Разграбив Трою, Геркулес по-дружески вернулся с Талфибием в Пелопоннесскую Элиду, где легко, в течение дня, как и было обусловлено, он совершил подвиг, очистив грязные конюшни царя Авгия. Он просто-напросто заставил колотушками и угрозами дворцовых слуг отвести два ближайших потока, которые, промчавшись через конюшни, унесли все нечистоты, да и кое-кого из животных. Затем он вернулся в Азию, чтобы возобновить поиски Гиласа и отомстить Калаиду и Зету. Блуждая по Лидии, он остановился отдохнуть близ Сардиса у святилища пупа ионийского героя Тмола, где произрастает ужасное змеевидное растение, поднимающееся выше человеческого роста, с малиновой чашечкой цветка и крысиным запахом. Тамошняя Главная Жрица, Омфала, сделала его своим возлюбленным и впоследствии, как говорят, родила мальчиков-тройняшек. Геркулес позавидовал ее приятной и спокойной жизни.

— Как ты умудряешься всегда жить в мире с твоими соседями и друзьями? — спросил он. — Открой мне свой секрет.

Она ответила:

— Спокойствие висит на трех тонких нитях.

— На каких же? — спросил он.

— Разгадай мою загадку, — ответила она. Но он пришел в такое нетерпение, что она ему сказала: — Это — тонкая нить молока, которое мы выдаиваем из вымени наших овец и коз, тонкая нить кишок, которую я натягиваю на мою пеласгийскую лиру, и тонкая нить шерсти, которую мы прядем.

— Молоко — добрая еда, — сказал Геркулес, — если его достаточно много выпить, и я признаюсь, что не вполне безразличен к музыке лиры. Но скажи мне еще о прядении: как простая работа пряхи рождает спокойствие?

Омфала спросила:

— Возможно ли, чтобы ни одна женщина из тех многих сотен, с которыми ты был близок, не описала тебе удовольствие, которые дает прялка? Да нет в мире занятия, столь успокаивающего, как сидеть и прясть. Вьющееся веретено, вращающееся колесо, белая шерсть, которую щиплют пальцы, превращая ее в твердую и ровную нить, — это невыразимо приятные игрушки. И когда прядешь, негромко поешь сама себе, или болтаешь с подругами, или позволяешь разуму блуждать где угодно…

— Хотелось бы мне попробовать, — жадно сказал Геркулес, — если ты не боишься, что я переломаю все твои колеса и веретена. В детстве мне не повезло, когда меня учили музыке.

Так и вышло, что Омфала научила Геркулеса прясть. Он быстро выучился и прял поразительно тонкую и крепкую нить. Он признался, что ему всегда хотелось быть женщиной и что теперь он, наконец, понял, как много удовольствия упускал. Омфала нарядила его в женскую одежду, помыла, причесала, заплела в косы его гриву, и завязала косы голубыми ленточками. В этом святилище пупа он был счастливее, чем когда-либо и где-либо прежде, потому что духи детей, не узнав его в его новом наряде, надолго перестали его мучить. Талфибий тоже потерял его след, и поскольку в святилище не имел права вступать даже вестник, Геркулес мог оставаться там в безопасности много лет, если бы не пришли вести из Теоса, города на побережье, что «Арго» зашел туда для починки. Идя вдоль берега из Тенедоса, корабль наткнулся на подводный риф, и только непрерывно вычерпывая воду, аргонавтам удалось добраться до берега и вытащить на сушу корабль; носовая обшивка по левому борту оказалась разорвана.

Когда Геркулес услышал эти новости, он швырнул прялку через двор, сорвал женское платье, схватил свою дубину, лук и львиную шкуру и в ярости помчался к морю.

Аргонавты ничего не добились, выслав навстречу Геркулесу Эхиона, чтобы вестник его успокоил. Калаид и Зет были предупреждены лесбийкой Метимной, что Геркулес намерен их убить за то, что они уговорили Ясона покинуть его близ устья реки Киос. И как только вдали показалась его мощная фигура, они спрыгнули с корабля и с поразительной скоростью помчались по речной долине, мечась из стороны в сторону, чтобы помешать ему целиться. И все-таки Геркулесу потребовалось пустить только две стрелы. Оба упали, каждый — пораженный под правую лопатку, и умерли на месте. Так Геркулес полностью им отплатил и, улыбаясь, подошел к оставшимся аргонавтам, дабы их приветствовать, и его косы с голубыми ленточками подпрыгивали на плечах. Он обнял Адмета и Акаста и сказал:

— Дорогие товарищи, умоляю вас, попробуйте прясть! Нет в мире занятия, столь успокаивающего.

