20

Второй за день срочный вызов во дворец — это более чем необычно, это не к добру! Хастан успел освоиться с приставленными соглядатаями, едва нашел посыльную для Жабьего Рыла, едва отправил ее со двора — и тут же вновь нагрянули королевские посланцы. Государь просит пожаловать… немедленно… прямо сейчас…

Либо король что-то прознал, либо зловредный старикашка Эшузар измыслил нечто такое, чем и акула подавится…

Так под каким же бортом подводные скалы? И кто он, этот осанистый, богато одетый, но очень бледный человек с таким изможденным лицом, словно он слишком рано поднялся с постели после болезни? Пожалуй, так оно и есть: рядом с незнакомцем стоит дворцовый лекарь (его Хастану уже доводилось видеть), и вид у лекаря весьма озабоченный.

Тут же молчаливой группой — королевские советники. Но их Хастан окинул беглым взглядом: толпа, зрители…

Все замерли, ожидая королевского слова. Моряку Хастану вспомнилось гнетущее затишье, после которого налетает шквал, рвет паруса, ломает мачты…

Наконец Зарфест прервал молчание:

— Почтенный Хастан, позволь представить тебе нашего грайанского гостя. Это высокородный Ваштор из Клана Лебедя.

Моряк поклонился бледному незнакомцу, понимая: вот она, буря! Конечно, он слышал имя грайанского чародея, потомка древних колдунов, умеющего отличать правду от лжи.

О чем же будут спрашивать Хастана? Об алхимике Эйбунше? Или королю уже известно что-то более серьезное?..

— Полагаю, почтенный посланник не откажется искренне ответить на вопрос, даже если он покажется оскорбительным? — прозвучало из-под золотой маски.

Хастан поклонился, жалея, что не родился глухо-немым.

Грайанец шагнул вперед, скрестил на груди руки. Лицо его стало серьезным, замкнутым.

Сердце Хастана охватил холод. Воздух вокруг задрожал, стал светло-золотистым, легко заструился. Сквозь это марево маска, обращенная к посланнику, казалась мордой неведомого хищного зверя.

Проклятые чары! Хастану рассказывали об этом: если сейчас солгать, прозрачная пелена подернется бурыми грязными разводами.

В щупальца кракену и колдуна, и короля, и весь Аргосмир!

Сквозь пелену сияла золотая маска, она казалась огромной, она нависла над Хастаном.

Вспомнилось, как Тагиор, отправляя его в путь, говорил:

«У Круга много умелых капитанов и в сотни раз больше лихих вояк. Но таких, как ты, Хастан, у Круга очень мало, мы знаем всех наперечет. Ты можешь пройти самыми коварными проливами, где другие сядут на мель или напорются на скалы…»

Вот он и напоролся на скалу… прости, Тагиор…

А король приподнялся на троне. Голос его зазвучал размеренно и веско:

— Хастан Опасный Щит из Семейства Хасхашар! Я требую, чтоб ты ответил: правда ли, что…

Рядом с золотым пятном взметнулся черный мазок: Эшузар, полный ненависти, не усидел на троне.

— Да! — каркнул он. — Правда ли, что за пожарами на рейде стоит Круг Семи Островов?

Глаза Хастана вспыхнули: он увидел выход из западни. Обернувшись к черному трону, он загрохотал голосом, некогда перекрывающим рев шторма:

— Клянусь именем моего отца, клянусь честью и жизнью: Круг Семи Островов не знает о том, что здесь творится! Ни Тагиор Большой Хищник, ни другие правители не имеют представления о гибели кораблей от «холодного огня»!

Все, кто был в зале, содрогнулись от рыка Хастана. Зазвенели цветные стекла оконных витражей. Стража вскинула руки на эфесы мечей. Король Эшузар бессильно опустился на трон, осознав свою ужасную ошибку.

Золотая пелена не замутилась, нежные дрожащие потоки так же струились перед лицом Хастана. Разве он солгал? Круг действительно ничего не знает о «жгучей тине», да и весть о гибели кораблей наверняка еще не дошла до островов. Даже при самом благоприятном ветре — не раньше завтрашнего дня. Все, что произошло, было спланировано не Тагиором, а самим Хастаном… и предателем-калекой из Гильдии.

