19

Наконец, они тронулись в путь. Хосе предложил сжечь брошенную повозку со всем ее содержимым, но пастор сопротивился: к чему лишать других эмигрантов столь неожиданного наследства?!

В фургоне нашлось место только раненому, которого положили рядом с кельтской арфой. Шествие возглавлял Бенджамин на своем пятнистом Гасе. Эстер и Хосе шли по бокам фургона, который тащили Бак и Гризли; на спине этой последней ехала Кора. Хромота, которую Эстер до сих пор кое-как удавалось скрывать, грозила ей теперь тяжким испытанием. Но все это были пустяки в сравнении с невыносимыми муками пастора из-за жестокой тряски фургона. Лежа на жалкой, наспех устроенной соломенной подстилке, он отказывался от еды и только непрерывно просил пить, вконец изнуренный сильным жаром. Эстер держала его за руку, пытаясь отвлечь ласковыми словами.

На следующий день местность сделалась еще более неровной и холмистой, что предвещало близость первых отрогов Сьерры Невады. Жара начала спадать, и редкие порывы прохладного ветра принесли путникам некоторое облегчение. Вскоре они углубились в лес, где сосны и секвойи чередовались с утесами. Затем им пришлось обогнуть озеро, не указанное на карте. С величайшим трудом они преодолели несколько бурных потоков, а дорога взмывала в гору все круче и круче. И на каждом шагу человеческие могилы, скелеты животных, зола костров и остовы разбитых повозок служили им мрачным свидетельством того, что они идут по верному пути.

Что стало бы с ними без Хосе?! Неизменно веселый, услужливый, изобретательный, он ловил в силки кроликов, подстреливал куропаток, удил форель в горных ручьях, а однажды даже свалил кабана, который на много дней обеспечил их свежим мясом.

По мере того, как путники поднимались в горы, температура падала, а дорога становилась все более капризной. Иногда приходилось биться целыми часами, чтобы заставить лошадей с повозкой одолеть новое препятствие. Удастся ли им сохранить ее до конца путешествия? Никто не высказывал вслух этого вопроса, но все мысленно задавали его себе. Вскоре деревья почти исчезли, а ночи стали такими холодными, что приходилось до самого утра поддерживать костер. И вот первый сугробик снега возвестил путешественникам, что они достигли верхней точки перевала; радости их не было границ.

Однако наутро их постиг жестокий удар. Выйдя на рассвете из палаток, они обнаружили исчезновение Гризли, их серой кобылки. Тщетно Хосе разглядывал следы, пытаясь определить, в каком направлении ушла лошадь. Может быть, она просто отправилась назад, повинуясь смутной тоске по прерии? После долгих бесплодных поисков, в которых активно участвовал Василек, пришлось ехать дальше без нее. Две оставшиеся лошади еще могли везти фургон.

Высокие неизведанные горы уготовили путникам немало других добрых и злых сюрпризов. Однажды погожим, солнечным днем они вышли на огромное поле, заросшее горечавкой; ее лиловые цветочки сплошным волнующимся ковром уходили к горизонту. Затем потянулись холмы, густо заросшие низеньким кустарником с темно-фиолетовыми ягодами, — это была черника. Ее набрали побольше, про запас; Элеазар вспомнил о манне небесной, чудесным образом накормившей евреев во время их странствий по Синайской пустыне. "Калифорния, Калифорния, благословенная, обетованная земля!" — шептал пастор в мечтательном экстазе. Однако состояние его непрерывно ухудшалось, ибо он почти не принимал пищи.

Позже на них обрушилась гроза чудовищной силы, превратившая горные ручьи в бешено несущиеся потоки, через которые им пришлось перебираться под проливным дождем. К ночи они вымокли насквозь и наверняка закоченели бы от холода, если бы Хосе не удалось справиться с сырыми дровами и развести огромный костер; это был настоящий праздник, и даже Эстер присоединилась к смеху и ликованию детей, что прыгали и танцевали вокруг огня, дымясь паром, точно лошади после долгой скачки.

Но последняя злая выходка судьбы исторгла у Эстер невольные слезы. Дорогу им пересекла глубокая расщелина. Путники свалили несколько деревьев и уложили их поперек нее, в надежде, что фургон, из которого вынесли всю поклажу, как-нибудь прокатится по этому импровизированному мосту. Но вдруг одно колесо сорвалось со ствола, и фургон, сильно накренившись, повис над пустотой. Хосе забрался под кузов, чтобы проверить оси. Когда он вынырнул из-под него, лицо его было бледно; он явно не решался сказать своим друзьям правду.

