18

Вернувшись к месту привала "Кровавой Руки", Хосе обнаружил, что на сей раз голубоглазый пес не последовал за ним.

Наутро он изложил свой план остальным бандитам. Он, якобы случайно, встретит О'Брайдов на дороге, притворись одиноким эмигрантом, пробирающимся, как и они, на запад. Далее он присоединится к этой ирландской семье и, таким образом, окажется в самом выгодном положении, чтобы обезвредить пастора, когда "Кровавая Рука" нападет на караван. Товарищи Хосе настолько очерствели сердцем, что никого из них не покоробила хладнокровная низость, с которой он собирался осуществить свой замысел. Они полностью одобрили его, договорившись увидеться еще раз, чтобы как следует все обсудить перед нападением.

На следующий день, около полудня, Хосе, с тощим узелком за плечами, встретил О'Брайдов; это удалось ему тем более легко, что фургоны еле-еле продвигались по неровной местности, усеянной обломками скал и обугленными древесными стволами. Пастор больше всего опасался серьезной поломки одного из фургонов и вел своих лошадей крайне медленно и осторожно.

Поздоровавшись и назвав себя, Хосе тотчас предложил Эстер помочь править вторым фургоном. Он зашагал перед упряжкой на пару с Бенджамином; вокруг них радостно прыгал Василек.

Вечером Хосе согласился разделить с хозяевами вечернюю похлебку, но сразу же после ужина скромно отошел от лагеря, устроившись на ночлег в расщелине скалы, укрывшей его от ветра и посторонних взглядов. Он чувствовал мрачную недоверчивость пастора и старался не вызывать в нем подозрений ни лишними разговорами, ни поступками.

Назавтра, когда серый горизонт еще не окрасился зарей, Элеазар прочел утреннюю молитву, долженствующую вверить предстоящий день покровительству Господа. Каждый из четверых ирландцев по очереди произнес магическую формулу мистика Ангелюса Шуазельского:

Эти слова принимали самый разный смысл в зависимости от того, кто их произносил — Элеазар, Эстер, Бенджамин или Кора. Затем все четверо одинаковым движением повернулись спиной к розовому встающему солнцу и решительно направились в сторону запада. Зато каждый вечер их лица обращались к заходящему светилу, а тени, бежавшие перед людьми по утрам, в сумерках тянулись позади. Именно по ним путники безошибочно определяли, что движутся в верном направлении — на запад, к Калифорнии.

Чем дальше они шли, тем более иссушенной, бесплодной и унылой становилась окружающая местность. Вскоре им стали попадаться унизанные шипами алоэ, агавы в форме канделябров и берберские смоковницы с мохнатыми ветвями. К полудню зной становился совсем невыносимым. Пастор бранил детей, непрерывно просивших пить. Им следовало не только экономить воду, но и остерегаться простуды, постоянно охлаждая раздраженное жарой горло. Ни в коем случае нельзя было выпивать более трех литров в день. Вот когда детям представился случай закалить волю и научиться владеть собой. Им надлежало помнить о страданиях Иисуса на кресте. Он мучился жаждой, а римские солдаты подносили ему на острие копья губку, пропитанную уксусом.

Солнце уже покатилось к горизонту, как вдруг глазам путников предстало мрачное зрелище. Перед ними на песке лежал труп в одежде мексиканского всадника, вернее, пастуха — gaucho, судя по широким штанинам и шпорам со звездочками. Засуха превратила тело в мумию, окаменевшую настолько, что ни один стервятник, ни пернатый, ни четвероногий, не позарился на него.

Конь и оружие покойного, по всей вероятности, были похищены. Склонившись над трупом, Элеазар вынул из его правой руки клочок грубой бумаги. Перед смертью человек успел начертать на нем несколько слов по-испански, окровавленным пальцем. Хосе прочел и перевел их: "Мой друг убил меня, чтобы ограбить". С минуту пятеро путников молча постояли над телом. Один только Хосе приметил острый, испытующий взгляд, брошенный на него Корой. Несмотря на жару, его прошиб холодный пот. Пастор раскрыл свой псалтырь и прочел над незнакомцем заупокойную молитву. Но он принял решение не погребать мертвеца, а двигаться дальше.

Дождавшись темноты, Хосе незаметно покинул лагерь и пошел в ту сторону, где, по уговору, затаились его сообщники. Бандиты решили напасть на семью О'Брайд через сутки, в полночь. Затем Хосе вернулся к месту привала. Ему было не по себе оттого, что на этот раз Василек опять провожал его. Глупо, конечно, — ведь собаки не умеют говорить. И все-таки воспоминание об осуждающем взгляде Коры не давало ему покоя.

