Войдя в маленькую, об одном оконце, прихожую, Ремлингер постучал в дверь. Я стоял за его спиной. Дверь отворилась почти мгновенно. За ней обнаружился американец постарше, Джеппс, — в парике, зеленой клетчатой рубашке и шерстяных, новых на вид брюках. Кросли, облаченный в плотную шерстяную куртку, потому что в домишке было, как и всегда, холодно, сидел на одной из двух раскладушек. Он пристально вглядывался в нас. Оба показались мне совсем не похожими на тех американцев, которых я видел днем раньше, когда они регистрировались в отеле, а после беседовали в баре с Ремлингером. Теперь они выглядели как люди, у которых появилась цель — настолько большая, что маленькая комнатушка не вмещала ее, словно бы уменьшившись еще пуще. Хоть она и осталась той же самой кухней, в какой я спал. Все в ней осталось тем же самым. К запаху замерзшей грязи, наводившему на мысль, что линолеум кухоньки настелен прямо на голую землю, примешивался аромат моей лавандовой свечи. Один из американцев совсем недавно выкурил здесь сигару.

Включенные конфорки плитки раскалились, согревая кухню, докрасна. Потолочная флюоресцентная лампа источала скудный свет. Чучело койота так и стояло на холодильнике, дверь в заднюю комнату — ту, куда я перетащил коробки, — была закрыта. (Там мог затаиться кто-то еще, подумал я. Кто, я не знал.) Со времени моего проживания здесь в кухне произошла лишь одна перемена — появились чемоданы американцев. Стоя за Ремлингером, я пытался сообразить, что американцы собираются предпринять, как они заговорят о предмете, который привел их сюда, заставил ехать в такую даль. Уверены ли они, что Ремлингер — тот, кто им нужен? И где сейчас их пистолеты?

— Я решил прихватить с собой сына, — громко сообщил Ремлингер. И тон, и говор его изменились — стали более непринужденными. Проходя в низкую дверь, он нагнулся. И положил ладонь на шляпу, чтобы она не слетела, зацепившись о притолоку. Мы с ним мгновенно заполнили кухоньку — так, что мне стало не хватать воздуха.

Джеппс посмотрел на Кросли, сидевшего, сведя колени, на раскладушке. Кросли покачал головой.

— Мы не знали, что у вас есть сын.

Ремлингер отвел руку назад, — туда, где стоял у двери я, — положил мне на плечо ладонь.

— Может, поначалу так и не кажется, — сказал он, — однако наши места в самый раз подходят для того, чтобы растить тут мальчишку. Здесь и безопасно, и чисто.

— Понимаю, — отозвался Джеппс. Когда он говорил, нижняя челюсть его слегка отвисала и начинало казаться, будто он улыбается.

Несколько секунд Ремлингер держал безмолвную паузу. Он казался совершенно спокойным.

Джеппс засунул обе руки в карманы брюк, пошевелил там пальцами.

— Нам нужно кое-что обсудить с вами, Артур.

— Это вы уже говорили, — ответил Ремлингер. — Потому мы и здесь.

— И может, будет лучше, если мы переговорим с глазу на глаз, — продолжал Джеппс. — Вы меня понимаете?

— Так разговор пойдет не о гусиной охоте? — притворно удивился Ремлингер. — Я думал, вы ради нее приехали. Или я могу организовать для вас что-то еще?

— Нет, — ответил Кросли. Его тонувшая в тенях койка стояла под холодным окном, на подоконнике горела моя свеча.

— Мы не хотим доставлять вам неприятности, Артур, — сказал Джеппс, опускаясь на старый стул с прямой спинкой, на которую я вешал мою рубашку и штаны. Он наклонился вперед, уперся ладонями в колени. Живот его туго натянул зеленую рубашку. Где-то под раскладушкой лежали припрятанные мной почтовые открытки с голыми женщинами. Похоже, никто их не обнаружил.

— Искренне вам за это признателен, — сказал Ремлингер. — Поверьте.

— Мы считаем… — начал Кросли.

И умолк — как если бы то, что он собирался сказать, имело очень большое значение и ему требовалось в последний раз все обдумать.

— Мы считаем… — снова начал он и снова умолк.

— Я когда-то служил в полиции, — вмешался Джеппс. — Кучу народа поарестовывал.

И подвигал нижней челюстью, изображая улыбку.

