7. Почему мы увлекаемся

Я объяснил азы теории притягательности, позволяющие разобраться в мириадах вещей, которые мы находим интересными и притягательными. Свидетельств, поддерживающих эти идеи, не занимать, и все они на виду, поэтому я постарался собрать и соответствующие контраргументы. Теперь мы можем обобщить все сказанное выше и сделать вывод о том, почему нас тянет к определенным вещам.

Культурная среда, несомненно, влияет на наши предпочтения. Но, я надеюсь, эта книга убедила вас в том, что и эволюция оказывает на них определенное влияние. Эволюционно-генетические объяснения сами по себе весьма притягательны; люди склонны доверять таким объяснениям даже больше, чем они того заслуживают, поскольку воспринимают их как строгие, логичные и непреложные. Это одна из причин, по которой психологию, основанную на эволюционном образе мышления, отвергают многие специалисты в этой области: в отсутствие научных доказательств люди зачастую относятся к эволюционным объяснениям поведения недостаточно критично. Ввиду этой тенденции нам надо быть особенно осторожными при оценке эволюционных тезисов. Даже если существуют эмпирическое доказательства существования, к примеру, генетического влияния, мы должны задаться вопросом, насколько велико это влияние. Ответить на такой вопрос всегда сложно. Поскольку многие объяснения опираются на эволюционные рассуждения, важно понимать, насколько сложным образом процесс развития общества влияет на людей и их поведение. Объяснение, что в результате эволюции просто меняются наши гены, которые, в свою очередь, воздействуют на поведение, слишком упрощено. В действительности существует множество нюансов. Культура тоже может влиять на гены. Например, свойственная народам Северной Европы привычка пить молоко привела к модификации генов, поэтому даже у взрослых молоко хорошо усваивается. Таким образом, за счет естественного отбора пристрастие к молоку превратилось в способность к его усвоению.

Искусство мы обсуждали преимущественно как побочный продукт эволюционной адаптации. Иными словами, мы любим его потому, что оно удовлетворяет врожденные желания, которые в ходе эволюции развились у нас для чего-то другого. Но желание людей создавать произведения искусства обусловлено иными причинами.

Творчество всегда сопряжено с расходами. Чтобы им заниматься, требуется немало свободного времени, материальных ресурсов, энергии, умственных усилий, креативности, а иногда и риска. Может статься, что способность к творчеству делает человека более привлекательным, так же как делает привлекательным павлина его хвост, а женщину – красивые волосы. В совокупности это называют индикаторами репродуктивной годности. Пускай красивые волосы сами по себе не помогут выжить, но они способны помочь обзавестись потомством. Аналогичным образом артистические способности могут способствовать воспроизводству – во всяком случае, так считает каждый бас-гитарист, занявшийся музыкой только ради того, чтобы кружить головы девчонкам. Артистические способности в некоторой степени предсказывают уровень интеллекта. Чем выше коэффициент интеллекта, тем выше ваши творческие способности, но это касается только IQ не выше 120: дальнейший рост IQ уже не предсказывает пропорционального возрастания творческих способностей.

Интересной представляется идея о том, что творческие способности могут быть эволюционной чертой, расширенным фенотипом, аналогичным умению бобров строить дамбы или умению птицы-шалашника строить шалаши. Возможно, инстинкт к созданию произведений искусства выработался у нас с целью сплочения группы, в которой мы живем. Такого мнения придерживается антрополог Эллен Диссанаяке. Сообща создаваемые произведения сплачивают людей. Интересно отметить, что, по мнению психолога Джонатана Хайдта и некоторых других специалистов, для тех же целей развивались и религии.

Каким образом теория притягательности может объяснить наше преклонение перед знаменитостями, будь то политики, спортсмены или артисты? Это весьма любопытный феномен. Я совершенно уверен, что в спорте, как и в искусстве, мы ценим виртуозность исполнения. Одна из причин этого явления заключается в том, что виртуозность – это что-то очень редкое, может быть, даже нечто такое, чего мы никогда раньше не видели, а необычные вещи лучше запоминаются.

Вторая причина состоит в том, что знаменитости нас воодушевляют. Психолог Джей Деррик экспериментальным образом выяснил, что студенты с низкой самооценкой тянутся к тем знаменитостям, которые больше всего похожи на их идеал. В истории человечества изменчивая среда способствует развитию стратегии подражания, поскольку эволюция генов и процесс учебы требуют больших затрат времени. Подражать успешным людям – отличная стратегия, даже если подражание ограничивается странными причудами и необычными прическами. Возможно, поэтому преклонение перед знаменитостями больше свойственно молодежи. Им надо большему научиться, поэтому они больше нуждаются в ролевых моделях. Этим же объясняется то, почему мы не можем оторвать взгляд от чужих неудач. Всякие аварии и происшествия всегда собирают толпы зевак, а в век интернета огромной популярностью пользуются записи чужих промахов и ошибок (например, неудачные случаи исполнения опасных трюков).

Третья причина, родственная предыдущей, заключается в том, что, наблюдая, как другие демонстрируют свои физические навыки, мы представляем себя на их месте. Вспомним, что, когда мы наблюдаем за танцами, активизируется моторная кора мозга. Когда мы видим, как кто-то делает то, что кажется нам удивительным, то мысленно проделываем то же самое, и это приводит нас в восторг.

Четвертая причина состоит в том, что наша любовь к знаменитостям является одной из форм позитивной контаминации. Когда мы думаем, что находимся ближе к великим и знаменитым, нам перепадает часть их славы. Разумеется, знаменитостей мы видим преимущественно на экране, но наш древний мозг не отличает телевизионную картинку от реальности, поэтому детектор величия в обеих ситуациях срабатывает в равной мере.

Схожей является теория дорогостоящих сигналов. Ее смысл состоит в том, что очевидные недостатки, препятствующие вашему выживанию, привлекательны для окружающих, поскольку, на их взгляд, вы должны быть достаточно сильны в чем-то другом, чтобы суметь выжить: «Если он способен жить с таким недостатком, в нем заключена огромная сила!» Прекрасный пример – павлиний хвост: если самец ухитрился отрастить такой шикарный хвост, несмотря на тот факт, что это делает его куда более заметным и уязвимым перед хищниками, значит, он будет прекрасным мужем и отцом. Аналогичным образом, видя, что человек сорит деньгами или не жалеет времени и средств на дорогостоящее творчество, мы можем воспринимать это как признак репродуктивной годности.

Пятая причина заключается в том, что люди, которыми мы восхищаемся, воспринимаются нами как лидеры, или мы подсознательно хотим, чтобы они вели нас за собой. Причисляя себя к их команде, мы радуемся нашей «общей» победе. Согласно исследованиям, проведенным Полом Бернаром, у мужчин-болельщиков происходит всплеск тестостерона, когда их любимая команда выигрывает. Схожая концепция – отбор по родству. Нас особенно тянет к генетически похожим на нас людям. Из этой гипотезы следует, что нам больше нравится наблюдать виртуозность у тех, кто, например, принадлежит к той же расе, имеет тот же цвет волос или телосложение, что и мы. По этой же причине мы гордимся успехами своих детей, это дополнительное свидетельство нашей выживаемости и репродуктивной годности. По крайней мере, это означает, что мы должны больше заботиться о своих родных, с которыми у нас общие гены, чем о чужих людях, с которыми у нас нет генетических пересечений.

Интересен также вопрос о том, почему у нас зачастую не возникает никакого желания пытаться соперничать с людьми, которые проявляют истинное мастерство в том, что делают. Вспомним гипотезу об относительном социальном статусе: мы не считаем соперниками тех, кто стоит гораздо выше или гораздо ниже нас на социальной лестнице.

Многие из нас жить не могут без новостей. Новостные агентства знают, что новости с «человеческим лицом» продаются гораздо лучше. Они учитывают то, что нам очень интересно узнавать как можно больше о других людях, предпочтительно в форме отчета. Даже колебания курса акций подаются так, слово биржа представляет собой одушевленную силу, способную самостоятельно принимать решения.

К какой категории перечисленных ниже занятий можно отнести слежение за новостями?

• Приятные и изначально таящие в себе награду.

• Более трудные, но приносящие счастье или удовольствие в будущем.

• Вещи, которые необходимо делать, даже если ничего приятного они не сулят.

Боюсь, что ни к какой. Иными словами, от них нет никакой пользы ни уму, ни сердцу. Радости они не приносят – одни тревоги и искаженное представление о действительности. К тому же хоть как-то применить услышанную в новостях информацию удается крайне редко. Для большинства людей смотреть новости – это все равно что точить пилу, которой они никогда не воспользуются по назначению.

Тогда почему же люди не могут оторваться от новостей? Из-за присущего им духа сенсационности новости кажутся важнее, чем есть на самом деле.

Сообщающие новости репортеры – зачастую хорошие рассказчики. Имея дело с талантливым писателем или зажигательным оратором, мы зачастую теряем голову и забываем об осторожности. Красивые идеи не всегда правдивы, поэтому с ними надо быть очень осторожными.

Вместе с тем, если человек – плохой писатель или оратор, это еще не значит, что он не прав. Это особенно характерно для выступающих на неродном языке: они могут говорить не очень красиво, но сами идеи могут быть весьма полезными. Не спешите доверять краснобаям и будьте великодушны к тем, кому недостает риторических и лингвистических навыков.

