Дронову было необходимо подготовиться к сходке. Первая встреча с блатными, состоявшаяся в помещении бани — это не в счет. Сегодня будет весь свет элиты колонии, по крайней мере, почти все главари находились в ШИЗО, как говорится для «открытия съезда» количества пацанов хватает.

Дрон закурил и стал прохаживаться по большой камере, которая была приспособлена под рабочку. Вдоль стен по периметру стояли грязные от пыли железные столы, на которых крепились замасленные тиски. Мелкая стружка говорила о том, что здесь обтачивают металлические изделия, скорее всего — рожковые ключи.

Через два часа дверь открылась, и в рабочую камеру ввели Макара. Леха искренне удивился:

— Тебя-то за что?

— Скучно одному, всю братву в нашем отряде пересадили, а я что? Лысый, что ли?! Мне тоже хочется каторжан поддержать, — Макар засмеялся, — поговорить хотел с тобой, вот и сцепился с повязочником, да плюнул ему в хайло. Он на меня за оскорбление докладную накатал в режимную часть, вот и притащили сюда, — оглядевшись, Макар невесело добавил, — видать здесь мусарня местная «ломает» отказников от работы.

Не успели они разговориться, как двери снова открылись и в камеру завели Кротова — пахана двенадцатого отряда, а с ним молодого пацана Серегу, недавно прибывшего с малолетней колонии. Буквально через несколько минут завели еще нескольких осужденных.

— Слышь, командир, — крикнул через дверь Дрон, — чё покой нарушаешь, давай всех сразу закидывай, а то по — одному до утра будешь здесь шухер наводить.

— Это последние были. Отдыхайте, курортники — ваша мать, — засмеялся прапорщик Гена.

— Я помню, — начал Дрон, — на уральской зоне меня сначала в такую же хату посадили, так я категорически отрицал труд на благо Родины, вот тогда мне хозяин влепил первую пятнашку. Отсидел, и за то, что бастовал, мне следом еще срок продлили. Потом давай ловить меня на разных нарушениях, да в карцер перевели на десять суток. Выбрался я с того сырого, каменного мешка, живот от голодухи подвело, качает словно на ветру, а хозяин мне опять: «Будешь честно работать?», а я ему, — размечтался, губу-то подбери! Огребся я еще одной пятнахой и после нее — сразу в БУР.

— А здесь в карцер садят? — спросил паренек.

— Посидишь еще пацан, — заверил его Макар, — карцер — это тебе не обычная камера, холодрыга несусветная. Кормят день летный, день не летный, на воде, да на хлебе.

— А что такое летный — не летный? — поинтересовался Серега.

— О-о! Да ты у нас совсем зеленый пацан, даже таких простых вещей не знаешь, — удивился Дрон, — это когда день нормально кормят, а на другой дают кипяток с солью и хлеб-жмых. Колотун (сильный холод) стоит сутками, обнимешь теплую батарею, а толку с этого мало, лучше уж бегать по камере туда-сюда, быстрее разогреешься.

— Кстати, у нас здесь такая же канитель, — подхватил разговор Крот, — когда на сутках сидишь: курить не положено, нары на день пристегиваются к стене, параша (Бак под испражнения) выносная, канализации не существует и в помине. Не умыться по-человечески, хотя стоит бачек с водой, хочешь мойся, а хочешь пей, а под ним помойный таз.

— В принципе изоляторы в отношении режима везде одинаковы, и по интерьеру все они подстать одному, — заговорил Макар, — на свет божий поглядеть нельзя. Окна — решки заварены железными листами, и только несколько крохотных дырок, пробитых ломом, помогают определить, что за окном — утро или вечер.

Их разговор был прерван открыванием двери. В камеру ввели еще одного парня, им оказался осужденный Жаров из пятнадцатого отряда. Серега, как только увидел его, сразу же насупился, и какое-то время держался в стороне ото всех, как будто о чем-то раздумывал.

— Кто такой, тебя за что загребли? — спросил его Дрон.

— Жаров я, с пятнадцатого отряда. Сам не знаю, за что посадили.

— Это ты перед следователем стойку держи, а нам правду всю, как на духу, — с сарказмом произнес Макар.

— Да говорю же, ни за что. Просто кое-кого из наших пацанов забрали на вахту и когда вели по проходу, мне пакетик сбагрили, чтобы я спрятал. Прапор увидел его под моей шконкой и меня до кучи со всеми повели.

Серега подошел к Кроту и что-то нашептал ему на ушко.