— Многие из тех, кого я задерживал, отправлялись потом в тюрьму — иногда не на один год, — хотя на самом-то деле сажать их туда большой необходимости не было. Это были люди, которые оступились всего один раз. Ну а поскольку брал их я и они могли рассказать мне о том, что натворили, я, выслушав их, понимал, что они никогда больше черту не переступят. Вы понимаете, о чем я, мистер Ремлингер? — Лицо Джеппса едва ли не впервые стало совершенно серьезным. Бывший полицейский смотрел на Артура так, точно он — Джеппс — привык к тому, что его слушают внимательно, и хочет, чтобы так оно было и сейчас. Цель, ради которой эти двое проделали столь долгий путь, была слишком серьезной, — соответственно они себя и вели.

— Да, — согласился Артур. — Смысл в ваших словах безусловно присутствует. Наверное, так часто бывает.

(Ныне, пятьдесят лет спустя, перебравшись в другое столетие, я думаю, что мог бы уже в ту минуту понять: Артур способен застрелить и Джеппса, и Кросли, просто мысль об этом еще не сложилась в его голове окончательно, вот он и продолжает вести себя так, точно намерен все отрицать. Однако слушал он американцев внимательно. Человек порой говорит, говорит и ошибочно полагает, что только он один себя и слышит. Говорит что-то предназначенное лишь для собственных ушей, забывая, что его слушают и другие. Джеппс и Кросли следовали путем, который считали разумным, и ни на миг не забывали о своей задаче. Думая, что именно так добьются успеха. Они не знали, что Артур давным-давно перестал полагаться на разум.)

— Мы считаем, мистер Ремлингер, — решительно начал Кросли, — что можем добиться чего-то правильного и достойного, только играя в открытую. Принудить вас к чему-либо силой мы здесь не в состоянии. Это другая страна. Мы понимаем.

— А не могли бы вы объяснить мне, о чем мы с вами беседуем? — спросил Артур, переминаясь на растрескавшемся линолеуме с ноги на ногу. Кожаная куртка его снова зашевелилась. Шляпу он со своих красивых светлых волос так и не снял. Дышать в перетопленной комнатенке становилось нечем.

— Я думаю, вы могли бы навести в вашей жизни порядок, просто поговорив с нами откровенно, — ответил Кросли и покивал Артуру. — Мы приехали сюда, не зная, что станем делать. Поднимать сейчас шум, причинять вам неприятности мы не собираемся. Если мы просто вернемся назад, зная все факты, этого будет более чем достаточно.

Ремлингер притянул меня поближе к себе.

— С чем мне следует согласиться? — спросил он. — Или — что я должен вам рассказать? Вы же видите, я этого не понимаю. У меня нет тайн. Я не выдаю себя за кого-то другого. Запись о моем рождении хранится в судебном архиве округа Берриэн, штат Мичиган.

— Мы знаем, — сказал Кросли. Он снова покачал головой, теперь уже досадливо. — Вообще-то, вашему сыну этого лучше не слышать.

— Почему же? Никак не возьму в толк, — сказал Ремлингер.

Он издевался над ними. И они это понимали. Даже я это понимал. Возможно, они понимали также, что сыном я ему не прихожусь.

— Вы могли бы проветрить вашу совесть, — сказал Джеппс. Прямо так и выразился: «проветрить». — Люди, которых я задерживаю, — вернее, задерживал — чувствовали себя, признавшись во всем, гораздо лучше, хоть поначалу и страшились признания. Даже если нагрешили они много лет назад — как вы. Мы уедем отсюда, и вы никогда больше нас не увидите, мистер Ремлингер.

— Это будет обидно, — сказал Артур и улыбнулся. — Но в чем же я должен признаться?

Никто пока не произнес слов, которые объяснили бы, почему мы здесь находимся. Я думал, что произносить их никому не хотелось. Американцы, сказал Чарли, в миссию свою не так чтобы верили, а потому, возможно, произносить их и не стали бы. Ремлингер не стал бы точно. Мы с ним могли уехать прямо тогда, и ничего бы больше не произошло. Патовая ситуация. Никому из них не хватало смелости выговорить эти слова.

— В том, что вы подложили взрывчатку… — внезапно выпалил Кросли и запнулся, и откашлялся посреди фразы, которой, как мне только что казалось, он не произнесет ни за что, и, начав которую, он, возможно, сразу об этом пожалел. — Погиб человек. Это было давно. И мы…

У него перехватило дыхание, — похоже, продолжать говорить было ему не по силам. Услышать его слова мне было неприятно, однако услышать их я все же хотел. Они как будто насытили электричеством воздух крошечной кухни. А испугавшийся их Кросли стал казаться мне слабаком.

— Так что же «и мы»? — спросил Ремлингер. В голосе его появилась надменность — как будто он переиграл Джеппса и Кросли по всем статьям, а то, что они раскрыли перед ним свои карты, обратило их в существ куда менее значительных. — Это смешно, — сказал он. — Ничего подобного я не делал.