Как древние мифы дошли до наших дней благодаря своим литературным достоинствам, из-за которых их снова и снова пересказывают и им снова и снова подражают, так и религиозные истории, идеи и обряды живут и здравствуют благодаря их притягательности. Одна из целей этой книги как раз в том и состоит, чтобы объяснить, почему религиозные и паранормальные идеи так притягивают нас. Лично я убежден в том, что вера в сверхъестественное безосновательна, и наука меня в этом поддерживает. Но есть скептики, которые станут уверять вас в том, что никакие должным образом проведенные научные исследования в принципе не смогут обнаружить факты в пользу тех, кто верит в паранормальные явления. Я не могу согласиться с этим по двум причинам. Во-первых, такие случаи уже были, и то, что прежде считалось паранормальным явлением, к примеру гипноз, наука таковым считать перестала. Во-вторых, даже если какого-то паранормального феномена действительно не существует, наверняка найдутся исследования со статистически значимыми результатами, подтверждающими его существование. Это неизбежное следствие использования статистики в научных исследованиях.

В любых психологических исследованиях имеют место колебания результатов. Потому-то мы и используем статистику. Никогда не знаешь, насколько репрезентативна выборка. Например, некоторые дети знают больше, чем некоторые взрослые. И как ученый, обнаруживший в ходе своего исследования, что взрослые знают больше, чем дети, может быть уверен в том, что полученный результат не является следствием неудачной выборки или, скажем, случайного стечения обстоятельств? Когда вы слышите утверждения о том, что имеет место «значимая» разница между двумя группами, это означает, что наблюдаемые различия нельзя объяснить случайностью. Ученые устанавливают определенный порог, скажем 1 процент. В этом случае, если статистические данные указывают на 99-процентную вероятность того, что наблюдаемые явления не являются следствием случайного стечения обстоятельств, результаты признаются «значимыми».

Однако установленный 1-процентный порог значимости означает, что одно из каждой сотни исследований покажет значимые положительные результаты, даже если эффекта, который они подтверждают, не существует! Это происходит по той же самой причине, по которой тест, в 99 процентах случаев показывающий верный результат, в 1 проценте случаев оказывается неверен. Возвращаясь к паранормальным явлениям, можно утверждать, что из каждой сотни проведенных по всем правилам исследований ясновидения (то есть способности видеть то, что не видно глазом) результаты одного из них подтвердят существование этого явления. Если ученый провел 100 исследований, он опубликует результаты лишь того из них, которое подтверждает то, что он хотел подтвердить, а остальные так и останутся неопубликованными и никому не известными.

Данная проблема усугубляется тем, что и научные журналы отдают предпочтение публикациям, подтверждающим значимый результат. В конце концов это приводит к тому, что несколько исследований паранормальных явлений, где был получен значимый результат (то есть вероятность того, что это дело случая, не превышает 1 процента), публикуются, а остальные отвергаются редакцией – если были поданы. Поэтому, когда вы читаете этот журнал, у вас может сложиться мнение, что существование данного паранормального явления научно подтверждено.

Все это означает, что для того, чтобы доказать реальное существование некоего эффекта, единичных исследований, показавших положительный результат, недостаточно (это применимо ко всей науке, а не только к исследованиям, занимающимся паранормальными явлениями). Нам нужны такие исследования, где один и тот же результат повторяется снова и снова и воспроизводится другими учеными. Исследования паранормальных явлений этим требованиям не отвечают, поэтому ученые в них и не верят.

С одной стороны, паранормальные идеи обладают притягательностью, а с другой стороны, у нас слишком много предрассудков, которые мешают поверить в научные альтернативы. Многие подкрепляемые фактами научные теории противоречат здравому смыслу. Они могут идти вразрез с идеями, которые являются общепризнанными в какой-то определенной культурной среде (например, у одной народности есть поверье, что ребенок не научится ходить, пока его не закопают по пояс в вертикальном положении), но могут и противоречить им. Особенно это касается вещей, которые принадлежат не к «среднему миру», как называет его Ричард Докинз (к которому в данном контексте относится все, что по размеру больше блохи, но меньше планеты), а к миру субатомному или астрономическому. Например, элементарная частица может находиться в двух местах одновременно. События происходят беспричинно. Подобные вещи трудно проглотить даже физику. Когда я любуюсь закатом, мне каждый раз приходится напоминать себе, что это на самом деле Земля крутится вокруг Солнца, а не наоборот. В это так трудно поверить потому, что мы не чувствуем движения.

На протяжении всей своей эволюции мы развивались в «среднем мире», состоящем из объектов, с которыми мы можем взаимодействовать самым непосредственным образом. Солнечная система не является частью мира, в котором эволюционировали наши предки, так же как лес не является частью мира земляного червя. В обоих случаях эти большие миры не имеют никакого отношения к практическим вопросам выживания и размножения людей и червей. В процессе эволюции мы узнали законы нашего мира, и только недавно (а под «недавно» я подразумеваю последние несколько тысяч лет) стали предпринимать попытки постичь то, что выходит за рамки мира, в котором протекает наша повседневная жизнь. К сожалению для демократических обществ и научного мировоззрения, мир, находящийся за рамками «среднего» (то есть очень большой или очень маленький, очень быстрый или очень медленный), может быть весьма и весьма странным. Наш мозг просто так устроен, что мы не в состоянии понять эти вещи. Наши интуитивные представления о многих вещах оказываются совершенно неверными. Представьте, например, что Солнечная система сжалась настолько, что диаметр Солнца составляет полметра (что примерно равно расстоянию от локтя до кончиков пальцев). На сколько в таком случае была бы удалена от Солнца Земля и какой размер она бы имела? Ответ: Земля находилась бы на расстоянии 49 метров от Солнца и имела бы размер песчинки. Большинству людей правильная оценка очень больших и очень маленьких расстояний дается с большим трудом. Вещи, которые нам непонятны, не «склеиваются» в нашем сознании.

Отсутствие «склеивания» – это лишь одна из проблем, с которыми приходится сталкиваться на вселенском рынке идей, включая идеи религиозные. Еще один важный аспект – возможность доступной и эффективной передачи идей от человека к человеку. Это удалось лишь самым успешным религиям – за счет того, что они воспользовались уже существующими в мозге каждого человека системами понимания. Во многих религиях боги и другие сверхъестественные существа зачастую изображаются с клыками и зубами; они наделены способностью защитить или погубить нас. Когда мы думаем об отношениях богов и людей в терминах отношений между хищником и добычей, такая идея кажется нам вполне разумной, и нам не нужно штудировать горы литературы, чтобы понять и принять эту идею. Мы слышим краткие описания и в целом принимаем их как должное. С квантовой физикой так не получается. Эволюция научила нас понимать то, что можно увидеть и потрогать, поэтому наш разум отвергает научные объяснения, идущие вразрез со здравым смыслом, одновременно открывая дверь объяснениям ложным, но лучше согласующимся с нашими предубеждениями.

Хотя вера в паранормальные явления и вера в традиционные религиозные догмы не одно и то же, результаты опроса, проведенного Карлом Пельцером, показали, что вера в одно зачастую коррелирует с верой во второе. Религия – явление необычайное. Своя религия есть в каждой культурной среде. Если вам не нравится слово «религия» и вы считаете его слишком расплывчатым, вот что ответит на это антрополог и когнитолог Скотт Атран:

Научная дисциплина, именуемая религиоведением, призвана помочь нам разобраться в религиях. И в настоящее время ценность и значение религий являются предметом оживленных дискуссий среди специалистов.

Объяснить, зачем нам религия, очень трудно – отчасти потому, что многие полагают, будто уже знают ответ. Как правило, люди полагают, что религии делают нас счастливыми и дают ответы на различные тайны жизни. Это объяснение во многих случаях содержит в себе зерно истины, но на самом деле все намного сложнее.

Религия привлекает нас во многом по тем же причинам, по которым привлекают искусство и другие идеи. Но разве между вымышленными персонажами и богами нет разницы? Например, Атран задается вопросом, почему многие верят в существование Вишну, но никто не верит в существование Микки Мауса. Это важный вопрос, но мне кажется показательным, что одно время люди чистосердечно верили в Тора, а теперь он превратился в мультяшного супергероя, того же Микки Мауса. Те же качества, которые делали Тора притягательным богом в прошлом, делают его притягательным персонажем комиксов в настоящем.

Разница есть, конечно, – в том смысле, что в существование Вишну верят многие, но никто (я надеюсь) не верит в существование Микки Мауса. Атран считает, что когнитивные теории в принципе не проводят между ними различий, но лично мне кажется очевидным, что некоторые из благ религии (утешение, объяснение и т. д.) можно обрести только в том случае, если люди действительно верят. Мусульманам может показаться интересной вера некоторых мормонов в то, что после смерти они станут богами своих собственных планет. Для неверующих эта вера интересна в том же смысле, в каком интересен Микки Маус. Но вы не найдете данную мысль обнадеживающей для своего будущего, если не верите в эти идеи. В когнитивном смысле вера в Микки Мауса отличается от веры в ангелов тем, что она не обещает поклоннику мышонка тех же благ, какие сулит приверженцу религии вера в загробную жизнь.

По утверждению нейробиолога Сэма Харриса, когда вы говорите, что верите в некий тезис, религиозный или какой-то другой, особенно активизируется переднемедиальная часть предлобной коры головного мозга, ассоциирующаяся с эмоциями, наградами и самовосприятием. Она одинаково функционирует и у христиан, и у атеистов, и это подтверждает тот тезис, что по принципам воздействия религиозная вера не отличается от любых других убеждений. Более того, причины религиозных убеждений такие же, как и причины любых других убеждений, будь они научные или суеверные.