— Передняя ось лопнула, — признался он наконец.

— И это означает?.. — спросила Эстер, заранее угадывая ответ.

— Это означает, что фургона у нас больше нет, — хрипло вымолвил Хосе.

Наступило молчание, которое неожиданно нарушил пастор.

— Ну, ладно, — сказал он. — Я пойду сам. Впрочем, я уже почти пришел. Хосе, вырежь мне палку!

Кора с плачем бросилась к отцу и судорожно обняла его.

— Папа, папа, почему ты говоришь, что почти пришел, когда нам еще идти и идти? Я хочу знать, ответь мне, папа!

Элеазар бросил на дочь затуманенный взгляд и молча, бережно отстранил ее. Но все остальные тоже услышали эту таинственную фразу и навсегда запомнили ее.

Итак, им пришлось распрощаться с последним фургоном и нагрузить на лошадей те немногие вещи и мешки, которые решено было сохранить любой ценой. И опять в первую очередь подумали об арфе, привязав ее ремнями к спине Гаса, пятнистого конька Бенджамина. Ну, а другому коню, полукровке, предстояло везти на себе несколько тюков с одеждой и остатками муки и овса. Решительно, О'Брайдам суждено было ступить на землю Калифорнии беднейшими из бедных!

И поход продолжился. Все с тоскливым страхом следили за неровной, ковыляющей поступью Элеазара, который шагал, тяжело опираясь на палку, что вырезал для него Хосе. Он шел молча, сжав зубы и пристально глядя прямо перед собой. Временами он приостанавливался, и тогда с его губ слетали бессвязные обрывки фраз; лишь по торжественному тону можно было угадать в них строки Священного Писания.

На третий день дорога перешла в спуск, который привел путников в густой кедровый лес. Воздух заметно потеплел. Когда лес кончился, они вышли на широкую поляну, где тек прозрачный ручей, и вот тут-то все пятеро застыли на месте, ослепленные счастьем.

Поляна бельведером нависала над необозримой равниной, вернее, безбрежным зеленым садом. До самого горизонта, сколько хватало взгляда, тянулись ряды апельсиновых, лимонных, грейпфрутовых деревьев, чьи золотистые плоды, как тысячи фонариков, мерцали в тенистой листве.

Эстер и дети обернулись к Элеазару. По его изможденному лицу текли слезы.

— Калифорния, земля молока и меда, вот, наконец, и ты! И богатства твои превосходят все обещания, что Господь давал своему народу — скитальцу! — вымолвил он вполголоса.

Потом он знаком подозвал к себе Хосе и положил руку ему на плечо.

— Источник и куст! — торжественно сказал он. — Нужно выбирать между этой журчащей водой, что струится у наших ног, спускаясь в долину, и Неопалимой Купиной, чье пламя воздымается от пустыни к небесам. Иисус, сын Навин из колена Ефремова, ты выберешь источник. Вручаю тебе народ мой — Эстер, Бенджамина и Кору, — дабы ты привел их живыми и невредимыми в Землю Обетованную. Будь же милосерден и справедлив!

Что до меня, то Купина открыла мне запрет Господа спускаться в сию животворную долину, так же, как Он не допустил Моисея ступить на землю Ханаанскую. Впрочем, и силы мои уже на исходе. Я не могу больше сделать ни шага вперед. Жизнь по капле оставляет меня. Слушайте же мой приказ: дайте мне уйти одному туда, где Господь ожидает раба своего.

Близкие не посмели ослушаться; Элеазар скованной, размеренной поступью направился к рощице и исчез за деревьями. Он ласково коснулся листьев и ему показалось, будто это сикомора — прощальная, нежная и робкая улыбка его родины Ирландии.

На следующее утро Эстер и дети пришли помолиться над телом Элеазара, а потом погребли его в легком песке лужайки, которую он избрал последним своим приютом.

Позже Хосе пришел один на эту чистую лесную могилу и долго вел неслышный разговор с мудрецом, который усыновил и возродил его к новой жизни.

А Бенджамин гордо уселся на своего пестрого конька Гаса, бережно держа в руках арфу о тридцати струнах и готовясь спуститься в благоухающий цветами и фруктами сад бескрайней калифорнийской долины.