.

Шадхар не любил лишней крови.

* * *

— Мы успеем к сроку? — в который раз спросил король Незаметного.

— Да, государь. Я только что говорил с капитаном. Сейчас причалим к берегу и заночуем. А завтра к полудню как раз доберемся до этой самой Жертвенной косы.

— Этот мерзавец все рассчитал, — криво усмехнулся Тореол. — Даже силу течения и мое нетерпение! — Он неодобрительно глянул за борт. — Нет, это несправедливо: я, государь Силурана, не могу приказывать своей же силуранской реке!

— Моему государю во время путешествия по здешним местам довелось видеть Жертвенную косу?

— Нет, от постоялого двора мы пошли на запад вдоль Безымянки… Но я слышал про жертвенную чашу, поставленную на берегу в Темные Времена.

— Умоляю, пусть государь пошлет к чаше кого-нибудь другого. Ведь вымогатель не требует, чтобы за Лотосом-Целителем пришел именно король!

— А кто еще сумеет отличить настоящую волшебную вещь от обычной костяной безделушки? Я ведь умею чувствовать чужую магию.

— Но если…

— Да что со мной может случиться? Дружина рядом, лодки на воде…

Незаметный умел определять, когда с королем можно спорить, а когда пора замолчать.

Тореол тоскливо глянул на темнеющий на фоне заката зубчатый берег.

— Этот Шадхар — словно комар: вьется вокруг, а прихлопнуть трудно… И укусить норовит побольнее! А мне даже не на кого положиться…

Незаметный помалкивал, не пытаясь заверить государя в своей преданности. Он понимал: короля потянуло излить душу. И слушатель нужен чуткий, немой и безликий, как боги.

— За всю свою жизнь я верил только Керутану… Нет, Фаури тоже, но женщина — это совсем другое. Я ее защищаю, я ее берегу от любых напастей. Но иногда так хочется, чтобы и меня кто-то мог прикрыть от удара… чтобы кто-нибудь подставил щит под летящий на меня клинок…

Ночь клубилась меж деревьев на берегах, но еще боялась подступить к реке, которая, словно широкий меч, рассекала чашу.

— Сейчас причалим, — негромко сказал король. — Ночуем на корабле! И на палубу — дозорных с факелами!

— Да, государь. Сотник знает, что здесь полно Подгорных Тварей… — Незаметный поежился: мало ему придворных, которые норовят тебя с потрохами сожрать, так теперь еще чудовища из-за Грани!

— Сотник — бывалый вояка. — Краешки губ Тореола дрогнули в улыбке. — Он раньше был десятником в сотне Керутана. И в Чернолесье нечисть гонял, и на здешних берегах.

Лицо короля вновь стало суровым и печальным.

— Нечисть… да… насмотрелся я на эту мразь, когда жил у отца в Замке Расколотой Скалы. Такая же глухомань, как здесь…

Тореол махнул рукой в сторону берега. И словно ответом на этот жест откуда-то из недоброй чащобы, из-за вздыбленных скал и сцепившихся ветвями деревьев донесся протяжный низкий вой.

Король тревожно вскинул голову. Незаметный шагнул назад, быстро сделав обеими руками жест, отвращающий зло.

Весла не сбились с ритма, но по рядам гребцов прошелестел говорок.

— Керутана нет на вас, гадов! — бросил Тореол в сторону вечернего леса. — Он здешние края хорошо почистил, а теперь снова эта мерзость расплодилась.

— Охотники говорят — где-то на берегу, в скалах, открыты Врата в Подгорный Мир, вот к нам всякая пакость и лезет! — в тон королю подхватил Незаметный.

— И у нас неподалеку от замка были Врата, — кивнул король. — И тоже где-то в скалах… Я однажды чуть не погиб…

Взгляд Тореола стал зыбким, рассеянным, утратил злую цепкость. Он говорил не для собеседника — для себя.

А Незаметный доказал, что не зря носит свое прозвище. Оставаясь на палубе рядом с королем, он словно исчез. Неслышнее призрака, скромнее невидимки, ни единым звуком не напоминал он о своем присутствии. Даже дышать словно перестал, внимая рассказу о том, как юный принц отстал от охоты и налетел в лесу на тролля.

Тореол сам почти забыл о собеседнике, хотя продолжал говорить вслух: о дубине, обрушившейся на голову лошади, о своем полете кувырком через шею несчастной Ласточки, о попытке отползти от беспощадного чудовища…

— Я попробовал встать… шарахнулся, снова упал… Все вокруг стало каким-то ненастоящим, словно сон вижу… Нет, я все чувствовал: и ствол дерева, к которому прижался лопатками… и запах этот, вонища, пот с кровью… Еще горловое рычание, даже не злобное, а будто этот скот радуется. И дубина надо мною — по дуге, я каждый сучок на ней помню… и все равно — как будто это не со мной!

Король на миг замолчал, бросил взгляд на Незаметного и продолжил более спокойно и связно:

— Я и не заметил, как рядом возник Керутан. Не подбежал даже, а именно возник — и подставил щит под падающую сверху дубину. Нет, не отбил, такое человеку не под силу. Но отклонил удар, отвел, дубина ухнула о корень совсем рядом. А он шагнул навстречу троллю и разом, по рукоять вогнал ему в шкуру меч!

Незаметный почувствовал, что сейчас его реплика не только уместна, но и ожидается.

— Знаменитый удар Керутана, — сказал он с величайшим почтением. — Под второе ребро снизу.

— Все знают, как это делается, — невесело усмехнулся король, — но бить так умел только сам Керутан… Тролль заскреб пальцами по пузу — пытался нащупать рукоять меча. Не успел — рухнул башкой на свою оброненную дубину. И не пошевелился больше. А Керутан отбросил щит, потер свою левую кисть… она у него потом долго болела, это ж какой удар на щит пришелся! Подмигнул мне и этак весело говорит: «Сроду драк не начинали — наше дело их кончать! Верно, Тореол?»

— Я помню, государь. Он любил так говаривать.

— Да… любил… — Король зябко передернул плечами. — Скажи, ты веришь, что прекрасная колдунья похитила Керутана и забрала за Грань Миров?

Незаметный старался как можно реже лгать своему повелителю.

— Нет, государь, не верю. Думаю, великий воин умер, когда его, окутанного сонными чарами, везли в родной замок. А те, что должны были беречь и охранять его в пути, испугались гнева короля и придумали красивую сказку.

— Вот и я так думаю… — тихо сказал Тореол.

— Эй, на руле! — колыхнул вечерний воздух повелительный окрик капитана. — Держать правее вон той скалы, что на белку похожа! Готовься встать на якорь!

* * *

— Ма-ам, ну почему Молчун со мной разговаривать не хочет?

Чужому человеку показалось бы странным нытье Нурнаша. Немой раб — да разговаривать не хочет?

Но Дагерта не удивилась. Она знала, что ее сынишка постоянно крутится вокруг Молчуна, рассказывает свои детские секреты, таскает для друга с кухни кусочки повкуснее. А тот делает для малыша забавные игрушки из веточек и соломы. И оба, взрослый и ребенок, прекрасно друг друга понимают.

И вот теперь — ссора…

— А чего ты ждал? — сердито отозвалась мать. — Ты будешь удирать неведомо куда, тебя будут искать всем постоялым двором — а потом чтоб такого озорника взяли да простили? Может, тебя еще лепешкой с медом угостить? Эх, выдрала бы я тебя, да так, чтоб до старости эту трепку помнил! Чтоб не водила тебя Серая Старуха по лесу на радость голодным чудищам!

И Дагерта швырнула на стол жестяную миску, которую только что вытирала тряпкой.

Когда мать не в духе, от нее лучше держаться подальше. Выпороть не выпорет, а подзатыльник отвесить может… Нурнаш поспешно ретировался с кухни.

Во дворе Молчун колол дрова на большом пне с обрубленными корнями. Тяжелый топор легко летал в загоревших за лето руках раба.

Обычно Нурнаш любил смотреть, как разлетаются из-под топора ровные чурочки. И охотно таскал их под навес, укладывая в поленницу, сколько хватало росточка.

Но сейчас помогать старшему другу не хотелось. Ссора отравила сегодняшний день и продолжала портить вечер.

Сейчас бы подойти к Молчуну, потянуть за холщовую штанину и заскулить несчастным голосом: «Я больше не бу-уду!..»

Ну да! Вот еще! Чтобы сын самого Кринаша просил прощения у какого-то Молчуна!..

Мальчишка описал пару кругов по двору, делая вид, что не обращает на работника ни малейшего внимания. А тот продолжал колоть дрова, не желая замечать маневры хозяйского сынишки.

Наконец Нурнаш не выдержал. Остановившись неподалеку от Молчуна, он сообщил куда-то в сторону конюшни:

— А отец утром видел за курятником следы хоря! Говорит, повадится теперь, капкан надо поставить… То-то ночью лай был — небось Хват хоря гонял!

На эту потрясающую новость Молчун не ответил ни словом, ни взглядом.

Мальчуган насупился.

Нурнаш не знал, что его друг огорчен не только вчерашними событиями. Была у Молчуна и своя, тайная печаль.

Сегодня днем он, улучив свободную минутку, подошел к Камышинке. Острая палочка в руках, на лице бодрая готовность учить следующую букву…

И нарвался на холодную отповедь. Мол, она, Камышинка, раскусила его обман. И не собирается больше тратить время на плута, который и без того грамотен!

Теперь, раскалывая одно полено за другим, парень с тоскливым отчаянием думал о том, чего лишился.

Возможности хоть изредка быть рядом с этой чудесной девушкой. Слушать ее неторопливую, мягкую речь — и кивать в ответ. Следить за тонкими пальчиками, выплетающими из косы сиреневую ленту и вплетающую ее потуже. Глядеть, как круглится плечо и розовеет на солнце нежное ушко, когда девушка нагибается, чтобы вывести на земле следующую букву.

Разве это много? Но судьба отняла у бедняги Молчуна и эту радость…

Взгляд раба невольно скользнул к воротам. Камышинка сейчас там, за оградой. Каждый вечер на закате выходит поглядеть, как солнце опускается за лес. Хозяин сперва беспокоился, но потом понял, что девушка не уходит далеко от ворот…

Нурнаш не унимался:

— А днем коза из хлева вырвалась и господина Аурмета на крыльцо загнала! Шуму было… ты слышал, да? — обратился он уже напрямую к Молчуну.

Тот и бровью не повел, словно не с ним заговорил хозяйский сын.

Слышал? Еще бы не слышать! Он же сам выпустил козу из хлева, когда заметил, что этот хлыщ Аурмет опять пристает к Камышинке.

А коза во дворе — хуже сорвавшегося с цепи пса! Злыдня — она Злыдня и есть. К девушке относится благосклонно: Камышинка балует вредную рогатую тварь, угощает кусками лепешки… А вот Аурмета Злыдня хорошо по двору гоняла!

Молчун невольно улыбнулся, вспомнив, как улепетывал от домашней скотины заносчивый Альбатрос.

А Нурнаш успел уже сбегать к калитке — и вернулся с озабоченной мордашкой:

— Эй, а с каким это чужим дядькой наша Камышинка за воротами разговаривает?

Молчун не спеша взял сосновый чурбачок, поставил на иссеченный топором пень и ловко, с одного удара развалил надвое.

Глупые шутки глупого мальчишки. Никакого «чужого дядьки» за воротами быть не может. Солнце вот-вот сядет, а в такое время в здешних краях все уже под крышей сидят…

И вдруг Хват, до сих пор мирно дремавший у будки, вскинул массивную кудлатую голову и залился тревожным лаем, срывающимся на вой.

Тут уж Молчун встревожился — и, не выпуская из рук топора, кинулся к калитке.

За воротами никого не было.

Но вон там, вдали… у кромки леса… что там? Бегут два человека, взявшись за руки? Или один силой тащит за руку другого?..

Стиснув рукоять топора, Молчун бросился следом. Он не думал о том, какие опасности таит лес, в черной тени которого уже успели раствориться две человеческие фигуры. Он только остро, до боли в груди сожалел, что не может закричать вслед.