— Чё, в натуре что ли? — Серега кивнул. Все повернули голову к Кроту.

— А ты откуда к нам в зону пришел? — спросил Крот Жарова.

— Да я это… — Он замялся и почему-то покраснел. Дрон вопросительно взглянул на Серегу и Крота:

— Что за дела?

— Серега говорит, что вот этот тип на «Гусинке» в третьем отряде был бугром.

— Бригадиром на производстве что ли? — уточнил Макар.

— Да не-е-ет, — протянул Сергей, — бугром на малолетке называют председателя совета коллектива отряда.

— Ни хрена себе?! — воскликнул Дрон, — вот это рыба к нам заплыла. Чё молчишь? Предъява — то жесткая. Было такое?!

— Да нет, мужики, он наверное ошибся…

— Короче, я тебе даю один шанс, — перебил его Дрон, — или ты сейчас в натуре говоришь правду или я даю цинк в зону, и сюда приведут с десяток пацанов, кто сидел на Гусинке. После того, как на тебя укажут пальцем, гадом буду, если не определю тебя в петушиную семью. Начал! Время пошло!

— Да гонит он все, не был я там бугром! Ты сам-то с какого отряда? — спросил Жаров Серегу.

— С первого. Ты помнишь такого — Болта? Он у вас в третьем отряде считался пацаном.

— Не знаю такого.

— А я его хорошо знал. За то, что он подбивал некоторых пацанов в вашем отряде поднять бунт против актива, ты — Жаров дал своим козлам указание, чтобы Болта запомоили.

— Чё ты гонишь! — не сознавался Жаров.

— Ты сказал петухам, чтобы его с ложки дерьмом накормили, а потом Болта объявили на всю зону опущенным.

Дрон изменился в лице и, встав между спорящими, заскрежетал зубами:

— Все! Завязали базар, дальше я сам буду разбираться.

— Ты — пацан, — указал он на Серегу, — даешь отчет своим словам? Ты готов ответить за базар?

— Да, готов.

— Ты, — Дрон указал в сторону Жарова, — отвечаешь за свой базар?

— Да, отвечаю.

— И проституткой у начальства не был?

— Нет!

— Тогда у меня остается один выход, — Дрон вытащил из носка заточенный гвоздь и подошел к Сереге, — ты первым ответишь за базар, я выколю тебе глаз.

— Но я правду говорю! Он сука!

— Тогда спроси с него, вот заточка! Если ты прав, то выколи ему глаз.

Разгоряченный Серега схватил гвоздь и уверенно пошел к Жарову. Увидев, что его сейчас будут дырявить гвоздем, Жаров запрыгнул на рабочий стол и хотел перепрыгнуть на другой, как поскользнулся на масляном пятне и грохнулся о бетонный пол. Не успел он очухаться, как увидел перед своим глазом острие гвоздя.

— Мужики не надо! Я беру свои слова обратно. Было-было такое, но я никому плохого не делал.

— Что козел, обоссался? — Дрон взял Жарова за горло, — я вас тварей насквозь вижу. Ты еще не успел первого оправдания сказать, а я уже усек, что ты есть — ментовская шлюха! Ладно, пожалею твою молодость, очко тебе рвать не станем, но дерьмом тебя вдоволь накормят, чтобы ты помнил весь свой срок того самого Болта.

Пацаны угрожающе пододвинулись к Жарову, и один из них предложил, как следует прессануть его. Дрон рассудил разумно:

— Пацаны, ночью будет сходка, а она куда важней, чем добыча справедливости из задницы этого урода. С ним в зоне разберутся. А теперь вали из хаты, прихвостень комсюцкий, — с отвращение произнес вор.

Жаров забарабанил в дверь, и когда надзиратели открыли камеру, без разговоров выломился в коридор.

— Проткнул бы ему глаз? — спросил Дрон Серегу.

— Не знаю, но в какой-то момент хотелось.

— Молодец, что не врешь. Завалить человека не так-то просто, нужно дух многотонный иметь и полную уверенность в своей правоте.

— Здесь хоть в баню водят? — спросил Макар, не разу не сидевший в здешнем ШИЗО.

— Раз в неделю, и то под душ загоняют, обзывая эту помывку баней, — ответил Крот.

— За отказ — пахать на государство, тоже БУР дают? — спросил Макар.

— Конечно, — отвечал Дрон, — отсидишь три раза по пятнадцать и прикроют на усмотрение хозяина, когда дадут два, а то и три месяца. Особо дерзким — таким, как я, преподносят сразу шесть месяцев ПКТ.