Большинство жителей стран Запада верят в бога. К числу верующих относят себя даже 40 процентов ученых. Одна из самых поразительных особенностей религиозной веры – ее вездесущий антропоморфизм. Иными словами, религия персонифицирует то, что современная наука считает совершенно абстрактными объектами или силами. Данный феномен объясняется гипотезой о социальной притягательности, согласно которой нам от природы свойственно придавать особую важность социальным отношениям. Объяснения явлений, изложенные на языке конфликтующих персоналий, нравятся нам по тем же эстетическим причинам, по каким и хорошая повесть. Они находят отклик в нашей душе, и мы охотнее им верим.

Даже в тех случаях, когда прямой персонификации стихийных сил нет, эти силы каким-то образом связаны с людьми – своей способностью спасти нас, навредить нам, воплощаться в нас и т. д. Религиозных верований, которые не были бы так или иначе связаны с судьбой человека, практически не встречается. А вот научных теорий, где о человеке нет ни слова, полным-полно.

Коэффициент аутизма, о котором мы говорили в главе 1, является, пожалуй, достаточно надежным индикатором того, в какой мере наши мысли связаны с людьми и отношениями между ними. Если этот коэффициент у вас низкий, вы, вероятно, больше склонны верить в богов и другие сверхъестественные силы и прибегать к ним для понимания происходящего в окружающем вас мире.

Я в некотором смысле переживаю за человечество. Мы от природы запрограммированы все примерять на себя, а наука при этом доказывает, что абсолютное большинство происходящих в мире явлений к человечеству и его целям никакого отношения не имеет. Чем больше наука узнает о мироздании, тем больше она принижает роль человека в мировом порядке вещей.

Желание верить в то, на что мы надеемся, делает наш разум благодатной почвой для идей, внушающих нам, что смерть – это еще не конец. Это помогает нам справиться с горем, когда умирают любимые люди, и со страхом собственной смерти. Но не все видения загробной жизни окрашены в розовые тона. Вера в привидения обычно имеет негативный оттенок. Негативными были и представления древних греков о загробной жизни в подземном мире. Однако многие подобные верования имеют положительный заряд и реализуют присущее людям чувство справедливости (например, христианские идеи насчет рая и ада или индуистские идеи насчет переселения душ), что делает их еще более притягательными. Мы радуемся, когда видим, как добро вознаграждается, а зло наказывается, но в реальном мире такое случается далеко не всегда.

Идея бессмертия души, вера в то, что даже после смерти определенные ментальные состояния сохраняются, по-видимому, является врожденной. Эта вера может быть побочным эффектом перманентности личности, позволяющей нам сознавать, что человек не прекращает свое существование, когда мы не видим его, когда он физически не с нами. Вероятно, это стало одним из факторов возникновения веры в жизнь после смерти.

Науке кое-что известно о тех участках мозга, которые участвуют в различных формах религиозных переживаний. Например, левое полушарие, по-видимому, выстраивает наши переживания в форме связной истории. Если же левое полушарие «теряет дар речи» вследствие, скажем, инсульта или затихает во время медитации, мы получаем возможность сознательно взглянуть на мир с позиции правого полушария, более холистичного и не спешащего со своими интерпретациями. Схожий эффект достигается при заглушении теменной доли: мы ощущаем себя заодно со Вселенной и утрачиваем чувство индивидуальности.

Многие так называемые чудеса, известные нам из истории религий, сегодня были бы истолкованы как психотические переживания. Будда утверждал, что в ночь перед просветлением его искушал демон Мара. Иисуса во время его странствий по пустыне тоже якобы искушал Сатана.

Существуют наркотики (а также, возможно, «шлем бога», о котором говорилось в главе 5), способные вызывать переживания, часто интерпретируемые как имеющие религиозный смысл. Как бы ни хотелось скептику трактовать подобные факты как свидетельства ложности метафизических верований, делать этого не следует. Разве обнаружение в мозге участков, возбуждение которых ассоциируется с тем, что в религии принято называть откровением, доказывает, что сверхъестественные интерпретации этих переживаний сплошь неверны? Нет. Если мы будем так интерпретировать эти факты, нам придется предположить, что видение бога не должно быть связано с деятельностью мозга, а такую точку зрения было бы очень трудно отстоять. Когда мы видим арахисовое масло, это нетрудно объяснить происходящими в мозге процессами, но ведь это не означает, что арахисового масла не существует. Если я могу увидеть свет в полной темноте, надавив пальцами на глазные яблоки, это не должно подвергать сомнению само существование света при его нормальном восприятии.

Однако мы действительно должны сомневаться в некоторых интерпретациях переживаний, если у нас есть основания думать, что эти интерпретации вызваны тем, что вы приобрели в процессе эволюции или учебы совсем для других целей. Когда вы в гневе звоните по телефону, а вам отвечает автоответчик, вы можете в сердцах накричать на него. Телефон изначально предназначался для общения с другими людьми, которые способны понять ваши интонации. Но на автоответчик ваш крик никоим образом не подействует. Разговаривая по телефону, люди ведут себя так, словно разговаривают с реальным человеком лицом к лицу. А все потому, что записанный голос активизирует нашу систему восприятия, которая всем ходом эволюции приучена распознавать человеческую речь. В данном случае ваша система дает сбой. Никакой человек с вами не разговаривает. Точно так же у нас есть основания сомневаться в божественной интерпретации своих откровений, если причина, по которой мы интерпретируем их как влияние сверхъестественных сил, заключается, скажем, в гиперактивной модели психического состояния.

Эти идеи бросают тень сомнения и на интерпретации некоторых индивидуальных переживаний. Если ваше откровение вызвано действием наркотиков, у нас есть все основания сомневаться в религиозной значимости своих переживаний – по той же самой причине, по которой мы сомневаемся в естественных интерпретациях оптических иллюзий и галлюцинаций. Как шутят атеисты, верить в свои галлюцинации – это психическое заболевание, а верить в чужие галлюцинации – это религия.

Лично я убежден в том, что, даже если физические причины каких-то переживаний нам не известны, это отнюдь не основание прибегать к религиозным интерпретациям. Религиозные переживания не следует воспринимать как указывающие на некие фундаментальные свойства природы Вселенной в целом. Если они о чем-то и рассказывают, то только о нас самих.

Людям случается впадать в необычные состояния, спровоцированные медитацией, пением, ритуалами или наркотиками, и они интерпретируют эти переживания в соответствии со своими убеждениями и культурными традициями, истолковывая психологические феномены как божий промысел. Например, околосмертные переживания представляют собой, по-видимому, транскультурный феномен, хотя их содержание в разных культурных средах разное. Люди религиозного склада склонны истолковывать их духовным образом. Это дополнительный довод в пользу атрибуционной теории религии, согласно которой все необычные переживания мы истолковываем в полном согласии с привитыми культурой убеждениями. Разумеется, это происходит неосознанно, в результате чего эти переживания используются человеком как дополнительное подтверждение того, во что он уже верит. Если кто-то засыпает во время проповеди, члены секты под названием «Общество Эмиля» даже это истолковывают как значимый религиозный символ!

В происходящем можно разобраться, если отдельно рассматривать древний и новый мозг. Бессознательная часть мозга верит в одно, а логическая – в другое. Когда вы находитесь в таком раздвоенном состоянии, нет никакой нужды пытаться с этим противоречием что-то сделать. Когда вы смотрите на оптическую иллюзию, где рисунок кажется движущимся, хотя это не так, вы пребываете точно в таком же состоянии: зрительный отдел мозга «видит» движение, тогда как рассудок понимает, что никакого движения быть не может.

Состояния одержимости и транса отчасти связаны с нарушениями функций мозга, при которых происходит разрыв связи между сознанием и «пультом управления» движениями тела. Такое может иметь место при шизофрении, при раздвоении личности и при соматопарафрении (когда вы воспринимаете конечность или иную часть тела как не свою). Зачастую эти переживания навеяны культурным влиянием: слуховые галлюцинации объясняются тем, что агенты ФБР имплантировали вам чип в голову, частичный паралич приписывается действию демонов (подобные интерпретации называют бредом пассивности). Есть также факты, указывающие на то, что одержимость используется как эвфемизм жертвами вполне реального изнасилования, которые стыдятся в этом признаться.

Как многие метафизические религиозные верования могут корениться в шизотипических идеях, так и многие религиозные ритуалы могут вести свое происхождение от людей, ставших жертвами обсессивно-компульсивного расстройства или аналогичных заболеваний. В ордоксальных религиях полно обрядов, связанных с очищением пищи и тела, повторением мантр, нумерологией, правилами входа в здания и выхода из них. Весьма вероятно, что жертвы ОКР становились религиозными лидерами, будучи самыми яростными и преданными приверженцами религиозных ритуалов. У Мартина Лютера, писавшего: «Чем больше вы очищаетесь, тем грязнее становитесь», – вполне могла быть какая-то разновидность ОКР. Однако, какие бы религиозные догмы и обряды вы ни придумывали, они не вызовут отклика, если не будут соответствовать уже сложившимся у людей критериям притягательности. Они примут далеко не всякую идею.

Людей со склонностью к ОКР тянет к тем религиозным традициям и обрядам, которые перекликаются с их собственными симптомами. Об этом свидетельствует тот факт, что среди людей с симптомами ОКР католиков значительно больше, чем протестантов.