Я в то мгновение думал: а сами-то они убитого знали? — ощущая тяжесть каждого из этих слов. Они приехали сюда, имея в запасе одни лишь догадки и не более того, а теперь обвинили в убийстве (не питая ни малейшей уверенности в справедливости обвинения) человека, которого тоже не знали, связанного с преступлением единственно тем, что он его совершил. Хотя, и это было существенно — для него, — совершил непреднамеренно. Впрочем, Ремлингер ни малейшего желания «проветривать» свою совесть не испытывал. Совсем наоборот.

То, что Джеппс и Кросли не хотели говорить об этом в моем присутствии, из голов их вылетело. Правда, мне и без них все было известно, а потому услышанное меня не потрясло, и я понимал, что лицо мое никакого потрясения не выражает. Ремлингер же вел себя не как человек, ничего об убийстве не ведающий, но как человек, уверяющий, что ничего о нем не ведает. И именно ради того, чтобы увидеть это, они так далеко и заехали. Сказав: «Ничего подобного я не делал», он все равно что признался в совершении преступления. Каждому из них пришлось пожертвовать чем-то — качеством, — чтобы продвинуться к цели. Ремлингер был прав, говоря, что я узнаю нечто ценное. Я узнал, что сущности порой создаются из одних только слов, а мысль может становиться физическим действием.

— Мы полагали, чем честнее, тем лучше, — сказал Джеппс. — Решили дать вам шанс снять груз с души.

— А что, если мне нечего вам сказать? Нечего снимать с души? — саркастически осведомился Ремлингер. — Если ваши утверждения безосновательны?

— Мы так не думаем, — ответил Кросли. Самообладание вернулось к нему, но не сила. Он достал из кармана брюк носовой платок, выплюнул в него что-то, сложил платок и убрал. Испуган он был страшно.

— Хорошо, — согласился Ремлингер. — Но раз я говорю, что это так, то лишь потому, что так оно и есть. И если вы двое не сможете вернуться туда, где живете, удовлетворенными, что произойдет тогда?

Теперь все сводилось к схватке воль. О фактах не шло и речи.

— Что же, нам стоит поговорить и об этом, — ответил Джеппс. Он встал.

А я думал о пистолетах — возможно, уже извлеченных из чемоданов, заряженных и находившихся у каждого под рукой. Правды никто из них не говорил: Джеппс и Кросли вовсе не собирались проделывать столь длинный путь и возвращаться назад с пустыми руками; убежденности в своей правоте у них было гораздо больше, чем предполагалось. Решить им нужно было лишь одно: каких оснований будет достаточно, чтобы осуществить задуманное ими. Возможно, только мое присутствие и помешало им сделать это раньше. Для этого я и понадобился — чтобы замедлить развитие событий, дать Ремлингеру чуть больше времени, которое позволит яснее оценить его положение. Я был его точкой опоры.

— Ладно, готов признать, у меня есть что вам рассказать, — согласился Ремлингер. Он глубоко вздохнул — явно с таким расчетом, что Джеппс и Кросли услышат этот вздох. — Может быть, вас оно и устроит.

— Мы будем рады выяснить это.

Джеппс одобрительно взглянул на Кросли. Тот кивнул.

— Вы правы в том, что Деллу слышать это ни к чему. Я отведу его в машину.

Ремлингер говорил обо мне так, точно не замечал моего присутствия. Если какие-то мысли и не смогли до приезда сюда обрести в его голове ясные очертания (хоть я и чувствовал, что ждать этого оставалось недолго), теперь они оформились окончательно. Все в ней встало по своим местам. И для этого ему тоже понадобился я.

— Очень хорошо, — сказал Джеппс. — Мы подождем вас здесь.

— Это не займет много времени, — сказал Ремлингер. — Ты согласен, Делл? Сможешь подождать в машине?

— Согласен, — ответил я.

— Я мигом, — пообещал американцам Ремлингер.

Мы с Артуром вышли на холод, и он повел меня к «бьюику», крепко сжимая пальцами мое плечо, словно опасаясь, что я могу сбежать и тем самым уклониться от ожидающего меня наказания. На землю опускались ставшие еще более крупными снежинки. Ветер стих, подмораживало. Перед трейлером Чарли стоял грузовичок. В щель под дверью трейлера пробивался свет. Белый пес миссис Гединс грелся на капоте грузовичка.

— Нелепая парочка, — сказал Артур.

