Кормак Маккарти
Содом и Гоморра. Города окрестности сей
I
Остановившись в дверях, они затопали сапогами и затрясли шляпами, сбивая капли дождя, вытерли мокрые лица. На улице дождь плясал на стальных крышах машин, припаркованных вдоль тротуара, и так хлестал по лужам, что в их кипении красный неон вывесок мешался с зеленым.
— Черт подери, я прям что чуть ли не утоп наполовину, — сказал Билли. Еще разок взмахнул промокшей шляпой. — А где же наш главный американский ковбой?
— Да он-то вперед нас уже там.
— Что ж, зайдем. А то он всех пухленьких симпампушек себе заберет.
Сидевшие в потрепанном дезабилье на потрепанных кушетках потрепанные проститутки подняли взгляды. В помещении было немноголюдно. Еще немного потопав сапогами, мужчины прошли к бару и там, сбив шляпы на затылок и поставив по сапогу на перекладину над вымощенной кафелем сточной канавкой, остановились в ожидании, пока бармен нальет им виски. В расходящихся клубах дыма, подсвеченного кроваво-красным, сразу взялись за стопки, подняли и, будто поприветствовав кивком какого-то четвертого, ныне отсутствующего приятеля, опрокинули их себе в глотку, после чего вновь поставили на стойку и вытерли губы о запястье. Дернув подбородком в направлении бармена, Трой округло обвел пальцем пустые стопки. Бармен кивнул.
— Слушай, Джон-Грейди, у тебя вид как у той крысы, что еле вылезла из воды на причал.
— Да я и чувствую себя примерно так же.
Бармен налил им еще виски.
— В жизни не видывал такого проливного дождя. А не вдарить ли нам по пиву? Три пива сюда.
— А ты из тутошних милашек кого-нибудь уже наметил?
Малый покачал головой.
— Ну, кто из них тебе глянется, а, Трой?
— Да я вроде тебя. Коли уж пришел сюда за жирной женщинкой, так только такую и подавай. Вот серьезно тебе говорю, братан: когда вобьешь себе в башку насчет жирной женщинки, так уж ничто другое даром не надь.
— Это я тебя понимаю. Но и ты уж кого-нибудь выбирай давай, Джон-Грейди.
Малый развернулся, обвел взглядом сидящих в другом конце зала проституток.
— Как насчет той здоровенной бабищи в зелененькой пижамке?
— Хорош мою девчонку ему сватать, — сказал Трой. — А то, глядишь, из-за тебя тут драка через минуту начнется.
— Ладно тебе. Вон она — как раз на нас смотрит.
— Да они там все на нас смотрят.
— Ладно тебе. Говорю же, ты ей понравился.
— Не-е, Джона-Грейди она с себя враз скинет.
— Ну да! Такого ковбоя поди-ка скинь. Ковбой к ей так прилепится — прям банный лист. А что скажешь насчет вон той? Ну, которая вроде как синенькой занавеской обмотана.
— Не слушай его, Джон-Грейди. У ней такая рожа, будто она горела и огонь с нее сбивали граблями. Это я к тому, что та блондинка с краю — она вроде как больше в твоем вкусе.
Билли качнул головой и потянулся за стопкой виски:
— Ну что вы ему объясняете? Он все равно в женщинах ничего не понимает, это ж математический факт!
— Ничего! Главно, держись за старого папика, — сказал Трой. — Он те познакомит кое с кем, у кого есть за что подержаться. Вот Парэм — тот наоборот: говорит, что с такой, которую мужику не поднять, и связываться не следует. Говорит, вдруг пожар в доме случится.
— Или в конюшне.
— Или в конюшне.
— А помнишь, как мы привели сюда Клайда Стэппа?
— Ну еще бы! Вот уж кто разбирается. Выбрал себе девушку с та-акими довесками!
— Они с Джей Си сунули тогда старухе-бандерше пару долларов, и та пустила их к двери подглядывать. Собирались еще и пофоткать, но одолел смех, и это дело сорвалось.
— Мы говорим Клайду: слышь, ты был похож на бабуина, который трахает футбольный мяч. Он так разъярился, думали, придется его держать. А как насчет вон той, в красном?
— Не слушай его, Джон-Грейди.
— Прикинь, сколько это фунтов мяса выйдет на каждый доллар. Куда ему! Разве он способен вникнуть в такие сложности?
— Да ладно вам. Идите приступайте к делу, — сказал Джон-Грейди.
— Ты-то себе тоже выбери.
— Не надо за меня беспокоиться.
— Ну видал, что ты наделал, Трой! Только и добился, что засмущал парня.
— Джей Си потом всем рассказывал, что Клайд в ту шлюху старую влюбился и хотел забрать ее с собой, но они были приехавши туда в пикапе, и пришлось посылать за грузовиком-шаландой. Но к тому времени, когда приехал грузовик, Клайд протрезвел и разлюбил ее, так что теперь Джей Си клянется, что ни в жисть больше не станет брать его с собой в бордели. Говорит, тот вел себя неподобающим мужчине, безответственным образом.
— Да ладно вам. Идите приступайте к делу, — сказал Джон-Грейди.
Из коридора, ведущего к дверям, слышался шум дождя, колотящего по железу крыши. Он заказал еще порцию виски и стоял, медленно поворачивая стопку на полированном дереве стойки и следя за происходящим сзади по отражению в желтоватых стеклах полок старого, чуть ли не антикварного буфета. Одна из проституток подошла, взяла его за руку и попросила купить ей что-нибудь выпить, но он ответил в том смысле, что просто ждет друзей. Через некоторое время Трой вернулся, сел к бару на табурет и заказал еще виски. Сидел, сложив руки на прилавке, и смотрел серьезно, будто он в церкви. Вынул из нагрудного кармана сигарету.
— Не знаю, Джон-Грейди.
— Чего ты не знаешь?
— Н-не знаю.
Бармен налил ему виски.
— Ему тоже налейте.
Бармен налил.
Подошла другая проститутка, тоже взяла Джона-Грейди за руку. Пудра на ее лице была треснутая, будто штукатурка.
— Скажи ей, что у тебя триппер, — сказал Трой.
Джон-Грейди заговорил с ней по-испански. Она все тянула его за руку.
— Билли когда-то сказал здесь это одной. А та ответила, что это ничего, потому что у нее тоже.
Он прикурил от зажигалки «зиппо третий полк» и, положив зажигалку на пачку сигарет, выпустил дым на полированный прилавок; покосился на Джона-Грейди. Проститутка заняла прежнее место на кушетке, а Джон-Грейди во все глаза уставился на что-то в зеркале буфетных полок. Трой обернулся поглядеть, на что он смотрит. На подлокотнике кушетки, сложив руки на коленях и опустив глаза, сидела молоденькая девушка — самое большее семнадцати лет, а то и меньше. Сидит, мнет в пальцах подол цветастого платьица, будто школьница. Подняла взгляд, посмотрела на них. Длинные черные волосы упали ей на плечо, и она медленно отвела их ладонью.
— А она ничего, скажи? — проговорил Трой.
Джон-Грейди кивнул.
— Так и давай, бери ее.
— Не надо за меня беспокоиться.
— Да черт тя дери, ну давай же!
— А вот и он.
Билли подошел к стойке, надел шляпу.
— Хочешь, чтобы я ее взял? — сказал Трой.
— Захочу — возьму.
— Otra vez, — сказал Билли.
Он тоже обернулся, окинул взглядом комнату.
— Ну же! — сказал Трой. — Давай! Мы тебя подождем.
— Это вы на ту девчушку смотрите? Бьюсь об заклад, ей нет и пятнадцати.
— Ну так а я про что? — сказал Трой.
— Возьми ту, которую только что поимел я. Скачет пятью аллюрами, или я вообще не наездник.
Бармен налил им по стопке виски.
— Она сюда вот-вот вернется.
— Не надо за меня беспокоиться.
Билли бросил взгляд на Троя. Потом повернулся, поднял стопку и посмотрел на просвет — как стоит в ней налитая до краев красноватая жидкость; поднял, выпил и, достав из кармана рубашки деньги, дернул подбородком в сторону наблюдающего за его действиями бармена.
— Все готовы? — спросил он.
— Да вроде.
— Пошли куда-нибудь, поедим. По-моему, дождь перестает. Что-то я его уже не слышу.
Прошли по Игнасио Мехиа до Хуарес-авеню. По сточным канавам неслась сероватая вода, а на мокрых мостовых кровавыми лужами растекались огни баров и сувенирных лавочек. Владельцы лавок наперебой зазывали к себе, отовсюду выскакивали и хватали за рукав уличные торговцы, предлагая бижутерию и одеяла-серапе. Перейдя Хуарес-авеню, двинулись дальше по Мехиа к «Наполеону», где сели за столик у окна. Подошедший официант в ливрее метелочкой обмахнул испятнанную белую скатерть.
— Caballeros? — проговорил он.
Они ели жареное мясо, пили кофе и слушали рассказы Троя о войне, потом курили и смотрели, как древние желтые такси вброд пробираются по залитым водой мостовым. По Хуарес-авеню дошли до моста через Рио-Гранде.
Трамваи уже не ходили, улицы были почти свободны — как от торговцев, так и от транспорта. Сияющие во влажном свете фонарей рельсы бежали к пропускному пункту и дальше, где, впечатанные в мост, напоминали гигантские хирургические зажимы, скрепляющие эти чуждые друг другу хрупкие миры; тучи в небе тем временем сдвинулись и, уже не накрывая горы Франклина, ушли на юг, по направлению к темным силуэтам горных хребтов Мексики, ясно прорисовавшихся на фоне звездного неба. Мужчины перешли мост, по очереди протиснулись через турникет и оказались — слегка пьяные, в небрежно заломленных шляпах — уже в Эль-Пасо (штат Техас), на улице Саут-Эль-Пасо-стрит.
Когда Джон-Грейди разбудил его, было еще темно. Джон-Грейди был уже одет, успел наведаться на кухню, пообщался с лошадьми и стоял теперь с чашкой кофе в руке, откинув к косяку дерюжную занавесь дверного проема, ведущего в спальную клетушку Билли.