Назавтра решение Хосе окончательно окрепло. Впрочем, времени у него было в обрез. Он известил пастора, что обнаружил свежие следы, идущие параллельно их маршруту; скорее всего, за ними следуют бандиты и нужно готовиться к самому худшему. Каким оружием располагают О'Брайды? Пастор вынул свой старенький карабин и пистолет. Хосе положил перед ним оба свои револьвера и обещал нынче же вечером научить Бенджамина стрелять. Мальчик, уже оправившийся от укуса гремучей змеи, смотрел на него восторженными глазами. Эстер также предстояло показать свое умение владеть оружием. Таким образом, семья располагала четырьмя защитниками. "А я что же, совсем ни при чем?" — спросила Кора. Отец порывисто обернулся к девочке. "Твоя чистая душа — зеркало мира, — сказал он ей. — Что бы ни случилось, ты будешь правдивым свидетелем нашей судьбы".

Чуть позже, оставшись наедине с Хосе, Кора сказала:

— Василек мне все рассказал. Я знаю, кто ты!

— Кто я на самом деле, ты очень скоро узнаешь, — ответил ей Хосе и слегка потрепал Кору по щеке, словно напоминая ей, что она всего лишь маленькая девочка.

Кора насупилась и обиженно повернулась к нему спиной.

Следующей ночью, в густом безмолвном мраке, Хосе разбудил Элеазара, Эстер и Бенджамина: ему почудился шорох камней, как будто к лагерю подбирались несколько человек. Он предупредил, что люди, крадущиеся тайком, могут питать лишь преступные намерения и потому необходимо стрелять первыми.

— Это наш единственный шанс, — твердил он.

Но, к несчастью, Хосе плохо знал пастора.

— Стрелять первыми в людей, о которых мы ровно ничего не знаем?! — возразил тот. — Но тогда мы сами будем преступниками!

— Значит, вы собираетесь защищать своих детей после того, как они погибнут? — обреченно спросил Хосе.

Он уже понял, что Элеазар ему не уступит, и занялся Эстер с Бенджамином, велев им лечь под первый фургон и стрелять по любой движущейся точке. Сам же он распластался на брезентовой крыше фургона, чтобы вернее наблюдать за происходящим. Пастор укрылся во втором фургоне вместе с Корой.

Хосе надеялся первым заметить и расстрелять бандитов. Но все вышло иначе. Первый выстрел прогремел из-за стенки заднего фургона. Последовала короткая, беспорядочная пальба.

Хосе несколько раз выстрелил в направлении вспышек, мелькнувших в темноте. Затем вновь настала тишина, прерываемая только удалявшимся хрустом камешков под ногами одного или двух бегущих.

Хосе торопливо спрыгнул со своего наблюдательного поста и поспешил к Эстер и Бенджамину. Оба были живы и невредимы. Все бросились к заднему фургону, откуда прозвучал первый выстрел. Хосе не стал спрашивать, кто из двоих, пастор или Кора, воспользовался допотопным карабином. Он был почти уверен, что стреляла Кора, но к чему сейчас выяснять, действительно ли эта маленькая девочка решилась на такой геройский поступок. Главное, она осталась цела. К несчастью, этого нельзя было сказать о пасторе. Он недвижно лежал на левом боку, и Хосе содрогнулся, увидев на его правом бедре кровавую рану.

Им пришлось также с грустью констатировать, что у самой сильной и выносливой из четверки лошадей — Уголька — перебит хребет, и конь не сможет двигаться дальше. Взяв фонарь, Хосе обследовал подступы к лагерю и нашел трупы двух злоумышленников. Он узнал в них Луиса — Хитреца и Кривого Алехо. Фелипе-Счастливчик и Педро-Ветеран, по-видимому, бежали и вряд ли осмелятся повторить нападение. Но все же следовало сохранять бдительность.

Путники заставили себя немного поспать, но с первыми проблесками зари принялись снаряжаться в дорогу. Эстер обработала рану пастора. К сожалению, было ясно, что он не скоро встанет на ноги. Невзирая на мольбы Коры, Хосе решился прикончить вороного коня выстрелом в ухо. Но оставшаяся лошадь не могла тащить фургон в одиночку. Нужно было ограничиться одной повозкой, бросив другую и пожертвовав частью вещей и мебели, которые в ней находились. Сколько же слез и колебаний потребовал этот отбор! Тем не менее, Эстер даже не пришлось просить за кельтскую арфу. Все единодушно решили предоставить ей почетное место в их, теперь уже единственном, фургоне.