— А как там кормят, тоже летные дни бывают? — спросил Серега.

— Не — е, там три раза в день жрать дают, и прогулка один час с выносом параши. Курить разрешают, передачки запрещены, а писать письма можно два в месяц и получать в неограниченном количестве. А ты что, пацан, почву себе подготавливаешь? — улыбаясь, спросил Дрон.

— Да мало ли что.

— Ну-ну, — продолжал вор, — это еще полбеды, а вот когда выходишь после БУРа, глотнешь свежего воздуха и если не сломался, то тебя опять гасят в изолятор, как известь. Заметь — все по обычному кругу и так до трех раз, как говорится «через матрац». А вы заметили?

Почему-то все их козни в виде ментовского пресса действуют до трех раз, как будто четвертого раза не существует.

— А дальше, — продолжал интересоваться Сергей.

— Зоновская мусарня направляет дело в суд и ходатайствует, чтобы отрицалу перевели в тюрьму закрытого типа, для содержания злостных нарушителей режима содержания и особо опасных преступников. Во так нас боятся и клеймят, как врагов народа. Суд выносит свой вердикт и отбываешь ты этапом в крытый острог до конца срока, а когда и возвращается в зону, но такое случается очень редко, какому хозяину зоны нужен такой «кадр». Что касается общего режима, то самых рьяных, отрицающих правила и распорядки системы, отправляют в «Елецкий централ». Незавидная участь уготовлена там бродяжне. По данным, поступающим нам — ворам, люди идут в ту крытку, как к себе домой, а на самом деле их там ждет «земной ад». Вот так и ушел Колдун. Елецкая крытая — самый натуральный большевицкий застенок.

— Страшнее Томской, Новосибирской или Тобольской тюрьмы? — спросил Макар, пытаясь сравнить, — конечно, я имел в виду предвоенные годы и после.

— Ты еще о Печере и Енисее скажи, где Советы сотнями каторжан в трюмах барж на дно спускали.

— А зачем? — с ужасом спросил Серега — пацан.

— На тот момент большевики считали многих арестантов «врагами народа», и вместо того, чтобы угонять подальше на восток или север, большесрочников или неоднократно судимых, топили вместе с баржами. Ладно — это тема сложная и долгая, если будет время, мы об этом еще поговорим, а сейчас я хочу вот о чем: я принципиально отношусь к коренным переменам в этой зоне. Рано или поздно, но здесь нужно устанавливать наш порядок: активистов определять в стойло и вытеснять из зоны, зажравшихся бугров вместе с поварами тоже в «слив». Блатных, не соблюдающих тюремных законов — развенчивать и распределять по мужицким семьям, а беспредельщиков — по петушиным.

Я вижу в зоне мало смышленых и авторитетных пацанов, разбирающихся в иерархических лестницах, ведущих на вершину воровского мира. По поступкам и по разговорам, конечно можно определить небольшое количество правильных людей. Я понимаю, что времена тяжелые, чтобы собираться на воровские сходки в зонах с общим режимом и справедливо вести дела. Практически — это невозможно. Мой заход в зону является строгим исключением. Здесь пацанов учить нужно, разжевывать и ложить в рот, мало тех, кто на лету схватывает.

Говорили мне воровские собратья: «Нахлебаешься ты с этим спецлютым режимом», но я отстаивал свою точку зрения: кому-то нужно поднимать авторитет воров и на общаке, а иначе зона за зоной превратятся в комсюцкие и пионерские лагеря. Начальство будет диктовать свои законы, и какая ментовская рука щедро одарит, ту старательнее и вылижут зэка. За досрочное освобождение могут и честь, и совесть свою променять. За пайку хлеба из добротной пшеницы, могут и зад свой подставить, а что! Наверно лет через двадцать, тридцать слово «козел» будет произноситься, как за «Здравствуй». Понятие о мужской чести уйдет за пределы естественного понимания.

— Ну, Леха, ты уж совсем загнул, — возразил Макар.

— А ты из-за угла наблюдал за молодежью? Ты слышал, как они друг- друга херами полощут! Это что? Нормальное общение! Так вот Макар, я о старых кадрах речь веду, почитающих воровские законы и которые продолжают нести свой крест.