— Эй, ковбой, — позвал он.
Билли застонал.
— Пора идти. Зимой отоспишься.
— Ч-черт.
— Пошли. Ты уже чуть не четыре часа прохлаждаешься.
Билли сел, сбросил ноги на пол и сгорбился, обхватив голову руками.
— Не понимаю, как ты можешь так долго дрыхнуть.
— Черт тебя возьми, тебе по утрам будто кто шилом в зад тычет. А где положенный мне кофе?
— Вот еще, буду я тебе кофе носить. Давай подымай зад. Жрачка на столе.
Протянув руку, Билли снял с гвоздя над постелью шляпу, надел, выровнял.
— О’кей, — сказал он. — Я встал.
По центральному проходу конюшни Джон-Грейди двинулся к выходу во двор — тому, который в сторону дома. Пока шел, кони в денниках приветствовали его ржаньем. Знаю, отвечал он им, ваше, ваше время. В торце конюшни, пройдя мимо соломенного жгута, длинной плетью свисавшего с сеновала, он допил остатки кофе, выплеснул гущу, подпрыгнул, в прыжке хлопнул ладонью по жгуту и, оставив его раскачиваться, вышел вон.
Все были за столом, ели, когда Билли толкнул дверь и вошел. За ним вошла Сокорро, взяла поднос с крекерами, понесла к печи, там, переложив на противень, сунула в духовку и, почти сразу вынув из нее горячие крекеры, ссыпала их на поднос и подала к столу. На столе стояла миска с омлетом, другая с овсянкой, сосиски на тарелке и в плошке соус; помимо этого соленья в мисках, салат пико-де-гальо, масло и мед. Умыв над раковиной лицо, Билли принял от Сокорро полотенце, вытерся и, положив полотенце на прилавок, шагнул через свободное место на скамье к столу; уселся, потянулся за омлетом. Оторвавшись от газеты, Орен наделил его долгим взглядом и продолжил чтение.
Ложкой наложив себе омлета, Билли поставил миску и потянулся за сосисками.
— Доброе утро, Орен, — сказал он. — Доброе утро, Джей Си.
Джей Си оторвал взгляд от тарелки:
— А ты опять, что ли, всю ночь медведей пугал?
— Ну было дело, пугал, — сказал Билли. Протянув руку, взял с подноса крекер, вновь прикрыл поднос салфеткой, потянулся за маслом.
— А ну-ка, дай я на твои глазки погляжу, — сказал Джей Си.
— Да все у меня с глазами нормально. Передай-ка мне лучше сальсу.
Он густо покрыл свой омлет острым соусом.
— Огонь надо выжигать огнем. Правильно я говорю, Джон-Грейди?
В кухню вошел старик в брюках со спущенными подтяжками и рубашке из тех старинных, к которым воротнички пристегивались, но на нем она была без воротничка и сверху расстегнутая. Он только что брился: на его шее и мочке уха виднелись следы крема для бритья. Джон-Грейди пододвинул ему стул.
— Садитесь, мистер Джонсон, — сказал он. — Вот сюда. Я-то уже все.
Он встал с тарелкой в руке, хотел отнести ее в раковину, но старик сделал знак, чтобы парень сел на место, а сам прошел дальше, к плите.
— Сядь, сядь, не надо, — сказал он. — Мне только чашку кофе.
Сокорро сняла одну из белых фарфоровых кружек с крюка под буфетной полкой, налила и, повернув ее ручкой от себя, подала старику, который взял кружку, кивнул и пошел назад через кухню. У стола остановился, дважды большой ложкой зачерпнул из сахарницы песка, бросил в кружку и ушел, на ходу помешивая ложкой. Джон-Грейди поставил свою чашку и тарелку около раковины, взял с прилавка бадейку с ланчем и вышел следом.
— Что это с ним? — сказал Джей Си.
— Да ничего, все нормально, — сказал Билли.
— Я, в смысле, с Джоном-Грейди.
— Я понял, о ком ты.
Орен сложил газеты и бросил на стол.
— Так. Вот этого лучше даже не начинать, — сказал он. — Трой, ты готов?
— Я готов.
Они встали из-за стола и вышли. Билли продолжал сидеть, ковыряя в зубах. Бросил взгляд на Джея Си.
— Ты чем с утра намерен заняться?
— Еду в город со стариком.
Билли кивнул. Снаружи во дворе завели грузовик.
— Ладно, — сказал Билли. — Уже, кажись, достаточно рассвело.
Встал, подошел к прилавку, взял свой бидончик с завтраком и вышел. Джей Си протянул руку, взял газету.
За рулем урчащего на холостых грузовика был Джон-Грейди. Билли сел с ним рядом, поставил бидончик с завтраком в ноги, закрыл дверцу и повернулся к водителю.
— Что ж, — сказал он. — Ты готов сегодня наработать точно на те деньги, что платят за день?
Джон-Грейди врубил передачу, и они покатили от дома прочь.
— От зари до зари повкалываешь, и божий доллар твой, — сказал Билли. — Люблю такую жизнь. Ты эту жизнь любишь, сынок? Я люблю эту жизнь. Ты ведь тоже ее любишь, правда же? Но уж как я ее люблю, так это ж — господи! Вот люблю, и все.
Он полез в нагрудный карман рубашки, достал из лежавшей там пачки сигарету, поднес огонек зажигалки и сидел курил, пока они катили по дороге, там и сям перечеркнутой длинными утренними тенями столбов, кольев изгороди и деревьев. Белое солнце в пыльном лобовом стекле слепило глаза. Коровы стояли вдоль забора и мычали вслед грузовику; Билли их внимательно рассматривал.
— Коровы, — сказал он.
Полдничали на травяном склоне среди рыжих глинистых откосов в десяти милях к югу от центральной усадьбы ранчо. Потом Билли лег, сунув под голову свернутую куртку, шляпой накрыл глаза. Выглянув из-под шляпы, прищурился на серые осыпи отрогов гор Гваделупес в восьмидесяти милях к западу.
— Ненавижу сюда наведываться, — сказал он. — Чертова здешняя земля не способна удержать даже столб забора.
Джон-Грейди сидел по-турецки, жевал травинку. В двадцати милях южнее виднелась полоса живой зелени, вьющаяся вдоль русла Рио-Гранде. А перед ней — огороженные серые поля. За трактором, волочащим по серым осенним бороздам хлопкового поля культиватор, тянулся хвост серой пыли.
— Мистер Джонсон говорит, министерство обороны посылало сюда людей с приказом обследовать семь штатов Юго-Запада, найти, где самые тощие земли, и доложить. И вроде ранчо Мэка оказалось как раз в их середке.
Билли поглядел на Джона-Грейди и снова устремил взгляд к горам.
— Как думаешь, это правда? — спросил Джон-Грейди.
— Хрен знает.
— Джей Си говорит, старик Джонсон дурнеет и дурнеет, прям совсем спятил.
— Да он и спятимши поумней будет, чем Джей Си в самом блеске разума, так что Джей Си-то уж молчал бы.
— Ты думаешь?
— Со стариком все нормально. Просто старый, да и все тут.
— Джей Си говорит, он слегка двинулся с тех пор, как умерла его дочь.
— Ну-у… Так это и нормально, как же иначе-то? Она для него много значила.
— Да-а.
— Может, нам Делберта спросить? Что думает насчет этого Делберт.
— А Делберт не такой дурак, как кажется, кстати говоря.
— Ну, будем надеяться. Между прочим, за стариком всегда водились некоторые странности, да и сейчас водятся. А вот места тут изменились. И никогда уж прежними не будут. Может, мы все слегка спятивши. Думаю, если у всех крыша съедет одновременно, никто и не заметит, правда же?
Наклонясь вперед, Джон-Грейди сплюнул сквозь зубы и опять сунул в рот травинку.
— Вижу, тебе она понравилась, верно?
— Чертовски. Она была со мной так нежна, как никто.
В четверти мили восточнее из кустов вышел койот и потрусил куда-то вдоль гривки.
— О! Смотри, видал сукина сына? — сказал Билли.
— Ну-ка, где там мое ружье.
— Да он уйдет прежде, чем ты успеешь приподнять зад.
Пробежав вдоль гривки, койот остановился, оглянулся и вниз по склону нырнул куда-то опять в кусты.
— Как думаешь, что он тут делает среди бела дня?
— Вот и он небось точно так же недоумевает насчет тебя.
— Думаешь, он нас видел?
— Судя по тому, как он очертя голову ломанулся в колючки, вряд ли он совсем-то уж слепой.
Джон-Грейди не сводил с того места глаз, ждал, что койот появится снова, но тот так и не появился.
— Самое странное, — вновь заговорил Билли, — что, когда она заболела, я как раз собирался уволиться. Готов был опять куда-нибудь податься. Причем после ее смерти у меня сделалось еще меньше причин оставаться, а я вот тем не менее остался.
— Ну, ты, может, решил, что Мэку теперь без тебя никуда.
— Да ну к черту!
— Сколько ей было?
— Не знаю. Под сорок. Может, чуточку за. По ним это разве поймешь?
— Как думаешь, он с этим справится?
— Кто, Мэк?
— Ну.
— Нет. Такую женщину разве забудешь! Да он и не из тех, кто забывает. Нет, не из тех.
Он сел, надел шляпу, выровнял.
— Ну, ты готов, братишка?
— Вроде.
Он с усилием встал, взял бидон с ланчем и, отряхнув сиденье штанов ладонью, нагнулся за курткой. Посмотрел на Джона-Грейди:
— Как-то раз один старый ковбой сказал мне, что он ни в жисть не видывал, чтобы из женщины, выросшей в доме, где сортир внутри, получилось бы что-нибудь путное. Вот и она тоже в роскоши не купалась. Старина Джонсон всегда был простым ковбоем, а за это дело сам знаешь, сколько платят. Мэк познакомился с ней на церковном ужине в Лас-Крусес, ей тогда было семнадцать, и тут уж не отнять и не прибавить. Нет, ему через это не переступить. Ни теперь, ни вскорости, и никогда.
