7

В первое время Элеазар думал, что просто женился на любимой женщине. Но очень скоро ему пришлось вспомнить, что он сочетался браком с католичкой. Однако, не преследовала ли его женитьба обе эти цели, не любил ли он Эстер из смутной тяги к католицизму? Ирландец по крови и пастор-протестант… Вне сомнений, эти две ипостаси его личности вели борьбу в сокровенных глубинах сердца, делая Элеазара неким гибридом, кем-то вроде религиозного метиса.

Эстер безропотно подчинилась укладу общины, в которую попала после свадьбы. И когда Элеазар, растроганный той легкостью, с какою она отказалась от пышных католических обрядов, спросил жену, не тягостна ли ей эта перемена, она ответила: "Вера — это вопрос души, а не внешних ритуалов. И потом, знаешь ли, Ирландия, влажная, зеленая Ирландия, осталась со мною, а для меня она — самая прекрасная, самая живая из всех церквей". Затем, словно решив подкрепить сказанное, Эстер села за свою кельтскую арфу, и из-под ее пальцев пролился хрустальный, чистый дождь аккордов, истинная песнь ирландских ручьев и рек.

На следующий год у них родился ребенок, мальчик, получивший имя Бенджамин. Два года спустя появилась на свет малышка Корали. Они жили, довольные своим скромным счастьем, согретые любовью дружной протестантской общины Гальвея. Одно из главных достоинств детей заключается в том, что их родители, в силу необходимости воспитания своего потомства, должны возвращаться к самым истокам культуры. Сначала идут первые произносимые ребенком слова, за ними азбука, история, география, а, главное, религия. Благодаря Бенджамину и Корали, Элеазар как бы вновь погрузился, только нынче уже зрело и критически глядя на вещи, в свое былое познание жизни, истины. Священная история (он решил сам преподать ее детям) представляла свои великие символические персонажи яркими и живыми, как никогда. Ной, Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф, все эти основатели его веры составляли близкое и, в то же время, возвышенное сообщество, с которым он встречался каждый день и которое, несмотря на это, внушало ему боязливое почтение.

Но самой возвышенной, самой грандиозной фигурой, занимавшей мысли Элеазара, был Моисей; он неотступно думал об этом человеке, пытался разгадать тайну этой могучей личности. Моисей, беседующий с горящим кустом на горе Хорив и получивший от Бога страшную миссию вызволить евреев из плена египетского, которую он поначалу с ужасом отверг. Моисей, борющийся с фараоном, семь казней египетских, исход евреев, их бегство по Чермному морю, манна небесная…

И, однако, сколько белых пятен, сколько непостижимых и даже отвращающих эпизодов в этой нечеловеческой судьбе! Почему свершилось так, что этот еврейский младенец был воспитан дочерью египетского фараона и смог вернуться к своему народу, лишь отринув приемную семью? Почему ему пришлось ударом посоха убить надсмотрщика-египтянина? Почему Аарон, которому Яхве повелел быть помощником брату, воспользовался его отсутствием (Моисей поднялся на гору Синай, чтобы получить Десять Заповедей) и отлил Золотого Тельца? И главное, главное: почему Яхве так необъяснимо жестоко покарал Моисея, запретив ему ступить, во главе своего народа, на ту землю обетованную, где текут молоко и мед?

Элеазар не переставал мучительно размышлять над этими вопросами, но стоило ему поделиться своими мыслями с Эстер, как она в ответ с улыбкой цитировала Евангельские тексты. И в ее устах Иисус становился антиподом Моисея, опровержением его безжалостной логики, лекарством от его пугающей суровости.

Особенно нравилось Эстер сравнивать Табор и Синай, эти две горы, меж которыми свершилась христианская революция. Когда Моисей взошел на вершину Синая, Яхве отказался явить ему свой божественный лик: "Ибо не может человек узреть Господа и остаться в живых", — изрек Он. И вручил Моисею Скрижали, иными словами, знаки, запечатленные в камне. Иисус же, напротив, привел самых близких своих учеников на гору Табор и открылся пред ними во всем своем божественном величии. "И просияло лицо Его, как солнце", — говорит евангелист Матфей.

Вот так яркие образы жизни Иисуса противостояли абстрактным символам мозаичной Торы. Да и сам Золотой Телец, живое оскорбление Божьим Заповедям, — что он являл собою, как не детище лугов, вскормленное молоком нежной матери? Когда Элеазар проходил по пастбищам, напоенным дождями, он и впрямь видел там больше коров и телят, чем божественных орлов и бронзовых змей.

Шли годы. Бенджамин рос крепким, разумным пареньком. Зато его младшая сестра Кора нередко выказывала — вполголоса, опустив глаза, — поистине пугающую проницательность и фантазию. Ее отец, поначалу не обращавший на это внимания, со временем начал чутко прислушиваться к насмешливым замечаниям, что как будто помимо воли слетали с ее губ. Так, например, однажды он высокопарно процитировал известную фразу Паскаля: "Будь нос Клеопатры покороче, изменился бы лик мира". Девочка шепнула несколько слов, которые отец приказал ей повторить громче. И тогда она выкрикнула, вся красная от конфуза: "И лик Клеопатры тоже!" В другой раз, упомянув на уроке катехизиса Тайную Вечерю и Евхаристию, он попросил детей задавать вопросы. Руку подняла одна Кора. "Значит, ученики пили кровь и ели тело Иисуса, а как же сам он, — неужели пил свою собственную кровь и ел собственное тело?" Элеазар не нашелся с ответом на этот дерзкий вопрос.