Может показаться неправдоподобным, что окружающие с таким увлечением слушают психически больных людей и следуют их религиозным наставлениям. Но ведь их странное поведение можно истолковать как божий промысел. Для примера обратимся к исследованиям, проведенным антропологом Харви Уайтхаусом, который рассказывает об одном из жителей Папуа – Новой Гвинеи по имени Вапей, у которого во время сильного припадка было видение Иисуса, вернувшегося на землю вместе с предками Вапея (перевоплотившимися в белых людей) и большим грузом западных товаров. В результате родился особый культ, который, впрочем, продержался лишь короткое время. Люди поверили Вапею не столько из-за его слов, сколько из-за той дрожи, которая била его, когда он это говорил.

Еще один житель этой страны начал изъясняться жестами, словно разучился говорить. Окружающие, поощряемые его улыбками, стали интерпретировать его жесты как религиозное откровение. Это положило начало еще одному культу. Мы знаем, что его истоком была кажущаяся утрата дара речи, поскольку идеи, которые этот человек доносил своими жестами, особо не отличались от всего того, что членам общины приходилось слышать изо дня в день во время религиозных служб.

Зачастую людям неведомы симптомы психических заболеваний или свойственное им поведение. Они просто придумывают объяснения, тем более что придумать религиозное объяснение, когда психические заболевания и религиозные переживания так часто идут рука об руку, совсем не трудно.

Образуется порочный круг, потому что галлюцинации психически больных людей содержат в себе элементы, которые кажутся весьма притягательными для окружающих: видения умерших и змей, ощущение могущества и моральной твердости. Даже новые религии опираются на эти первобытные образы и идеи, а не на страсть к покемонам или автомобилям.

То же самое верно и по отношению к ритуалам: ритуалы, придуманные страдавшими ОКР религиозными основоположниками, мало чем отличаются от повседневного ритуального поведения современных людей с предрасположенностью к ОКР. Они находят отклик в наших душах. Они притягивают. Люди говорят, что религиозные обряды придают смысл их жизни.

Височная эпилепсия – это еще одно заболевание мозга, которое, как полагают, входило в число источников возникновения некоторых религиозных догматов и обрядов. Людям, страдающим этим заболеванием, свойственны стремление к уединению, отсутствие чувства юмора, косность, боязнь всего нового, гиперграфия (чересчур многословный стиль письма) и повышенный интерес к религиозным темам. Для некоторых разновидностей височной эпилепсии характерна гиперрелигиозность. Во время приступов люди видят разные цвета и переживают очень сильные эмоции, зачастую эйфорию, что часто сопровождается религиозными словами и образами. Стимулирование височной доли мозга может вызывать припадок или галлюцинации, во время которых пациент становится, как ему кажется, свидетелем паранормальных явлений. Приступы эпилепсии могут вызвать перманентные изменения в височной доле. Легко себе представить, что человек, интересующийся религией и испытывающий компульсивное влечение к письму, воспринимает свои приступы как религиозные переживания и все это записывает, возможно, даже меняя таким образом весь ход религиозной истории. Более того, некоторые неврологи предполагают, что височной эпилепсией страдал сам святой Павел. Не исключено, что галлюцинации, порождаемые шизофренией и височной эпилепсией, могли также оставить свой след в истории ислама и мормонов через таких пророков, как Мухаммед и Джозеф Смит. Вызываемые наркотиками галлюцинации лежат в основе многих индейских традиций. Есть основания думать, что височной эпилепсией страдала и Жанна д’Арк.

Некоторые персонажи мифов и фольклора могут брать начало в архетипах, связанных с различными психическими расстройствами. Например, в основе архетипа трикстера, представителей которого можно встретить в фольклоре едва ли не всех народов (Ананси, братец Кролик, Койот), лежит, по-видимому, синдром дефицита внимания.

Я объяснил, каким образом люди с психическими заболеваниями могли быть причастны к происхождению религий и каким образом некоторые психические заболевания способствуют зарождению и поддержанию религиозности. Но так далеко заходить и не нужно. Измененные состояния сознания, не достигающие таких крайних форм, чтобы считаться болезнями, тоже играют критически важную роль во многих мировых религиях.

Уайтхаус сравнивал религиозные верования и обычаи коренных народов Папуа – Новой Гвинеи с христианскими обычаями, которые затем внедрялись в тех же местах при посредстве миссионеров. Он различает два способа распространения и закрепления религий: доктринальный и образный. С доктринальным методом мы все знакомы, потому что именно он использовался для распространения христианства, иудаизма и ислама. Он характеризуется наличием священных текстов, системы логических объяснений, верований, которые можно выразить и донести посредством речи, а также повторяющихся, зачастую ежедневно, ритуалов.

В религиях, сосредоточенных на образности, обряды происходят весьма редко и несут мощный эмоциональный заряд. Порой они выглядят ужасно и могут быть связаны с избиением человека, многолетней изоляцией, причинением боли, лишением сна. Это позволяет человеку, проходящему обряд, узнать и самому почувствовать то, о чем трудно рассказать словами, или то, о чем вообще говорить нельзя (табу). Например, доколониальный меланезийский культ плодородия запрещал говорить о смысле религиозных символов. Нарушители карались смертью. В ходе обряда инициации человек не просто постигал весь этот смысл, но и запоминал его на всю оставшуюся жизнь. Чтобы понять эту символику, ее надо было пережить.

Сравните это с тем, как человек, чтобы постичь свою религию, неделю за неделей сидит и слушает, как кто-то читает ему отрывки из Библии. Здесь речь идет о посвящении и причащении не столько чувственном, сколько интеллектуальном. Хотя наука часто конфликтует с такими религиями, как христианство, они все-таки схожи в том, что имеют особые, внутренне непротиворечивые структуры знаний и предлагают ответы при помощи речи. Это резко отличается от получения ответов в форме чувственных переживаний, когда вы достигаете понимания, скажем, взаимоотношений между свиньями, птицами и людьми, образным путем, проходя в двенадцатилетнем возрасте жуткий и незабываемый обряд посвящения, в котором есть место и тайнам, и острым ощущениям, и смертельным опасностям. Христианство нельзя назвать чисто доктринальной религией, но доктринальность наиболее часто используется в нем для приобщения людей к религии. Стадии образности могут проходить и те религии, которые являются по преимуществу доктринальными, например харизматические секты, практикующие глоссолалии.

Религию можно считать системой идей о природе Вселенной, о том, как что нужно делать, и т. д. Как и другие аспекты культуры, религиозные идеи распространяются или затухают в зависимости от ряда факторов.

Поскольку религии, о которых мы постоянно слышим, относятся к числу наиболее популярных, напрашивается мысль о том, что они же в наибольшей степени олицетворяют саму концепцию религии в целом. «Большую пятерку» наиболее известных религий составляют христианство, иудаизм, ислам, индуизм и буддизм. Однако всего в мире религий намного больше. В зависимости от классификации, их можно насчитать сотни, а то и тысячи (одна из оценок – 4200), а если посчитать религии, которые когда-то были и канули в истории, то намного больше.

Исследований, направленных на сравнительный анализ религий, очень мало. Главные пять религий настолько масштабны, что включают в себя великое множество семейств сект. Тем не менее тот факт, что религиям, не относящимся к «большой пятерке», исследователи уделяют гораздо меньше внимания, очень вредит религиоведению как науке.

Всецело сосредоточивая внимание на «большой пятерке», мы совершаем ошибку, которая заключается главным образом в том, что без внимания остаются те характеристики большинства религий, которые не дают им добиться большой популярности, поэтому наш взгляд на обобщенное понятие «религии в целом» остается искаженным. Пять главных мировых религий являются преимущественно доктринальными и в этом смысле похожи друг на друга. Чтобы религия распространилась по всему миру, она должна обладать особыми качествами, которыми не обладают менее популярные религии и которые в этом смысле нехарактерны для религии в целом.

Поскольку недоктринальные методы религий отличаются индивидуальностью, образная религия по мере распространения может сильно меняться, переходя из одной местности в другую. Одна из причин такого успешного распространения доктринальных религий заключается в наличии священных текстов, которые могут копироваться без малейших искажений, а интеллектуальное осмысление и словесные обряды укрепляют единообразие интерпретации. Инновации в таких религиях зачастую сурово пресекаются, порой путем изгнания новаторов или отлучения их от церкви. Такое мощное сочетание факторов способствовало распространению доктринальных религий по всему миру. В свою очередь, образные религии, не получившие такой популярности, не имеют доктринального подкрепления, из-за чего подвергаются сильным изменениям при переходе из одной культурной среды в другую и вскоре оказываются неузнаваемыми. Вот почему во всех главных религиях есть писания и вот почему людям непосвященным простительно не знать о том, что бывают религии без писаний.

Социолог Макс Вебер заметил, что даже устоявшиеся доктринальные религии переживают периоды харизматических культов с возвращением к первобытным чувствам и ритуалам, связанным с трансом, откровением и т. д. Доктринальные религии стараются не допускать широкого распространения этих культов, потому что недоктринальную информацию трудно кодифицировать и контролировать. Но кодифицированная и контролируемая информация может быть скучна, что повышает вероятность повторения «образных» стадий. Такого рода колебания документально зафиксированы в истории мусульманской, индуистской, христианской и буддистской религий.