Хастан стоял среди врагов гордый и разъяренный, с высоко поднятой головой. Да! Мечи лязгнули — и он отразил удар! Ну же, гурлианцы, нападайте!..

Но король молчал.

Зато заговорил, старательно произнося каждое слово, чародей Ваштор:

— Свидетельствую, что человек этот сказал правду… — Голос грайанца дрогнул. — Прошу государей простить меня, я переоценил свои силы, я слишком рано…

Фраза оборвалась. Лекарь поспешно протянул знатному пациенту небольшую флягу, тот с благодарностью ее принял.

Это посланник видел уже четко и ясно, ибо едва маг заговорил, чары развеялись.

— Конечно, почтенный Ваштор, — вздохнул король, — не будем тебя задерживать. Благодарим за то, что ты смог сделать…

— Обидно, — с кривой улыбкой ответил грайанец. — В Ваасмире живет очень старая женщина из Клана Орла, моя родственница по матери. Она творит такие чары, почти не тратя сил, а я…

Он огорченно махнул рукой и, тяжело опираясь на плечо лекаря, направился к дверям.

Хастан непонимающе глянул ему вслед. «Как?.. И это все?..»

Он чувствовал себя так, словно готовился к лютой сече с толпою врагов… но едва он вынул меч из ножен, как враги разбежались.

И тут вспомнились слова Зарфеста:

«Полагаю, почтенный посланник не откажется искренне ответить на вопрос…»

Всего один вопрос? Так просто?..

— А теперь, господа, — возвысил голос король, — прошу вас оставить меня с королем и наследным принцем. Нам необходимо втроем кое-что обсудить.

Эшузар виновато поежился на черном троне.

Все, кто был в зале, низко поклонились трем правителям и потянулись к дверям.

Хастан уходил одним из последних — и был вознагражден за треволнения сегодняшнего бурного дня.

За его спиной раздался злорадный голос принца (наглый гаденыш даже не удосужился подождать, пока зал опустеет):

— Ну, дедуля, и свалял же ты дурака, почище шута из бродячего балагана!..

Хастан не пожалел бы хороших денег, лишь бы услышать продолжение. Увы, резные высокие двери затворились за спиной.

Но и эта злая фраза была истинным подарком судьбы. Покидая дворец, посланник вновь и вновь повторял, смакуя каждое слово:

«Ну, дедуля… и свалял же ты дурака… почище шута… из бродячего балагана!»

Некогда Эшузар Сухой Берег был принцем, настолько своенравным и вредным, что его побаивался собственный отец.

Затем он стал королем, беспощадным и жестоким, приговорившим к смерти родную дочь и не доверявшим даже собственной тени.

Наконец, не решившись нарушить древнюю традицию, он уступил трон сыну. И в утешение сказал себе, что вместе с золотой маской снял груз ответственности и ограничений, а власть оставил себе.

До сих пор так оно и было. Эшузар дал волю своему сволочному характеру, сын опасался с ним спорить, а уж внука они ежедневно клевали в два клюва.

Но сегодня Эшузар впервые получил семейную выволочку, дружную и свирепую. Отец и сын, объединившись, высказали деду все, что думают о старых дурнях, растерявших с возрастом мозги и не научившихся держать язык на привязи. Объяснили, что от человека, стершего задницу о сиденья всех трех тронов поочередно, они ожидали меньшего простодушия и меньшей наивности. Попытались предсказать, сколько еще гадостей натворит такой человек, прежде чем ляжет на погребальный костер и избавит от себя родственников и страну.

Эшузар пытался огрызаться, но его пронзительный каркающий голос был не просто заглушен — сметен, как пыль под веником.

Принц и король орали куда яростнее, чем того заслуживала происшедшая неприятность. Это был бунт рабов на галерах, это было восстание захваченной страны против поработителя!

Не впервые отец и сын увидели перед собою вместо грозного короля-отца упрямого и сварливого старикашку. Но впервые одновременно подняли на него голос.