Они дали уклончивые ответы, и он уже собирался силой принудить их к этому немужскому занятию, когда случилось одно происшествие. Вестник Талфибий сошел с аргивского корабля, который только что пришвартовался у пристани, и сразу же обратился к Геркулесу:

— Благороднейший Геркулес, какая добрая встреча! Привет тебе от царя Эврисфея, он поручает тебе совершить новый Подвиг. Он не удовлетворен тем, как ты очистил конюшни царя Авгия, эпия из Элиды, потому что ты выполнял эту работу не один; копали, рыли и ставили запруды сами эпии своими собственными мотыгами. А ты должен вместо того Подвига совершить новый.

Геркулес вскричал:

— Священные Змеи, Навозный Жук, я думаю, это — самая вздорная жалоба, которую когда-либо слышал! Сперва мне запрещается пуститься вдогонку за Авгием и спросить его позволения чистить конюшни, а когда затем, не желая оскорбить моего старого товарища, вторгшись в его владения, я заставляю слуг выполнить задание, мне говорят, что оно неправильно выполнено. Что ты сам скажешь, царь Авгий? Хорошо я поступил? Это ты должен сказать, а не Эврисфей.

Авгий беспокойно ответил, что он и впрямь очень хорошо поступил.

— Ага, Навозный Жук, слышишь, что он ответил? — сказал Геркулес. — Но в конце концов — Подвигом больше, Подвигом меньше… Скажи мне, чего на этот раз желает твой сумасброд-хозяин.

Тогда Талфибий повелел ему принести полную корзину священных апельсинов, или золотых яблок, как их иногда называют, с островов Гесперид — Подвиг, о котором здесь уже упоминалось. После чего Геркулес предупредил Авгия, что поскольку Эврисфей отказался признать предыдущий Подвиг и поскольку Авгий считает, что выполнен он был и впрямь очень хорошо, Авгий должен в утешение дать ему награду — одну десятую эльдского скота, Авгию пришлось согласиться на это возмутительное требование, но он отнюдь не намеревался его выполнить. Автолик, Делейон и Флогий, бывшие товарищи Геркулеса, не отважились бросить ему в лицо обвинение в преступлении, подобном тому, за которое он покарал Калаида и Зета, а именно, что он умышленно бросил их много лет назад в земле пафлагонцев. Узнав их, он их столь восторженно приветствовал и так сердечно похлопал по спине, что они предпочли полностью забыть обиду; и в самом деле, ведь случилось так, что он их щедро облагодетельствовал, ибо вынужденное пребывание в Синопе обогатило их на всю жизнь. Прежде чем Геркулес ушел, он подробно расспросил Эхиона, что случилось с Руном; и поскольку от него не следовало отделываться, давая двусмысленные ответы, Эхион напрямую рассказал обо всем, что случилось, но обязал верзилу хранить тайну до тех пор, пока сияющее Руно снова не будет растянуто на носу «Арго». Геркулес не выразил удивления ни в одном из мест повествования, но когда услыхал о том, как страстно влюбилась в Ясона Медея, он вздохнул и заметил с необычайной кротостью:

— Бедная девочка, как мне ее жаль. Эхион, друг мой, я прошу тебя передать мое послание, и вот тебе в уплату за труды моя серебряная чаша. Скажи царевне, что я ей от всей души соболезную, как соболезновал лемносской царице Гипсипиле. Передай ей, что Ясон поступит с ней не мене бесчестно, чем с Гипсипилой, хотя ради него девушка отреклась от своего дома и родных, стала соучастницей в убийстве своих отца и брата. Уверь ее, что когда он ее бросит, в этом ли году, в следующем ли, двенадцать ли лет спустя, она твердо может рассчитывать, что Геркулес из Тиринфа либо отомстит за нее, либо ее утешит.

Эхион принял чашу и взялся передать послание, после чего Геркулес огляделся с сияющим лицом и сказал:

— Дорогие товарищи, испытанные товарищи, если когда-либо кому-либо из вас потребуется моя помощь против врагов, я в полном вашем распоряжении.