А перепуганный Нурнаш бросился к крыльцу: надо же рассказать маме, что случилось!

Но тут двор огласил визг, перешедший в хрип.

Огромный черный пес забился в конвульсиях: цепь захлестнула ему горло.

Мальчик кинулся к любимой псине, поспешно расстегнул ошейник.

Тут же здоровенный зверь, прекратив ломать комедию, вскочил на лапы, вырвался из рук маленького хозяина, который пытался его удержать, и помчался через двор за калитку — следом за Молчуном.

Нурнаш пробормотал пару слов, за которые мать надрала бы ему уши. Хват не первый раз его так обманывал, но мальчик вновь и вновь попадал впросак.

Но тут же мальчишка опомнился и побежал к крыльцу:

— Ма-ама! Па-апа!

* * *

— А хотелось бы мне знать, мое сокровище, куда ты отправила стражников? Почти весь гарнизон замка!

— Ах, какой пустяк! — попыталась привычно пропеть красивая женщина, глядя мужу прямо в глаза. И сделала небрежный жест левой кистью — легко отмахнулась от вопроса…

Не вышло. И жест оказался нарочитым, и в нежном голосе прозвучала фальшивая нотка.

— Пустяк? Из-за пустяка ты оставила замок почти без охраны? Или ты думаешь, радость моя, что у меня под рукой армия?

Спрут говорил ласково. Очень ласково. Такого тона слуги боялись больше, чем крика.

Женщина едва заметно повела лопатками: по коже пробежал озноб. Хотя ей-то чего бояться? Она не служанка, она законная жена. Хозяйка замка.

— Я… я послала их ловить разбойников.

Почему так предательски дрогнул голос?

— Они их ловят не первый год, сердечко мое. И не могут поймать. А ты взяла и отправила их в лес — да не наугад, а точное место указала…

Проклятые румяные щеки, проклятые цепкие глазки с масленым блеском, проклятый насмешливый прищур под вскинутой бровью… проклятые, проклятые пальцы, уютно сцепленные «в замок» на выпуклом брюшке!

— Один нищий ночевал у разбойников, в их тайной лощине. А потом решил заработать на их секрете.

— Нищий, да? А почему я не видел этого нищего? Почему он не ко мне подошел? Почему не я отправил отряд — а, моя желанная?

— Я думала, что надо как можно скорее…

— Где этот нищий? — перебил Унтоус лепет жены.

— Сейчас пошлю служанку найти и привести…

— Не трудись, мой цветочек. — Издевательские нотки в голосе Спрута становились все отчетливее. — Я уверен, что он уже побрел своей дорогой.

Вастер стиснула кулачки так, что ногти до крови впились в нежные ладони.

Стены трапезной словно сдвинулись вокруг мужчины и женщины, которых разделял дубовый стол. Об ужине оба давно забыли.

Муж иначе глядит на Вастер. Иначе цедит слова сквозь безукоризненные белые зубы. Даже руки на пузе держит как-то… как-то угрожающе!..

Да нет же, что за вздор, руки как руки… все как обычно…

Все, кроме нее самой!

Без своих драгоценных бусин, без краденых талантов она чувствовала себя бесконечно уязвимой. Казалось, что вокруг от горизонта до горизонта раскинулась ровная, голая пустыня, ее крышкой накрыло такое же плоское мертвое небо с неживым, нарисованным солнцем. И в его тусклых лучах застыла Вастер — нагая, слабая, беспомощная…

Усилием воли хозяйка замка отогнала нелепое видение.

Чепуха. Бред. Она ведь даже не до конца обезоружена. Любимая алая бусинка привязана к браслету на левом запястье под длинным рукавом.

Если сейчас Вастер тихонько, словно нечаянно, начнет намурлыкивать медленный мотив, Унтоус забудет о своих подозрениях, сгребет жену в охапку и на руках понесет в опочивальню… Да какая опочивальня, прямо здесь ею овладеет, в трапезной, на столе…

Ну и что? Едва схлынет страсть — все начнется снова. Тот же прищур, тот же взгляд, те же вопросы.

— Пусть нищий бредет своей дорогой, зачем он нам нужен? — уже с откровенной насмешкой завершил беседу Унтоус. — Он свое дело сделал, подсказал дорожку в разбойничий лагерь. И моя расторопная женушка послала туда почти весь гарнизон замка — ай, молодец! Буду с нетерпением дожидаться возвращения наших бравых парней. Ведь не с пустыми руками вернутся — с разбойничьей добычей. С золотом, с серебром… а если очень повезет, то принесут даже шкатулку с грошовыми стекляшками, из-за которых моя жена почему-то потеряла покой!

* * *

— Отпусти меня! — потребовала Камышинка. — Я сама пойду!

— И не подумаю! — отозвался тот, кого на постоялом дворе знали как Опекуна. Он нес девушку на руках, следя, чтобы ни одна ветка не хлестнула ее по лицу. — Тут сплошь коряги. Ты в темноте себе ноги переломаешь.

— А у тебя что, глаза совиные? Пусти, Шадхар, я уже не маленькая.

— Хорошо, только подожди, перейдем Безымянку. Не в твоих башмачках по воде хлюпать.

В этот миг деревья расступились, закатное солнце швырнуло последнюю пригоршню лучей на темную гладь неширокой реки.

— Сейчас дойдем до брода, — добродушно объяснял Шадхар. — Там вообще мелко, да еще и валуны большие в воде лежат. А за речкой — уже недалеко…

Девушка поверх плеча своего спутника с опаской оглядела берег.

— Ты хоть понимаешь, куда ты меня затащил? Я про здешние леса таких страхов успела наслушаться…

— Виалеста, не трусь. У нас хорошая охрана. И разве стал бы я втягивать тебя во что-нибудь опасное?

Это нахальное заявление так возмутило девушку, что она чуть не спрыгнула с рук Шадхара.

— Да ты же только этим и занимаешься! Сделал из меня какую-то… ну, прямо государственную преступницу! Сама себя бояться начинаю, такая угроза силуранскому престолу… Ну, почему мне нельзя было уехать туда, куда приказал король?

— Тебя бы там убили, — терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил ей Шадхар. — Сколько раз тебе говорить…

— Все равно не верю, не верю! Я Тореола с детства знаю.

— Девочка, люди меняются. А уж что с ними делает корона!.. Ну, хорошо! Допустим, Тореол все тот же мальчишка, что лет десять лет назад спихнул тебя в дворцовый фонтан. Но ведь у него есть придворные — а это такой народ… лучше короля знают, что королю надо. Один Незаметный чего стоит — ух, ненавижу! Этот кого угодно сожрет. А с меня Нуренаджи взял слово: случись с ним что-нибудь, буду беречь и охранять его сестренку.

Виалеста недоверчиво фыркнула. Как-то не вязалась подобная сентиментальная забота с образом ее хамоватого, эгоистичного братца.

Но тут же девушка отогнала эту недостойную мысль. Разве можно так — о мертвом?

— Охранять и защищать? — переспросила она с вызовом. — Такая защита, да? Сейчас, должно быть, король переворачивает весь Силуран — ищет пропавшую принцессу!

— Никто ничего не переворачивает.

— Но как же… ведь я не доехала до…

— До замка, где должна была стать узницей? — Шадхар просиял, как мальчишка, которому есть чем похвастаться. — Но принцесса Виалеста благополучно добралась до места своего заключения!

— Не понимаю…

— Незаметный сам себя перехитрил, — со вкусом объяснил Шадхар. — Для пущей секретности отправил на путь к замку три отряда стражников, чтоб те передавали друг другу пленницу. И лишь командир первого отряда знал, кого везет. Остальным было только приказано доставить барышню на место…

— Зачем ты это рассказываешь? Я знаю. На одной из этих подстав ты меня и похитил.

— Не похитил, а подменил. Чисто и красиво. В замок отправилась Мышка.

— Какая еще… ой! Мышка? Моя служанка?! Шадхар, как ты посмел?!

— А в чем дело? Рабыня должна быть счастлива, что может оказать услугу своей доброй хозяйке.

— Шадхар, — раздельно и твердо произнесла принцесса. — Господа отвечают за своих слуг. За их повеленье, здоровье и жизнь. А с Мышкой мы как сестры. Ты считаешь, что в замке мне грозит смерть… и ты послал туда ни в чем не повинную девушку?

Теперь Шадхар понял, чем недовольна Виалеста. И обиделся.

— Если я готов отдать свою жизнь — жизнь Сына Клана! — за то, чтобы ты взошла на трон, то не стану считать высокой ценой жизнь хоть сотни слуг и прочего сброда. Я…

Заговорщика прервал короткий, полный ужаса вскрик девушки.

Из воды, вырисовываясь на залитой закатным огнем речной глади, поднимались плечи и голова большого ящера.

Шадхар хохотнул.

— Не бойся. Это Большелапый. Таких, как он, еще трое шло рядом, охраняя нас, только ты их не видела и не слышала… Мне еще многое надо тебе рассказать и показать. Вот доберемся до места, разложим костерок и поговорим.

Вокруг высоких сапог зашумела вода. Мужчина уверенно шагал по высоким камням, еле заметным в потоке, бережно держа свою драгоценную ношу.

* * *

Ночной лес, что раскинулся по берегам Тагизарны, — почти верная гибель для одинокого человека, у которого всего-то и есть, что топор в руке.

А если человек к тому же не воин, привыкший драться за свою жизнь… и не Подгорный Охотник, что знает повадки чудовищ, которые наползли из-за Грани… ну, тогда этот человек сам не даст медяка за свою жизнь.

Паршивее всего мысль о том, что если поблизости случатся люди, то как подашь им знать о себе? Немота проклятая! Не крикнешь «ау!» той, которую разыскиваешь наугад в круговерти стволов, в мокрой непролазной гуще подлеска, не кликнешь никого на помощь…

Зато какое счастье, если помощь придет сама. Незваная.

Вынырнув из сплетения мокрых ветвей, черный лохматый зверь прыгнул лапами на плечи Молчуна, чуть с ног не сбил. Молчун выронил топор от радостного потрясения. Обнял Хвата за шею, зарыл пальцы в сырую, резко пахнущую шерсть — и отступило безнадежное отчаяние.

Эх, сейчас бы приказать: «След! Ищи!» Но голоса нет… да и Хват — пес не охотничий, по следу идти не обучен…

Нет! Прекратил вертеть хвостом, опустился на все четыре лапы. Деловито зашмыгал по кустам… исчез из глаз… снова вернулся… опять исчез…

Молчун подобрал топор, огляделся. Из черной мглы забухал лай — требовательный, не злой. Человек напролом двинулся в ту сторону.

* * *

Вот когда Кринаш оценил подарок судьбы, направившей на его постоялый двор два десятка «черно-синих»!

Может, он и рискнул бы вдвоем с Верзилой отправиться вдогонку за таинственно исчезнувшей Камышинкой и сгинувшим Молчуном. Пожалуй, не остался бы в стороне отважный молодой Лейчар из клана Волка. Возможно, присоединились бы к маленькому отряду актер Нилек и певец Арби, хотя от этих двоих в драке пользы было бы мало.

Но вот два десятка дюжих, до зубов вооруженных стражников — это уже сила!

Правда, «сила» отнюдь не желала тащиться в ночную чащу на поиски некоей девицы, а желала, наоборот, как следует выспаться перед завтрашними подвигами. Но с Кринашем спорить — себе дороже. Зря, что ли, он когда-то дослужился до десятника? Стражники успели получить по факелу и вылететь за ворота, прежде чем сообразили, что Кринаш им не командир.

И вся эта армия с криками и шумом, стараясь не разбредаться далеко друг от друга, двинулась обшаривать опушку. Следы искали — но какие уж следы в ночной чащобе?

* * *

Молчун слышал далеко за спиной крики. Но не отозвался бы, даже если бы мог.

Он стоял на берегу Безымянки, у брода западнее моста. Он знал это место — но как же разлилась речушка!

Рядом метался пес, потерявший след.