Когда вернулись, уже стемнело. Покрутив ручку, Билли поднял дверное стекло и продолжал сидеть, глядя на дом.
— Устал я как последняя скотина, — сказал он.
— Хочешь все бросить в кузове?
— Нет, ну лебедку-то надо выгрузить. Может пойти дождь. Ведь может? Да еще там этот ящик со скрепами. Заржавеют, на хрен.
— За ящиком я слазаю.
Джон Грейди потащил из кузова ящик. В конюшенном проходе вспыхнул свет. У выключателя стоял Билли, встряхивал руку, словно градусник.
— Ну каждый раз! Стоит мне этой заразы коснуться — бьет током.
— Это из-за гвоздей в подметках.
— Так почему ж меня тогда не по ногам бьет?
— Это я без понятия.
Лебедку повесили на гвоздь, а ящик со скрепами поставили на поперечный брус стены у самой двери. В денниках наперебой ржали лошади.
Джон Грейди двинулся по конюшенному проходу и, дойдя до последнего бокса, хлопнул ладонью по двери денника. И в тот же миг раздался такой удар по доскам стены напротив, будто там что-то взорвалось. Пыль сразу же пронизал лучик света. Джон бросил взгляд на Билли, усмехнулся.
— Ни хрен-нас-се! — вырвалось у Билли. — Он же теперь на улицу ногу сможет высунуть!
Не отрывая рук от доски, на которую облокачивался, Хоакин отступил с таким видом, будто увидел в загоне нечто настолько ужасное, что невозможно смотреть. Но отступил он, просто чтобы плюнуть, и он плюнул — как всегда, задумчиво и медлительно, — после чего вновь сделал шаг вперед и опять стал смотреть за изгородь.
— Caballo, — сказал он.
Тень бегущего рысцой коня пронеслась по доскам, по его лицу и скользнула дальше. Он покачал головой.
Они прошли вглубь помещения, туда, где поверх ограждения загона были приколочены две доски два на двенадцать, взобрались на них и сели, упершись каблуками в нижние доски, закурили и стали смотреть, как Джон-Грейди работает с жеребенком.
— Чего он думает добиться от этого птицеголового сукина сына?
Билли покачал головой:
— Каждый когда-нибудь находит коня себе под стать.
— А что это за штуку он надел жеребчику на голову?
— Недоуздок с наносником. Кавессон называется.
— А чем ему не угодило обычное оголовье?
— Его об этом и спроси.
Трой наклонился, сплюнул. Поглядел на Хоакина.
– ¿Qué piensas? — спросил он.
Хоакин пожал плечами. Он со вниманием смотрел, как конь на длинной корде ходит кругами по корралю.
— А ведь этого коняшку к удилам уже приучали.
— Ну, как бы да.
— Похоже, он вознамерился его заново переучивать.
— Ну-у, — протянул Билли, — есть у меня подозрение, что если он чего вознамерился, то, скорей всего, своего добьется.
Сидят смотрят, как конь ходит по кругу.
— Может, он в цирк его готовит?
— Нет. Цирк у нас вчера вечером был, когда он пытался на нем верхом прокатиться.
— Сколько раз конь его сбросил?
— Четыре.
— А сколько раз он снова на него взбирался?
— А сам не догадаешься?
— А он что — признанный специалист по переучиванию порченых лошадей?
— Пошли отсюда, — сказал Билли. — Сдается мне, он эту упрямую скотину будет работать до вечера.
Они спустились, пошли к дому.
— Да вот хоть Хоакина спроси, — сказал Билли.
— О чем это он меня должен спрашивать?
— Понимает ли тот ковбой в лошадях.
— Сам-то он говорит, что ни в чем ни уха ни рыла.
— Это я слыхал.
— Говорит, что ему просто нравится это дело, вот он и старается как может.
— А ты как думаешь? — сказал Билли.
Хоакин покачал головой.
— Хоакин говорит, что у него методика странная.
— Вот и Мэк говорит то же.
Пока не дошли до ворот, Хоакин молчал. Но у ворот остановился, обернулся к корралю. И наконец сказал, что это ведь не очень важно, любишь ты лошадей или нет, если они тебя не любят. И добавил, что к лучшим тренерам, которых он знал, лошади так и липли. Например, Билли Санчеса, говорит, лошади провожали в уборную и ждали, пока он не выйдет.
Вернувшись из города, Билли не застал Джона-Грейди в конюшне, да и дома, придя на ужин, его не обнаружил. За столом, ковыряя в зубах, сидел Трой. Билли взял тарелку, сел, придвинул к себе соль и перец.
— А где все-то? — спросил он.
— Орен только что вышел. Джей Си ушел к своей девчонке. Джон-Грейди, я думаю, в койке валяется.
— Нет, его там нет.
— Ну, может, пошел куда-нибудь, поразмыслить над ошибками решил.
— А что случилось?
— Да конь тот на него упал. Похоже, ногу ему попортил.
— Ну и как он теперь?
— Да нормально. Пока его несли к доктору, бесился и ругался. Доктор примотал лубки и дал ему пару костылей, сказав, чтобы пока от работы воздерживался.
— Так он на костылях теперь ходит?
— Ну. То есть должен бы.
— Это сегодня все произошло?
— Ну. Живенько так вскочил, как ни в чем не бывало. Хоакин позвал Орена, подошли к нему, говорят, кончай давай, а он ни в какую. Орен говорит, думал, хлыстом его огреть придется. Прыгает, хромает вокруг чертова коняшки, примериваясь, как бы опять на него взлезть. В конце концов заставили его снять сапог. Орен говорит, еще две минуты, и им пришлось бы с него срезать — обувку-то.
Наклонив голову, Билли задумчиво откусил крекера.
— Он что, в драку был готов с Ореном лезть?
— Ну.
Билли сидит жует. Покачал головой:
— А нога что? Плохо?
— Щиколотку вывихнул точно.
— Что говорит Мэк?
— Ничего не говорит. Как раз он-то и тащил его к доктору.
— В том, что касается Мэка, он дурного не сделает.
— Это ты правильно понимаешь.
Билли снова покачал головой. Потянулся за сальсой.
— Ну вот, как у ребят веселуха, так меня нет! — сказал он. — А что, теперь его слава — будто крутой ковбой и так далее, — поди, несколько потускнеет или нет?
— Ну, потускнеет ли, нет ли, не знаю. Хоакин говорит, он все-таки сел верхом, в одно стремя упершись, да и поскакал на чертовом коняге как дуб какой несгибаемый.
— Зачем?
— Не знаю. Просто не хотел, видимо, пасовать перед лошадью.
Когда он проспал, может быть, с час, его разбудил какой-то шум в темном конюшенном проходе. Минутку полежал, прислушиваясь, потом встал и, дернув за шнурок, включил в каморке свет. Надел шляпу, отворил дверь, отодвинул занавеску и выглянул. Всего в каком-нибудь футе от его лица пронеслось лошадиное копыто; конь с грохотом пролетел по проходу, развернулся и встал, фыркая и топая в темноте.
— Ч-черт! — вырвалось у него. — Кто здесь?
Мимо, хромая, прошел Джон-Грейди.
— Какого лешего ты тут делаешь?
Тот, ковыляя, сошел с освещенного места. Билли выдвинулся в проход:
— Ты что, идиот, совсем, что ли, спятил? Что, к дьяволу, тут происходит?
Конь опять бросился вскачь. Билли слышал, как он приближается, знал, что вот-вот будет здесь, но только и мог, что забежать за дверь своей выгородки, прежде чем эта дверь разлетелась в щепки и в свете лампочки, освещавшей его каморку, показалась лошадиная морда — рот открыт, глаза выпучены и белые, как яйца.
— Вот чертовщина! — сказал он.
Снял с железной спинки кровати штаны, натянул и, поправив шляпу, снова вышел в проход.
Конь опять помчался по проходу. Спиной прижавшись к двери соседней выгородки, Билли распластался, пытаясь стать совсем плоским. Конь пронесся мимо с таким видом, будто конюшня горит, грохнулся о ворота в конце прохода и встал, отчаянно вопя.
— Господи, да оставь же ты это дьявольское отродье в покое! Что ты творишь?
Опять в полосе пыльного света, волоча за собой лассо, появился хромающий Джон-Грейди; ковыляя, исчез в темноте.
— Тут же не видно ни черта, как ты петлю-то на это отродье набросишь? — крикнул Билли.
Конь с топотом понесся из дальнего конца прохода. Он был поседлан, стремена болтались, били его по бокам. Одно из них, должно быть, застряло между досками невдалеке от ворот, потому что конь вдруг развернулся, освещенный узкими проблесками светящего сквозь щели наружного фонаря, затем во тьме раздался треск ломающегося дерева, какой-то стук, и конь уже стоял на передних ногах, круша задними стену конюшни. Спустя минуту в доме вспыхнул свет. По всей конюшне клубами дыма расходилась пыль.
— Ну вот, приехали, — сказал Билли. — Перебудил весь дом к чертям собачьим.
Исполосованный светом темный силуэт коня передвинулся. Конь вытянул шею и взвыл. В торце конюшни отворилась дверь.
Мимо опять проковылял Джон-Грейди с веревкой.
Кто-то врубил верхний свет. Это был Орен, стоял у выключателя, тряс ладонью.
— Черт бы побрал, — сказал он. — Когда уже кто-нибудь эту гадость починит?
Обезумевший конь, моргая, смотрел на него, стоя в десяти футах. Орен бросил взгляд на коня, потом на Джона-Грейди, стоящего в середине конюшенного прохода с лассо в руке.
— Что вы за грохот тут развели? — проговорил он.
— Давай, — сказал Билли. — Объясняйся теперь. Я ему в любом случае не могу ничего ответить.
Конь повернулся, рысцой пробежал часть длины прохода и остановился.
— Да заприте же эту заразу, — сказал Орен.
— Дай-ка веревку мне, — сказал Билли.
