Наша машина ехала по Третьей улице, мимо реки, где мы с Бернер недавно кормили уток. Небо снова менялось, ветер заносил в машину самые разные запахи. С юга ползли приплюснутые, лиловатые снизу тучи. По реке бежали белые барашки, ветер срывал с них пену, брызгал водой в чаек. Собиралась гроза. Собственно, она весь день собиралась. Мама была права — близилась осень.

Я сидел сзади и думал — не о демонстрации пчел, но о шатре, в котором полиция штата выставила для показа гражданам свое оружие. Мальчики в шахматном клубе рассказывали о базуке, ящике с гранатами, пулемете Томпсона. И строили догадки насчет того, как полиция может использовать такое оружие. Рассуждения вращались вокруг индейцев, которые считались преступными элементами, и коммунистов, строивших заговоры против Америки. Я в третий раз заглянул в отцовский ящик с носками, выяснить, там ли его револьвер. Револьвера не было. И в голову мне пришло, что он застрелил кого-то (может быть, того индейца, Мышь), а от револьвера избавился, выбросив его в реку.

Бернер сидела впереди, изображая недовольство тем, что ей пришлось поехать с нами, — чего ради, я не понимал. У въезда на ярмарку выстроилась очередь из машин. По дороге отец дважды спрашивал, посмотрев в зеркальце заднего обзора: «Так, а кто это там тащится за нами вплотную, а, Делл?» Но это была игра. Я оглядывался на заднее окно, никто за нами вплотную не ехал. Правда, когда он спросил в третий раз, я увидел черный автомобиль, который уже попадался мне на глаза. Мы неторопливо подвигались вдоль беленого забора ярмарки, я смотрел на верхушки аттракционов — «чертова колеса», карусели с подвешенными на тросах сиденьями (мне о ней рассказывали в школе), на круглый гребень «русских горок» и переваливавшие через него вагонетки, в которых сидели, крича и маша руками, люди. По ветру неслись музыка, шум толпы, голоса из громкоговорителей — в том числе и женские, выкрикивавшие числа бинго, — все это я слышал из дома. Нес ветер и запахи сэндвичей, навоза, чего-то сладкого. Мне страшно хотелось попасть внутрь — поскорее, пока не закрылись ворота. Я так стискивал зубы, что у меня заныла челюсть. Но движение машин замедлялось старыми колымагами и драндулетами из резервации, заполненными детьми и взрослыми, явно индейцами, да еще и компанией их же, гуськом топавшей по краю дороги, направляясь к входу для пеших посетителей.

Вот тут-то, когда наша машина оказалась всего лишь второй перед поворотом к большим въездным воротам ярмарки, я и нашел пакет с деньгами. Нервничая, засунул левую руку в щель между подушками сиденья, а там и в прохладную пустоту за ними, и мои пальцы коснулись чего-то, что я мигом вытащил наружу. Это был набитый долларами белый бумажный конверт, на котором значилось: «НАЦИОНАЛЬНЫЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ БАНК, КРИКМОР, СЕВЕРНАЯ ДАКОТА». Я так изумился, что вскрикнул: «Ой!» — достаточно громко для того, чтобы отец взглянул на меня в зеркальце водителя. Он смотрел прямо мне в глаза, и отвести взгляд я не мог.

— Что ты увидел? — спросил он. — Кого-то сзади?

Губ его я в зеркальце не видел, только глаза, поэтому голос отца казался мне отделенным от него самого. Я подумал, что сейчас он обернется ко мне, — Бернер так и сделала. Взглянула на конверт с деньгами и мгновенно отвернулась, уставившись в ветровое стекло.

— Каких-нибудь копов паршивых углядел? — спросил отец.

— Нет, — ответил я.

Шедшие за нами машины загудели. Мы замерли ровно там, где должны были повернуть налево, к ярмарке. За ее воротами стояли на траве автомобили, за ними виднелись аттракционы парка развлечений. Маячивший у ворот помощник шерифа помахал нам — проезжайте. Еще один управлял движением машин, покидавших ярмарку. Мы мешали всем.

— Так в чем дело, черт побери? — раздраженно спросил отец, глядя в зеркальце, но не трогаясь с места.

— Пчела, — ответил я. — Меня пчела ужалила.

Ничего другого мне в голову не пришло. Конверт я уже запихал к себе в джинсы, спереди. Бернер полуобернулась ко мне, усмехнулась — так, точно я сделал что-то, чего от меня не ждали. Сердце мое колотилось. Не знаю, почему я не сказал: «Я тут кучу денег нашел. Откуда они?» — а повел себя так, точно эти деньги украл я или кто-то еще, но мне нельзя допустить, чтобы меня с ними поймали, а если они исчезнут из виду, то их вроде как и не будет совсем.

— Проклятые копы, — сказал отец. — Обязательно все испортят.

Он гневно взглянул в зеркальце на тех, кто стоял за нами. А затем, вместо того чтобы повернуть к помощнику шерифа и въехать в ворота ярмарки, ударил ногой по педали акселератора, и мы понеслись дальше по Третьей. Я не понимал, почему его так пугает полиция.

— Куда мы едем? — спросил я, глядя на пролетавший мимо нас белый забор.

— Подождем до следующего года, — ответил отец. — Там слишком много народу. Все скво притащились, до единой. Да и дождь того и гляди пойдет.

— Ничего он не пойдет, — сказал я.

— Я думала, ты любишь индейцев, — ядовито произнесла Бернер.

— Люблю, — сказал отец. — Но не сегодня.

— Если не сегодня, так когда же? — поинтересовалась она лишь для того, чтобы поддеть его.

— Когда полностью готов к встрече с ними, — ответил он.

Тем наше посещение ярмарки и закончилось.