А Молчун взволновано разглядывал в лунном свете свою находку, на сломанной ежевичной ветке висела тонкая ленточка. Как же он не прошел мимо, каким чудом разглядел эту узенькую полоску шелка в серебристом луче? Парню казалось, что ленточка сама окликнула его нежным девичьим голоском.

Сейчас она казалась белесой, но Молчун знал — сиреневая… Он помнил, как вплетался этот сиреневый шелк в русые волосы, как тонкие пальцы теребили край ленточки…

Хват тем временем, прыгая с камня на камень, перебрался на другой берег и теперь отряхивался — только брызги шумно разлетались в стороны.

Молчун бережно снял полоску материи с ветки и повязал на свою веревочную опояску. Затем перешел Безымянку по камням.

Пес обнюхал сырые кусты и целеустремленно рванул сквозь них — к черневшей вдали стене деревьев. Время от времени он оглядывался — следует ли за ним человек?

В Молчуне пробудилась надежда. Он не бредет наугад! Теперь главное — не отстать от своего лохматого проводника, взявшего след!

Вдруг Молчун споткнулся, с размаху грохнулся лицом в сплетение коряг, покрытых палой листвой. Не вставая, сердито дернул правой ногой, которую держало что-то тонкое и прочное. Это же надо — угодить в силок, поставленный кем-то на зайцев!

Сел и снова дернул ногой, уже сильнее, чтобы оборвать петлю…

И вдруг «веревка» ожила, рывком опрокинула человека навзничь, сильно и плавно потащила в сторону реки.

Не был бы Молчун немым — заорал бы в голос от неожиданности! Вцепившись левой рукой в корягу, он извернулся, взмахнул топором, ударил по коварному живому «силку».

Но на мягкой земле веревку не перерубишь. Тонкое, как струна, щупальце неведомой речной твари только вдавилось в полусгнившие листья — и тут же вновь натянулось, напряглось, зло подрагивая. Коряга, за которую цеплялся Молчун, захрустела и подалась…

Молчун яростно замычал, борясь с неведомой силой, которая тащила его в воду.

Что-то хлестнуло возле щеки, прошуршало по листве, поползло назад к реке — еще одно тонкое щупальце промахнулось мимо добычи.

«Рыболов! — с тоскливым отчаянием подумал Молчун. — Рыболов из реки забрасывает леску на берег… авось да подцепит кого…»

Мимо с ревом пронесся черный зверь. Влетев на мелководье, Хват разразился лаем. Вода вокруг вскипела. Пес, не умолкая, то заходил глубже, то вновь выскакивал на берег. Атаковал кого-то прямо в реке? Выманивал на берег? Отвлекал «рыболова» от человека?

А речная тварь не решалась напасть — ее смутил грозный вид клыкастого хищника…

Молчуну некогда было разглядывать то, что происходило на мелководье. Главное — щупальце ослабло! Нашарив камень, он подложил его под щупальце, от души ахнул топором… «Леска» лопнула, силок ослаб на ноге.

С топором наготове Молчун двинулся к берегу, где Хват, стоя передними лапами в воде, азартно облаивал взбаламученную поверхность Безымянки.

Тонкое щупальце просвистело над спиной пса. Молчун отвел его топором. Захлестнувшись вокруг топорища, щупальце едва не вырвало топор, но все же соскользнуло с отполированной крепкими ладонями рукояти.

Молчун не мог окликнуть пса, поэтому просто ухватил его за задние лапы и поволок от реки. Разъяренный Хват извернулся, ощерился, но не укусил.

Оба кинулись прочь — сквозь кусты, напролом, к опушке! За их спинами Безымянка постепенно успокаивалась. Из воды с шипением вылетели несколько «лесок» и растянулись на берегу — тонкие, незаметные. Неведомый рыболов притих в ожидании «поклевки».

* * *

— Ай да старик! Умеет, умеет! Лотом не лотос, но уж васильком не назовешь! Посмотри, Виалеста!

Девушка с неприязненным недоумением покосилась на костяной цветок, лежащий на ладони Шадхара. Теперь цветок действительно не походил на василек. Старый резчик Хшеу стесал зазубринки лепестков, придал им каплевидную форму, даже ухитрился наметить на каждом еле заметную ложбинку, из-за которой лепесток казался изогнутым.

— И ведь одним ножом работал! — продолжал восхищаться Шадхар.

Камышинка невольно бросила взгляд на костерок, возле которого скорчилась — ладонями к огню — щуплая старческая фигурка.

Хшеу боялся отвести глаза от огня. Не хотел видеть ящеров, вольготно развалившихся вокруг.

Костерок горел на широкой проплешине в лесу (след пожарища, оставшегося с лета). Ее и облюбовали ящеры. Чешуйчатые воины возлежали животами кверху, переваривая сытный обед: удалось завалить лося. Они глядели на жизнь весьма благодушно: не брюзжали, что захват Дивной Купели идет не так, как ожидалось… что отряд торчит в чужом мире и чего-чего-то ждетчто подступили мерзкие холода, которые скоро станут еще страшнее…

Нет, этим вечером Большелапому не приходилось грозным рыком усмирять бунтующую команду. Тем более что ночью ожидалось событие.

С отрядом будет говорить Короткий Хвост! Лично. Собственной персоной. Наконец-то расскажет, что удалось узнать, живя в человечьей шкуре! Посоветует, как лучше покорить этот загадочный, недобрый мир!

Ящеры были сыты, заинтригованы и не настроены на жестокое обращение с пленником. Но несчастный Хшеу этого не знал. И содрогался каждый раз, когда кто-нибудь из трехглазых монстров перекатывался с боку на бок.

Наррабанец сделал порученное дело и теперь пытался в языках пламени прочесть свою судьбу. Увы, она казалась весьма незавидной — как судьба догоравших в костре сучьев.

Старику было страшно. Хотелось куда-нибудь спрятаться, забиться. Но поблизости не было ничего похожего на укрытие.

Впрочем, стоял посреди прогалины большой, аккуратно сплетенный шалаш. Но туда Хшеу даже не думал соваться. Старик понимал: не для него колдун вбивает в землю колья и оплетает их ветвями. Не для него устилает пол шалаша еловым лапником. Не для него стелет поверх лапника принесенную откуда-то широкую медвежью доху…

А та, для кого старался Шадхар, его усилий не оценила. И не спешила расположиться в шалаше. Хмуря брови, она разглядывала бывший василек, дерзко объявивший себя лотосом.

— Ты скатился до мошенничества, Шадхар? За подделку хочешь выменять трех человек?

— Завтра же и выменяю. — В голосе Шадхара не было и тени обиды — так он мог бы говорить с ребенком. — Лотос-Целитель действительно нужен Тореолу!

— Зачем?

Шадхар на мгновение смешался, а потом вместо ответа весело заявил:

— Готовься встретить родственника, девочка. Один из узников, которых я завтра спасу, — брат твоей матери.

— Дядюшка Аджузар? Ой, не скажет он тебе спасибо за то, что вытащишь его из Замка Темного Ветра! Я дядюшку знаю. Ему лучше сидеть в замке, где тепло, уютно и кормят хорошо, чем впроголодь бродить по лесам и болотам!

— Ничего. Потерпит. Пострадает немножко ради возвращения на престол Клана Вепря. Без него наша свадьба не будет законной, ты же не достигла совершеннолетия.

Шадхар сказал это вскользь, как нечто давно решенное и обсуждению не подлежащее. Но девушка поперхнулась очередным насмешливым замечанием.

— Свадьба? Наша? Что ты мелешь, Шадхар?

— А что? — изумился мужчина. — Я тебя полюбил, еще когда ты была этаким смешным длинноногим гусенком. И Нуренаджи знал про мои чувства… Да ты сама подумай: когда станешь королевой, кто еще будет тебе такой опорой и поддержкой?

— Не хочу за тебя замуж. И на трон тоже не хочу!..

— Ну-ну, маленькая… Ты просто ничего не смыслишь в жизни. Подрастешь — спасибо мне скажешь за то, что так хорошо твоей судьбой распорядился.

Виалеста отступила на шаг и пристально посмотрела в лицо своему собеседнику. Посмотрела так, словно впервые видела лучшего друга своего старшего брата… того, кого привыкла считать тоже почти братом… дальнего родственника по Клану…

— Шадхар! — сказала она негромко и убедительно. — Да хоть бы Тореол сам меня за руку повел на престол, я и то бы вырываться начала! Шадхар, ну, не гожусь я в королевы! Знаешь, я давно не была так счастлива, как эти дни на постоялом дворе! Резала яблоки для пирога, болтала с хозяйкой, кормила кур…

— Да-да, конечно, — с ласковым равнодушием перебил ее мужчина, — это очень мило. Я рад, что ты здесь не скучала. Но пора подумать о будущем, и твое будущее — я! Ну, кто еще женится на сестре принца Нуренаджи? Кто захочет навлечь на себя подозрение в попытке захватить трон?

— Это несправедливо! — крикнула девушка так звонко, что лежащий рядом ящер приоткрыл глаза и недовольно хлестнул хвостом по земле. — Я и не думала ни о какой измене, пока ты не начал устраивать мою судьбу. Ну почему я — племянница короля Нуртора? Как бы я хотела выйти замуж за властителя какого-нибудь лесного замка… жить с ним в глуши… муж, дети, хозяйство — и никакой грызни за корону!

— Девочка, не нам решать, кем родиться на свет. Мы оба из Клана Вепря, хоть и из разных Ветвей, и обязаны думать о том, как вернуть престол нашему Клану, — начал раздражаться Шадхар. — Твоя судьба…

— Моя судьба — интриги и козни, да? Причем бесполезные! Вот родит Фаури своему Тореолу наследника — и сдохнут все твои великие замыслы!

— Да никого она не родит! — перебил ее Шадхар. — Где ей родить без Лотоса-Целителя!..

И осекся, сообразив, о чем проболтался в запале…

Глаза Виалесты стали огромными и гневными.

— Что-о?! — выдохнула она. — Так вот какую низость ты затеял? Вот ради чего Тореол отпустит твоих дружков? Вот как ты задумал его обмануть, да? Ах ты… — Она резко замолчала, а затем заговорила спокойнее. — Я ухожу. Ничего, что темно. Если я еще нужна богам и судьбе, они меня сохранят и спасут… Что уставился? Будешь силой удерживать меня, жених? Оставишь связанную в шалаше?

Шадхар, уже взявший себя в руки, усмехнулся. Он знал, как усмирить эту славную упрямицу. Перенял этот секрет от ее покойного братца…

Вспомнилось, как семнадцатилетний Нуренаджи потребовал у младшей сестренки, чтоб тайком передала его записку молодой жене одного из советников короля. Девочка с негодованием отказалась и пригрозила, что расскажет обо всем дяде-королю. Тогда Нуренаджи кивнул на спящего на подоконнике толстого старого кота и хладнокровно сказал: «Не будешь слушаться — пришибу вон ту тварь!..» Записка в тот же день была доставлена жене советника…

Улыбнувшись воспоминанию, Шадхар сказал:

— Ну, что ты! Неужели я тебя хоть чем-то обижу? Хочешь уйти — провожу до «Посоха чародея». Вот только прикажу кое-что ящерам… это недолго, насчет вон того старика у костра. Дело свое он сделал, пользы от него никакой, а отпустить нельзя — болтать начнет. Понимаю, что это жестоко, но что поделаешь…

И с удовольствием увидел, как потрясенно побледнела Камышинка. Она всегда была доброй девочкой…

Столковались быстро: наррабанец останется под охраной ящеров до тех пор, пока Шадхар не сможет без вреда для себя отпустить его живым и здоровым. За это Камышинка будет тихонько сидеть в шалаше и до возвращения Шадхара не попытается бежать.

* * *

Ищи не ищи, кричи не кричи, а ночной лес ответит только криками сов, гулом ветра в голых вершинах да чьим-то отдаленным воем в глухой чащобе.

Было уже темно, когда Кринаш с неохотой увел свой отряд на постоялый двор.

«Черно-синие» без споров («Давно бы так!») возвратились в «Посох чародея» и завалились спать на широких лавках, предварительно убедившись, что болтливый бродячий певец, который обещал показать дорогу к разбойничьему лагерю, никуда не сбежал.