Джон-Грейди твердо выдержал его взгляд:
— Ты что думаешь, я не могу его поймать?
— Ну так давай. Лови. Надеюсь, этот гад тебе покажет, где раки зимуют.
— Давайте — кто-нибудь из вас — поймайте его, — сказал Орен. — Но чтобы кончилась вся эта свистопляска.
Позади Орена отворилась дверь, в проеме показался мистер Джонсон, в шляпе, сапогах и ночной рубахе.
— Закройте дверь, мистер Джонсон, — сказал Орен. — Зайдите внутрь, коли охота.
Джон-Грейди набросил лассо коню на шею, веревкой подтащил его к себе, сунул руку в петлю, ухватил повод недоуздка и сбросил с коня петлю.
— Только не надо на него садиться, — сказал Орен.
— Это мой конь.
— Вот и скажи это Мэку. Он будет здесь через минуту.
— Давай, дружище, — сказал Билли. — Не валяй дурака, запри коня, по-хорошему тебе говорят.
Джон-Грейди поглядел на Билли, потом на Орена, потом развернулся и повел коня по проходу к деннику. Запер.
— Олухи криворукие, — сказал Орен. — Пойдемте, мистер Джонсон. Ч-черт.
Старик повернулся и пошел, Орен вышел за ним, плотно прикрыв за собой дверь. Когда Джон-Грейди, хромая, появился из денника, в руке у него было седло, он нес его, держа за рожок, стремена волочились по грязи. Пересек проход, понес сбрую в амуничник. Прислонясь к столбу, Билли проводил его глазами. Выйдя из седельной кладовой, Джон-Грейди прошел мимо Билли, глядя в землю.
— А ты, я смотрю, парень шалый, — сказал Билли. — Ты знал это?
У двери своей клетушки Джон-Грейди обернулся, посмотрел на Билли, потом бросил взгляд вдоль прохода освещенной конюшни, спокойно сплюнул в грязь и опять посмотрел на Билли.
— Вообще-то, все это тебя не касалось, — сказал он. — Верно я говорю?
Билли покачал головой.
— Черт бы меня побрал, — сказал он.
Едва по сторонам дороги пошли горы, в свете фар увидели оленей. Олени в свете фар были бледными как призраки и такими же безгласными. Ослепленные этим нечаянным солнцем, они вращали красными глазами, пятились или, присобравшись, по одному и парами прыгали через кювет. Одна маленькая важенка поскользнулась на щебеночной обочине, часто-часто забила ногами, в ужасе присела на зад, снова выпрямилась и исчезла вслед за остальными в чапарале за кюветом. Чтобы проверить уровень виски, Трой поднес бутылку к приборной панели, отвернул крышечку, выпил, снова завинтил и передал бутылку Билли.
— Похоже, сколько тут ни охоться, оленей меньше не становится.
Билли отвинтил крышечку, выпил и стал опять смотреть на белую линию на темном шоссе:
— Да я не сомневаюсь, места тут классные.
— Ты ведь от Мэка уходить не собираешься?
— Не знаю. Без особой причины не уйду.
— Верность команде?
— Дело не только в этом. Всякому зверю нужна нора, чтобы туда забиться. Куды к черту! Мне уже двадцать восемь!
— А по тебе не скажешь.
— Да ну?
— Выглядишь на все сорок восемь. Передай-ка виски.
Билли вперил взгляд в гористую пустыню. Рядом в кромешной тьме неслись провода, провисающие между столбами.
— Нас не осудят, что мы выпимши?
— Ну, не уверен, что ей понравится. А что она сделает? Но мы ж не собираемся приползти туда на карачках.
— Твой брат с нами выпьет?
Трой с важным видом кивнул:
— Долго уговаривать его не придется.
Билли выпил и передал бутылку.
— А чего малый хотел добиться? — спросил Трой.
— Понятия не имею.
— Вы с ним не ссорились?
— Не-е. Да он нормальный парень. Сказал потом, что ему кровь из носу надо было кое-что сделать.
— Держаться в седле — это он умеет. Если что, я свидетель.
— Ясное дело, умеет.
— Хотя и молодой, а парень шалый.
— Ну да, нормальный парень. Просто у него свой взгляд на вещи.
— А этот конь, на котором у него свет клином сошелся, просто какой-то бандит чертов, если хочешь знать мое мнение.
Билли кивнул:
— Угу.
— Так чего он от него хочет-то?
— Так вот того самого и хочет.
— И ты, стало быть, думаешь, он добьется, чтобы этот конь ходил за ним хвостиком, как собака?
— Ага. Думаю, да.
— Поверю, только если сам увижу.
— Может, на деньги заложимся?
Трой вытряхнул из пачки сигарету, вставил в рот и щелкнул зажигалкой.
— Нет, не хочу отбирать у тебя деньги.
— Да ладно, будешь тут еще за мои деньги переживать.
— Нет, я, пожалуй, пас. На костылях-то ему, поди, кисло будет.
— А то нет.
— И долго ему на них скакать теперь?
— Не знаю. Пару недель. Доктор сказал ему, что вывих бывает хуже перелома.
— Вот спорим, он их не вытерпит и недели.
— Да что тут спорить, я и сам того же мнения.
Заяц выскочил на дорогу и застыл. Его глаза светились красным.
— Дави дурня, — сказал Билли.
Грузовик, глухо шмякнув, переехал зайца. Трой вынул из-под приборной доски зажигалку, прикурил и сунул зажигалку обратно в гнездо.
— После армии я подался в Амарилло к Джину Эдмондсу — в родео выступать, помогать на всяких выставках скотины… Он распределял кому куда и когда — всякое такое. Нам полагалось ждать дома, в десять утра он заезжал, а из Эль-Пасо мы выбирались только после полуночи. У Джина был новенький «олдс — восемьдесят восемь»; бывало, подхожу, а он этак кинет мне ключи, — дескать, садись за руль. А когда вырулим на восьмидесятое шоссе, посмотрит хитрым глазом и говорит: шуруй. А мне и самому — на таком-то аппарате! Ну я и давай: сто тридцать, сто сорок километров в час. При этом педаль еще в метре от полика. Он опять этак глянет. Я говорю: может, надо быстрей? Он говорит, жми, как душа просит. Ч-черт! Ну, мне чего? Я как дуну под сто восемьдесят, и вперед. Дорога ровная — хоть куда. А впереди у нас ее тышша километров… Ну, всякие эти зайцы, конечно, по дороге попадались. Сядет и замрет в свете фар. Бац. Бац. Я говорю: тебе как, ничего, что я их таким манером — ну то есть зайцев? А он только глазом на меня косит: зайцев? Это я к тому, что если ты там какие чувства к ним питаешь, так Джину все вообще было пофиг веники. Нежности были не по нем, цену им он полагал тридцать центов за весь пучок… Ну вот. Как-то раз зарулили мы на заправку в Диммитте, Техас. Светало. Подъехали к колонкам, движок вырубили, сидим. А по ту сторону колонок стоит машина с пистолетом в баке, пацан-заправщик у ней лобовое стекло протирает. В машине тетка. Ейный мужик, который за рулем был, куда-то отошел — типа отлить или еще чего. Мы так были подъехавши, что передом стоим к той машине, а я смотрел назад: когда ж пацан нас заправлять начнет, о бабе той я и думать не думал, но заметил ее. А она сидит, вроде как окрестности озирает. Вдруг подскочила и давай орать будто резаная. То есть прямо благим матом. Я голову поднял, никак понять не могу, что с ей такое. А она визжит, а смотрит на нас, так что я подумал: может, ей Джин что сделал? Расстегнулся перед ей и показал или еще чего. Он такой был — никогда наперед не знаешь, какой фортель выкинет. Я оглядываюсь на Джина, но тот и сам без понятия. Тут как раз ейный мужик из сортира вышел, а здоровенный такой, прям бугай. Я выхожу, огибаю машину спереди, и тут… Просто спятить можно. У «олдсмобиля» спереди решетка — такая мощная, из трех загнутых дугами железяк, а я как глянул на нее — мать родная! — она была вся по всем щелям забита заячьими башками. Не меньше сотни их туда набилось, и весь передок машины — бампер и все вокруг — покрыт кровью и кишками этих зайцев, а зайцы-то — они, видать, перед ударом вроде как отворачивались — ну типа видели же что-то! — так что все головы, все как одна, смотрят в сторону и глаза совершенно безумные. И зубы набекрень. Будто ухмыляются. Не могу даже передать, что за видок был. Я сам чуть было не заорал. Я по прибору видел, что мотор вроде как перегревается, но списывал это на скорость. Тот мужик даже хотел в драку с нами полезть из-за этого. А я говорю: охолони, Сэм! Ну, зайцы. Ну и что. Делов-то. Тут Джин вышел, давай орать на него, а я ему: слышь, сунь зад в машину и заткнись. Тут бугай стал на бабу свою орать, успокаивать, чтобы, значит, сопли не распускала и всякое такое, но до конца, чувствую, не утихомирился. Ладно, пришлось подойти, врезать разок мудаку здоровенному. На том дело и кончилось.
Билли сидел, глядя, как ночь несется мимо. Придорожный чапараль на фоне плоского черного задника из горных отрогов, вписанных в полное звезд небо пустыни. Трой закурил. Потянулся к виски, отвинтил крышечку и продолжал рулить с бутылкой в руке.