И Эшузар (который сам понимал, что виноват) не выдержал атаки, отступил по всем фронтам. Нахохлился на троне, опираясь на черный топорик, и не сказал ни слова, когда в тронный зал по приказу Зарфеста ввели целую толпу «лиц, причастных к рассмотрению злодеяния», как выразился начальник стражи.

Толпа почтительно молчала: разговор должен был начать король. Три правителя без помех разглядывали эту, как недавно сгоряча выразился Зарфест, «гильдейскую свору».

Свора выглядела весьма потрепанной.

Шенги Совиная Лапа держался с этакой великолепной невозмутимостью. Спокойная, хотя и почтительная поза, твердый взгляд, дорогой плащ с меховой оторочкой. Вот только этот плащ, как Охотник его ни поправлял, почему-то упорно съезжал с одного плеча, открывая на всеобщее обозрение рубаху, по которой, как по книге, можно было прочесть, что владелец этой рубахи за два дня побывал в нескольких драках, а ночь между этими бурными днями провел в тюрьме.

Усмехнувшись, Зарфест подумал, что если слово «ехидство» применимо к вещи, то этот плащ не менее ехиден, чем король Эшузар…

Рядом стоял, тяжело опираясь на два костыля, средних лет человек того же роста и с той же фигурой, что у Шенги. (Король, уже знакомый с событиями так, как изложил их Лауруш, прикинул: можно ли этого человека принять за Шенги, если лицо скроет капюшон?.. Да. Можно.)

Зарфест пару раз видел Унсая, когда тот появлялся во дворце вместе с Главой Гильдии. Но тогда охотник, богато и солидно одетый, выглядел зажиточным и почтенным горожанином, а сейчас… Впрочем, глаза блестят отчаянием и отвагой. Такой будет стоять на своем!

А вот третий Охотник явно перетрусил. Этому и дворец в новинку, и лицезрение царственных особ в диковину. Вон как жмется, не знает, где встать, чтоб меньше маячить под взорами трех масок. Странный парень: смуглый чуть ли не до черноты, а волосы рыжие. Полукровка, должно быть…

Зарфест отметил про себя, что начать допрос лучше с этого парня (тот в достаточной мере запуган), и перевел взгляд на учеников Совиной Лапы.

Трое подростков, на одном — ошейник раба. По виду — уличные бродяжки. Довольно комично выглядит девушка, которой какой-то милосердный «щеголь» одолжил плащ. Девчонка закуталась в него так, что наружу торчит только смуглая мордашка да черная коса, перекинутая через плечо на грудь. Коса выглядит аккуратно, в нее вплетена яркая лента… С внезапным умилением король представил себе, как девчонка поспешно приводит себя в порядок, умывается, быстро переплетает косу…

Так это и есть дочь Светоча?.. Что там кричал утром наррабанский вельможа? Прекрасная дева царственной крови… полная богобоязненности и добронравия… вспоенная молоком чьей-то там древней мудрости…

У Зарфеста сложилось о девчонке другое мнение: хитрая шельмочка. Впрочем, милая и обаятельная. Вон как сверкает плутовскими темными глазищами из-за плеча своего приятеля…

— Так! — звучно сказал наконец король. — Я уже слышал многое из того, что вы намерены мне сейчас поведать. Хочу узнать и остальное. Тот из вас, кому будет велено говорить, изложит ту часть этой запутанной истории, которая ему известна. Прочие будут внимать ему в молчании. Если же кто-нибудь посмеет прервать рассказчика, возражать ему или обвинять во лжи, я сочту это злонамеренной попыткой запутать следствие, а также неуважением ко мне. Такого говоруна я отправлю в Допросные Подвалы, пусть он палачу рассказывает, какой он невиновный да непричастный… Все меня поняли?

Ответом были низкие поклоны. Согнул спину даже Лауруш, стоявший чуть поодаль.

— Вот и славно… Начнешь рассказывать ты, только сначала назовись.