В юности на примере старших авторитетных воров, я постигал все аз — да буки — все воровские науки, и кое-какие правила поставил под сомнение. Не только, считающий себя вором, и просидевший всю жизнь в тюрьме, может слыть авторитетом, а в основном тот, кто поменял все блага, соблазны, на идейные соображения. Умные, уважаемые воры умело держат общаки, и видят намного дальше своего носа. Иные «ходоки» (заключенные) более грамотнее и образованнее государственных, туполобых чиновников, способных лишь на репрессии, да подавление инакомыслия. А сколько затесавшихся среди истинных воров? Пригревшихся возле общака и хлебающих из него безмерно. Случайные, амбициозные горлопаны, пытающиеся приобрести свое положение в воровском мире — вот кого нужно отметать от нормальных людей.

У меня ничего материального нет, есть только честь, понятия и воровской закон. Многие воры не согласятся со мной, потому — что я отступаю по мелочам, давая недобросовестным блатным вершить чьи-то судьбы, но я считаю это поправимым, все можно исправить. Только беспределу нет места среди братвы, за такие промахи, кто- либо должен поплатится своей честью, а кто и головой. Я знаю, что с меня спросят за все косяки, которые могу допустить в этой зоне или еще где-то. На других командировках, где авторитетов больше, там и спрашивают с нас, но только свои, которым положено по воровским законам вершить справедливый суд. Здесь я один и полагаться должен на свою совесть, на грамотность разборов и на смышленость молодых пацанов.

Все притихли, понимая, что для Дрона эти слова не были пустыми и несли в себе мудрость и опыт. Макар, успевший захватить систему ГУЛАГа, сразу же уловил суть Дроновских убеждений и сравнил их с прошлыми временами.

— Неистребима система мусорская, а с ней вместе и мы, — высказался коротко Макар и, пожалуй, первый раз остался серьезен, — а если охарактеризовать систему с людской точки зрения, то я бы сказал так: отпихни — рядом стоящего, облей помоями нижнего, и опасайся верхнего — на этом поставлена ментовская власть и актив зон.

Дронов снова оглядел стены камеры и, как бы подтверждая слова Макара, заговорил:

— Сколько через эти стены суждено пройти народу? Сотни, тысячи, десятки тысяч людей. Сколько судеб сломает этот ненасытный режим? Превратив кого-то в безвольных шестерок, в озлобленных мстительных зверей, а других в униженных и оскорбленных. А кого-то из зэков, мало, что понимающих в этой безумной круговерти, в безропотных исполнителей: дневных, месячных, квартальных норм выработки, посильных только крепкому рабочему люду, а не доходягам, которых гноят в этих стенах. Чтобы обточить норму ключей, нужно пахать в три смены, а за невыполнение тоже грозит наказание. Так что, был бы повод посадить сюда, а как сгноить работягу мусорская система знает четко. Этому их учат всю жизнь. Знаете, какую памятку дают тем, кто проходит инструктаж при приеме на службу в тюремную систему? Заключенный — это враг! Поступающие на работу и службу в закрытые учреждения получают формуляр, где ясно прописано, что осужденный является чуждым элементом, не способным к исправлению, и потому против него должны применяться все средства и силы, чтобы подавить в нем признаки свободолюбия и человеческой гордости. Соответственно обращение к ним должно быть, как к скотам, не понимающим законов общества. А теперь делайте вывод: разве может изначально система мусоров поставить на путь исправления человека.

— Если сам не захочет, никакая система не сможет, — подтвердил Макар, — я двадцать три года после последнего срока ни куда не лез, даже завязал со своим любимым промыслом — карманом. Пока была семья, еще держался, а как только жена с дочерью ушли от меня, развязал.

Загремели по коридору тележки, развозящие баланду по камерам. Изолятор ужинал, и его стены сегодня приняли люду больше, чем в обычные времена.

Спустилась ночь. Изолятор затих и угомонился. Только избранные не ложились спать, они ждали перемен. Перемен в своей жизни. Может быть удачной отсидки и не заоблачного освобождения. Перемен в зоновской обстановке: чтобы кому-то дышалось свободнее, чтобы дух захватывало от сплоченных идей и решений, чтобы ментовский беспредел не ломал ихние судьбы, без того уже исковерканные в тюрьмах и лагерях.

Сходка была назначена на три часа ночи, чтобы исключить случайно забредшего проверяющего в изолятор начальника, и временные обитатели ШИЗО будут досматривать седьмой сон.

Прапорщики открыли сначала одну камеру и чтобы не гремели по полу сапогами, заставили задержанных разуться до носок. Затем освободили еще две камеры, и проводили всех до рабочки. Дрон сосчитал: вместе с ним двадцать человек. Из каптерки принесли несколько матрацев, и заложили дверь изнутри, чтобы в коридоре не так слышались голоса.