— Дембельнулся я в Сан-Диего. И первым же автобусом оттуда сдриснул. В автобусе мы еще с одним таким же обормотом напились, и нас из него выкинули. В общем, оказался я в Тусоне, там пошел в магазин, купил себе костюм и башмаки с джадсоновскими застежками. За каким хреном я костюм купил, понятия не имею. Считал, что у мужчины должен быть костюм. Сел на другой автобус, доехал до Эль-Пасо, в тот же вечер отправился в Аламогордо: там у меня были лошади. Потом всю страну изъездил. В Колорадо работал. В Техасе. Как-то раз в тюрягу попал в каком-то богом забытом городишке, сейчас уж и не вспомню его названия. Помню только, что в Техасе. Причем ничего я такого особенного не сделал. Просто оказался не в том месте и не в то время. Думал, никогда оттуда не выйду. Нарвался на драку с каким-то мексиканцем и вроде как убил его. В той тюрьме я просидел день в день девять месяцев. Домой не писал — о чем было писать? Когда выпустили, пошел проведать своих лошадей, а их продали: за корм-то я за ихний задолжал. На одного коня мне плевать было, а на другого нет: привык к нему, долго он мне служил. Но я понимал, что, если на продавшего наеду, снова в чертовой тюряге окажусь. Но так, вообще, поспрашивал. В конце концов кто-то мне сказал, что моих лошадей продали в другой штат. Покупатель был то ли из Алабамы, то ли еще откуда. А у меня тот конь был лет с тринадцати.
— Я тоже потерял в Мексике коня, к которому был очень привязан, — сказал Билли. — У меня он был с девяти лет.
— Да это проще простого.
— Что — потерять коня?
Трой поднял бутылку, отпил, опустил ее, завинтил крышечку и, вытерев губы тыльной стороной ладони, положил бутылку на сиденье.
— Нет, — сказал он. — Привязаться к нему.
Полчаса спустя они съехали с шоссе и, прогромыхав через бревенчатый мостик, оказались на грунтовой подъездной дорожке. Милю проехали — усадьба, ранчо. На веранде свет, откуда-то выскочили три австралийские овчарки, с лаем затрусили рядом с грузовиком. На крыльцо вышел Элтон, остановился, надвинув шляпу и заложив руки в задние карманы штанов.
Ели за длинным столом на кухне, передавая друг другу миски с мамалыгой и окрой и широкую тарелку с жареным мясом и крекерами.
— Все очень вкусно, мэм, — сказал Билли.
Жена Элтона подняла взгляд:
— А не могли бы вы не называть меня «мэм»?
— Могу, мэм.
— Когда меня так называют, я чувствую себя старухой.
— Да, мэм.
— У него это помимо воли выходит, — сказал Трой.
— Ну тогда ладно, — сказала женщина.
— Меня небось никогда с такой легкостью не прощаешь!
— Да тебе, поди, не очень-то это и надо, — сказала женщина.
— Я постараюсь больше так не говорить, — сказал Билли.
За столом с ними сидела семилетняя девочка, смотрела на всех широко распахнутыми глазами. Сидят едят. Вдруг она говорит:
— А что тут плохого?
— Что плохого где?
— В том, что он говорит «мэм».
Элтон озадаченно поднял брови:
— Ничего плохого в этом нет, моя хорошая. Твоя мама просто из этих, ну… современных женщин.
— Каких современных женщин?
— Ты ешь давай, — сказала ее мать. — Если бы мы во всем слушали папу, так и жили бы, не зная колеса.
Потом сидели на веранде в старых плетеных креслах, Элтон поставил себе под ноги на пол три высоких стакана, свинтил с бутылки крышечку, налил понемногу в каждый, навинтил крышку обратно и, поставив бутылку на пол, передал гостям стаканы и откинулся в кресле-качалке.
— Salud, — сказал он.
Потом выключил на веранде электричество, и они остались сидеть в прямоугольнике мягкого света, падающего из окна. Он поднял стакан к свету и поглядел сквозь него, будто химик.
— А вот не угадаете, кто теперь снова вернулся к виски «Беллс», — сказал он.
— Только не называй по имени.
— Ну вот, догадался.
— Да кто же, как не она?
Откинувшись, Элтон покачивался в кресле. У самых ступенек крыльца во дворе стояли собаки, смотрели на него.
— И что? — спросил Трой. — Муж-то ее в конце концов не выгнал?
— Не знаю. Предполагалось, что она будет приходить в гости. Но в гостях она так засиживалась…
— Н-да.
— Если в этом можно найти какое-то утешение.
— Да при чем тут утешение!
Элтон кивнул.
— Ты прав, — сказал он. — Чего нет, того нет.
Билли отхлебнул виски и посмотрел на силуэты гор. Повсюду падали звезды.
— Рейчел носом к носу столкнулась с ней в Алпайне, что в округе Брюстер, — сказал Элтон. — Так эта милашка тогда только улыбнулась, вся расплылась, будто масло во рту.
Трой сидел, склонясь вперед и опираясь локтями в колени, стакан держал перед собой в обеих руках. Элтон продолжал покачиваться в кресле:
— А помнишь, как мы ездили на христианские слеты ковбоев в Форт-Дэвис, клеить девчонок? Вот там он с ней и познакомился. На одном из этих слетов. Вот и думай, каковы они — пути Господни. Он предложил ей пойти погулять вместе, а она говорит, нет, не будет она гулять с пьяницей. Тогда он честно глянул ей в глаза и сказал, что не пьет. Причем она от выхлопа чуть было на спину не повалилась. Думаю, главным для нее шоком было встретить вруна еще большего, чем она сама. А он ведь истинную правду говорил. Но она-то его мигом раскусила. Говорит, точно знаю, мол, что ты пьешь. А он и глазом не моргнул. Сказал, что раньше — было дело, пил, да завязал. Она спрашивает когда? А он отвечает: вот прямо сейчас. Ну, она с ним и пошла. И насколько я знаю, он никогда больше не пил. Ну, до тех пор, пока она его не бросила, конечно. И уж тогда ему пришлось вовсю наверстывать. Не надо только мне втирать о вреде алкоголя. Алкоголь — это ерунда. Но с того дня он сильно изменился.
— А она до сих пор миленькая?
— Не знаю. Я ее давно не видел. Но была — вот, Рейчел подтвердит — о-го-го. Тут, может, где-то побывал и дьявол; дьявол властен облечься в милый образ. Невинные такие голубенькие глазки. Вскружить мужику голову умела лучше любой ведьмачки. И где только они этому научаются? Ч-черт, а ведь ей тогда не было и семнадцати!
— У них это от рождения, — объяснил Трой. — Этому им не надо и учиться.
— Ну, тебе лучше знать.
— А вот чему они, похоже, никогда не научаются, так это не водить за нос бедных обормотов ради дурацкой своей забавы.
Билли отхлебнул еще виски.
— Дай-ка мне твой стакан, — сказал Элтон.
Поставил его на пол у своих ног, плеснул туда виски, закупорил бутылку, поднял стакан и передал его.
— Спасибо, — сказал Билли.
— Ты на войне был? — спросил Элтон.
— Нет. У меня белый билет.
Элтон кивнул.
— Три раза я пытался записаться добровольцем, но меня не взяли.
— Верю. Я тоже хотел попасть на фронт, но так и просидел всю войну в Кэмп-Пендлтоне. Вот Джонни, того кидало по всему Тихому океану. Бывало, из всей роты один в живых оставался. И ни царапины. Ему за это тоже, наверное, было совестно.
Трой передал Элтону свой стакан, Элтон поставил его на пол, плеснул туда и передал обратно. Потом налил себе. Снова откинулся в кресле.
— На что это ты все смотришь? — спросил он пса.
Пес отвернулся.
— Но вот за что я действительно себя корю — сейчас скажу, и все, конец, сменим тему, — так это за то, что мы в то утро дико рассорились и мне так и не представилось случая помириться. Я ему тогда в лицо сказал, что он идиот (а он и в самом деле идиот был) и что ничего хуже, чем позволить парню на ней жениться, сделать было невозможно. И это действительно так. Я к тому времени уже все знал о ней. У нас тогда аж до драки дошло. Я этого раньше не рассказывал. Кошмар. И больше я его живым не видел. Не надо было мне вообще в это соваться. Но с людьми в таком состоянии, в каком был он, разговаривать невозможно. Нечего даже и пытаться.
Трой поднял взгляд.
— Ты мне рассказывал, — проговорил он.
— А, да. Наверное. Теперь он мне больше не снится. А раньше — всю дорогу. Будто мы все говорим, спорим.
— Ты же обещал съехать с темы.
— Хорошо, хорошо. Хотя другой-то темы для меня как будто бы и нету. Вот ведь как.
Он тяжело поднялся с кресла с бутылкой и стаканом в руке:
— Давайте-ка сходим в конюшню. Покажу вам жеребенка, которым разродилась кобыла Джонса. И откуда только что взялось! Вы, главное, стаканы с собой возьмите. Бутылку я захватил.
Все утро они ехали верхом по широкой можжевеловой пустоши в сторону хребтов с каменными осыпями. Собиралась гроза, тучи шли широким фронтом, стояли уже над горами Сьерра-Вьехас на западе и над всей широкой равниной, протянувшейся с севера на юг от гор Гваделупес, вдоль хребтика Кеста-дель-Бурро и дальше, до городка Пресидио и границы. В полдень в самых верховьях перебрались через реку и остановились, сели на желтую опавшую листву и, глядя, как листья плавают и кружатся в заводи, стали есть то, что Рейчел им припасла с собой.
— Эвона, глянь-кося! — изумился Трой.
— А что это?
— Скатерть!
— Йо-о!
Он налил кофе из термоса в чашки. Бутерброды с индюшатиной, которые они ели, были завернуты каждый в отдельную тряпочку.
— А что в другом термосе?
— Суп.
— Суп?
— Суп.
— Йо-о!
Сидят едят.
— А он давно здесь в начальниках?
— Да года два.
Билли кивнул.
— А раньше он тебе не предлагал идти работать к нему?
— Предлагал. Но я ему сказал, что работать с ним я не против, а вот насчет того, чтобы работать на него, не знаю.
— А почему ты передумал?
— Я не передумал. Я еще думаю.
Сидят едят. Кивком Трой указал куда-то вдаль:
— Говорят, где-то в миле от этой лощины какой-то белый человек попал в засаду.
Билли бросил взгляд в ту сторону.
— Теперь, похоже, до них дошло, что здесь лучше не баловать.
Когда наелись, Трой разлил остатки кофе по чашкам, навинтил на термос крышку и положил его рядом с суповым термосом, обертками от сэндвичей и скатертью, в которую они все были завернуты, собираясь положить потом обратно в седельные сумки. Сидят пьют кофе. Лошади, стоявшие в воде, пили из реки и оглядывались. На носах — прилипшие мокрые листья.