Многим религиям свойственны сверхъестественные идеи по отношению к совершенно конкретным вещам, будь то растения, животные или вполне определенные горные массивы. Например, приверженцы одного из культов в Судане верят в то, что эбеновое дерево может подслушивать разговоры людей, отдыхающих в отбрасываемой им тени, и с помощью специальных ритуалов можно эти «записанные» деревом разговоры из него извлечь. Представьте, как эта религия могла бы распространиться на местность, где эбеновые деревья не растут. Точно так же, если религиозный ритуал требует подняться на определенную гору, приверженцы этой религии должны располагаться неподалеку от этой горы, то есть в пределах определенной географической территории. Распространиться на большие расстояния от указанной горы такой религии будет очень трудно. (Ислам представляет собой исключение в том смысле, что требует от верующих совершить паломничество в Мекку. Впрочем, это паломничество достаточно совершить только раз в жизни, и оно даже не является обязательным для тех, кто не может себе этого позволить.)

Таким образом, есть основания полагать, что в процессе своей культурной эволюции популярные религии старались избавиться от факторов, сдерживавших их развитие в географическом смысле. В противном случае они были бы вытеснены другими верованиями. Моя теория предсказывает, что наиболее популярные религии содержат как можно меньше конкретных привязок к географии, а также к флоре и фауне.

Притягательные религиозные идеи распространяются по тем причинам, по которым распространяются и другие привлекательные идеи. Они находят отклик в душах людей, постоянно повторяются, передаются из уст в уста и через средства массовой информации. В наши дни это происходит очень быстро. Чем чаще мы слышим такие идеи, тем больше доверия они у нас вызывают. Если нас окружают люди, которые придерживаются одинаковых убеждений, мы склонны с ними соглашаться – в силу эффекта повального увлечения и стадного инстинкта.

Стоит нам в эти идеи поверить, как мы начинаем повсюду видеть подтверждающие их свидетельства, а спорные случаи интерпретировать в пользу этих идей. Например, мы можем считать, что бог исцеляет от болезней, но вовсе не он эти болезни на нас насылает.

Не будем забывать, что эволюция (путем естественного отбора) происходит в любой среде, где существует вариативность, наследственность и отбор. Новые религии рождаются изо дня в день. Таким образом люди исследуют все множество религий. Следовательно, требование вариативности выполняется. Религия распространяется посредством культурного воспитания (обычно со стороны родителей), то есть реплицируется. Однако большинство религий затухает. Выживают только некоторые. Иными словами, происходит отбор.

Само собой разумеется, что люди, как правило, принимают ту религию, которая превалирует в том обществе, где они живут. Однако число доступных религий в разных обществах может быть разным. В тех странах, где существует много религий (или ответвлений одной религии), люди выбирают то, что им больше нравится. И там, где есть выбор, религиозных людей, по идее, должно быть больше. Ведь если человеку не нравится господствующая религия, он может выбрать другую. В странах, где больше религий, действительно больше верующих. Монополизм вредит «рынку» религий, как и любому другому рынку. Следует отметить, что здесь нет ясности в вопросе о том, конкуренция вызывается повышенной религиозностью или, наоборот, повышенная религиозность вызывается конкуренцией. Свобода выбора религии, гарантированная американцам, является одним из факторов, объясняющих, почему американцы более религиозны, чем европейцы. Не то чтобы европейцы чем-то фундаментально отличались от американцев, просто у американцев больше выбора.

Если религии подвержены эволюционному развитию, то, возможно, черты, которые способствуют их выживанию, должны быть общими для всех успешных религий. И наверняка есть черты (вроде запрета иметь детей), которые настолько плохи для репликации религии, что ими не может обладать ни одна успешная религия.

Вот лишь некоторые черты успешных религий, предложенные в порядке гипотез различными религиоведами:

Требование к верующим не общаться с иноверцами. Это требование типично для культов. Если вы будете общаться с людьми, не принадлежащими к вашему культу, есть вероятность, что вас уговорят отказаться от культа. Схожую роль играет запрет вступать в брак с иноверцами, поскольку возрастает опасность, что ваши дети откажутся от вашей веры. Некоторые иудеи открыто объясняют запрет вступать в брак с иноверцами тем, что это ставит под угрозу само существование их религии.

Опора на откровение и свидетельства тех, кто пережил откровение. Если религиозные догматы касаются объективно наблюдаемой действительности, их легче опровергнуть. С откровениями спорить трудно.

Признание неэтичными споров на религиозные темы. Общество требует вообще воздерживаться от разговоров на тему вероисповедания.

Запрет критиковать религию. Запрещая своим адептам скептически или критически отзываться о самой себе, религия имеет гораздо больше шансов на выживание. Исключение составляет лишь иудаизм.

Упор на веру. Вера по определению не требует никакого рационального обоснования. Некоторые религиозные деятели доходят до того, что не поощряют высказывания рациональных аргументов в пользу существования бога, поскольку это подрывает сам принцип веры как убеждения, не требующего рациональной аргументации. Когда люди отвергают рационализм, тогда нет места и сколько-нибудь серьезным дискуссиям о том, что правильно, а что нет. Пустота заполняется религиозными догмами.

Запрет отказываться от своей религии или одновременно придерживаться нескольких вероисповеданий. Некоторые церкви напрямую угрожают своей пастве суровым наказанием за это – в земной или загробной жизни. С данным запретом тесно связана вера в то, что все иноверцы – плохие люди (неверные). Придерживаться одновременно двух вероисповеданий опасно, потому что две религии неизбежно сравниваются и конкурируют между собой, не говоря уже о существовании между ними прямых противоречий. Я бы добавил, что чем более дикими и противоречащими здравому смыслу являются учения религии, тем выше вероятность того, что религия обладает указанными выше чертами.

Неопровержимые и непонятные догматы. Невозможно найти доказательства несуществования божества, которое не оставляет никаких видимых следов в наблюдаемой Вселенной, или опровергнуть утверждения, которые настолько открыты для любых толкований, что на их основе нельзя сделать ни единого однозначного прогноза.

Преклонение перед тайной как таковой. Это приводит к тому, что людям не так уж сильно хочется разгадать тайну. Цель здесь та же, что и в случае с запретом на критическое мышление.

Распространено убеждение, что религия представляет собой организацию с вертикальным устройством. Иными словами, люди черпают свои религиозные убеждения у своих духовных лидеров. Но духовные лидеры (для простоты будем называть их священнослужителями), какими мы знаем их сегодня, появились сравнительно недавно – в историческом масштабе. Исследования антрополога Стивена Сэндерсона и Уэсли Робертса показывают, что в небольших племенах охотников-собирателей, не имеющих письменности, священнослужителей, в строгом смысле этого слова, нет, но есть шаманы, которые отличаются тем, что занимаются религиозными вопросами лишь время от времени, часто за отдельную плату и не считаются высочайшим авторитетом в области сверхъестественных явлений.

Общества меняются, как правило, предсказуемым образом, проходя одни и те же этапы в том же самом порядке – от эгалитаризма к дифференциации социального статуса, узкой специализации, экономическому рынку и своду законов. По мере изменения общества меняются также и религии. Здесь порядок такой: шаманизм, земледельческие культы, политеизм, монотеизм.

Шаманизм характеризуется тем, что центральное место в религиозных обрядах занимают колдуны, служащие проводниками в сверхъестественный мир. Для шаманских религий характерны анимизм (вера в то, что животные обладают душой и что люди происходят от связанных с определенными животными тотемов) и отсутствие календарных обрядов (привязанных к временам года). Среди народностей и племен, придерживающихся шаманизма, 62 процента добывают себе пищу охотой и собирательством, а 90 процентов не имеют письменности и каких бы то ни было архивов и летописей.

По мере перехода общества к возделыванию земли и разведению домашнего скота религия принимает характер земледельческой. Эта стадия характеризуется календарными обрядами и тем, что проводниками в сверхъестественный мир становятся уже целые группы людей (возможно, в придачу к шаманам). Такие религии наиболее распространены в обществах, занятых сельским хозяйством, и 93 процента из них лишены письменности. В связи с переходом от охоты и собирательства к земледелию у людей появляются новые заботы и причины для беспокойства, а новые культы призваны дать им ответ и принести утешение.

Общество увеличивается в размерах, и религия вступает в политеистическую фазу, характеризующуюся наличием особого класса священнослужителей и пантеона богов. Священнослужители зачастую находятся в тесном альянсе с политической властью.

На каком-то этапе политеизма или монотеизма общество приобретает письменность. Монотеизм, в принципе, подобен политеизму и отличается лишь тем, что бог в монотеистической религии один и, как правило, всемогущий. Чаще всего монотеизм встречается в обществах с письменностью и интенсивным земледелием, использующим металлические плуги. Влияние письменности весьма велико: по мере того как священные тексты становятся все более сложными и непонятными, возрастает потребность общества в людях, способных их интерпретировать. Монополизация доктрины позволяет классу священнослужителей приобретать власть и влияние. Наличие класса профессиональных служителей культа возможно только в тех обществах, которые могут себе позволить содержать этот класс. Мировое доминирование монотеистических религий – сравнительно недавний феномен: это началось лишь с VI века до нашей эры. Религиоведы так и не пришли к общему мнению относительно того, чем был вызван этот «гигантский скачок» монотеизма.

Но даже в обществе с профессиональными священнослужителями может быть так, что просвещенные и знакомые с наукой духовные лидеры избегают крайностей в своих религиозных воззрениях. Однако даже им не под силу просто заставить верующих поверить в то, во что им, лидерам, угодно. Поскольку универсальные религиозные архетипы являются для каждого человека врожденными, религиозным лидерам, даже самым умеренным и просвещенным, приходится подстраиваться под ожидания людей, иначе их просто свергнут. Возможно, если бы верующие больше прислушивались к своим просвещенным духовным наставникам, суеверий в мире было бы меньше.