По дороге обратно в Грецию Геркулес зашел в Эфес, где нашел стоящий на якоре финикийский корабль и послал судовладельца и его сына в оковах к Омфале как заложников. Их не следовало освобождать, пока финикийцы не выкупят их парочкой африканских обезьян. Омфала частенько говаривала Геркулесу, что он напоминает ей обезьянку, и он решил, что ей нужна парочка этих тварей, чтобы она утешалась в его отсутствие. Страшась Геркулеса, финикийцы прислали обезьян немедленно.

Здесь можно рассказать, что случилось с Гиласом. Он недолго прожил после своего появления в Коллегии Дятлов на Асканийском озере. Не будучи столь могучим, сколь Геркулес, он не мог с легкостью удовлетворить требования Дриопы и ее подруг-нимф, которые все были в него влюблены и не отпускали его, как он ни упрашивал. Он постепенно занемог и умер примерно тогда, когда «Арго» во второй раз проходил через Босфор. Дриопа, не желал, чтобы до Геркулеса дошли перешептывания о случившемся, тайно похоронила его у источника Пеги и бурно оплакала. В течение многих веков нимфы Дятлы продолжали украшать его могилу цветами в годовщину его смерти. В тот день они исполняли гимн, восхвалявший прекраснейших юношей всех времен: Адониса, сына Кинараса, которого любила Афродита; Эндимиона, сына Этола, которого любила Артемида; Ганимеда, сына Лаомедонта, которого любил Зевс; Гиакинфа, сына Ойбала, которого любил Аполлон; Хрисиппа сына Пелопа, которого любил Тесей; Нарцисса, сына Кефисса, который влюбился в себя самого; и Атлантия, сына Афродиты от Гермеса, который был первым гермафродитом и в которого был влюблен весь мир. Но в припеве заявлялось, что ни один из них не был так пригож, изящен и очарователен или так нежен, как Гилас, сын Тейодаманта, любимый Геркулесом и нимфами Аскании.

Источник Пеги — это прекрасное место, которое стоит посетить. Камешки светятся, как серебро, сквозь чистую воду, и повсюду кругом растет синий ластовень, свежий зеленый адиантум, пышная петрушка и оленья трава, которая цепляется за ноги, уговаривая посетителя остаться еще.

«Арго» задержался на некоторое время не только из-за того, что Аргусу трудно оказалось починить его в Теосе, где его не удовлетворяло качество древесины, но также из-за погребальных игр в честь его товарищей, сыновей Северного Ветра, которые он счел себя обязанным посетить. Здесь они взяли на борт пассажирами Теламона, спутника Геркулеса, и пятерых его эгинских родственников; Теламон был братом Пелея до того, как Пелей родился заново, вступив в мирмидонский клан и вместе с ним был замешан в убийстве их единокровного брата Фока; но теперь они встретились, как чужие, обменявшись надменными взглядами. Следующим портом, в который они зашли, был Милет, славившийся шерстью, где Эргин был тепло принят своей семьей и с большим трудом покинул родных, чтобы продолжить плавание. Из Милета они поплыли к Цветущему Самосу, милому дому Анкея Маленького, а оттуда — к Леросу, о котором говорят: «Все лерийцы дурны, не отдельные, но каждый из них — все, кроме Прокла, а Прокл — тоже лериец». Но кто такой был Прокл, никто не помнил. А оттуда они поплыли к Кикладским островам, посетив сперва Наксос, счастливейший из островов Эгейского моря; затем Делос, самый святой из них, где дарами и танцами почтили Аполлона и Артемиду; наконец Серифос, остров точильного камня, куда давным-давно выбросило на берег ящик с Персеем и его матерью Данаей, который вверил бурным волнам царь Акрисий — здесь они высадили Теламона и его родичей. Но материковой Греции они избегали, двигаясь от острова к острову — к Кифере, Сфактерии (близ Песчаного Пилоса, родины Периклимена), Закинфу, Итаке, Корфу, ни на одном из них надолго не задерживаясь. Погода была ясной, ветры — легкими, и ничего примечательного не приключилось с аргонавтами в этих знакомых водах. Если кратко, то они пробивались вдоль берега Иллирии, борясь с противными ветрами, пока на шестьдесят первый день после отплытия из устья Дуная вдали не замаячила Ээя, город Кирки, который стоит на скалистом фаллической форме острове в двадцати милях к юго-западу от истрийского порта Пола. Он назван Ээя в честь цветка гиацинта, который в изобилии тут произрастает и носит это имя, означающее сетования, которое начертано на его лепестках самой Триединой Богиней. К своей радости, аргонавты обнаружили, что Ясон, Медея, Аталанта, Мелеагр и Меланион уже прибыли в Ээю после очень быстрого и утомительного путешествия и что Руно — по-прежнему у них. Таким образом, теперь воссоединившийся отряд аргонавтов насчитывал тридцать три человека, не считая Медеи, несмотря на потерю Ифита, Орфея, Калаида и Зета.