— На то, что произошло, у Элтона свой взгляд, — сказал Трой. — Если бы Джонни не нарвался на ту девчонку, нарвался бы на что-нибудь еще. Он никогда никого не слушал. Элтон говорит, он тогда изменился. Да ни черта он не изменился. Он был четырьмя годами меня старше. Не так уж это и много. Но он бывал в местах, которых я не увижу никогда. И рад, что не увижу. О нем всегда говорили, что он упрямый, но он был не просто упрямый. Когда ему не было и пятнадцати, подрался с отцом. Кулаками дрались. Он просто заставил отца драться. Сказал ему прямо в лицо, что уважает его и все прочее, но не собирается делать того, что велит отец. В общем, что-то такое сказал, чего старик спустить ему не мог. Я плакал как ребенок. А он — нет. Падал, но каждый раз вставал. Нос разбит и так далее. Старик ему говорит, лежи. Криком кричит: хватит, лежи, тебе говорят. Надеюсь, никогда мне не придется увидеть ничего подобного. Думать об этом я сейчас могу, но все равно дурно делается. И ни один смертный человек не был бы в силах это прекратить.
— И чем кончилось?
— Старик в конце концов просто ушел. Он был побежден и понимал это. Джонни остался. Уже и на ногах-то еле-еле держится. А кричит, вызывает продолжить. Старик даже не обернулся. Ушел в дом, да и все тут.
Трой заглянул в свою чашку. Выплеснул гущу на палые листья.
— Дело не только в ней. Есть такой сорт мужчин, которые, если не могут получить то, чего хотят, берут не то, что чуть хуже, а самое худшее из возможного. Элтон полагает, Джонни был из таких; может, так оно и есть. Но я думаю, он просто любил ту девчонку. Мне кажется, он знал, что она собой представляет, но ему это было пофиг. Думаю, слеп он был только насчет собственной сущности. И потерял себя. Этот мир не по его мерке скроен. Он вырос из него прежде, чем научился ходить. Жениться! Хм… Он со шнурками на ботинках и то не мог справиться.
— Однако тебе он все же нравился.
Трой поглядел туда, где ниже по склону росли деревья.
— Н-да, — сказал он. — Не думаю, что слово «нравился» сюда подходит. Мне не хотелось бы об этом говорить. Я хотел быть как он. Но не мог. Хотя пытался.
— Наверное, он был любимчиком отца.
— О да. Но ничего худого в этом ни для кого не было. Просто все это знали. И принимали. Ч-черт. Тут просто не о чем было спорить. Ты готов?
— Готов.
Трой встал. Упер ладонь себе пониже поясницы и потянулся. Глянул на Билли.
— Я так любил его, — сказал он. — Да и Элтон тоже. Его нельзя было не любить. В этом-то все и дело.
Сложив тряпки, он сунул их себе под мышку вместе с термосами. Они даже не поинтересовались, что в термосе за суп. Он обернулся, бросил взгляд на Билли:
— Как тебе эти места нравятся?
— Очень нравятся.
— Мне тоже. Всегда нравились.
— Так что? Будешь сюда перебираться?
— Нет.
В Форт-Дэвис въехали в сумерках. Над старым плацем для парадов уже кружили козодои, небо над горами позади было кроваво-красным. Перед гостиницей «Лимпия» их ждал Элтон с пикапом и прицепным фургоном для лошадей. На вымощенной гравием парковке расседлали коней, положили седла в кузов пикапа, почистили и обтерли коней и загрузили их в трейлер. Кончив дело, пошли в гостиницу, а там из вестибюля сразу в кофейню.
— И как тебе этот коняшка? — спросил Элтон.
— Да очень даже хорош, — сказал Билли. — Мы с ним нашли общий язык.
Сели, изучили меню.
— Ну, что вам глянется? — спросил Элтон.
Билли с Троем вышли часов в десять. Элтон стоял во дворе, сунув руки в задние карманы. Он все еще стоял в этой позе, видимый как силуэт на фоне лампочки над крыльцом, когда они, обогнув клумбу в конце подъездной дорожки, выруливали на шоссе.
Машину вел Билли. Покосился на Троя:
— Спать ты вообще не собираешься?
— Да ну. Какой там сон.
— Твердо решил?
— Ну, в общем, да.
— А ведь нам придется кое-куда съездить.
— Ну да. Я знаю.
— Ты меня даже не спросил, что я по этому поводу думаю.
— Так ведь… Если бы я спросил, ты бы не поехал, вот я и не спрашиваю. Зачем зря спрашивать?
Билли не ответил.
Помолчав, Трой сказал:
— Ч-черт, а ведь я понимал, что обратной дороги нету.
— Угу.
— Возвращаешься домой, а там все, что ты хотел бы изменить, остается по-прежнему, а все, что тебе хотелось оставить как было, изменилось.
— Я тебя понимаю.
— И особенно когда ты младший. Ты у родителей не был младшим?
— Нет. Я был старшим.
— Не пожелал бы я тебе быть младшим. Прямо сразу говорю. Никакой в этом выгоды нет.
Едут дальше, вокруг горы. Примерно через милю после пересечения с шоссе номер 166 встретили съехавший на траву грузовик, везший полный кузов мексиканцев. Они чуть не выскакивали на дорогу, размахивая шляпами. Билли притормозил.
— Да ну их к черту, — сказал Трой.
Билли проехал мимо. Глянул в зеркальце заднего обзора, но не увидел там ничего — только ночную дорогу и глубокую тьму пустыни.
Поехал медленнее, медленнее, остановился.
— Да брось ты, Парэм! — сказал Трой.
— Да как бросишь? Надо помочь.
— Так ты добьешься, что мы к утру домой не попадем.
— Я понимаю.
Он включил заднюю передачу и начал медленно сдавать по шоссе назад, ориентируясь по белой полосе, выползающей из-под передка машины. Когда в поле зрения появился грузовик мексиканцев, заметил, что правая передняя шина у него спущена.
Мексиканцы обступили кабину.
— Punchada, punchada, — повторяли они. — Tenemos una llanta punchada.
— Puedo verlo, — сказал Билли.
Съехал с дороги и вышел из машины.
Покачав головой, Трой закурил сигарету.
Им нужен был домкрат.
— А запаска у вас есть?
— Sí. Por supuesto.
Он достал из кузова домкрат, его подставили под грузовик и стали поднимать передний мост. Запасок у мексиканцев имелось две, но ни одна из них не держала давление. Сменяя друг друга, они пытались их накачивать допотопным насосом. Потом свои попытки бросили и обратили взгляды на Билли.
Он выгреб из кузова шиномонтажные инструменты, обошел грузовик, из-под сиденья в кабине достал шинную аптечку и карманный фонарик. Одну из запасок выкатили на дорогу, положили набок; один на нее встал ногами и начал на ней прыгать, чтобы оторвать прикипевшую к ободу кромку покрышки, а потом тот, которому Билли передал инструменты, вышел вперед и под взглядами остальных длинной монтировкой стал сковыривать шину, выводя ее кромку за обод. Камера, которую он в конце концов выпростал из полости покрышки, была из красной резины и вся сплошь облеплена заплатками. Он разложил ее на гудроне, Билли направил туда свет фонарика.
— Hay parches sobre los parches, — сказал Билли.
— Es verdad, — отозвался мексиканец.
— La otra?
— Esta peor.
Один из парней помоложе слегка подкачал камеру насосом, она раздулась и зашипела. Встав на колени, парень стал прикладывать ухо к местам, где обнаруживались течи. Билли тем временем откинул крышку жестяной коробки с аптечкой и стал перебирать в ней заготовки заплаток. Из кабины вылез Трой, стал позади всех и, покуривая, принялся наблюдать за манипуляциями мексиканцев с камерой и покрышкой.
Тут мексиканцы взялись за только что снятое колесо. Обкатили его вокруг грузовика, и Билли направил на него луч света. В боковине зияла огромная рваная дыра такого вида, будто резину грызли бульдоги. Трой молча сплюнул на дорогу. Мексиканцы забросили колесо в кузов.
Из аптечки Билли достал кусочек мела, обвел им дырки в камере, после чего из соска выкрутили ниппель и сперва посидели на камере, потом походили по ней ногами, сделав ее совершенно плоской. Потом уселись посреди дороги рядом с белой полосой под небом пустыни, празднично сияющим мириадами созвездий, неисследимо плывущих в черноте, будто морской светящийся планктон, и, положив круг красной резины на колени, принялись работать над ним, похожие на портных или рыбаков, которые чинят сети. Пошаркали по резине маленькой жестяной теркой, приклепанной к крышке аптечки, наложили заплатки и одну за другой стали греть их зажженными спичками, завершая процесс вулканизации, пока все как следует не прилипли. Снова накачав камеру, сели в тихой пустынной тьме и стали слушать.
— Oye algo? — спросил Билли.
— Nada.
Еще послушали.
Он опять вывинтил ниппель, и, когда камера стала плоской, мексиканец заправил ее в полость покрышки, затем перевалил покрышку через борт внутрь диска, подошел малый с насосом и начал накачивать колесо. Долго накачивал. Когда кромка, оглушительно выстрелив, встала на место, качать перестал, шланг насоса от соска камеры отвинтили, и мексиканец, вынув изо рта ниппель, вкрутил его в сосок камеры, перекрыв ток со свистом вырывающегося оттуда воздуха, после чего все, отступив, устремили взгляды на Билли. Он сплюнул, повернулся и пошел к пикапу за манометром.
Трой, сидя в кабине, спал. Билли вынул из бардачка манометр, принес, мексиканцы измерили давление в колесе, затем подкатили его к грузовику, надели на ступицу и завинтили колесные гайки ключом из торцовой головки, приваренной к куску толстой стальной трубы. Опустили домкрат, вытащили его из-под машины и отдали Билли.
Он взял домкрат и инструменты, убрал коробку с аптечкой и манометр в карман рубашки, а фонарик в задний карман джинсов. Потом все по очереди пожали ему руку.