Как мы видели, в религиях мира есть интересные закономерности. Некоторые из них можно считать неким общим знаменателем, доказывающим, что все мы люди с человеческим мозгом и что религии, распространившиеся и сохранившиеся по сей день, обладают качествами, которые мы – как и наши предки – находим притягательными.

Искусство и религия воздействуют на разум человека схожим образом. Поэтому неудивительно, что искусство занимает немало места в религии (иконы, песнопения, пляски и т. д.) и что древние культы, в которые уже никто не верит (например, древнегреческая религия), ныне воспринимаются нами как форма искусства. Мифы и легенды, которые древними воспринимались на полном серьезе, мы сегодня читаем ради развлечения.

Тот факт, что со временем религии меняются, говорит о том, что они в некотором смысле эволюционируют. Но это отнюдь не означает, что у нас есть генетическая предрасположенность к религиозности и что сама эволюция человечества привела к существованию нынешних религий.

Наука и религия имеют два важных общих качества.

Во-первых, они выдвигают тезисы, которые поддерживаются или отвергаются людьми, хотя научные тезисы могут вступать в противоречие с тезисами религии. Те факты, о которых вы узнаете в школе или слышите в новостях, принято относить к научным. Можно сказать, что наука и религия имеют каждая свой массив знаний. В отношении научных знаний всеобщего консенсуса нет. На переднем крае науки дебаты не смолкают ни на минуту. Ученые дискутируют, стараются разрабатывать системы проверки, позволяющие выяснить, какая из гипотез лучше. Еще больше разногласий существует между разными научными дисциплинами. Культурная антропология и поведенческая генетика смотрят на вещи под разными углами, даже если изучают одни и те же феномены. Разногласия есть даже в вопросе о том, что составляет массив научных знаний.

Однако разногласия в науке блекнут по сравнению с разногласиями, имеющими место в религиозном массиве знаний, тем более что трудно доказать даже сам факт существования общего для всех религий массива знаний. Различные религиозные традиции могут расходиться буквально по всем вопросам, взирать на мир совершенно с противоположных позиций и даже воевать за свои догмы. (Когда речь заходит о разрешении интеллектуальных споров, я предпочитаю баталиям эксперименты, возможно, потому, что я ученый.) Одни религии утверждают, что от вашего поведения в этой жизни зависит то, в кого вы перевоплотитесь в следующей жизни. Другие считают, что после смерти тела ваша душа будет продолжать жить в каком-то параллельном мире. Третьи возражают, что ваш призрак какое-то время будет продолжать жить в этом мире, а потом просто рассеется. Все эти утверждения не могут быть справедливыми одновременно. У меня есть знакомый религиовед, который поставил перед собой задачу отыскать общий знаменатель всех религий. И выясняется, что если и есть у них у всех что-то общее, так только на самом абстрактном и весьма туманном уровне – дескать, за пределами видимого мира «что-то все-таки есть». Поэтому лучше все-таки считать, что массив знаний у каждой религии свой, отдельный. Когда мы говорим о сравнении науки и религии с точки зрения массивов знаний, имеет смысл все-таки сравнивать науку не с религией вообще, а с какой-то вполне определенной религией.

Во-вторых, как и религия, наука представляет собой нечто большее, чем совокупность тезисов; у науки и религии есть еще и свой метод генерирования этих самых тезисов. Антрополог Паскаль Буайе сообщает, что, согласно религиозным представлениям народности фанг, призраки существуют. Наука утверждает, что электроны существуют. Но в обоих случаях возникает вопрос, откуда взялись эти утверждения. Должна же существовать некая методика, которая генерирует эти утверждения и объясняет, почему мы, собственно, должны им верить. Подходы к этому вопросу у народности фанг и у ученых разные. Философы в таком случае говорят, что у них разные эпистемологические подходы.

Мне приходилось слышать нападки апологетов религии на науку, связанные с тем, что современные ученые верят в такие вещи (и ожидают такой же веры от нас), в какие ученые прошлого не верили. Как можно доверять науке, если массив ее знаний постоянно меняется? Откуда нам знать, правы ли нынешние ученые?

На эту критику можно ответить двояко. Во-первых, все религии меняются, даже если кажутся вечными и непреложными. Достаточно почитать исторические исследования, посвященные любой религии, чтобы убедиться в том, насколько изменились за годы и века ее общепринятые догмы. Таким образом, любая критика, касающаяся изменчивости науки, в равной мере применима и к религии.

Во-вторых, я считаю, что оснований для беспокойства было бы куда больше, если бы наука не менялась. Сегодня ученых на свете больше, чем когда бы то ни было. В мире остается еще очень много непознанного. И да, какие-то вещи, в которых мы, как нам казалось, вроде бы уже разобрались, переосмысливаются, и на смену одним теориям и объяснениям приходят другие, лучшие. В этом сила, а не слабость науки.

Если обозреть все когда-либо существовавшие научные идеи, придется признать, что многие из них были неверны или, по меньшей мере, не совсем верны. Таким образом, если из всей истории науки наугад выбрать какую-нибудь идею, вероятность того, что она окажется верной, не слишком велика. Но что, если ограничить выбор современными научными идеями? Даже сами ученые признают, что многие из наших нынешних представлений о мироустройстве, скорее всего, будут опровергнуты и заменены более близкими к правде. Только мы не знаем ни того, какие именно это будут идеи, ни того, что придет им на смену, и данное обстоятельство, конечно, бросает тень сомнения на наши знания. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, – это доверять тем знаниям, по которым в научном сообществе достигнут консенсус, сохраняя на задворках сознания допущение, что даже он не является гарантией правильности. Все эти обстоятельства дают некоторым людям основание сомневаться в науке вообще.

Можно ли утверждать, что научная эпистемология лучше, чем религиозная? Мой ответ – решительное «да», хоть я и признаю, что у научного метода есть свои проблемы. Первоначально научные и религиозные идеи могут казаться равноправными, но самое прекрасное качество науки заключается в том, что она все подвергает проверке, испытаниям. Хорошей признается та научная теория, которая допускает, что проверить ее может любой человек, сделав на ее основе определенный прогноз и убедившись в том, что результат соответствует ожиданиям. Если вы не можете получить предсказанный результат или если только вы получаете предсказанный результат, а другим это не удается, наука такую теорию отметает (пусть не сразу). Будучи ученым, я понял важную вещь: как бы ни были вы убеждены в правильности идеи, эксперименты дают миру благословенную возможность доказать, что вы ошибаетесь. Никакая сила убежденности в собственной правоте, никакие рассуждения, сколь бы логичными и убедительными они ни казались, вас не спасут. Наука обладает встроенным механизмом самокоррекции, которого религии явно недостает. Вот почему я позволяю себе утверждать, что научная эпистемология лучше.

Говоря, что научная эпистемология лучше, я отнюдь не утверждаю, что все, во что верят нынешние ученые, является правдой. До этого еще далеко. Однако я утверждаю, что то, во что верят нынешние ученые, является наиболее рациональным предметом веры, пока наука не нашла ничего лучшего.

Как же рождаются религиозные тезисы? Ответ на этот вопрос сложен, и я надеюсь, что данная книга пролила хоть немного света на то, как это происходит. Но в некотором смысле вопрос «как?» (или «откуда?») неважен. Многие великие научные идеи родились из чепухи – вроде яблока, упавшего на голову Ньютона. Важно, что из этого получается. Как меняются религиозные идеи? Опять же, я попытался рассказать об этом в данной книге и показать, что механизмы изменения религиозных идей отличаются от научных.

Итак, сделаем вывод, что научная эпистемология лучше религиозной и это позволяет нам больше доверять научным знаниям, нежели религиозным. Если ваша цель – поверить в то, что ближе к истине, тогда надо выбирать науку.

Но истина – это еще не все. Если ваша цель – поддержать идеи, которые сплачивают общество, тогда сама наука признает, что в этом отношении успехов у науки куда меньше.

Атеисты часто сравнивают религию с эволюционным пудингом: в процессе эволюции в нашей среде обитания не было пудингов, но были другие продукты, по своим качествам схожие с пудингом (сахар, жир и т. д.). Подобным же образом, считают некоторые, люди находят религию привлекательной только потому, что она содержит в себе элементы, которые нам нравятся, но которые никак не связаны с верой. Может быть, религия действительно представляет собой результат наложения каких-то когнитивных искажений и психических расстройств, распространившихся по миру, словно ментальная эпидемия? Атеисты также обвиняют религию в иррациональности. Но, как убедительно показал психолог Джонатан Хайдт, при этом они упускают из виду самую суть религии. По мнению Хайдта, «религию нельзя изучать, глядя на одиноких индивидов, так же как нельзя изучать рой пчел, сосредоточив внимание на одинокой пчеле». Он (и другие) утверждает, что религия обладает гибкостью, потому что помогает поддерживать порядок в обществе. Более того, верующие щедрее жертвуют на благотворительность, хотя, возможно, именно религиозным фондам. Кроме того, люди склонны полагать, что сверхъестественные разумные силы (агенты) обладают социально-стратегическими знаниями и от их внимания не ускользает ни один правонарушитель. Данное соображение лишний раз подтверждает ту идею, что религия способствует сплочению общества. Согласно этой точке зрения, религия представляет собой инновацию (генетическую и/или культурную), которая помогает поддерживать порядок в общине и преданность индивидов общине, что помогает общине успешно конкурировать с другими общинами. Люди являются, пожалуй, единственными животными, которые готовы жертвовать собой ради тех, с кем они даже не связаны кровными узами.