Золотой топорик качнулся в сторону рыжеволосого охотника. Тот шагнул назад, в страхе оглянулся: на него ли указал король? Убедившись, что именно на него, еще раз поклонился и начал, как было велено:

— Фитиль из Отребья, государь!

Тут произошло маленькое чудо: звук собственного голоса убил страх в парне. Почти все Охотники — превосходные рассказчики, им не привыкать расплачиваться увлекательной историей за ночлег на постоялом дворе или за обед в трактире. Главное — произнести первую фразу, а там уж язык сам начнет выводить привычные узоры из слов.

Фитиль поведал своим высокородным слушателям, как он, напарник Унсая, заметил, что спутник стал что-то от него скрывать. Разумеется, у Охотника не возникло и мысли о каком-то преступлении. Он решил, что напарник его обманывает: наткнулся на ценную добычу, а делиться не намерен и потому нарочно затевает ссоры, чтоб возвращаться из-за Грани порознь. Но в Аргосмире сразу просит у Фитиля прощения, мирится. И это вполне объяснимо: по складкам в одиночку ходить опасно. А если брать нового напарника, так ведь и с ним делиться жаль.

Разумеется, Фитиль не стерпел такого непорядочного отношения к себе и принялся следить за лживым напарником. Особенно укрепила его в этом решении новость, облетевшая Гильдию: Лауруш назначил Унсая своим преемником! Неужели Гильдию возглавит человек, способный мошенничать с собственным напарником?

Когда столицу потрясло ужасное событие в порту, Фитиль не сразу понял, в чем там дело, но догадался, что злодейство как-то связано с таинственным поведением Унсая.

Вчера… нет, сегодня, ведь время в складках течет быстрее… Фитиль с вершины дуба приглядывал за Унсаем, который вдвоем с неким «крысоловом» нес охрану Ворот…

Когда рассказ дошел до этого места, ученики Совиной Лапы слегка забеспокоились. Но Фитиль сдержал слово: не упомянул о появлении волка. Лишь сказал, что видел из кроны дерева, как вот эти самые подростки за спинами отвлекшейся охраны проскользнули за Грань. А вскоре после этого Унсай оглушил «крысолова», взял из кустов заранее приготовленное жестяное ведро и тоже прошел в Ворота…

Ребята облегченно вздохнули и уже без тревоги слушали о том, как Фитиль устремился за коварным напарником и, хоть и не сразу, напал на его след.

Когда рассказчик повествовал о том, как Унсай взял Нитху в заложницы, он столь же изящно обошел скользкое место: мол, один из юношей отвлек преступника, а девушка этим ловко воспользовалась… и ни слова ни о каких превращениях!..

Закончив речь, Фитиль призвал учеников Шенги в свидетели, что каждое его слово — правда. Те яростно закивали, опасаясь подать голос, дабы не прогневить короля.

— Красивая история! — не удержался Эшузар. — Полагаю, она не менее правдива, чем обычно бывают рассказы Подгорных Охотников?

— На этот вопрос ответит Унсай! — Король кивком разрешил Охотнику говорить.

— Мой подлый напарник призвал в свидетели своей подлой байки учеников Совиной Лапы, — тут же отозвался тот. — Учеников человека, которого вчера бросили в темницу за измену Гильдии и Гурлиану… да они что угодно подтвердят! Кто они такие, чтобы им верить? Они даже не допущены до испытаний! За меня же может поручиться вся Гильдия!

Лауруш дернулся вперед, но сдержался.

Старый Эшузар стиснул топорик. Он ни в медяк не ценил разговоры в тронном зале. Допрос должен идти в пахнущем кровью подвале, а каждое вырванное у преступника слово должно быть подтверждено болью и страхом, иначе оно не приблизит к истине.

Так было, когда он восседал на золотом престоле. Так могло быть и сейчас! Если бы не глупая оговорка, рассердившая внука и сына, Эшузар настоял бы на том, чтобы всю компанию отправили под кнут… ну, разве что наррабанская соплячка избежала бы общей участи да Глава Гильдии вывернулся…

Но король-отец понимал, что оба соправителя, еще не остывшие от бунта, враждебно примут любое его предложение. И промолчал, кляня про себя позорную мягкотелость своих потомков.