Постояльцы угрюмо разбрелись по комнатам: все любили добрую, тихую Камышинку, все тревожились за нее.

Дагерта прятала от мужа заплаканные глаза.

— С утра снова пойдем искать, — бросил Кринаш Верзиле. Тот кивнул.

Вскоре в доме погасли огни, только в очаге багровели угли. Сон свалил людей, словно какой-то волшебник взмахнул у двери полой черного плаща.

Но, видимо, не на всех подействовали чары ночи.

Тихо отворилась дверь… скрипнуло крыльцо под чьей-то ногой…

Не было на дворе Хвата, некому было залаять при виде фигуры, что шла через двор к калитке.

В конюшне тревожно всхрапнула чья-то лошадь. За оградой заухал филин.

Рука легла на засов. Калитка открылась тихо, без скрипа.

Ни один человек в доме не проснулся, не подошел к окну, не увидел, как за оградой, в потоках лунного света, кто-то идет по тропинке к пристани…

Из-под деревянных мостков настороженно вынырнули две круглые, украшенные высокими гребнями головы. Ящеры нашли взглядами человеческую фигуру, свернувшую берегом на север. Выждали немного, выскользнули из воды, легко нагнали человека и неспешно двинулись следом. Время от времени то один, то другой ящер обгонял путника, обнюхивал тропу впереди, прислушивался к ночным шорохам и, не обнаружив опасности, возвращался назад.

Путник ни разу не повернул головы, не сбился с ровного, размеренного шага, не обратил внимания на свой безмолвный эскорт…

* * *

— Они убьют нас, госпожа? — Наррабанец Хшеу глядел в лицо девушке с такой надеждой, словно она одним словом могла подчинить себе грозных чешуйчатых чудовищ. Он даже не заметил, что перешел на родной язык.

Принцесса Виалеста ответила тоже по-наррабански, уверенно и спокойно:

— Ничего не бойся. Я никому не позволю тебя обидеть.

Девушка и старик сидели рядышком в шалаше на медвежьей дохе. Сейчас, когда ящеров не было видно, Хшеу вышел из оцепенения. Даже попытался поддержать беседу:

— Госпожа прекрасно владеет наррабанским… Судя по мягкому «тх», ее учитель был из Горга-до, верно?

— Нет, — засмеялась Виалеста, забыв на минуту свои горести. — С жителем Нарра-до я говорила бы так, как говорят в столице, а с хумсарцем — на его наречии. Ты слышал, конечно, что некоторым Детям Клана от предков-магов достался Дар?

— Слышал, ясная госпожа.

— Я из Клана Вепря, и мой Дар — понимать язык, на котором говорит мой собеседник. И отвечать на этом языке. Я никогда не была в Ксуранге, но если встречусь со здешней разбойничьей атаманшей — поболтаю с нею на ксуури.

— Это изумительно, светлая госпожа!

— Шадхар хоть догадался тебя покормить?

— Нет… — Мысль о такой возможности старику явно и в голову не приходила. Но он тут же спохватился. — Зато он приказал поставить для меня ведерко с водой. Правда, его почти сразу ящер хвостом задел, опрокинул…

— И ты со вчерашнего дня сидишь тут без воды? — задохнулась от негодования Камышинка, сразу забыв свои невзгоды.

Хшеу с несчастным видом кивнул.

Девушка вскочила на ноги так резко, что чуть не размела сплетенную из ветвей стену.

— За оврагом — родник. Я заметила, когда шла сюда.

— Госпожа, я не пойду! — запаниковал старик. — Там эти… трехглазые!

— Ну и что? Сиди здесь. Я сейчас вернусь.

Старческая рука вскинулась, чтобы удержать девушку, но тут же бессильно опустилась: дотронуться до Дочери Клана было просто немыслимо.

Вечер уже перешел в ночь, но лунный свет серебрил шалаш и сгрудившихся вокруг ящеров. Камышинка едва не вскрикнула: да сколько же их тут! Раз в десять больше, чем было, когда они с Шадхаром сюда пришли!

Отовсюду неслось шипение, в которое вплеталось короткое взрыкивание, порой щелкали челюсти.

Виалеста застыла у входа в шалаш, забыв о роднике и о старом наррабанце. Сейчас она была целиком во власти своего Дара. Чужая речь — а это была именно речь! — обволакивала ее, проникала в душу, становилась почти узнаваемой, вот-вот…

Девушка сосредоточенно вслушивалась в царящий вокруг бессвязный шум… нет, не шум, вполне различимый говор! Ящеры вспоминают недавнюю охоту… говорят о троллях, о том, что какому-то малышу эти гладкошкурые изверги выбили глаз… о самках, которые весной придут на здешнее болото… Но чаще всего поминали кого-то по имени Короткий Хвост. Этот Хвост должен был прийти ночью — и все ждали с жадным любопытством и нетерпением.

«Потому и сползлись сюда такой стаей!» — подумала Виалеста.

Она стряхнула оцепенение и огляделась в поисках опрокинутого ведра. Ага, вот…

С ведром в руке девушка направилась в ту сторону, где, ей помнилось, должен быть родник. Но не прошла и нескольких шагов, как дорогу ей заступило могучее чудовище. Чешуя в лунном свете казалась белесой, кончик хвоста небрежно постукивал по земле, меж зубов презрительно плясал длинный язык. Полилось негромкое рычание. Не настоящая угроза, а так — захотелось слегка пугнуть жалкое двуногое существо…

Виалеста обмерла от страха, но сразу же вспомнила, что знает язык этих чудовищ.

«Надо сказать ему, что я всего-навсего женщина… что не хочу сделать ничего плохого!»

Голова девушки чуть откинулась назад — так делали ящеры, начиная разговор.

И Три Шрама, загораживавший пленнице путь, изумленно услышал шипение, которое складывалось в разборчивые, вразумительные слова. Безошибочно угаданные, единственно верные слова, способные утихомирить самого разъяренного ящера.

— Я самка… я слаба… я не опасна для тебя, охотник…

Громадная пасть со стуком захлопнулась. Хвост обвился вокруг задних лап — самая мирная из поз. Три Шрама поспешно плюхнулся на брюхо: не решил бы кто-нибудь из собратьев, что он, охотник и воин, вызывает эту мягкокожую самку на бой!

Виалеста поудобнее взялась за дужку ведра и спокойно пошла мимо ящеров, которые при ее приближении замолкали и спешили уползти с пути.

«Ну, вот! — подбадривала она себя. — Я так и знала! Всегда и со всеми можно договориться по-хорошему!»

* * *

А вот Молчуну приходилось куда хуже. Хват потерял след — и надежда исчезла. Тьма сомкнулась вокруг, зашелестела мокрыми ветвями, сгрудилась тесными злыми стволами, заухала совой, откликнулась вдали волчьим воем.

Человек выбрел на полянку, где хмурые деревья не закрывали неба и луна бросала на сырую мертвую траву неверный слабый свет.

Вернулся Хват — присмиревший, дрожащий. Черная шерсть дыбом встала на загривке. Что напугало отважного пса, который недавно атаковал речное чудовище?

Молчун успокаивающе обнял пса за шею — и почувствовал под пальцами зарождающееся в горле рычание. Беззвучное. Словно Хват тоже был немым.

А из лесной мглы донеслось отдаленное похрупывание, треск. Кто-то массивный и большой брел напролом сквозь чащу, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным.

Молчун быстро огляделся — и увидел на краю полянки старую могучую ель, опустившую ветви до земли. Ель — траурное дерево, но для Молчуна она сейчас была желанным убежищем, спасительным шатром. Молчун юркнул под полог ветвей, растянулся на влажном ковре опавших иголок. Следом поспешно вполз Хват.

Прижавшись друг к другу, человек и собака вслушивались в треск сучьев, в чью-то тяжелую поступь, приближающуюся к их укрытию.

У самой ели невидимое чудовище остановилось. Может, уловило необычный, не лесной запах?

Молчун перестал дышать. Ему казалось — сердце сейчас разорвется.

Рядом сопел кто-то огромный, и только тонкая завеса хвои отделяла человека и собаку от неведомого ночного ужаса. Наконец хруст веток возобновился, тяжелое пыхтение и сопение стало удаляться.

Молчун судорожно глотнул воздух, погладил дрожащего крупной дрожью пса.

Но даже в этот миг он вспомнил о Камышинке. И в душе вознес богам молитву: пусть девушка в своих ночных скитаньях не наткнется на какую-нибудь хищную тварь!

* * *

Ящер со шрамом на морде неодобрительно таращился на костерок: чего только эти люди не выдумают!

Грузная старуха, подкладывавшая хворост в огонь, искоса глянула на недавнего гостя и издала резкое, короткое шипение.

Ящер недоуменно застыл.

Шипение повторилось — более свистящее, протяжное.

Ящер без единого звука отступил от костра и, повозившись, растянулся в орешнике.

— Надо же! — удивился Шадхар, наблюдавший за этой сценой. — Я-то думал, ты в прошлую встречу просто похвасталась! А ты и впрямь знаешь их язык. Ловец Ветра тебя понял.

— Дело нехитрое, — усмехнулась бабка Гульда. — Прореха в Грани не вчера появилась. Знаешь, сколько таких хвостатых вывалилось в наш мир за десятилетия? А я по здешним краям давненько брожу. О жизни потолковать с ящерами, может, и не сумею, а вот «пошел вон!» скажу очень даже разборчиво…

Шадхар с уважением глянул на собеседницу и протянул ей на ладони костяной цветок:

— Вот! Сумеешь сделать из этой безделушки талисман?

Старуха повертела резную вещицу в пальцах и остро глянула на заказчика:

— Что ж… будет тебе талисман, с которым тебя ни один пес, даже самый злой, тяпнуть не посмеет. Годится?

— Да мне хоть от злых собак, хоть от бородавок, хоть от женской неверности! Лишь бы человек, сведущий в магии, взял вещь в руки и сказал: да, талисман полон волшебной силы!

— Даже пальцы покалывает, верно? — подсказала старуха.

Шадхар, занятый своими мыслями, кивнул. И не заметил острого, проницательного взгляда, брошенного старой ведьмой из-под тяжелых век.

— Что ж, щедрый господин, ступай вон туда, — указала Гульда на кособокий низкий шалашик, приткнувшийся к стволу дуба. — Ложись спать. А мне ночь напролет у огня ворожить… э-хе-хе, годы мои, годы…

* * *

Наррабанские боги милостью своей послали старому резчику Хшеу забытье. Но даже во сне лицо его было тревожным, он вздрагивал, дергался всем телом на медвежьей дохе.

А Виалеста сидела на коряге у догоревшего костра и рассматривала ящеров. Она уже перестала бояться этих чешуйчатых трехглазых симпатяг. Они ее не обижали, а Три Шрама (тот, что недавно так ее напугал) даже предложил угощение — остатки головы лося. Девушка отказалась, но на всякий случай назвала ящера великим охотником. Лесть еще никогда не мешала добрым отношениям.

И ящеры не таились от Виалесты, не пытались загнать ее в шалаш, чтоб не увидела лишнего. Это не было презрительным равнодушием к будущей жертве: для ящеров она теперь была подругой человека-союзника.

Любознательный Сизый не упустил случая познакомиться ближе с человеческой самочкой, которая оказалась настолько смышленой, что умела связно разговаривать. Он увязался за ней от родника, пристроился возле шалаша и завел беседу. Тут же крутился Ученик с подсохшим бурым пятном на голове — и рассказ о злоключениях малыша в плену у троллей чуть не довел добрую Камышинку до слез.

Да, она знала теперь о воинственных замыслах чешуйчатого отряда. Но это вызвало в душе девушки не страх и не враждебность, а досаду и жалость. Ну что они затеяли, глупые? Их же здесь перебьют!

Но сейчас беседа умолкла. Под пристальным, неодобрительным оком луны смолкли и Камышинка, и Сизый, и Ученик. Общее напряжение захватило их, подчинило себе, спутало мысли, плеснуло в кровь тревогу.