У религиозных людей, как правило, больше детей, чем у нерелигиозных. Проведя исследование двухсот коммун, созданных в США в XIX веке, Ричард Сосис обнаружил, что больше 20 лет продержалось только 6 процентов секулярных коммун, тогда как среди религиозных коммун эта цифра составила 39 процентов. Важнейшим фактором, предсказывающим успех коммуны, оказалось количество и величина жертв, которые были готовы принести члены коммуны (например, отказ от алкоголя, строгий дресс-код и т. д.). Чем большим жертвовали члены коммуны, тем более продолжительным был срок ее жизни. Но это относится только к религиозным коммунам. В секулярных коммунах никакой корреляции между величиной жертв и долговечностью коммуны обнаружить не удалось. Почему? Скорее всего, потому, что приносимые жертвы воспринимались членами коммуны как священный долг. Есть вещи, которые делаешь или в которые веришь, не задумываясь над тем, во что тебе это обойдется и стоит ли овчинка выделки. Согласно Сосису и Хайдту, придавая каким-то вещам священный статус, религия решает проблему, с которой неизбежно сталкивается любое общество: как убедить людей, которые не являются родственниками, по-родственному относиться друг к другу, не пытаться друг друга обманывать. В секулярных же коммунах жесты самопожертвования практиковались, скорее, на уровне «ты – мне, я – тебе», и слепой преданности друг другу там не наблюдалось. Если жертва не воспринимается как священный долг, тогда человек неизбежно задумывается над тем, что же он получит взамен, и в результате этого меркантилизма коммуна рушится.

Даже если атеисты правы в том, что религиозные верования не имеют рационального обоснования, на это можно возразить, что они оправданы с практической точки зрения, поскольку слепое повиновение религиозным догмам и правилам полезно для поддержания общественного порядка. Как отмечает Джонатан Хайдт, поведение, которое видится иррациональным на индивидуальном уровне, может быть очень даже рациональным с точки зрения интересов группы. Вера в религиозные догмы может быть иррациональной, но складывается впечатление, что с помощью этих иррациональных верований эволюция (культурная или иная) позаботилась о нормальном функционировании общества. Создание секулярного общества – это попытка обмануть эволюцию, а значит, нет ничего удивительного в том, что данный процесс настолько сложен. Это не значит, что только религия способна заставить людей вести себя достойным образом. Но именно ее люди используют с данной целью последние 10 тысяч лет.

В этой книге я уже писал о религии как о системе взглядов и обычаев, которые людьми либо принимаются, либо отвергаются, хоть и осознаю, что, придерживаясь такого определения, можно упустить из виду важную функцию религии, заключающуюся в сплачивании общества. Я трактую религию как систему взглядов и обычаев, поскольку, безотносительно к ее общественной функции, человека еще нужно убедить стать ее приверженцем. Психологические причины, по которым мы выбираем некую религию, совершенно не зависят от общественных причин ее существования.

Даже если признать, что религия полезна для общества, остается открытым вопрос, полезна или вредна она для индивида. Должны ли люди всегда оставаться рационально мыслящими или все-таки бывает полезно допускать в свое сознание веру в то, что не подкрепляется наукой и здравым смыслом?

Я осознаю, что исхожу из предположения, что религиозная вера иррациональна, иначе говоря, неразумна, и это может задеть чувства моих верующих читателей. Но обратите внимание, что я говорю здесь обо всех религиях, а не только о вашей. Нельзя верить во все религии одновременно, и, я полагаю, мои религиозные читатели не считают рациональным требование, что любой наугад взятый человек должен принадлежать именно к их религии. Пускай ваша религия абсолютно рациональна, но тогда другие религии не могут быть рациональны, ведь они во многом противоречат друг другу. Поэтому если вы человек верующий, то можете, читая эту книгу, понимать мои слова так, словно я говорю не о вашей религии, а об одной из тысяч других религий, которые существуют сейчас или существовали в прошлом.

Вернемся, однако, к нашей теме. Разве рациональность – пуп земли? Лично я предпочитаю всегда проявлять рациональность, но легко допускаю, что существуют ситуации, когда имеет смысл вести себя иррационально.

Многие из таких ситуаций связаны с вашей верой в себя и свои способности. Например, люди, впадая в депрессию, порой чересчур реалистично оценивают свои способности. Этот феномен называют депрессивным реализмом. Такие люди меньше подвержены магическому мышлению, присущему шизотипическим расстройствам, о которых говорилось в главе 3. Крайний скептицизм по отношению к любым сверхъестественным явлениям коррелирует с неспособностью получать удовольствие. В ходе одного эксперимента пловцы, которые более объективно оценивали свои способности и не пытались себя обманывать, показали худшие результаты в заплыве. Поэтому даже несмотря на то, что рациональность лучше с точки зрения правоты, быть правым – это еще не всё. Реализм не всегда лучше, если ваша цель – счастье или успех.

Даже вера в сверхъестественные явления иногда может быть полезной. Вера майя в то, что их защищают лесные духи, помогла майя защитить свои леса. Исследование психолога Лисан Дамиш показало, что наличие талисманов улучшает показатели выполнения заданий на 50 процентов. Верующие меньше подвержены панике, а молитвы помогают им справиться с отрицательными эмоциями, снять стресс, снизить кровяное давление и улучшить самочувствие за счет прилива дофамина.

Религия как будто бы помогает людям лучше следить за своим здоровьем: верующие вступают в брак, имеют друзей, меньше пьют, не курят, больше занимаются физкультурой. Все это способствует долголетию. Мормоны, у которых очень сильна взаимная поддержка, способствующая снижению стресса, и которые не пьют и не курят, живут в среднем на десять лет дольше прочих американцев, что, по крайней мере отчасти, объясняется более крепким здоровьем. Позитивно коррелирует с состоянием здоровья и регулярное посещение церкви (но, что характерно, само наличие религиозных убеждений со здоровьем никак не связано). Однако пациенты с ВИЧ, которые верят, что бог решает судьбу их болезни, менее охотно принимают лекарства. Почему так происходит? Оказывается, регулярное посещение церкви полезно для здоровья необразованных людей, но к образованным это не относится. Церковь успешно отваживает людей от употребления наркотиков и курения, и это идет на пользу как образованным, так и необразованным. Но ее влияние может представлять собой проблему, если она подрывает веру людей в традиционную медицину и науку, что в большей мере касается людей образованных, которые, как правило, чаще прибегают к медицинской диагностике и лечению. В общем и целом, воздействие на здоровье населения оказывается благоприятным, потому что необразованная часть населения с большей вероятностью посещает церковь. На первый взгляд, церковь оказывает одинаковое воздействие на богатых и бедных, но в силу того, что обстоятельства жизни у них разные, в конечном счете бедным церковь, скорее, помогает, а богатым, скорее, вредит.

Ортодоксальные родители менее охотно соглашаются на вакцинацию детей, но и меньше тревожатся. Те, кто верит в прошлые жизни, спокойнее относятся к смерти. У верующих людей менее активна часть мозга, называемая передней поясной корой (ППК) и ассоциируемая с саморегуляцией и ощущением тревоги. И действительно, исследования показывают, что глубоко верующие люди меньше беспокоятся по поводу совершаемых ошибок. Этот эффект усиливается тем обстоятельством, что ППК ассоциируется также с критическим мышлением в целом. Религиозные люди, как правило, чувствуют себя более счастливыми, но, возможно, это обусловлено тем, что они больше общаются, верят в смысл жизни и тверже в своих убеждениях. Люди с ослабленной верой менее счастливы, нежели агностики или те, кто верит непоколебимо. Кроме того, верующие не так счастливы в тех странах, где религия ценится невысоко.

У атеистов возникает искушение выдвинуть такой аргумент: вера в любую известную религию иррациональна, а значит, все верующие иррациональны в своем мышлении и поведении. Этот аргумент опирается на предпосылку, что человека, который верит в иррациональное, можно отнести к категории иррациональных, то есть неразумных, людей. Но это глупо, поскольку время от времени всем нам случается верить в какие-то иррациональные вещи, но это не делает наш образ мышления в целом недостойным доверия. Термины «рационально» и «иррационально» можно применять к конкретным рассуждениям, но использовать их в качестве характеристик людей нельзя.

Кроме того, люди, когда думают о религии, используют стили мышления, отличающиеся от тех, которые они используют, когда думают о каких-то ординарных вещах. Например, человек искренне верит, что евхаристическая облатка есть тело Христово, и не желает прибегать для проверки этого к каким-либо эмпирическим тестам, несмотря на то что по профессии он биохимик и чрезвычайно тщательно относится к проверке материалов. Религии не выстояли бы, если бы верующие иррационально мыслили и в повседневной жизни. Как пишет Скотт Атран, «трюк в том, чтобы знать, как и когда приостанавливать веру в факты, не отказываясь при этом от фактов совсем и не подвергая опасности выживание». То, что человек верит в бога, еще не означает, что он не может проявлять здоровый скептицизм и аналитический склад ума, когда речь идет о повседневных вещах, например когда он думает о том, где оставил свой зонтик.