Сашка первый раз в жизни испытывал чувство сплоченности. Хотя на воле тоже были случаи, когда в многочисленной компании друзей и знакомых ему приходилось испытывать близость локтя.

… До того, как все пацаны двинулись на сходку, находясь в одной камере, Воробьев и Рыжков решили выяснить свои отношения. Они оба прекрасно понимали, что дальше им придется тянуть одну лямку в отряде. Внезапная смерть Равиля отрезвила всех, каждый знал — это предупреждение, не посвященные не могли знать, кто и как отправил Равелинского на тот свет, но многие понимали, что причина лежала в его предательстве. Никто не заставлял его подписывать соглашение на сотрудничество с оперчастью. Даже обыкновенные мужики считают ниже своего достоинства стучать на кого-либо, а Равиль был в первых рядах блатных не только в отряде, но и в зоне. Можно представить, сколько информации он передал оперу Ефремову за время сотрудничества с ним. В уме не укладывается. Страшно! А ведь он действительно был осведомлен обо всех зоновских событиях.

Благодаря таким, как Дрон, придерживающихся старых воровских традиций, и хранится зоновский общак. Ни один отрядный пахан не вправе запустить руку в святая — святых, там свои законы и своя жесткая охрана.

Единицы знали, что Ефремова с подачи Дрона, хоть и ненадолго, но отправили подальше от предстоящих событий, и тем самым расширилось поле деятельности для лагерных авторитетов.

Пархатый, чувствуя за собой кое-какие грешки, ломал голову: что дальше предпримет вор? «Ведь Равиль со мной был в хороших отношениях, и до поры до времени в отряде нам приходилось управлять обоим. Не попадет ли рикошетом в меня?».

Его мысли прервал Воробьев:

— Слушай, Жека, а ты не помнишь меня?

— А чё тебя забывать, ты каждый день перед глазами маячишь.

— Да я не о зоне. По свободе меня не помнишь?

— Мы?! Встречались на воле?! — удивился Пархатый.

— А- то! И не разок, а целых два, — иронизировал Сашка.

Жека подумал: «Мы же земляки. А что, может и в правду Воробей меня где видел?».

— Да говори, не томи, — Пархатому не терпелось узнать тайну Сашки.

Воробьев засучил правый рукав куртки и Рыжков заметил шрам на его руке.

— Вспомни: четыре с лишним года назад, ДК «Железнодорожников», как у тебя с одним пацаном драка произошла и ты, отбиваясь, порезал ему ножом руку и ногу.

У Пархатого от удивления брови поползли на лоб. Он даже на миг забыл, что сидит в камере. Что — то перебрав у себя в уме, он воскликнул:

— Так это был ты?!

Он так громко спросил, что все присутствовавшие в камере повернули головы в его сторону.

— Ни чё братва, я кентуху по воле встретил, — успокоил он сокамерников.

— Вот так встреча! — не переставал удивляться Пархатый.

— А чему ты радуешься, будь мы на воле, я бы довел до конца начатое когда-то тобой.

— Да ладно, Санек, чё ты в натуре, это было давно и неправда, здесь эти вещи не канают. Так ты говоришь, два раза видел меня, а второй раз где?

— Восемь лет назад на стадионе Спартак, вспомни, как ты пытался из моих карманов мелочь вытрясти, потом вы всей шоблой накинулись и отметелили меня. Тебе тогда тоже досталось, я успел пару раз об лавочку твой нос припечатать.

— Е-мое, Воробей! Да мы с тобой оказывается крещеные, ну конечно-конечно я помню, по-моему, ты там чем-то занимался.

— Классической борьбой.

— Во, точно вспомнил, борьбой. Слушай, а я ведь тебя вспоминал, все думал, пацан-то не конявый попался. Ни фига себе, Воробей, вот значит, как было судьбе угодно нас с тобой перехлестнуть в жизни. Ну, ты не держи обиды-то, ведь все в прошлом, всякое случалось. За нож тоже не обижайся, меня если бы поймали, то сразу срок накрутили.

— Я тебя искал, да не мог найти, хотел до конца с тобой разобраться.

— Мы с тобой квиты, — Пархатый ощупал свой нос и хищно улыбнулся.

— Это ты за другое получил. Ладно, Жека, замнем для ясности, я зла долго не помню, — и он поднял ладонь к верху. Пархатый ударил его по руке, и от звука шлепка зэки снова повернули головы.