Ящеры лежали вплотную, сдвинув бока, и в лунном свете казалось, что земля выстлана серебряной черепицей. Под этой «черепицей» висело тихое монотонное шипение. Нет, не слова — просто воздух от волнения шумно вырывался из десятков глоток, и десятки языков нервно подрагивали, словно змеиные жала, в распахнутых пастях. Это было завораживающе, это затягивало, подчиняло себе — и Камышинка уже не раз, вздрогнув, ловила себя на том, что шумно цедит выдох сквозь стиснутые зубы.

Внезапно по серебристому живому ковру пробежала волна: ящеры встрепенулись, вскинули головы, тихо заклацали челюстями. Шипение стало громче, из него сплелось имя:

— Короткий Хвост!

Все взгляды сошлись у большого, с вывороченными корнями дуба. На его комель неуклюже пытался вскарабкаться невысокий человек.

Виалеста подавила негромкий вскрик, увидев, как возле поваленного дерева поднялась грозная, увенчанная высоким гребнем фигура ящера. Издали силуэт казался черным, а не багровым, но Камышинка с трепетом узнала: Большелапый. Вожак.

Ящер склонил свою могучую голову. Человек бесстрашно оперся на гребень, принимая помощь, и взобрался на комель. Вот гость уже стоит во весь свой невеликий росточек под взглядами чешуйчатого отряда.

Лица не разглядеть, но эти косички, нелепо торчащие в стороны…

Камышинка вскинула ко рту ладонь, чтобы не дать сорваться вскрику:

— Недотепка!..

* * *

— Прошу отважных воинов простить меня за то, что появляюсь перед ними в таком отвратительном виде. Перемена облика — тем более такая! — требует времени. А времени у нас с вами нет.

Короткий Хвост была довольна. Эти самцы внимали ей, словно Великой Матери. Никто не смеет даже лязгнуть клыками, чтобы не помешать ей говорить!

А давно ли она была самым жалким, самым уродливым детенышем в выводке, почти калекой. Короткий хвост — это серьезный порок. Даже стоять на задних лапах она научилась позже других малышей: ее «третья опора» была такой ненадежной!

«У тебя никогда не будет семьи, бедняжка! — горевала мать. — Самцы соберутся на твой брачный зов, поглядят на тебя — и расползутся восвояси…»

Какое счастье, что учитель, взявший малышку на свое попечение, оказался магом и открыл в ученице незаурядные способности к перевоплощению.

Как она старалась! Как трудилась! Как мечтала чарами отрастить себе красивый длинный хвост! И каким разочарованием было узнать, что в брачный сезон все равно придется принимать истинный облик: магия может повредить будущим детям…

Тогда чешуйчатая чародейка отринула мысли о личном счастье, о яйцах, из которых выведутся лучшие в мире малыши с прекрасными хвостиками. И посвятила себя высокому искусству перемены облика.

И вот результат: от нее, уродливой самки, зависит, быть ли сражению за новые земли. И все эти самцы — весь этот гордый боевой отряд! — глядят на нее с таким уважением, какое вряд ли выказывали своим длиннохвостым красоткам.

— Я приняла обличье человечьей самки, причем детеныша, потому что люди, как и мы, добрее к малышам, чем к взрослым, хотя им далеко до правильного отношения к молодняку. К тому же детенышу простительно плохое знание мира, в котором он живет…

Громкое, отчетливое шипение плыло над головами притихших, припавших к земле самцов. Короткий Хвост рассказывала о том, что ей удалось узнать за время, прожитое среди людей.

И каждое слово несло гибель надеждам, с которыми отряд проходил сквозь Грань.

Самка-разведчица рассказывала немыслимые вещи. Она говорила о неисчислимых человечьих стаях. О воинских умениях, которыми обладает обычный боец-человек. О хитрых способах, которыми эти бойцы увеличивают свои силы. О сложнейших сплетениях общественных связей, которые опутывают людей и заставляют действовать сообща, даже если им этого не хочется. Эти отношения непостижимы для разума ящера. Но Короткий Хвост заверила воинов, что им придет конец, едва лишь об их вылазке узнает человечий вожак по имени Король, живущий далеко отсюда, но обладающий большой властью.

Когда Короткий Хвост замолчала, ящеры не сразу откликнулись — так они были потрясены. Наконец заговорил Большелапый — резко, враждебно, с отчетливым прищелкиванием челюстей:

— Предлагаешь нам уползти назад? Не поднимая головы и не оглядываясь?

Отряд негромко зароптал. Воины были согласны с главарем.

Самка отозвалась невозмутимо и твердо:

— Нет. Предлагаю взять Дивную Купель без боя. Коготь, ты принес то, о чем я просила?

Юркий темно-коричневый ящер молча поднялся навстречу самке. Та приняла у него несколько небольших предметов и передала Большелапому. Тот с недоумением оглядел принесенное и разочарованно протянул:

— Камешки…

— Камешки, — подтвердила Короткий Хвост. — Люди любят менять то, что им действительно нужно, на то, что ни к чему не пригодно, но является редкостью. Они охотно отдадут сильную лошадь, приученную носить всадника, за маленький кружок желтого металла. А за несколько таких камешков они позволят нашим самкам откладывать яйца на своих болотах.

— У них что — своих камней нет?! — изумленно залязгал кто-то клыками.

— Таких — почти нет. А люди высоко ценят то, чего мало. Считают, что это красиво.

— Что красивого в камнях? — раздраженно дернул раздвоенным языком Большелапый. — Хорошая самка — это красиво. Мы сегодня лося задрали — очень красивый был. Болото летом — красота, глядел бы да любовался. А уж дождь…

Отряд откликнулся восторженным гулом. Все были согласны с Большелапым: нет ничего красивее настоящего дождя. Такого, чтобы воздух смешался с водой! Каждый уже успел оценить это чудо природы, заставляющее три сердца от волнения биться вразнобой.

— Так что ты ошиблась, Короткий Хвост, — подвел итог главарь. — Шадхар, человек-союзник, тоже говорит, что нам придется воевать. Он лучше знает нравы своих собратьев.

Большелапый обернулся к отряду.

— Я принял решение. Завтра днем Шадхар встретится с человеческим вожаком. А сразу после этого мы приступим к завоеванию всерьез. И начнем с того, что…

— Нет!..

Виалеста забыла об осторожности. Девушка не понимала, за кого она так испугалась: за здешних крестьян, с которыми ящеры наверняка начнут свою войну, или за этих хвостатых дурней, которых в клочья разнесет первый же хорошо вооруженный отряд.

Девушка кинулась к вывороченному дубу. Подобрав подол, она перепрыгивала через лапы, хвосты, наступала, как на бревна, на крепкие чешуйчатые спины, совсем не думая о зубастых пастях, что разевались от удивления возле ее ног.

А уж как изумилась Короткий Хвост, когда в лунном свете перед ней с криком возникла Камышинка! Потрясенная самочка едва не сорвалась со ствола дуба и, чтобы удержаться, вцепилась в гребень Большелапого.

Виалеста заговорила страстно, горячо и бессвязно — о коварстве Шадхара, о том, что он собирался использовать маленький отряд в своих целях, о мошенничестве с талисманами, о королеве Фаури, которая не сможет родить без Лотоса-Целителя…

Даже если бы эта речь звучала на родном языке Виалесты и обращена была бы к людям, все равно она была бы сбивчивой и непонятной. А уж ящерам, которые внимательно вслушивались в неровное, прерывистое шипение, все это показалось дикой бессвязицей.

Но они поняли главное. И это главное их потрясло так, что они поднялись на задние лапы и взревели, бросая вызов и чужому лесу, и чужой луне, и всему этому чужому, нелепому миру.

Ящеров разгневало не то, что «человек-союзник» лгал им. Этого они как раз не поняли, потому что слова «ложь» не было в их языке.

И не то разъярило отряд, что Шадхар, оказывается, хотел стать главным среди людей. Значит, сильный самец, если рвется в вожаки.

Нет, бешеный рев из зубастых пастей исторгло известие о том, что по вине Шадхара какая-то самка навсегда останется бесплодной!

Слово «королева» не сказало ящерам ничего. Попытки Виалесты что-то объяснить про «главную самку страны» только всех запутали. Но никто и не хотел сейчас разбираться в подробностях. Главное — «человек-союзник» плел чары, из-за которых детеныши его врагов могли появиться на свет мертвыми! Ящеры, для которых материнство было понятием священным, не могли даже придумать более страшного злодеяния.

Когда рев стих, все взоры с надеждой устремились на Большелапого: решай, вожак!

А тот, хоть и выглядел незыблемее скалы, пребывал в смятении — пожалуй, впервые с тех пор, как у него прорезался гребень и пришлось расстаться с матерью.

Его высокая мечта — завоевание Дивной Купели — оказалась оскверненной. И зачем только он согласился принять помощь «человека-союзника»? Ведь все казалось таким простым: оскаленные клыки рвут вражескую плоть, уцелевшие противники в панике разбегаются, а весной счастливые самки вышагивают по плотному слою мха, пружинящему под их лапами. Лучше всего — под проливным дождем! Пусть видят, какой волшебный мир добыли для них самцы!

И что теперь делать? Начать все сначала, отвергнув помощь мерзкого человека? Или принять неправдоподобный план, который предложила Короткий Хвост?

Но главарь отряда не собирался никому показывать свою растерянность. Наоборот, поднялся во весь рост, вскинул когтистые лапы, распахнул пасть:

— Кто смеет рычать при мне?! А ну, тихо!.. Зачем мы сюда пришли? Завоевать здешние болота. И что нам за дело до людских свар? У людей свои самки, у нас — свои! А кто посмеет хоть клыками лязгнуть, того пополам перехвачу! Башка в одну сторону полетит, хвост — в другую!

В этот миг отряду полагалось бы дружно шмякнуться на животы и льстиво зашипеть: мол, веди нас на великие свершения, бесстрашный главарь!

Но отряд не шевельнулся. Ящеры не издали ни звука.

Они молчали, эти охотники, знавшие, что самки и детеныши даже самых неразумных тварей — недостойная добыча, которую можно убивать только в самую голодную пору.

Молчали воины, понимавшие, что даже в самых кровавых битвах за богатые охотничьи угодья ни в коем случае не должны страдать самки, молодняк и яйца.

Молчали знатоки древних обычаев, помнившие, что все чешуйчатые, трехглазые маги дружно объединяются против чародея, посмевшего своим колдовством причинить вред чьей-то кладке…

Но никто не посмел возразить главарю: глаза его полыхали неистовым огнем, хвост метался по земле негромкое рычание сулило смерть…

И вот Три Шрама, могучий боец, медленно, нехотя опустился на брюхо и захлопнул пасть. Рядом легли Коготь, Зоркий, Тень Дракона…

«Недотепка», распластавшись вдоль ствола, с которого только что произносила речь, в отчаянии глядела, как один за другим ломались эти бестолковые самцы, не принявшие ее план и обрекающие себя на верную гибель.

А возле вывороченных корней закрыла руками лицо потрясенная Виалеста, которая тоже не сумела остановить этих чешуйчатых безумцев.

В немой покорности уткнув морды в землю, стая легла вокруг своего вожака.

И только один остался стоять. Более того — ощерился, вскинул голову в позе вызова, хлестнул хвостом по земле.

Это был Сизый.

Не самый сильный из ящеров. Не самый смелый. Всегда готовый уступить и подчиниться любому, кто объявит себя вожаком.

Но сейчас он — единственный в стае! — чувствовал на себе взгляд ученика. И под этим взглядом не мог позволить себе ни трусости, ни подлости.

Отчетливо понимая, что будет сейчас убит, Сизый дерзко произнес:

— Ради своих будущих детей ты готов убить чужих, грабитель кладок?

Это было самым страшным оскорблением, которое один ящер мог нанести другому.

Те, кто лежал рядом с Сизым, начали расползаться, освобождая место для схватки… нет, для убийства.

Сизый, оцепенев, ждал, когда его разорвут. У него не было выбора. Зато малыш навсегда запомнит, что есть поступки, которые нельзя совершать даже под страхом смерти.