Верующие оправдывают свою веру не рациональностью, а получаемым эмоциональным удовлетворением. По мнению Атрана, в поддержку своих убеждений они приводят не столько факты и наблюдения, сколько свои первобытные эмоциональные побуждения, такие как стремление к справедливости и порядку, а также избавление от тревог. Это, впрочем, не означает, что в дальнейшем люди не пытаются объективно и рационально обосновать уже имеющие место убеждения – они пытаются, – но главное обоснование все же эмоциональное.

А как насчет морали и нравственности? Верующие порой удивляются тому, что атеистам вообще знакомо понятие морали. Верующие больше жертвуют на благотворительность – это факт. Когда людям напоминают о боге, они становятся более милосердными к нуждающимся, но интересно отметить, что это одинаково воздействует и на верующих, и на атеистов, к тому же схожего эффекта можно добиться, если напоминать не о боге, а о секулярных институтах нравственности, таких как закон. Возможно, это связано с тем, что удержание людей от слишком эгоистического поведения всегда было одной из функций религии в обществе.

Нравственность, исходящая от бога, – понятие совсем не такое простое и ясное, как может показаться на первый взгляд. В Библии есть много такого, чего современные христиане не приемлют. (Христиане всегда выбирали из Библии только то, во что они желали верить.) Почему? Потому, что эти вещи никак не увязываются с современным укладом жизни. Почему мы больше не сжигаем ведьм? У людей есть разные мнения насчет того, о чем думает бог, даже если они в целом руководствуются Библией и указаниями своих духовных наставников. То, какую мораль христианин выбирает из Библии, а какую игнорирует, зависит от его персональных и культурных предпочтений, – и точно так же выбирают свои нравственные предпочтения атеисты. Да, религия определенно может влиять на мораль человека, но большей частью процесс прямо противоположный: не религия формирует человеческую мораль, а мораль формирует религию.

Откуда мы это знаем?

В большинстве стран мира у людей нет возможности выбирать вероисповедание. Большинство людей рождаются в определенной культурной среде, где догмы местной религии впитываются с молоком матери, как и все прочие, нерелигиозные факты жизни, например какие растения съедобные, а какие – нет. Но весьма вероятно, что читатели этой книги проживают там, где у человека есть выбор.

Даже оставаясь в рамках одной религии, человек может переходить из одной конфессии в другую, например, потому, что прежняя конфессия кажется ему слишком (или недостаточно) ортодоксальной. У меня есть друзья-евреи, и одни из них ходят в консервативную синагогу, а другие – в реформаторскую. Те и другие сделали выбор согласно своим предпочтениям. Это пример того, что люди хотят, чтобы догматы и обычаи религии в наиболее полной мере соответствовали их собственным представлениям о праведности.

Аналогичным образом, все мы знаем о группах людей, которые откалывались от своей прежней конфессии и создавали свою собственную, потому что ни одна из уже существующих их не устраивала, не отвечала их нравственным критериям.

Если вы человек верующий, задумайтесь над тем, как менялись ваши моральные принципы – с годами или, может быть, под чьим влиянием. Иногда вероучения способны убедить человека в том, что такое хорошо и что такое плохо, но, возможно, вы сталкивались и с обратным явлением, когда люди меняют свои взгляды на то, что можно считать морально приемлемым (например, использование бранных слов или контроль над рождаемостью), а затем утверждают, что бог согласен с их новыми нравственными установками. Интересно, что они и прежде считали, что бог согласен с их установками. По-видимому, здесь происходит вот что: люди приписывают богу свои собственные нравственные установки, вместо того чтобы пытаться подстраивать свою мораль под какие-то объективные представления о том, какой она все-таки должна быть по мнению бога.

И действительно, это подтверждается экспериментами Николаса Эпли. Более того, когда убеждениями людей манипулируют в лабораторных условиях (испытуемым дают почитать весьма убедительные философские эссе), их представления о том, во что верит бог, меняются вместе с их собственными убеждениями! Люди уверены в том, что бог на их стороне, даже больше, чем в поддержке со стороны других людей. В ходе того же исследования выяснилось, что, когда мы думаем о том, во что верит бог, у нас активизируются те же участки мозга, что и в том случае, когда мы думаем о своих убеждениях, а не о том, во что верят другие люди.

Своя мораль есть у каждого человека. И моральные принципы относятся к числу наиболее сильных генетических компонентов, передающихся по наследству. Между верующими и атеистами разница здесь лишь в том, что атеисты не пытаются оправдывать мораль религиозными аргументами.

Во введении я упоминал о том, что существует мнение, что такие вещи, как искусство и религия, слишком сложны, чтобы наука могла в них разобраться. Всех ученых можно разделить на две категории: ламперов (объединителей) и сплиттеров (делителей). Сплиттеры стараются показать существующее в мире разнообразие и радуются, когда находят исключения из правил. Ламперы же предпочитают усматривать что-нибудь общее во всех вещах, находить закономерности, классифицировать. Более того, когда мы делим всех существующих на свете ученых всего на две категории – сплиттеров и ламперов, – то поступаем как истые ламперы.

Эта книга – образец такого объединительства. То, что представлено вашему вниманию, не сводится к набору экспериментов, показывающих, что все, что нам нравится, притягивает нас по одним и тем же причинам. Я описал здесь в самых общих понятиях возможную программу исследований, способ отыскания во всех этих разнообразных феноменах того, что их объединяет. Надеюсь, что теория притягательности побудит будущих исследователей изучить возможные следствия из этой теории, поддающиеся проверке, и дать тем, кто не относит себя к ученым, возможность по-новому взглянуть на свою жизнь и на то, что они находят в ней привлекательным.

То, что мы находим притягательным, в значительной мере заранее запрограммировано в нашем мозге. Мы наследуем не только форму ушей и ногтей, но и мыслительные процессы, которые помогали выжить нашим предкам. Несмотря на различия, существующие между культурами, все культурные идеи, чтобы быть успешными, должны соответствовать врожденным мозговым процессам. В этой книге я исследовал шесть факторов, влияющих на то, что мы находим притягательным, и показал пример проявления этих факторов в различных привлекающих наше внимание вещах, таких как искусство, религия, спорт и т. д. Этими шестью факторами являются социальная теория притягательности, наши надежды и страхи, любовь к паттернам, стремление исследовать неконгруэнтности, психологические установки и влияние наших биологических особенностей.

Некоторые из этих сформировавшихся в ходе эволюции процессов, например наша врожденная любовь к сладкому, порой только мешают нам в современной жизни. Кроме того, они делают нас безоружными перед разного рода пропагандистами и рекламщиками, которые сознательно играют на наших слабостях. В истории полно примеров искусственного создания проблем, чтобы потом мы покупали решения для этих проблем. Таким образом, практическое применение теории притягательности двоякое.

Во-первых, зная, что именно нас привлекает, мы можем создавать более притягательные произведения искусства. Эмпирическое изучение искусства дополняет ту народную мудрость, которую мастера передавали из поколения в поколение. Оно позволяет прежде всего выяснить, во всем ли правы были эти самые мастера. Кроме того, оно дает нам возможность сознательно управлять различными факторами, чтобы можно было точно понять, какие из них работают и почему. Хотя процесс создания произведений искусства в значительной мере протекает на бессознательном уровне, в ходе учебы учащиеся художественных школ, студенты театральных институтов и члены литературных кружков получают весьма полезные советы.

Во-вторых, знание основ теории притягательности помогает нам принимать решения (в той мере, насколько это от нас зависит) о том, стоит ли доверять определенным вещам. Слыша какую-то идею, мы по привычке и под влиянием древнего мозга взвешиваем все ее достоинства и недостатки. Наш древний мозг (если персонифицировать его и представить как отдельную сущность) имеет свои укоренившиеся мнения и предрассудки. Когда он возвышает свой голос, мы можем оценить справедливость его точки зрения только тогда, когда знаем обо всех присущих ему наклонностях и предрассудках. Моему древнему мозгу эта идея нравится только потому, что я слышу ее от красивой женщины, потому, что она красиво изложена, потому, что сюжет увлекательный, или по всем указанным выше причинам?

А если древнему мозгу идея не нравится, то почему? Потому, что ее излагает иностранец, плохо владеющий языком, потому, что там сплошные цифры, а о людях нет ни слова, или потому, что она кажется нашему древнему мозгу скучной? Ни одна из этих причин не указывает на то, что идея сама по себе неверна, а вот то, что она не так притягательна, как первая, это правда.

Мозг постоянно строит ассоциации. Каждый проникающий в него элемент информации тут же подхватывается гигантским бессознательным механизмом выявления паттернов. И каждый обладатель такого механизма должен присматривать за тем, что в этот механизм попадает. Избыток информации, которая не имеет отношения к делу или вводит в заблуждение, приводит к искажению всего вашего мировоззрения. Если вы будете смотреть одни фильмы ужасов, то вскоре начнете бояться собственной тени.

Остерегайтесь притягательных идей, которые играют на вашей биологической природе и присущих каждому человеку когнитивных искажениях, независимо от того, чем они вызваны – эволюционным развитием или влиянием культурной среды. Остерегайтесь идей, в которых упор делается на людей и отношения между ними, которые кажутся слишком простыми для понимания, в которых содержатся интригующие загадки, которые играют на ваших надеждах и страхах. Во многих случаях мы принимаем или отвергаем тезисы, ориентируясь не на факты и доказательства, а на то, насколько они соответствуют нашим психологическим потребностям.

Старайтесь наслаждаться тем чувством радости, которое доставляет нам все то, что нам нравится. Любите искусство, любите идеи – независимо от того, принимаете вы их или нет. Пусть они вас притягивают. В этом одна из радостей жизни.