— Вы что там, в ладушки играете? — пошутил кто-то.

— Ага, детство вспомнили, — шутя, ответил Жека.

В рабочке все собравшиеся расселись на столах, благо их было в избытке. Тусклая лампочка еле-еле освещала большую камеру. Кто-то из догадливых уже сварил чифир и пронес с собой кружку. Поприветствовав друг друга, пацаны закрепили встречу чаем, гоняя кружку по кругу.

Дрон, оглядев собравшихся, уверенно начал:

— Пацаны, все вы прекрасно понимаете, по какой причине нас сюда упрятали. Идут мусорские разборы по поводу смерти, не побоюсь сказать о покойном, затесавшегося в наши ряды — предателе! В свое время он был чьим-то корешом, но сучьим поступком перечеркнул все нормальные отношения к себе, за что и поплатился жизнью. Может кто-то забыл, что во все времена делали с отступниками и предателями?

— Кололи, как свиней, — раздался чей-то голос.

— На перья сучар сажали, — вторил ему другой.

— Туда им и дорога псам кумовским, — раздавались возгласы, то здесь-то там.

— Значит, никому объяснять не нужно, что справедливая рука свершила возмездие.

— Все путем! Все по справедливости! — снова поддержали Дрона голоса пацанов.

— Пусть каждый запомнит, какой бы он не был «воровитый» или «экстра» блатной, за подобное предательство ни один не уйдет от жесткого приговора. Надо воздать тем людям должное, которые помогли ему скопытиться. Тот, кто знает — пусть молчит, а кто догадывается, то пусть забудет.

Вор много говорил: о наведении порядка, о поднятии духа у блатных, о бесчинстве ментов, которые, что ни год устраивают новые ломки для бродяг.

— А теперь я буду конкретно говорить, и делать предъявы, и пусть тот, кого коснется, отвечает за базар, и за свои косяки.

В камере стало тихо, все догадывались, что сейчас будет жарко.

— Ворон, слушай сюда и будешь отвечать, — обратился Дрон к пахану третьего отряда, — ты кем себя считаешь?

— Пацаном, главным среди своей братвы, — ответил Ворон.

— А мне сдается, что ты забыл свои прямые обязанности и уже пашешь бугром. Да-да! Бригадиром всей своей братии. От ваших нарядов, которые вы «стряпаете» вместе с буграми двойной нормой несет. У вас мужики в отряде волками воют от невыполнения норм, их постоянно менты прессуют за это: то ларьком накажут, то свиданок лишают. Вам сколько шнифтари зоновские на грев отпускают с общаковой казны? Что молчишь? Вы — блатные отряда за эти бабки должны своих пацанов в изоляторе и в БУРе греть по-человечески. Мне уже сказали, что вы такую зажимуху им устроили, — голос Дрона набирал силу, — я что-то не понимаю, куда филки уходят?

— Да у нас все путем, по факту все получается, никто в обиде не остается, на киче тоже, — оправдывался Ворон.

— Слушай ты, что ты мне эту слюнтявку впариваешь или ты хочешь контрольной ломки. Вы когда будете сами рогом шевелить?! Вы что — Мамаевские сборщики? Так дань уже давно отменили. Ведь ты своим архаровцам цэу дал, чтобы в отряде был чуть ли не стопроцентный сбор с мужиков и даже с петухов.

— Дрон, так положено, — уже не так бойко оправдывался Ворон.

— Это вами положено, а нами на то заложено! С ларьков, чуть ли не половину дерете, общаком прикрываетесь, посылки и передачи половините, по нарядам тоже вдвое мужиков обдираете. Кто установил такие поборы? Я еще раз спрашиваю, куда общаковые филки уходят? Вы что здесь, после Колдуна прибурели в корень?! Одернуть вас некому. Я что не вижу: как в десятом, во втором, в одиннадцатом идут дела, — и Дрон еще перечислил несколько отрядов, которые по его проверке боле менее справляются со своими рулежками.

— А шестнадцатый?! — вор со злостью взглянул на Пархатого, — ладно сейчас и до тебя дойду. Короче Ворон, вас в отряде две пацанские семьи, почти двадцать человек, если каждый с пользой для дела будет рогом шевелить, останетесь на коне. Я сказал, что щемить пока никого не буду. Но ты Ворон — умывай руки, вместо тебя будет Генка Орел, ставлю его править в отряде, а ты иди к мужикам, они тебя давно дожидаются, — с издевкой произнес Дрон.