Унсай меж тем продолжал:

— История, рассказанная Фитилем, правдива, но вывернута наизнанку. Это я заподозрил его и следил. Это он оглушил меня и того стражника… не припомню имени бедняги… Вероятно, тогда же за Грань прошли гаденыши, что пытаются выгородить своего учителя. Я выследил их, но не подумал, что четверо на одного — это все-таки четверо, даже если трое из них недавно мамкину титьку сосали. Они изувечили меня, а потом угрозами заставили поклясться, что я не опровергну их лживые россказни. На днях из Подгорного Мира принесли израненным одного из Охотников. Его имя Тагизур из семейства Верчи. Вот на этого беднягу и намеревались они взвалить чужую вину. Вчера утром Шенги проведал его и убедился, что дни его сочтены… не то что дни — часы! Мертвому не оправдаться…

— Какой коварный план! — донеслось из-под золотой маски. — А какое место в нем должна была занять вот эта вещь?

Командир дворцовой стражи по знаку короля подал Унсаю чешуйчатую лапу, вырезанную из темного дерева.

— Эта вещь, государь? Это же вешалка из моей прихожей…

— Ты уверен?

— Мне ли не узнать мою работу?

— Но почему она так похожа на лапу Шенги?

— Мне это показалось забавным, — усмехнулся Унсай. — Зайдет Шенги ко мне в гости, станет вешать плащ в прихожей…

— Ясно, — кивнул король. — А вот Хиави про эту вещь иначе рассказывает.

Это был удар, тем более страшный и неожиданный, что нанесен он был с показным равнодушием. Но Унсай не намерен был сдаваться.

— Хиави? Помощник Лауруша? Он-то здесь при чем?

— Если ему верить, то почти ни при чем, — донесся вздох из-под золотой маски.

Принц понял игру и поддержал ее:

— Отец, ты слишком суров к бедняге. Знаешь, мне его жаль, он такой беспомощный… да что он и мог сделать-то? Я верю, что он был… ну, просто для мелких поручений…

Пьеса, что начала разыгрываться в тронном зале, вывела короля-отца из мрачных раздумий. Эшузар тоже не захотел остаться в стороне.

— Молод ты еще, Ульфест, доверчив! — каркнул он. — Жалко тебе этого урода? Беспомощный он, да? Поверь мне, внук, такие — самые подлые! Потому он сейчас слюной и брызжет, сообщников топит! Мол, Унсай все придумал, Унсай заказчика нашел, Унсай в Подгорный Мир за «тиной» ходил, Унсай бандитам приказывал… А твой Хиави вроде несчастный мышонок, что свалился в бочку золотаря и барахтается в дерьме!

Усталость и боль притупили осторожность Унсая. Он попался на нехитрый крючок:

— Хиави такое говорит?! Этот огрызок?! Да я даже не знаю, для кого он велел…

И замолчал, поняв, что проговорился.

— Для кого… что? — мягко переспросил Зарфест. — Для кого он велел принести «жгучую тину»?

Унсай молчал.

В наступившей тишине Нитха звонко захлопала в ладоши, а потом, притянув к себе Нургидана и Дайру, звонко чмокнула в щеку и того и другого.

Зарфест усмехнулся, а король-отец торжествующе спросил:

— Полагаю, Охотник — мой? Это он здесь одно словечко вякнул, а в Допросных подвалах разболтается, как сказитель в трактире.

Унсай глядел куда-то между черным и золотым троном. Лицо его окаменело.

Король Зарфест оценивающе глянул на пленника.

— А ведь этот, пожалуй, сумеет выдержать пытку… Впрочем, нам не надо это проверять… Почтенный Лауруш! Ты, кажется, обещал нам говорушку? Она у тебя с собою?

— Да, государь! — разгладил свои пышные усы Лауруш.

Вот этот удар насквозь пробил броню невозмутимости преступника. Унсай, посерев лицом, обвис на костылях, глаза его стали молящими. Но король не дал ему произнести ни слова — взмахнул рукой и воскликнул так задорно, словно это был не тронный зал, а трапезная:

— Эй, вина!..