Похоже, он разозлился — сильнее, чем когда мы были в доме. Там он казался мне просто принявшим решение, а перед тем — высокомерным. Он открыл дверцу машины, толкнул меня на водительское сиденье и сказал:

— Включи двигатель. И печку. Я не хочу, чтобы ты тут мерз.

Он протянул руку к приборной доске, включил фары, свет их, пронизав заполненный снежинками воздух, слабо озарил остатки домов на Южной Альберта-стрит.

— Что вы собираетесь им сказать? — На миг мне почудилось, что Артур хочет тоже забраться в машину, и я переполз на пассажирское сиденье.

— То, что они жаждут услышать, — ответил он. — Теперь они от меня не отцепятся.

Он пошарил за водительским солнечным козырьком и вытащил оттуда маленький серебристый револьвер, который я видел в его квартире. Без наплечной кобуры, голый.

— Постараюсь объяснить им все попонятнее.

Он вздохнул, выдохнул — отрывисто, как будто ему не хватало воздуха, — и прибавил:

— Сиди здесь. Я вернусь к ним. Потом поедем ужинать.

Он захлопнул дверцу, оставив меня в промерзшей машине с дующим из-под приборной доски теплым воздухом. Сквозь водительское окно — снежинки таяли на стекле — я смотрел, как Артур идет в темноте к открытой двери лачуги. Он не оглядывался на меня и, казалось, не колебался. Револьвер Артур прижимал к левой ноге, не пытаясь спрятать его, впрочем, тот был маленьким, свет в домике скудным, стало быть, оружие могли и не заметить. Я подумал, что Джеппс и Кросли достали свои пистолеты и держат их, ожидая возвращения Ремлингера, наготове. Было резонно предположить, что они не доверяют Артуру, понимают, какое развитие событий может их ожидать, — если кто-то из них вообще понимал, во что они ввязались.

Ремлингер вошел в грязную прихожую — стекла давно повылетали из ее оконца — и пинком обутой в сапог ноги распахнул дверь в кухню.

Я увидел Джеппса, стоявшего под хилым светом на прежнем месте. Что до Кросли, мне были видны лишь его ноги. Он так и сидел на раскладушке. Оба ожидали всего-навсего продолжения разговора. Людьми они оказались, как уже было сказано, немудрящими. И Ремлингер ошибся в их оценке. Он замер в освещенном дверном проеме. Я увидел, как на лице Джеппса появляется выражение признательности. Артур же поднял серебристый револьвер и выстрелил в Джеппса. Как тот падает, я не увидел. Однако, когда Артур вступил в кухню, чтобы застрелить и Кросли, я увидел, что Джеппс лежит, раскинув толстые ноги, на линолеуме. Хлоп — такой звук издавал револьвер. Калибра он был небольшого. Я слышал, как такие револьверы называют «дамскими». Ни других звуков, ни голосов до меня не доносилось. Стекла машинных окошек были подняты, печка шумела в ней. Однако выстрелы, убившие Кросли, я расслышал. Хлоп — и я увидел, как Кросли неуклюже метнулся вправо и попытался улезть под раскладушку. Артур подступил поближе к нему. Мне очень хорошо было видно, как серебристый револьвер нацелился в Кросли, наполовину спрятавшегося под койку. Артур выстрелил еще два раза. Хлоп. Хлоп. Потом обернулся, почти небрежно, к Джеппсу, левая нога которого быстро-быстро подергивалась — вверх-вниз, вверх-вниз. Артур едва ли не с участливостью прицелился в голову не то в лицо Джеппса и выстрелил еще раз. Хлоп. Всего пять выстрелов. Пять хлопков. Каждый из них я, сидевший в «бьюике», видел и слышал через открытую дверь кухни. Глядя на Джеппса, Артур опустил револьвер в карман куртки. С силой сказал что-то. Мне почудилось, будто он скорчил Джеппсу рожу, потом потыкал в его сторону пальцем, три раза, и произнес какие-то оставшиеся для меня беззвучными слова (впрочем, и Джеппс их наверняка не услышал). Слова упрека, выражавшие чувства Артура. А после он повернулся к открытой двери и взглянул сквозь темноту, через разделявшее нас заснеженное пространство, на мое обрамленное окошком машины лицо, выражение которого я представить себе не мог. И сказал что-то еще, обращенное теперь уже ко мне. Сказал, судя по тому, как двигались его губы, очень громко. Мягкая шляпа по-прежнему сидела на его голове, будто дополнительное обоснование правоты того, что он совершил несколько секунд назад. Я чувствовал, что понимаю значение его слов, хоть ушей моих они и не достигли. Они означали: «Ну вот все и улажено, верно? Раз и навсегда».