Но Большелапый медлил. Он переводил взгляд с Сизого на вставшего рядом с ним детеныша (поза вызова, гордо вскинутая головенка, низкое, взрослое рычание).

В глазах главаря медленно гасла злость. И когда он заговорил, стая поразилась тому, насколько мягким было его шипение.

— Когда мы вернемся за Грань, следопыт, ты сможешь вызвать меня на поединок. Если захочешь. Но сейчас — ты прав. Мы не будем играть в грязные людские игры. Сделаем так, как советует Короткий Хвост.

И добавил, обращаясь к малышу — уважительно, как к равному:

— Не рычи, молодой воин. Я не грабитель кладок…

* * *

— Ну, старая, и искусница же ты!

Шадхар водил кончиком пальца по изгибам костяных лепестков. Каждое прикосновение отзывалось легким холодным покалыванием, словно под пальцем была не гладкая кость, а острые мелкие льдинки.

— Не сомневайся, щедрый господин! — Бабка Гульда подкинула на ладони золотую монету. — Пока талисман при тебе — самой злющей собаке можешь дать пинка. Не укусит.

— Что? Собаке?.. А, да, конечно… — Шадхар уже унесся мыслями куда-то вперед. — Эй, Ловец Ветра, ты где?… Ага, вижу… ну ты и залег, в двух шагах не заметить! Пошли, нам пора. Прощай, старуха…

Человек и ящер, не оглядываясь, двинулись прочь от догоревшего костерка и кривобокого шалашика. Их проводил острый, цепкий, испытующий взгляд старухи.

— Хотела бы я знать, высокородный господин, — задумчиво сказала Гульда, — ты только мошенник — или к воровству со взломом тоже руку приложил?

* * *

Короткий Хвост спешила вернуться на постоялый двор, пока никто не обнаружил ее отсутствия. Она шла отрывистым берегом Тагизарны так быстро и легко, что Кринаш диву дался бы, увидев свою служанку, обычно такую неуклюжую.

Нет, Короткий Хвост не старалась играть на постоялом дворе роль несуразного, вечно попадающего впросак существа. Просто здесь, на ночном берегу, она чувствовала себя куда непринужденнее, чем среди предметов, созданных руками людей. Она постоянно ощущала враждебность этих предметов. Стены почему-то всегда вставали у нее на пути, скамьи поддавали ей под коленки, блюда и миски выскальзывали из рук. Все вокруг словно кричало: «Держи самозванку!»

А сейчас она шла по самому краю обрыва, бесстрашно глядела на могучую черную реку внизу и наслаждалась короткой свободой.

Провожавший ее Большелапый молчал всю дорогу. Им хорошо было идти и молчать вместе.

Лишь когда вдали показалась старая ива, возле которой когда-то Недотепка спасла тонущего хозяйского сынишку, могучий ящер с багровой чешуей нарушил молчание:

— Я не понимаю… если вокруг логова, где ты живешь, стоит магическая защита, через которую нам не пройти… как же ты-то можешь входить и выходить?

— Я тоже сначала не могла. Когда волшебник навел на ограду чары, я ходила за водой. Возвращаюсь, а в ворота не пройти! Я думала — все, конец моей тайне. Очень испугалась! А хозяин как крикнет: «Что встала, глупая, заходи!» И сразу страх пропал. Оказывается, по хозяйскому разрешению может зайти кто угодно. А Кринаш еще сказал: «Впредь не бойся, ходи смело…» Вот я и хожу!

Большелапый выслушал спутницу, чуть помолчал и заговорил о том, что волновало его больше всех магических тайн на свете:

— Я не принял вызов Сизого не потому, что испугался.

— Конечно, — с готовностью отозвалась Короткий Хвост. — Ты же видел, что он идет на неравный бой ради ученика.

— Да. И еще я понял: то что я делаю, стыдно показать детенышам.

— Не огорчайся. Уверена, тобой гордятся все твои ученики. И будут гордиться все будущие…

— Будущие ученики… — задумчиво протянул Большелапый. — Знаешь, хотелось бы вырастить не только сильных, но и умных. А для этого хорошо бы, чтобы они были от тебя.

Короткий Хвост споткнулась на ровном месте, но тут же ее походка вновь стала уверенной и спокойной.

Краем глаза самка поглядывала на идущего рядом красавца-воина в багровой чешуе.

«Он сказал это! Он это сказал! Хотя видит перед собой человеческую девчонку с омерзительно мягкой кожей и дурацкими косичками! Вот вам, смазливые задаваки с длинными хвостами и крупными клыками! Получили, да?.. Получили?..»

— Когда кончится дело с Дивной Купелью и ты примешь прежний облик, надо будет отдохнуть, — развивал Большелапый свою мысль. — Не хочешь объявить брачный сезон?

— Почему бы и нет? — Короткий Хвост постаралась, чтобы это прозвучало небрежно и равнодушно.

— Тогда я обязательно окажусь рядом. Возьмешь в семью?

Ящеры не знают, что такое ложь. А вот кокетство — знают. И Короткий Хвост ответила так, как ответила бы на ее месте избалованная мужским вниманием красотка:

— Может быть. Если сумеешь поладить с семьей…

Как будто семья уже подобралась, а этот жених приплелся последним…

Любой другой ящер начал бы горячо уверять самочку, что прекрасно поладит с семьей, что у него вообще славный, уживчивый характер…

Любой — но не Большелапый! Могучий воин взвился на задние лапы и рявкнул:

— А не сумею поладить — разгоню эту семью! И мы с тобой соберем другую!

Видимо, жизнь в человеческом теле не проходит бесследно. Короткий Хвост, растроганная и покоренная, вдруг подумала на языке людей — словами, которые слышала от бродячего сказителя:

«И тут она поняла, что пришло к ней простое женское счастье…»

* * *

Что может выглядеть более уныло, чем осеннее болото?

Летом хоть зеленеет по берегу ольшаник, задиристо смотрят в небо растущие на мелководье осока и жесткий, как щетка, белоус. А дальше воду устилают широкие листья кувшинок. Над ними пляшут голубые стрекозы, на кочках греются на солнышке лягушки…

А сейчас — голые кусты, мертвые стебли, вонь и грязь, лишь немного принаряженные в туманную пелену. Время от времени ветер беспощадно рвет ее в клочья.

— Гляньте, — сказал стражникам бродячий певец Арби. — Болото похоже на старую шлюху, что кутается в дорогую накидку из лебединого пуха. Ветер пытается эту накидку с нее сорвать — и обнажает то высохшие ноги, то морщинистую шею, то отвислую грудь. А она снова кутается, так безнадежно…

Стражники, сгрудившиеся за спиной проводника, не разделяли его поэтического настроения.

— Ну и зачем мы сюда притащились? — зло спросил командир отряда — пожилой наемник со сломанным носом. (Арби уже знал, что звали его Тагиджар Большой Нож, а Семейство его певец припомнить не мог, да и не старался.) — Мы же знаем: разбойничье логово западнее, в скалах, ближе к реке!

— А затем притащились, чтоб я свои денежки честно отработал, — бойко отозвался проводник. — И стрелу при этом не словил. Там узкое ущелье, а вход стерегут арбалетчики. Может, вы и прорветесь, но кто сунется первым, пусть заранее позаботится о дровишках для своего костра.

Тагиджар покосился на свой отряд. На лицах стражников что-то не видно было желания бежать в лобовую атаку на засевших в укрытии разбойников с арбалетами.

— А ты придумал что-то получше? — хмуро поинтересовался он у бродяги, который навязался им в проводники.

— Как сказал бы Кринаш, «ясно-понятно»! — заверил его Арби. — Заплатить мне могут только живые, верно? Вот и расстараюсь, чтоб вы трупами не легли. Поведу в обход по краю болота. Потом свернем на запад, проберемся по скалам — я там ползком проползал и сверху на лагерь глядел. А потом обрушимся сверху на разбойников — там не крутая стена, а откос… То есть это вы обрушитесь, — поспешил уточнить Арби. — Я в сторонке постою. Я простой проводник, а не Керутан Разбитый Щит!

— Если врешь — впредь будешь зваться Болтун Разбитый Лоб! — мрачно посулил наррабанец Дэрхи.

— Да никак он не будет зваться! — возразил наррабанцу его приятель Комар. — Если что не так, я его своими руками в трясине утоплю.

— Да, верно… в трясину-то лезть не придется? — озабоченно спросил командир.

— Это еще зачем? — поспешно отозвался Арби. — Нечего там делать, в трясине-то! Знаете, как мужики называют здешние места? Козья погибель! Мол, если забралась туда коза, то козе прощальный поклон и долгая память…

— Слыхали, — хмыкнул командир.

— Крестьяне туда не суются, — продолжал тараторить проводник, — а если суются, то вешки ставят… да нет же, зачем им туда…

— Вешки? — перебил его Дэрхи. — Не такие?

Все разом оглянулись в ту сторону, куда указал зоркий наррабанец. В разорванном ветром туманном мареве искривленный голый куст не закрывал собой длинную жердь, наклонно воткнутую у его корней.

— Ага, такие, — неохотно подтвердил Арби. — Ну, чего мы встали? Пора уже…

— А ну, погоди! — Сильная рука командира легла на плечо бродячего певца. — С чего это ты вдруг заторопился?

— А мы хотели тут до вечера землянику собирать?

— Ты мне шутки не шути, ты лучше расскажи, кто здесь вешки ставит.

— А я почем знаю? Мужики…

— Ага, — хохотнул Комар, — или козы мужицкие для себя дорожку обозначили… Ты, чижик певчий, нас не дури! Кто в болото путь проложил?

Арби загнанно огляделся. На лицах стражников все явственнее проступало злое недоверие. «Черно-синих» вполне можно было понять. Впереди гиблое болото, позади разбойничий лес, снизу хлюпающая под сапогами грязь, сверху серое небо в низких тяжелых тучах, а посреди этого неприятного мира — наглый бродяга, который набился в проводники, завел отряд на край болота, а теперь что-то скрывает, врет и изворачивается.

Из-за плеча Тагиджара кто-то кинул ценную идею:

— Развести костерок да сунуть этого пса пятками в огонь — враз из него все страшные тайны полезут…

— Костер? — возразил стражнику Комар. — В этакой сырости? Возиться еще… Взять этого крысенка за шиворот — да башкой в грязную водицу, чтоб как следует наглотался да папу с мамой вспомнил…

— Парни, вы чего?! — взвыл Арби, поспешно отступив на несколько шагов. — Что за разговорчики такие людоедские? Я вас обещал до разбойничьего логова довести — и доведу, шкура моя в залог! А в трясину соваться уговору не было! Что там хорошего? Кое-где приходится на пузе ползком, кое-где хлябь выше колена, я чуть сапоги не утопил…

Он резко осекся.

Глаза стражников полыхнули дружной радостью: ага, проболтался, гадючье отродье!

— Лазил все-таки, — ласково сказал командир.

— Я ж говорю — пятками в огонь, — гнул свое тот же упорный стражник. Причем на этот раз его идея вызвала у приятелей куда большее одобрение.

Арби понял, что запираться опасно. Запах собственной горелой кожи — не тот аромат, который ему хотелось бы почуять.

— Ну, лазил, лазил… я ж любопытный, как хорек! Всюду мне нос надо сунуть. Правда, идти трудно. Вешки вешками, а чуть не утоп! Да не я их ставил, вешки-то…

— Это ясно, — кивнул Тагиджар. — Коли не мужичье — стало быть, разбойники…

— Они самые. Там островок есть, в самой трясине. На островке — домик не домик, а так, шалаш. Но это сверху. А под ним вырыт маленький такой подвальчик. Стены выложены камнями и замазаны глиной, чтоб не сочилась вода. И стоят там сундуки и ящики, один на другом. На каждом — замок…

— А в сундуках что? — не выдержал наррабанец Дэрхи.

— Да почем мне знать? А только вряд ли там стоптанная обувь или чьи-то любовные письма.

— Неужели не заглянул? — недоверчиво протянул самый молодой из стражников.