В этот вечер дом Лауруша был полон радости, веселых голосов и хмельных песен.

Трое юных путешественников и Фитиль не принимали участия в празднике: едва они появились в доме Лауруша, их сразу принялись лечить. Подгорные Охотники знают уйму средств, о которых слыхал не всякий лекарь. Чтобы с корнем выдрать угнездившуюся в теле простуду, им в горло влили сок алого туманника, способный заставить человека забыть почти о любой болезни… да вообще обо всем на свете забыть, кроме своего мерзкого вкуса! А затем их по очереди загнали в маленькую баньку и велели вымыться отваром дюжины трав, ни одна из которых не росла в Мире Людей. Настой расслаблял каждую жилочку в теле, гнал из пор пот, делал дыхание жарким, а глаза — блестящими.

Затем страдальцев отправили на второй этаж и разместили в двух спальнях, замотав в толстые одеяла и обвязав бечевой, чтоб одеяла не сбились: больным надо как следует пропотеть!

С Нитхой вышла заминка: ей успели шепнуть, что к Рахсан-дэру уже послан слуга с сообщением о том, что Нитха нашлась, и ее опекун вот-вот будет здесь. Это сильно встревожило Нитху, и она заявила, что не останется ночевать в этом доме, пока ей не скажут, где тут женская половина. Лауруш не сразу понял ее: ведь он и так приказал уложить девочку отдельно от остальных! Но потом понял, что малышке для оправдания перед суровым наставником требуется официальное подтверждение того, что она не нарушала обычаев родины. У Лауруша хватило доброты не напоминать забавной девчушке, что прошлую ночь она провела в одной тесной каморке со своими собратьями по учебе — и никто не подумал об этом ничего плохого. Вместо этого Глава Гильдии разворошил в памяти свои запасы наррабанских традиций и с суровой торжественностью заявил, что на все время дальнейшего пребывания Нитхи-шиу в его доме комната эта объявляется женской половиной и в нее запрещается вход всем мужчинам, кроме Шенги, ибо у учителя есть все права отца. Только после девочка успокоилась и позволила пожилой добродушной служанке увести себя в комнату, раздеть и замотать в одеяло.

(Тогда это казалось Лаурушу игрой, чтобы успокоить больную девочку. Но как же похвалил Глава Гильдии себя за предусмотрительность, когда ему пришлось объясняться с Рахсан-дэром, серым от волнения и свирепым, как пустынный лев!)

Теперь четыре тугих «кокона» лежали в темноте наверху, а снизу доносилось многоголосое пение: Гильдия собралась поприветствовать своего оправданного героя.

Охотнику даже не пришлось пить «зелье правды»: Лауруш сказал, что говорушки у него мало, хватит лишь на то, чтобы развязать язык одному человеку. Три правителя, посовещавшись, решили, что это будет Унсай. Уже первые фразы размякшего, расплывшегося в блаженной улыбке преступника сняли с Шенги подозрения, и Лауруш выпросил у короля дозволения увести своих людей: они измучены и, возможно, больны…

И теперь Гильдия бурно веселилась — а сам виновник торжества потихоньку выскользнул из трапезной и отправился наверх — проведать учеников…

Он вошел в комнату Нитхи без свечи, чтобы не потревожить больную.

Лунный свет падал на лицо старой служанки, дремлющей на сундуке у кровати. Скрип двери разбудил женщину, она хотела что-то сказать, но Шенги приложил к губам палец, подошел к постели девочки и легонько тронул лоб — нет ли жара?

Длинные ресницы дрогнули на лице Нитхи — словно две ночные бабочки, что вот-вот взлетят. Девочка по-кошачьи изогнула шейку и ласково потерлась о руку Шенги.

Тот смутился, отвел руку, кивнул служанке — мол, не спи! — и вышел.

В соседней комнате Фитиль и Нургидан уже спали хорошим, спокойным сном выздоравливающих людей. А Дайру повернул голову к вошедшему учителю.

— Лежи, — строго шепнул ему Шенги. — Как ты себя чувствуешь?