— Дрон, братва, ну бля буду, простите. Я все исправлю, все будет правильно, — заегозил Ворон.

— Ворон, я похож на ту жилетку, в которую можно плакаться. Ты скажи спасибо, что с тебя по — полной не спросили, сдавай «верхонки» Орлу и еще раз подумай, как перед мужиками будешь ответ держать. Сколько в отряде опущенных за твою бытность? Точно не скажешь! Так вот — беспредельщик, если каждый из них, тебе по салазкам наладит, то тебе жевать не чем будет.

Большинство из братвы поддержали Дрона смехом.

Воробьев смотрел на Пархатого и не узнавал его. Кровь отхлынула от его лица, наверно он печенкой чуял, что его ожидает тоже, что и Ворона. И вдруг Сашка вспомнил, как Дрон сказал ему, что может статься, отряд останется без главаря и будет нужда в новом пахане.

«Кого же Дрон назначит? А правда, кого? Горелого, Зелю, Глазуна…Ведь выбирать нужно с отряда, быков не выдвинешь, такого накосячат. Меня? Так я в зоне недавно, и молодой еще, да и не нужно мне это, — но в голове промелькнула совершенно другая мысль, — тогда зачем меня сюда позвали, просто поприсутствовать?»

Голос Дрона отвлек его от мыслей.

— Братва! Меня скоро отправят на другую командировку (зона, лагерь), но мне не все равно, кто будет управлять зоной — магерам последней гильдии или правильный пацан. Думайте больше, не ждите когда придет грев со свободы. С общака вы всегда успеете взять: мышкуйте на стороне. Запомните, общак — это святое! Это наш пот и кровь, мы должны последнее с себя снять вместе с собственной шкурой, но помочь нуждающимся. Как можно кроить от себя! На такое способен только паршивый шакал. Теперь в отношении мужиков… Я не призываю вас обниматься и целоваться с мужиками, но уважать их нужно, вы забываете, что сами выходцы из мужиков. Не всем достается блатной пирог. Вчера, может быть, вы думали иначе, а сегодня на вас возложена благородная миссия держать в надлежащем порядке зону. А вы что здесь творите? У вас под носом баллоны под ручку с петухами разгуливают. Бугры с поварами и активом уже теснят вас в угол зоны. Скоро вы будете в уличном сортире, а не они. Бугров вы должны назначать, а не мусора. Бригадиры за мужиков должны горой стоять, а вы рулите, чтобы были и волки сыты, и овцы целы. В зону отлаживаются особые дороги для грева, за которыми необходимо внимательно следить. Почему кое- кто из вас, пренебрегая правилами, лобзается с барыгами? Накладывайте на них «контрибуцию» и пусть платят, а то они псы скоро такую цену на чай и прочее завернут. Их каналы нужно вовремя перехватывать и грамотно перенаправлять. Вам с общака филки спускаются, чтобы вы ментов прикармливали, так не жалейте на это денег: окупится сторицей.

Все молчали, с интересом слушая вора. Да, такой «политинформации» им и Колдун не проводил.

— Тихорей кумовских развелось, как нерезаных псов, — продолжал Дрон, — что вы одного, да двух выявляете в год, и то опускаете до уровня петуха. Таких сук в бараний рог надо гнуть и резать, резать, резать! Еще не одна гадина не умирала от того, что его на шишку посадили, а вот нож должен всегда служить предателю преградой, они вчера делили с вами одну пайку, заправляли зоновскими делами и за вашей спиной всю поднаготню операм сливали. Так откуда же у вас будет жизнь по кайфу, коли менты дергают за ниточки своих ставленников? Создавайте группы по выявлению предателей и держите их в секрете. Опять же бабки сюда направлять нужно. Вы вообще для чего живете здесь? Чтобы мошну свою набить или требуху натромбовать? Вы что думаете «режимка» и «кумчасть» только с блатных стружку снимает, да им все одно, что мужик, что блатной, когда дело касается пресса.

Пацаны, поймите одно, зона — это текучесть «кадров» сегодня вы здесь, завтра уже на этапе или на воле. На ваше место приходят новые, несмышленые пацаны и вам их обучать, разжевывать и класть в рот. А вы как встречаете их? В этапке раздеваете и разуваете! Ну, правильно не вы, но ваши шохи. Кто вас после будет уважать и к кому будет прислушиваться пацан пришедший с малолетки, которого вы наказали на сапоги. Конечно, он пойдет к мужикам. А если его суки — активисты уфалуют, и он в их ряды вольется. Чуете, какие кадры пропадают, и кто вам противостоит? Упыри Кремлевские, которые институты содержат. Ментовская армия, чтобы нас гнобить и загонять в стойло. Вы этого хотите?!