— А как? Ящики тяжелые, на берег в одиночку не перетаскаешь. Ломать замок — и показать разбойникам, что в их захоронке чужой побывал? У меня с собой даже мешка не было. Может, там золото или драгоценные камни… ну, много бы я в руках унес?

При словах «золото или драгоценные камни» стражники возбужденно зашептались. Никому из «черно-синих» не пришел в голову простой вопрос: откуда взяться сокровищам в глухомани, среди болот, на безлюдном берегу Тагизарны?

— Выбрался я из болота, — продолжал Арби, — одежку отстирал, высушил на солнышке да и пошел прочь. А сам думаю: надо б найти смелых парней, троих или хотя бы двоих. И ящики из захоронки перетащить на берег…

— Здесь, — твердо сказал командир, — не двое и не трое, а два десятка смелых парней. Но если ты, птаха певчая, брешешь, я сам тебя к стене того шалашика стрелой приколю.

— А разве твоя госпожа вас послала не разбойников ловить? — не обратив внимания на угрозу, спросил Арби.

Тагиджар поперхнулся. Он действительно забыл о приказе хозяйки, так взволновали его мысли о разбойничьем кладе.

Заметив растерянность командира, «черно-синие» загалдели: мол, разбойники никуда не денутся, а такое выпадает раз в жизни… может, там такие деньжищи, что лучше их поделить промеж собой, а хозяевам не говорить… и уж если паршивый бродячий певец туда добрался, то бравые стражники и вовсе запросто… а уж потом — сразу разбойников ловить!

Командир думал точно так же, поэтому быстро дал себя уговорить.

— Ну что уж с вами поделать! — развел руками Арби. — Веревки есть?

Веревки у «черно-синих» были — чтобы вязать пленных разбойников.

— Хорошо, — кивнул Арби. — Пойдете за мной след в след. Цепочкой. Вешки вешками, а кто с невидимой тропки оступится, тот убулькает на такую глубину, что и шестом не прощупать. Вот тут веревки и пригодятся — вовремя человеку бросить…

— Веревки — это ладно, — строго перебил проводника Тагиджар. — А только не забывай: прямо за тобой буду идти я. А в руках у меня будет взведенный арбалет. Только посмей что-нибудь учудить — в затылок стрелу получишь!

— Шест у тебя будет в руках! — рассмеялся Арби. — Шест, понимаешь? Если хочешь тащить в другой руке тяжелую взведенную дуру — дело хозяйское, боги в помощь. Ох, весело тебе будет удерживать равновесие на скользкой тропке и прыгать с кочки на кочку! Только уж я тебя прошу: не нажми ненароком на спусковой крючок, не то на полпути лишишься проводника!

Тагиджар озадаченно замолчал. А бродячий певец уже деловито распоряжался:

— Каждый выламывает себе шест! Шевелитесь, отважные воины, я еще сложу песню о вашем опасном приключении!

— Я тебе сложу!.. — показал ему пудовый кулак Тагиджар. — Я тебе так сложу!.. Чтоб об этом ни одна живая душа… понятно?

* * *

Нурнашу удалось ускользнуть от зорких материнских глаз. Устроившись за баней (чтоб не видно было из окна кухни, где Дагерта стряпала), мальчишка нарисовал угольком на ограде круг и начал упражняться с пращой.

Чаще всего непослушный ведьмин подарок вытягивал малыша по спине, а камешек не желал удерживаться в ременном ложе. Порой карапуз, слишком резко дернувшись по направлению броска, не удерживался на ногах и шлепался на черную мокрую землю.

Однако Нурнаш, унаследовавший упрямство отца и трудолюбие матери, занятия своего не бросал. Шипел сквозь зубы от боли и досады, но вновь вставал, проверял, как держится петля на руке, и поднимал оброненный камень.

Сердито стискивал губы, пыхтел и сопел от старания. И снова — раз за разом, взмахом…

* * *

Растянувшись цепочкой, отряд уже порядком углубился в болото. Хвост цепочки был скрыт туманом. Грязи и усталости заметно прибавилось, а энтузиазма поубавилось. Но отступать не собирался никто. Тем более что путь оказался легче, чем его расписывал хитрый проводник: передвигаться «на пузе ползком» не приходилось, да и вода в самых скверных местах не поднималась даже до колена. По дну болота от кочки к кочке тянулось нечто вроде узкого «кряжа», и Арби уверенно вел стражников по нему, прощупывая дорогу шестом и ориентируясь по небрежно воткнутым в дно вешкам.

Пожалуй, никакое тут было не «сердце трясины», это певец завернул для красного словца. Наверное, летом тут ходить было еще безопаснее. Но осенью прошли дожди, теперь «кряж» заливала черная вода. Болото походило на озеро, из которого, словно островки, выглядывали кочки. Кое-где на них пытались выжить чахлые, обреченные сосенки.

— Ты, бродяжья душа, сколько раз к тому шалашику лазил? — подозрительно вопросил в спину проводника командир отряда.

— Один раз, — не оборачиваясь, ответил Арби. Он не врал. — Любопытно было. Извозился, чуть не утонул…

Сзади послышался вопль: Дэрхи неосторожно шагнул с подводной тропы и рухнул в воду. Движение цепочки остановилось, в воду полетели две веревки. Паники не было, стражники перебрасывались грубоватыми шуточками: Дэрхи был уже третьим, кто устроил себе купание в черной ледяной глубине.

Но крепкие, привыкшие к холоду силуранцы отводили душу крепкими словечками в ожидании сухого берега и костра. А на южанина, когда его вытащили на «тропу», просто жаль было глядеть — с такой несчастной миной он взывал к Гарх-то-Горху и оплакивал свою жизнь, которая наверняка сейчас оборвется. Причем это сопровождалось лязганьем зубов — наррабанца сразу начал колотить озноб.

Силуранцы без всякого сочувствия хохотали над попавшим в беду приятелем. Но их насмешки резко оборвались, когда раздался крик проводника:

— Эй, глядите! Вон там, впереди — островок! И шалашик на нем!

Тут даже продрогший наррабанец перестал трястись и вместе со всеми уставился туда, где ветер разметал туман на полосы и открыл груду сучьев, отдаленно напоминающую человеческое жилье.

Те, кто шел позади, нетерпеливо спрашивали передних, из-за чего заминка. Никто не отвечал. Над взбаламученной тиной в клочьях тумана парил сверкающий призрак несметных сокровищ, грубые лапы стражников уже ощущали тяжесть золота и гладкую прохладу драгоценных камней.

Никто не заметил, как Арби пригнулся и резко дернул Тагиджара под колени. Наемник взмахнул руками, полетел в болото и сразу же скрылся с головой. Вынырнул, глотнул воздуха, отчаянно забарахтался.

Выйдя из оцепенения, «черно-синие» проворно принялись вытаскивать своего командира. Они еще не поняли, что произошло, когда проводник одним движением скинул с плеч куртку, почти без шума погрузился в воду с другой стороны тропы и поплыл к едва различимой в тумане полосе сухого камыша.

Холод свел мускулы, черная тьма потянула вниз, но Арби отчаянно плыл вперед. Близкая стена камыша сулила спасение. Камыш на глубине не растет.

Сзади раздались крики: «черно-синие» обнаружили побег проводника. Но никому и в голову не пришло прыгнуть в воду за ним следом. Поминая поименно всю родню Серой Старухи, стражники сулили друг другу полкоролевства за арбалет. Но арбалеты остались на берегу.

Один из стражников метнул вслед Арби шест, словно копье. Шест ухнул в тину совсем рядом с беглым проводником, который уже брел по мелководью. Грязь не отпускала ноги, но Арби упрямо шел, разгребая перед собой месиво из тины… и вот он скрылся в камышах под проклятья обманутых стражников. Бродяга знал, что это не просто заросли посреди болота. Их узкий длинный «язык» тянется почти до берега.

В сапогах хлюпала вода, мокрая рубаха липла к телу, некстати поднявшийся ветер стегал хуже плети. Арби ломился сквозь камыши, словно кабан, уходящий от гончих. Он боялся погони. Но возмущенные вопли «черно-синих» оставались все дальше позади.

Только бы дойти, не свалиться! Пусть погони нет, но нельзя дать себе передышку, нельзя остановиться. Пока он идет, пока сердце толчками гонит по жилам кровь — он не упадет, не замерзнет, не сдастся во власть оцепенения, которое сводит мускулы…

Неожиданная мысль согрела и приободрила беглеца: а ведь «черно-синие» не повернут назад, сперва захотят добраться до шалаша на острове. А там ждет их такое же горькое разочарование, какое испытал сам Арби в день, когда брел от низовий Тагизарны на юг, заплутал в лесу, вышел к болоту — и увидел вешку…

Чего только не сочинил для себя глупый и восторженный бродячий певец! И спрятанный на болоте клад, и капище кровожадного божества, которому до сих пор тайно поклоняются здешние крестьяне, и даже вход во дворец Болотной Хозяйки! И не поленился, полез в трясину, дурень любопытный! Даже, помнится, на ходу балладу сочинял!

А вешки привели всего-навсего к нелепой лачужке из сучьев, где, судя по всему, скрывался беглый раб. Причем давненько это было. Всего и осталось под убогой кровлей, что старое кострище, несколько еловых лап на подстилку да высохшие заячьи косточки…

Вот на это богатство «черно-синие» сегодня и полюбуются…

Тут Арби заметил, что камыш вокруг сменился редкими кустами бересклета, а под ногами перестало хлюпать. Ура, он на сухой земле!

Стуча зубами, бродячий певец стянул сапоги, вылил из них воду и вновь обулся. Теплее не стало.

Если не переодеться поскорее в сухое, околеешь хуже бродячего пса! Или хотя бы костерок… да чем его разожжешь?

Обхватив себя руками, чтобы согреться, Арби побрел куда глаза глядят — а глядели они в хмурый неласковый ельник…

Но тут судьба решила, что хватит, пожалуй, мучить бедного певца.

Ельник окликнул бродягу хмурым сварливым голосом:

— А ну, стой! Зачем тут бродишь? Чей след вынюхиваешь?

— Вынюхивает, это уж точно! — эхом отозвался голос из-за правого плеча Арби. — А ну, парень, не шевелись, не то стрелой пощекочу!

С двух сторон к Арби шагнули два головореза. У одного был лук — и стрела без обмана глядела певцу в лоб. Второй расправлял большой рогожный мешок.

— Кто таков?

Арби хотел ответить, но челюсти свело от холода.

— Тебя спрашивают! — возмутился разбойник. — Эй!

Оскорбленный певец сумел выдавить из посиневших губ:

— «Эй!» — кличут лошадей!

И тут же на плечи ему, разворачиваясь, упал пыльный рогожный мешок, превратив мир вокруг в мелкое сито, сеющее тонкие струйки света.

* * *

И эти ящеры еще называют себя отрядом! Никакого представления о дисциплине! Ловец Ветра, весьма понятливое существо и единственный переводчик в этой хвостатой банде, на пути от шалаша старой Гульды встретил приятеля — чучело с чешуей цвета сухой листвы. (Шадхар не пытался вспомнить имя ящера, он вообще не интересовался именами этих тварей: хватит с него Ловца Ветра и Большелапого.)

Чучело торчало над капканом, челюсти которого сжимали лапу издохшего волка. Видно, что-то помешало зверолову забрать добычу.

Ловец Ветра присоединился к своему дружку. Оба воззрились на капкан и начали шипеть — неразборчиво, но изумленно (в эмоциях ящеров Шадхар уже разбирался).

«Человек-союзник» поторопил переводчика. Никакого отклика.

Шадхар пнул ящера по хвосту. Только ногу ушиб: закованный в броню ящер даже головы не повернул на этот прозрачный намек.

Заговорщик, нервничая, попытался наскоро объяснить ползучим придуркам, что такое капкан, для чего он предназначен и как устроен. Вместо ответа пытливые исследователи улеглись на животы, почти уткнувшись носами в капкан. То ли не доверяли человеку, то ли не поняли ничего из объяснений, то ли из вредности решили разобраться в зубастой загадке сами. Шадхар махнул рукой и поспешил своей дорогой: не было времени уговаривать этих любознательных клыкастых идиотов.