— Как мертвое тело покойного трупа, — зашептал в ответ Дайру. — Где моя поленница?!

Когда Шенги спустился в трапезную, гости не обратили на его возвращение особого внимания, продолжая вразнобой выводить слова веселой песни:

Лишь один взгляд тревожно метнулся навстречу Совиной Лапе. Наррабанский вельможа даже привстал от волнения со скамьи. Шенги задержался, проходя мимо него:

— Хвала всем богам, с девочкой все в порядке, как и с ее друзьями. Она будет сладко спать всю ночь, а утром встанет здоровой и веселой.

— Гратхэ грау дха, Гарх-то-Горх! — негромко возблагодарил старый Рахсан Отца Богов.

— И приготовься к бурному разговору, — ухмыльнулся Шенги. — Принцесса была весьма недовольна, когда узнала, что ты просил у короля Зарфеста воинов для ее спасения.

— Ничего, — откликнулся счастливый вельможа, — мне тоже найдется что сказать этой… этой надежде своего царственного отца!

Охотник учтиво кивнул старику и двинулся дальше вдоль скамьи с шумными гостями.

Его место было во главе стола, рядом с Лаурушем, — и никто, как бы пьян он ни был, не посмел бы это место занять.

Плюхнувшись на скамью, Шенги спросил Главу Гильдии:

— Не много ли пьешь? Сердце позволяет?

— Не бойся за мое сердце, сынок! — Лицо Лауруша побагровело, усы встопорщились. — От радости не умирают.

Шенги улыбнулся, плеснул себе вина из кувшина в чашу и сказал:

— А мои-то каковы! Сунуться без учителя в Подгорный Мир, отмахать столько складок, отыскать врага, приволочь его в Аргосмир… Я тебе говорю как Главе Гильдии: ну, чем тебе это не испытание? Пройденное уже, да еще как пройденное! Красиво! С блеском!

Лауруш перестал улыбаться.

— Я им задания не давал! — упрямо отозвался он. — Охотники это задание не проверяли!

— Король проверял!

— А где у короля браслет?

Шенги не нашелся, что ответить, и сменил направление атаки:

— Я прошлую ночь в тюрьме просидел! Мне пыткой грозили! А если бы сломался, взял бы на себя чужой грех — хрипеть бы мне в удавке на позорном эшафоте! Ты все это знал… ты за меня переживал?

Лауруш молча глядел тяжелым взглядом прямо перед собою, не видя, как напротив него Джарина в такт песне размахивает опустевшим кубком и голосит:

— Вот так же и я за своих переживаю! — убедительно сказал Шенги. — Они ж мои ученики, все трое. Я ж от своей души три куска оторвал и этим паршивцам раздал…

— Послезавтра, — глухо бросил Глава Гильдии.

— Что — послезавтра? — не понял Охотник.

— Ну, завтра же праздник, — заставил себя улыбнуться Лауруш. — Грех завтра испытание проходить. Добрые люди дела откладывают и идут в храмы. А вот послезавтра…

Безнадежно-тоскливое выражение лица Шенги сменилось радостной, почти детской улыбкой. Он вскочил на ноги и запел, перекрывая пьяный хор:

Интересно, сколько времени сможет умный, с сильным характером мужчина выдержать это бессмысленное и тупое занятие — стоять у окна и пялиться на луну?

Причем и луне он наверняка успел надоесть. Было бы рядом облачко — заслонилась бы от пронзительного, неотступного взгляда…

За спиной с кровати доносится сонное женское дыхание: Лейтиса, недавно прибежавшая на Серебряное подворье, быстро сообщила новости, прыгнула на кровать и сразу уснула. Хастан не стал ее тревожить: умаялась!

К тому же принесенные вести сейчас волновали его больше, чем женщина. Они пахли кровью и гарью, эти вести.

— Жаль, ты не можешь взглянуть на город днем, — негромко сказал посланник луне. — Увидела бы завтра много любопытного.

Луна не ответила. Ей и ночью много раз доводилось видеть огонь, кровь и смерть, коварство и жестокость. Что нового мог ей показать этот человечишка?