— Adonde van? — спросил Билли.
Мексиканец передернул плечами. Сказал, что они едут в Сандерсон, штат Техас. Обернувшись, бросил взгляд на темные возвышенности на востоке. Парни помоложе стояли вокруг.
— Hay trabajo alla?
Мексиканец снова пожал плечами. В стране vaquero чужие трудности никого не заботят, так что — к чему слова. Они опять пожали друг другу руки, и мексиканцы забрались в кузов; поскрежетав стартером, грузовик кашлянул, завелся и медленно выполз на дорогу. Молодые парни и мужчины постарше встали в кузове и прощально замахали руками. За возвышением кабины они были отчетливо видны на жженом кобальте неба. Лампочка единственного стоп-сигнала плохо контачила, мигала, словно передавая что-то морзянкой, пока грузовик не исчез за поворотом шоссе.
Билли уложил домкрат и инструменты в кузов пикапа, отворил дверцу и тычком в бок разбудил Троя:
— Поехали, ковбой.
Трой вскинулся, оглядел пустую дорогу. Обернулся назад:
— Куда они делись?
— Уже уехали.
— А который теперь час, как думаешь?
— Понятия не имею.
— Ну ты уже закончил свою миссию? Самаритянин хренов.
— Закончил.
Потянувшись вправо, Билли открыл дверцу бардачка, положил туда аптечку, манометр и фонарик, закрыл, захлопнул дверцу кабины и завел мотор.
— А куда они ехали? — спросил Трой.
— В Сандерсон.
— В Сандерсон?
— Ага.
— А откуда?
— Без понятия. Они не сказали.
— Бьюсь об заклад, что едут они вовсе не в Сандерсон, — сказал Трой.
— А куда, по-твоему, они едут?
— Да хрен-то их знает.
— А зачем кому-то врать, будто он едет в Сандерсон, штат Техас?
— Откуда я знаю.
Едут дальше. На повороте, когда справа от дороги шел крутой обрыв, Билли вдруг увидел белую вспышку, и тут же что-то тяжело бахнуло по машине. Руль дернулся, грузовик занесло, взвизгнули шины. Когда остановились, обнаружили, что машина наполовину съехала с дороги в кювет.
— Что за чертовщина, — сказал Трой. — Этого еще не хватало.
На водительской половине лобового стекла, распластавшись, лежала огромная сова. От удара трехслойное стекло глубоко вмялось, раскинутые крылья накрывали сетку трещин — концентрических и радиальных, будто это бабочка, попавшаяся в паутину.
Билли выключил двигатель. Сидят смотрят. У совы задергалась лапа, конвульсивно сжалась и медленно расслабилась, потом сова чуть повернула голову, будто пытаясь разглядеть их получше, и испустила дух.
Трой открыл дверцу, вышел. Билли сидел, глядел на сову. Потом выключил фары и тоже вышел из машины.
Сова была мягкой и пушистой. Ее голова обвисла и болталась. На ощупь мягкая и теплая, внутри оперения птица была как бескостная. Он снял ее со стекла, отнес к изгороди, подвесил к проволоке и вернулся. Сел в грузовик и включил фары, чтобы понять, сможет ли он с таким лобовым стеклом вести машину, или придется его полностью вынимать. Прозрачное место оставалось только в правом нижнем углу, и он решил, что, если выйдет этак сгорбиться и скособочиться, можно попробовать. Трой отошел по дороге чуть дальше отлить.
Билли завел машину и задним ходом выехал на шоссе. Трой подошел ближе, сел в придорожный бурьян. Билли подъехал к нему, опустил стекло бокового окошка, выглянул:
— Ты чего это? Что с тобой?
— Ничего, — отозвался Трой.
— Ехать готов?
— Ага.
Он встал, обошел спереди грузовик, взобрался в кабину. Билли смотрел удивленно:
— Ты в порядке?
— Ага. Я в порядке.
— Это же всего лишь сова.
— Знаю. Дело не в этом.
— Тогда в чем же?
Трой не ответил.
Билли перевел рукоять переключения передач в положение «первая» и отпустил сцепление. Видно было вполне нормально. Перегнувшись, он мог смотреть в пассажирскую половину стекла.
— Что с тобой? — не унимался он. — В чем проблема?
Трой, отвернувшись, смотрел в боковое окно на проносящуюся тьму:
— Да во всем. Одна сплошная проблема. Черт! Не обращай на меня внимания. Не надо мне было виски пить.
Въехали в Ван-Хорн и остановились: пора было заправиться и выпить кофе; к этому времени родные для Троя места, где он жил в детстве, где была могила его брата и куда он подумывал когда-нибудь вернуться, остались позади. Времени было два ночи.
— Представляю, что скажет Мэк, когда увидит грузовик.
Билли кивнул:
— С утра, может, успеем заехать в город, починимся.
— И во сколько, ты думаешь, это обойдется?
— Не знаю.
— Хочешь, войду в долю?
— Не откажусь.
— Хорошо.
— С тобой правда все в порядке?
— Да. Все нормально. Меня тут просто кое-какие думы одолели.
— А-а.
— Но ведь с них — толку-то.
— Да уж.
Сидят пьют кофе. Трой вытряхнул из пачки сигарету, прикурил, выложил сигареты и зажигалку «Зиппо» на стол.
— Слушай, а все-таки за каким хреном ты там остановился?
— Остановился, да и все тут.
— Ты ж говорил, не мог не остановиться.
— Угу.
— А почему? Что-то связанное с религией?
— Нет. Религия — не моя тема. Просто был такой день, худший день в моей жизни… Мне тогда было семнадцать, мы с напарником, который был моим родным братом, уносили ноги, его ранили, а тут вдруг грузовик, полный мексиканцев — точь-в-точь таких же, как эти, — появился прямо будто из ниоткуда, и они сняли наши задницы с огня. Я тогда даже усомнился, сможет ли их старая колымага удрать от всадника, но ничего, удрали. Им не было никакой нужды останавливаться, помогать нам. Но они остановились. Я даже думаю, им бы и в голову не пришло этого не сделать. Вот и все.
Трой посидел молча, глядя в окно.
— Да, — наконец сказал он. — Вполне себе веская причина.
— Угу. Какая-то нужна же. Ты готов?
— Ага. — Трой допил остатки кофе. — Готов.
У ворот он заплатил положенные два цента, протиснулся через турникет и пошел по мосту. На речном береговом откосе суетились мальчишки, вздымали вверх приколоченные к палкам жестянки, просили денег. Перейдя мост, окунулся в море торговцев, пытающихся хоть кому-нибудь продать кто дешевую бижутерию, кто изделия из кожи, кто одеяла. Некоторое время каждый из них упорно шел за ним, затем в сутолоке сплошного базара, с Хуарес-авеню распространившегося на улицы Игнасио Мехиа и Сантоса Дегольядо, его сменяли другие, тогда как прежние отставали, провожая взглядами.
Встав у конца стойки бара, он заказал виски, оперся сапогом на нижнюю перекладину и оглядел помещение и проституток.
— Donde estan sus companeros? — спросил бармен.
Подняв стопку виски, он повертел ее в пальцах.
— En el campo, — сказал он. И выпил.
Так он простоял два часа. Одна за другой к нему подходили проститутки, приставали и одна за другой возвращались. О ней он не спрашивал. За это время выпил пять виски, заплатил за них доллар и еще один доллар дал бармену сверху. Перейдя Хуарес-авеню, прихрамывая, направился дальше по Мехиа к «Наполеону», сел за столик на улице и заказал стейк. В ожидании обеда сидел пил кофе, наблюдая уличную жизнь. Подошел какой-то мужчина, пытался продать ему сигареты. Другой попробовал продать изображение Мадонны на раскрашенном целлулоиде. Еще какой-то человек с непонятным устройством, снабженным циферблатами и рычажками, спросил, не хочет ли он сам себе устроить электрический стул. Наконец принесли стейк.
Следующим вечером пришел снова. В баре сидели человек шесть солдат из Форт-Блисса, скорей всего новобранцев, судя по тому, что их головы были острижены под ноль. Они пьяно на него поглядывали, с особым интересом таращились на ноги. Стоя у бара, он медленно выпил три виски. Она так и не появилась.
И снова он пошел по Хуарес-авеню сквозь толпу торговцев и сутенеров. Видел мальчика, продающего чучела броненосцев. Видел пьяного туриста, который еле плелся под тяжестью рыцарских доспехов. Видел, как красивая молодая женщина блюет посреди улицы. На звук поворачивались собаки и бежали к ней.
По Тлакскала он дошел до Марискал, вошел в другое такое же заведение, сел к бару. Начали подходить проститутки, тянули за рукав. Он сказал, что ждет кое-кого. Немного посидел и ушел обратно к мосту.
Он обещал Мэку, что, пока не заживет щиколотка, садиться на того коня больше не будет. В воскресенье после завтрака поработал с ним в коррале, а под вечер поседлал Бёрда и поехал на нем в Харильяс. Оказавшись на вершине дикого каменного утеса, остановил коня и оглядел местность. Милях в семидесяти восточнее под вечерним солнцем блестели соляные заливные пустоши. За ними пик Эль-Капитан. Все высокие горы штата Нью-Мексико, укрытые дымкой, маячили на севере за бурой равниной, поросшей древними креозотами. Под круто падающим солнцем лестничные тени заборов походили на полосующие землю железнодорожные пути; внизу, под ним, их перелетали голуби, спешащие на водопой к водохранилищу, что на ранчо Макнью-спред. Повсюду истоптанная коровами степь, но как раз рогатого скота на ней почему-то нигде видно не было. Везде воркующие голуби и безветрие.
К дому вернулся уже в темноте, так что ко времени, когда расседлал коня, поставил его в денник и явился на кухню, Сокорро уже убрала со стола и мыла посуду. Получив свою чашку кофе, он сел к столу, кухарка принесла ему ужин, и тут в дверях появился Мэк, не заходя, встал там и прикурил сигару.