Старая Кирка с носом и глазами сокола, выступающим подбородком и согбенной спиной отнюдь не с дружеской улыбкой приветствовала Ясона и его спутников, когда они приплыли на остров из Полы в рыбачьей лодочке. Она спустилась на берег в своем полотняном ночном одеянии, чтобы выкупаться в соленой воде, и поскольку они были первые люди, которых она встретила после купания, она сказала им, не удостоив перед тем приветствия, что кровавый ливень хлынул на стены и пол ее дома и что в ее аптеке вспыхнуло внезапное пламя, которое она быстро погасила кровью.

Они ничего не сказали в ответ, но последовали за мокрой жрицей во дворец. Она шла пятясь и манила их пальцем. Когда она предложила им присесть на полированные бронзовые стулья, только Мелеагр принял предложение, поблагодарив ее от имени всех, назвал ей свое имя и род; остальные покачали головами и направились к очагу, где сели в золу, чтобы показать, что они — убийцы и просители, посыпали свои головы пеплом и вымазали углем лица. С самого своего прибытия они ни разу не подняли глаз и не взглянули на хозяйку. Кирка увидела, как Ясон кладет в расселину очага свой меч, а Аталанта — свой дротик. Это и впрямь были не простые убийцы: Аталанта убила оказавшего ей гостеприимство царя Ээта на площадке его дворцовой лестницы, а Ясон предательски умертвил Апсирта, сына этого царя, после того как заключил с ним договор.

Получившая во сне предостережение, что если она не выполнит обряд очищения, которого они требуют, все ее целебные травы, корни, кора и земля потеряют силу, Кирка сразу же приготовила жертвы духам убитых, хотя и не знала пока их имен; а Мелеагр посоветовал ей обращаться к ним, как «Две царственные ели Востока», ибо ель — это альфа магического алфавита деревьев.

Она хлопнула в ладоши, чтобы принесли четырех молочных поросят, которым тут же перерезала глотки; затем, как подобает, обрызгала кровью ладони четырех просителей. Девы Соколы Кирки препроводили Аталанту и Медею в женскую купальню, где их омыли в девяти водах, а кровавые отбросы были вынесены из дому и брошены в яму в земле, куда, по обычаю, призывали испить крови скорбных духов. Подобным же образом мужчины-Кабаны Кирки препроводили Ясона и Меланиона в мужскую купальню и там очистили их таким же утомительным способом. Тем временем сама Кирка предлагала возлияния убитым и жгла в очаге пресные искупительные лепешки.

Когда церемония завершилась, Кирка подошла к просителям, которые снова сели на корточки у очага, подняла их за руки и любезно подвела к стульям, от которых они до того отказались; они сели. Она села к ним лицом и спросила Медею:

— Кто ты, моя дорогая, ты так поразительно напоминаешь девушку, которой когда-то была я? Янтарный цвет твоих глаз встречается только у царственных детей Эфиры. И как ты явилась сюда в сопровождении лысых скифских жрецов по тяжелой дороге — реке Саве? И кто эта дева-охотница, твой товарищ по несчастью? И кто эти двое мужчин, твои товарищи по несчастью, один из которых так темен и лицом и волосом, а другой так светел? И кто же эти две царственных Альфы, убийство которых вы совершили?

Медея открылась Кирке и призналась во всем без утайки. Закончила она словами:

— И я прибыла действительно в ответ на твой призыв, тетушка, ты и сама хорошо знаешь.

Кирка ненавидела своего брата Ээта, как причину ее изгнания из Эфиры. Она обняла Медею и вскричала:

— Дорогое дитя, ты просто великолепно поступила! И мне бы следовало радоваться твоему прибытию, даже если бы ты не принесла этих вестей, которые придают воздуху вкус меда. Ибо я призвала тебя по важному делу, касающемуся нашей госпожи Бримо.