Досадно остаться без переводчика, но Шадхар знал, какой Дар унаследовала от предков-магов Виалеста. Девушка все прекрасно переведет!

Улыбаясь, Шадхар вспомнил, как он юнцом поддразнивал смешную худенькую девочку-подростка:

«У всех магов Дар как Дар: кто умеет становиться невидимым, кто заставляет даже злейших врагов повиноваться своим приказам, кто оборачивается зверем или птицей… А кому нужно умение понимать все языки? Да при дворе этих толмачей, что ягод на рябине! Что прикажешь, то и переведут!»

Умница Виалеста подняла тогда глаза на долговязого балбеса, который над ней посмеивался, и сказала серьезно и с легким укором: «Умение плавать — тоже не самое важное для человека. Но во время потопа так не думают, правда?»

У девочки всегда была золотая головка. И он, Шадхар, расстарается добыть для этой головки корону…

Деревья расступились, открывая гигантский след от старого пожара. Ух ты, сколько ящеров наползло! Шадхару не доводилось еще видеть такую шипящую, лязгающую клыками ораву.

А вот и Виалеста… только сейчас Шадхар понял, как он за нее волновался.

Ах, умница — не плачет, не тоскует, забившись в шалаш! Пристроилась на толстой ветви упавшего дуба и о чем-то доверительно беседует с Большелапым. А багровый великан низко склонил увенчанную гребнем голову и почтительно слушает, время от времени негромко что-то шипит в ответ.

Уже освоилась! Уже своя среди чудищ! Даже приказывает им… или учит чему-то…

Горделивая радость хлынула в душу заговорщика: до чего же повезло ему с Виалестой! Не кукла, которую предстоит усадить на трон, а женщина умная, волевая, самая достойная из королев Силурана. И самая любимая…

И подвело, ослабло чутье на опасность, перестал Шадхар чувствовать себя травленым зверем. Не насторожило то, что при его приближении ящеры смолкли и разом поднялись на задние лапы. Он ящеров вообще не видел, насквозь прошел стаю. Перед ним стояла лишь статная красавица с русой косой и строгими серыми глазами, которые сразу замкнулись, стали враждебными, едва их взгляд упал на подходившего мужчину.

Ничего. Это ничего. Виалеста обязательно оценит все, что делает для нее будущий муж и король. И полюбит его. Непременно полюбит.

Широко улыбаясь, Шадхар протянул Виалесте раскрытую ладонь. На ней лежали две костяные вещицы. Одна из них — круглый цветок на тонком кожаном ремешке — помнила ушедшие столетия и обладала даром исцелять от болезней, наведенных колдовством. Вторая — еще недавно бывшая женской заколкой — была вырезана несколько лет назад и могла всего лишь уберечь своего владельца от злых псов.

— Взгляни-ка! — весело, чуть хвастливо начал заговорщик. — Вот эти два амулета пустят политику Силурана по другому руслу. В полдень я…

Шадхар не договорил: принцесса, сердито поджав губы, ударила его снизу вверх по руке. Амулеты полетели в грязь.

Молодой человек обиделся.

— Виалеста, что за манеры? — сухо укорил он девушку и нагнулся за талисманами.

Он успел поднять «василек». Но когда потянулся за Лотосом-Целителем между ним и талисманом встала мощная лапа в багряной чешуе.

Шадхар непонимающе вскинул глаза на Большелапого. Но удивление туг же сменилось страхом, когда перед самым его лицом сверкнули огромные клыки и в бездонной пасти заплясал раздвоенный язык.

Главарь взревел — и стая откликнулась слаженным ревом. Ящеры кольцом сомкнулись вокруг людей. Шадхар выхватил меч и потрясенно огляделся. Такими своих недавних союзников он еще не видел.

Виалеста бесстрашно шагнула к Большелапому и положила тонкую ручку на чешуйчатый бок.

— Вожак говорит, — звонко перевела она, — что ты завел отряд на скверную тропу. Что отныне добыча ящеров — не твоя добыча. Что сражаться с самками и детенышами — мерзость!

Принцесса держалась спокойно и уверенно. А вот ее «жених» был близок к панике: со всех сторон его окружали оскаленные пасти, сотней разъяренных глаз на него глядела смерть. Последним усилием воли Шадхар удерживался, чтобы не заорать, не наброситься с мечом на ближайшего ящера. Он еще понимал, что стоит сделать неосторожное движение — и он будет разорван в клочья.

И это те самые ящеры, которых он считал примитивными до тупости! Ящеры, которыми он еще недавно командовал, как своими слугами!

Умный, хитрый, изворотливый человек во главе отряда наивных и послушных пришельцев из-за Грани…

Тем временем Виалеста протяжным шипением убеждала в чем-то Большелапого. Тот несколько раз коротко рявкнул в ответ, но потом сдался: захлопнул пасть, лязгнул клыками и с явной неохотой отвернулся.

Девушка нагнулась, подняла за ремешок Лотос-Целитель.

— Уходи, Шадхар! Я упросила ящеров сохранить тебе жизнь, но убирайся, пока они не передумали. Постарайся больше со мной не встречаться. И запомни: быть королевой Силурана мне так же противно, как и твоей женой! Вон отсюда!

* * *

— Хочу — и хожу! Кого мне бояться?.. Чего-о? Грабить? Меня? Ой, насмешил! Да у меня в кошельке пусто, как у тебя в башке!

Арби блаженствовал. Он всем телом тянулся к маленькому костерку, словно хотел обнять столб горячего воздуха, что струился над прозрачным, почти не видимым пламенем.

Певец был бос. Он стоял, как цапля, на одной ноге, на голенище своего сброшенного сапога, а вторую рискованно держал у самого огня. Унылая полянка сейчас казалась Арби лучшим местом на свете, а трое разбойников, что согласились развести для пленного костер, и вовсе успели стать закадычными приятелями. Зубы еще полязгивали, но повеселевший бродяга уже весело отбрехивался от разбойников:

— Выслеживаю? Вас? Ага, специально в болоте засел, осокой утыкался, чтоб за кочку сойти. А сам в оба глаза высматриваю — не выйдут ли из леса на бережок лесные герои, короли проезжих дорог…

— Поговори у меня еще, — пробасил один из «королей», — прямо в костер рылом и ткнем! Небось тебя Гульда подослала, ведьма старая? Любит она пакостить нашему брату!

От нелепости обвинения Арби потерял равновесие и чуть действительно не ткнулся лицом в костер.

— Гульда? Меня?! Да вы совсем одичали в своей глухомани, мастера придорожного ремесла? С чего это я буду при старой нищенке состоять на побегушках? Да и на кой вы ей нужны, господа сборщики чащобной пошлины? Думаете, бабка вас выслеживает, чтобы милостыньку попросить?

Разбойники не рассердились. Им хотелось потолковать со свежим человеком о делах удивительных и непонятных. (Между собой они уже обсудили недавние события — и пришли к выводу, что все это не к добру.) И теперь наперебой принялись рассказывать, как Бурьян с Горластым вздумали обидеть старую Гульду, а та в отместку такие чары навела, что великан по прозвищу Тумба, известный своей рассудительностью и незлобивостью, озверел и своим же дружкам морды начисто переобустроил…

Арби выслушал рассказ с нескрываемым удовольствием.

— Тумбу не знаю, — сказал он наконец, — а Бурьян с Горластым приходили на постоялый двор. Помню их, а как же! Горластый — дурень, его любая курица вокруг клюва обведет. Бурьян — тот вроде поумнее, но на роже написано, что плут. Побили его, ха! У него для этого внешность располагающая. Ему небось каждое утро собственная куртка морду бьет!

Разбойники, обидевшись за собрата, весьма прозрачно намекнули неблагодарной мокрой скотине, выловленной из болота, что не всяким бродячим шутам порочить доброе имя лесных молодцов. Так и перетекла бы беседа в ссору, но вдруг прозвучало нежное, как звон хрустальных колокольчиков:

— Что здесь происходит?

Уанаи выглядела чистенькой и аккуратной, словно фарфоровая кукла, только что снятая с витрины игрушечных дел мастера. На одежде ни пятнышка, мягкие сапожки выглядят так, будто разбойники переносят свою атаманшу на руках через все коряги, пни и лужи. И той же молочной белизной светится кожа, и так же изящно сбегает по виску завиток татуировки.

Арби вдруг ощутил себя позорно грязным и постыдно мокрым. Он неловко переступил босыми ногами, огляделся в поисках своей куртки — и вспомнил, что куртка утонула в болоте.

Разбойники тоже заметно оробели. И наперебой загалдели: мол, изловлен сомнительный тип, выполз из болота, будто у Серой Старухи гостил. Мелет про какой-то отряд стражников. Брешет, гад: откуда стражникам в болоте взяться? Что они там забыли? Полезли лягушек пересчитывать, чтоб налогом обложить?

Атаманша взмахом руки остановила сбивчивый поток объяснений и перевела вопросительный взгляд на «сомнительного типа».

Ну тут уж Арби не сплоховал. Зубы стучать уже перестали, губы не сводило от холода. И он выложил всю историю — красиво, четко, выразительно. Ну, только что на музыку не положил и не спел.

Когда Арби закончил, Уанаи кивнула и прожурчала:

— Он говорит правду. Отведите его в лагерь, переоденьте в сухое, накормите и дайте вина. Если захочет уйти — не держите, он не враг.

Взглянула в восторженные глаза поэта и добавила твердо:

— Ты не простудишься, ты не заболеешь. Дождись меня, если хочешь. Ты сделал для нас доброе дело и получишь награду. А вы, — обернулась ксуури к разбойникам, — будьте начеку, держите оружие наготове. Вдруг эти болотные пиявки выползут на берег и потащатся вас ловить!

— А ты куда? — рискнул спросить один из разбойников.

— Позабочусь о том, чтобы больше никто и никогда не присылал ко мне гостей, не предупредив меня заранее! — серьезно склонила изящную головку ксуури.

И белая фигурка заскользила меж стволов.

Разбойники ошарашенно глядели вслед атаманше. Арби — тоже.

Певец не заметил, как исчезла боль в горле, которая уже пробовала коготками голосовые связки, как ровно и горячо заструилась по жилам кровь. Ему было не до своего внезапного исцеления. Арби отчаянно решал загадку слов «…и получишь награду».

Неужели любимая вздумала сунуть ему деньги?

Или?..

* * *

От волка осталась только зажатая в капкан лапа, остальное поделили и съели Ловец Ветра и Визгун.

Странная тварь, не живая и в то же время убившая волка, оказалась не такой уж и свирепой. У нее отняли добычу, сожрали прямо при ней, а она даже не огрызнулась! Немногого оно стоит, это человеческое колдовство!

Теперь оба ящера пребывали в довольном и гордом расположении духа. Они даже не стали выдирать волчью лапу из полукруглых мертвых челюстей. В конце концов, этого требуют хорошие манеры: если ты, сильный и грозный, отнял чужую дичь — не лопай все, оставь хоть объедки тому, кто охотился…

Довольные своей отвагой и благородством, оба ящера весьма благодушно отнеслись к «человеку-союзнику», который шумно выбрел к ним из кустов. Даже не объяснили этому нелепому существу, что с таким треском по лесу движется разве что бронекрыс…

Ловец Ветра немного знал язык людей, но не так хорошо разбирался в нравах и привычках этих двуногих, мягкокожих созданий, чтобы по прерывистому дыханию, растрепанным волосам и нервно блестящим глазам догадаться, что случилось что-то неприятное. Потому-то ящер без подозрения выслушал отрывистое распоряжение Шадхара:

— Идите за мной. Оба. Это очень важно. Возможно, будет драка.

Ловец Ветра не знал еще на языке людей слова «возможно». Просто перевел Визгуну:

— Пошли, надо подраться…

Визгун потянулся всем своим чешуйчатым телом. Слегка перекусили, навели страх на непонятную тварь — почему бы теперь и не подраться? За этим и пришли сюда через прореху в Грани, разве не так?

Назад: 5. КЛЕЙМО СЛАВЫ

На главную: Предисловие