— Ну, ты вроде почти готов уже? — сказал он.
— Да, сэр.
— Не спеши. Спешить нам некуда. — И Мэк опять удалился по коридору.
Сокорро сняла с плиты чугунок, поскребла в нем и выложила Джону-Грейди на тарелку остатки калдильо. Налила ему еще кофе, принесла чашку кофе для Мэка и оставила ее, дымящуюся, на дальнем конце стола. Покончив с ужином, он встал, отнес свою тарелку в раковину, в чашку налил еще кофе, затем направился к старому, вишневого дерева шкафу, восемьдесят лет назад привезенному на телеге из Кентукки, открыл дверцу и вынул шахматы, хранившиеся там среди старых скотоводческих журналов, гроссбухов в коленкоровых обложках, оправленных в кожу расходных книг и таких же старых зеленых ремингтоновских коробок из-под гильз для дробовика и винтовочных патронов. На верхней полке — собранный в «ласточкин хвост» деревянный ящик с бронзовыми гирями для весов. Чертежные инструменты в кожаном футляре. Стеклянная карета, в которой когда-то давным-давно прибыли подарочные конфеты к Рождеству. Затворил дверцу и с доской и коробкой с фигурами возвратился к столу, где разложил доску, сдвинул крышку коробки и высыпал резные ореховые и дубовые фигуры; расставил. И продолжал сидеть, прихлебывая кофе.
Пришел Мэк, придвинул себе стул и, сев напротив, приблизил к себе тяжелую стеклянную пепельницу, стоявшую между бутылками кетчупа и соуса из перца чили; положил сигару в пепельницу и сделал глоток кофе. Кивнул в направлении левой руки Джона-Грейди. Джон-Грейди раскрыл ладонь и начал расставлять на доске пешки.
— Я опять белыми? — сказал Мэк.
— Да, сэр.
Мэк двинул пешку вперед.
Минут через двадцать вошел Джей Си, взял с плиты чашку кофе и подошел к столу.
— Сядь, не маячь, — сказал Мэк. — Когда ты так стоишь, мне неуютно.
— Ладно, ладно. Щас уйду.
— Нет, лучше сядь, — сказал Джон-Грейди. — Ему нужно сосредоточиться со всей силы.
— Это ты правильно понял, — сказал Мэк.
Джей Си сел. Мэк изучающе смотрел на доску. Джей Си бросил взгляд на кучку белых фигур у локтя Джона-Грейди.
— Сынок, тебе бы стоило дать старику послабление. А то заменит тебя кем-нибудь, у кого работа со скотом идет лучше, а шахматы — хуже.
Протянув руку, Мэк сделал ход единственным оставшимся у него слоном. Джон-Грейди передвинул коня. Мэк взял сигару и, откинувшись, молча стал ею попыхивать.
Наконец сделал ход ферзем. Привстав, Джон-Грейди переставил другого коня и снова сел.
— Шах, — сказал он.
Мэк вновь сидит изучает доску.
— Черт, — наконец сказал он. Посидел, потом поднял взгляд. Повернулся к Джею Си:
— А ты не хочешь с ним сыграть?
— Нет, сэр. Он на меня панику наводит.
— Знаю это чувство. Вот и меня тоже — бьет, как арендованного мула.
Бросив взгляд на стенные часы, он снова взял из пепельницы сигару и сжал в зубах.
— Но еще партейку я все же сыграл бы, — сказал он.
— Будь по-вашему, сэр, — сказал Джон-Грейди.
Сокорро сняла фартук, повесила на гвоздь, в дверях обернулась.
— Доброй ночи, — сказала она.
— Доброй ночи, Сокорро.
Джей Си встал со стула:
— Кому-нибудь налить еще кофе?
Сидят играют. Когда Джон-Грейди взял черного ферзя, Джей Си поднялся, отпихнул стул:
— Сынок, неужто ты моих намеков не понимаешь? Ведь зима скоро, холода…
Пройдя по кухне, поставил чашку в раковину, направился к двери.
— Пока, — сказал он.
Распахнул дверь и вышел. Закрывшись, хлопнула сетчатая противомоскитная створка. Стало слышнее тиканье часов. Мэк откинулся на стуле. Поднял окурок сигары и снова положил его в пепельницу.
— Пожалуй, я сдаюсь, — сказал он.
— Вообще-то, у вас еще были шансы.
— Да ну, на хрен, — бросив на него взгляд, отмахнулся Мэк.
Джон-Грейди пожал плечами. Мэк глянул на часы. Перевел взгляд на Джона-Грейди. Тот наклонился и аккуратно повернул доску чужими фигурами к себе. Сделал ход оставшимся у Мэка черным конем.
Мэк поджал губы. Внимательно посмотрел на доску. Сделал ход.
Через пять минут Джон-Грейди поставил белому королю мат. Мэк только головой затряс.
— Все, пошли по койкам, — сказал он.
— Есть, сэр.
Джон-Грейди принялся убирать фигуры. Мэк отодвинул стул, пошел собирать чашки.
— В котором часу Трой с Билли собирались вернуться?
— Да они, кажись, ничего насчет этого не говорили.
— А ты-то почему с ними не поехал?
— Я так прикинул, вроде мне и здесь работа есть.
Мэк отнес чашки и кружки к раковине, поставил.
— А они тебя с собой звали?
— Да, сэр. Но я же не обязан ходить за ними хвостиком.
Он задвинул крышку ящичка, сложил доску и встал:
— А Трой… он что — собирается уехать, пойти работать к брату?
— Не знаю, сэр.
Джон-Грейди подошел к шкафу, убрал туда шахматы, закрыл дверцу и взялся за шляпу:
— Ты не знаешь или ты говорить не хочешь?
— Я, честно, не знаю. Если б я не хотел говорить, я бы так и сказал.
— Да знаю.
— А знаете что, сэр?
— Что?
— Насчет Делберта у меня неприятное чувство.
— Какого рода неприятное чувство?
— Ну… Вроде как я его место занял.
— Да вовсе нет. Он бы все равно ушел от нас.
— Да, сэр.
— Да и вообще… Ведь это я здесь все-таки начальник.
— Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.
— Свет не забудь включить — ну, который в конюшне.
— Да мне и без него там все видно.
— Со светом еще лучше видно будет.
— Есть, сэр. Но он ведь — как бы это… мешает лошадям.
— Мешает лошадям?
— Да, сэр.
Надев шляпу, он толкнул дверь и вышел. Глядя ему вслед, Мэк смотрел, как парень идет по двору. Потом Мэк выключил свет в кухне, повернулся и пошел по коридору прочь.
— Мешает лошадям, — сказал он. — Эк ведь…
Проснувшись утром, он пошел в каморку к Билли, хотел будить его, но того на месте не оказалось. Постель выглядела смятой, и он, прохромав мимо денников, бросил взгляд из двери в сторону кухни. Затем, обойдя конюшню, направился туда, где обычно стоял пикап. Билли сидел на водительском месте и, перегнувшись через баранку, вывинчивал саморезы из металлической накладной рамки, которая крепит лобовое стекло; вывинчивал и бросал их в пепельницу.
— С добрым утречком, ковбой, — сказал он.
— С утречком. А что случилось со стеклом?
— Сова попала.
— Сова?
— Сова.
Вывинтив последний саморез, он поддел и снял рамку, после чего принялся отверткой высвобождать кромки вдавленного внутрь стекла из паза в толстом резиновом уплотнителе.
— Слушай, зайди, пожалуйста, с той стороны и надави снаружи. Постой-ка. Вот, возьми там перчатки.
Джон-Грейди натянул перчатки, обошел, ковыляя, машину и стал давить на стекло, пока Билли выковыривал его край из паза отверткой. Наконец они вынули из уплотнителя всю нижнюю кромку стекла и одну боковую, после чего Билли, забрав у Джона-Грейди перчатки, вытащил все стекло целиком, положил его сначала сверху на баранку, а потом перенес и бросил на пол кабины с пассажирской стороны.
— Как же ты ехал? Высунув голову в боковое окошко?
— Да нет. Сел просто ближе к середине и смотрел в ту половину, что осталась целой.
Он отвел в сторону «дворник», упершийся в торпедо.
— Я уж подумал, вы еще не приехали.
— Мы приехали около пяти. Как у тебя-то дела?
— Да так себе.
— Больше ты в конюшенном проходе родео не устраивал? Пока меня не было, а?
— Да ну, нет.
— Как нога?
— Нормально.
Билли отвел поводок стеклоочистителя на пружине вверх, отверткой снял с валика и положил на сиденье.
— Будешь теперь новое стекло покупать?
— Попрошу Хоакина, пусть съездит, привезет, когда встанет. Если можно, чтобы старик не видел, так зачем ему это видеть?
— Черт, но ведь налететь стеклом на сову мог кто угодно!
— Верно. Но налетел не кто угодно.
Джон-Грейди стоял около грузовика, сунув голову и плечи в проем открытого дверного окошка. Обернулся, сплюнул, опять сунул голову в окно:
— Ну не знаю. Мне такую логику не понять.
Билли положил отвертку на сиденье.
— Мне тоже, — сказал он. — Даже не знаю, почему я так сказал. Пошли-ка в дом, глянем, не готов ли там завтрак. Я съел бы сейчас весь задний мост какого-нибудь лося.
Едва они уселись, Орен поднял голову от газеты и поверх очков уставился на Джона-Грейди.
— Как твоя нога? — спросил он.
— Выздоровела.
— Да прямо уж!
— Во всяком случае, верхом сесть могу. Вы ведь об этом спрашивали?
— А в стремя как ты ее вставишь?
— А мне это не обязательно.
Орен опять устремил взгляд в газету. Сидят едят. Через какое-то время он газету отложил, снял очки и положил на стол.
— Тут от одного человека к нам едет кобыла-двухлетка, он хочет подарить ее жене. Я пока от советов воздерживаюсь. Он про эту лошадь ничего не знает, кроме родословной. Он и вообще не понимает в лошадях, если на то пошло. Может быть, взглянешь?
— Она объезжена?
— Жена или кобылка?