Что это было за дело, она открыла только одной Медее. Но известно, что она вручила племяннице некоторые дары для передачи Главной Нимфе Кокала в Сицилийском Агригентуме; а именно — бронзовый треножник, янтарное ожерелье из фаллосов и запечатанную шкатулку. Ясон, не желал никоим образом перечить Кирке, пообещал отплыть туда на «Арго» как только будет возможно, хотя Сицилия и лежала далеко к западу от пути домой. Медея подарила Кирке топорик из зеленого нефрита, одно прикосновение которого исцеляет от болей в почках, и множество редких кавказских снадобий и трав, которых ей не хватало и которые позднее она с большим успехом использовала; Кирка с радостью уступила Медее все свои права на Эфиру, поскольку была бездетна и не намеревалась когда-либо вновь посетить перешеек.

Двор Кирки постоянно посещали тайные приверженцы старой веры, особенно — предводители звериных и птичьих братств. Она была последней уцелевшей жрицей, за исключением тех, которые жили в далекой Галлии, на Гиперборейских островах и в Ирландии, которая способна была выполнять мучительные обряды, наделявшие предводителей братств сверхъестественным могуществом, которого требовало их положение и дававшие ему способность принимать по своей воле облик своего священного животного.

Пока аргонавты оставались в Ээе, им запрещено было ранить или убивать любое, какое бы то ни было попадавшееся им создание; ибо если волк выл на холме, то это вполне мог быть волк-оборотень; если медведь врывался в пиршественный чертог и хватал со стола медовую лепешку, это, конечно, был медведь-оборотень. Ящерицы, сороки и тому подобное, даже скорпионы, жуки и муравьи — всех требовалось уважать. Из мужчин помощниками Кирки в ее сложной и важной работе были Кабаны, принадлежавшие самой Богине Бримо, общества которой избегали все прочие мужчины; даже у самых молодых из них были белые волосы и брови, а глаза их были красны, как смерть. Некоторые из них были греками, прочие же — невриями, галлами и кельтиберами. Обычную службу во дворце несли девы Соколы, по рождению — истрийки. Было также несколько малопонятных созданий, ручных и блуждающих по дворцу, вид которых вызвал у аргонавтов ужас — двуглавый рыжий теленок, полосатая лошадь, четвероногий петух и животное, которое смахивало на белого осла, но обладало острым рогом, исходившим из середины лба. А на аккуратно подстриженном газоне в самом внутреннем дворе вопил и важно разгуливал блистательный индийский павлин, птица со скрипучим голосом и с сотней глаз на хвосте, наиболее высоко ценимая Богиней. Кирка совещалась с ним во всех самых затруднительных случаях.

Кирке очень понравился чародей Периклимен, который, будучи рожденным в момент затмения, обладал магической силой, и она ей завидовала. Она попыталась добиться, чтобы он остался у нее, но он отказался покинуть товарищей и стремился на родину, в Песчаный Пилос. Она рассердилась и сказала ему:

— Как пожелаешь. Но я ручаюсь: недолго ты будешь наслаждаться мирной жизнью в своем имении. Ибо я вижу смерть, которую принесет тебе лук одного из этих твоих товарищей.

Именно у Кирки Мелеагр получил тайное зелье, которое должно было заставить Аталанту уступить его любви, когда настанет время его применить. Единственное, чего он боялся — это того, что Аталанта предпочитает ему Меланиона, ибо Меланион был к ней поразительно внимателен; и в течение их долгого, тяжелого, поспешного путешествия от устья Дуная до Ээи в челноке, лодке под парусом, на спине мула, в носилках и в колеснице, именно Меланион был подлинным предводителем похода и представлял их при дворе царя скифов и при любом дворе или в месте племенных собраний, ибо Ясон, как и подобает совершившему убийство, хранил, по возможности, молчание. Только клятва верности, которую дал Мелеагр своим товарищам-аргонавтам удерживала его от того, чтобы убить Меланиона, но ревность глодала его сердце день и ночь.

Что касается Руна, оно было теперь омыто в двух из семи рек, о которых сказала ветвь: в Дунае, который впадает в Черное море, и в холодном бурном Турросе, который впадает в Адриатику.