— Нет! — разнеслось по камере.

— Так в чем дело? Заостряйте мозги, хватит ждать манны небесной и погоду с моря, пора ставить все на свои места. В первую очередь возьмем под контроль бугров, поставленных ментами, пусть мужики собирают сходки и предъявляют свои требования администрации, хватит гнуть спины на этих чертей и выдавать двойные нормы. Затем: поварешек всех надо сменить, тоже ментам выдвинуть эту предъяву. Зона впроголодь живет, если бы не ларьки и передачи, давно бы с голоду опухли. Баллонам и козлам спуску не давать, как только заходят с ментами в отряд, сразу поднимать бучу, не хрен этой нечисти в отряде околачиваться — гнать их поганой метлой. Пора краснеющую от них зону перекрашивать в черный цвет. Вышки, на которых они сидят, поджигать, подпиливать главные стойки, пусть менты их убирают с этой зоны, иначе кровь будем пускать.

Дрон говорил много и каждый присутствовавший на сходке все глубже проникался к этому человеку.

В принципе, все и забыли, что перед ними вор в законе, которого они за свои грешки должны побаиваться. Просто они начинали его уважать: за его ум, за смелость, за его умение направлять их, еще неокрепшие умы в нужное русло. Все понимали, им нужен лидер и они начинали его признавать, уже с того времени, как он появился в зоне. Мало кто видел его, так как вор сидел в изоляторе, но вот теперь они видят его и слышат. Дрон тоже смотрел на пацанов, на зрелых парней и заметил в их глазах огонь. Он мог гордиться собой, ему удалось разжечь пламя в их сердцах.

— А теперь про мою амнистию: всем, кто накосячил так или иначе — прощается. Поборы, магерамство, ущемления мужиков, все это можно и нужно исправить, но как быть с теми, кто уже по беспределу опустил мужиков? Кто знает Макара со второго отряда?

Поднялось большинство рук. Кто же не знал этого балагура и весельчака, который для простых мужиков стал что-то вроде «жилетки», в которую можно поплакаться.

— К нему постоянно подходят мужики — работяги и просят переговорить с блатными, чтобы те приотпустили прессинг на работе, и в жилой зоне тоже. Мы не много о нем слышали, но, кто знает, что он прошел Калыму и остался человеком, тот всегда прислушается к его справедливым высказываниям в адрес зарвавшихся блатных.

Пархатый и еще кое-кто, навострили уши.

— Всех мужиков, незаконно опущенных, собирать в отрядах, выделять им отдельные проходы, — продолжал Дрон, — в столовых сажать за отдельные столы от петухов. Частичная реабилитация им не помешает. Разговаривать с ними можно, пусть пьют чай вместе со всеми, но со своих кружек, всех предупредить об этой акции. Они ни в чем не виноваты, и нужно признать их, как людей. Вернуть им прежнего положения мы не можем, но пусть они поймут, что кто- то за беспредел, так или иначе, ответит. Ну, что Пархатый, тебя тоже, как и Ворона, отпустить в свободный полет, — обратился вор к Рыжкову.

Вся сходка зашумела. Вор поднял руку и погасил гам.

— Мы не беспредельщики, — мы уважающие себя и законы пацаны, и потому каждый скажет свое слово, как нам поступить с Пархатым. Я первый буду говорить о нем.

Все вы давно знаете Пархатого, кто-то его уважает, кто-то побаивается за крутой нрав и характер. Относительно ментов, здесь он непримирим, я это говорю, потому что знаю. Бугров распустил в бригадах — это тоже поправимо, не он их назначал, а менты. Но как быть с тремя мужиками, опущенными по его указанию? Ведь трех изнасиловали, а некоторых опустили до уровня петухов, и об этом знает вся зона. Пархатый учинил показательный беспредел. Ты — князек удельный! — Дрон с гневом обратился к Пархатому, — без царского глаза, что творишь здесь? Как только Колдуна отправили в крытку, ты такой махровый порядок навел в отряде, тебя ведь мужики уже валить собрались, да вот видно духовитого среди них не оказалось. Один только человек против тебя восстал — это Воробей, — все блатные, как по команде посмотрели в сторону Сашки.

— Хочу заметить, — продолжал Дрон, — кровью ты заплатил Пархатый за оскорбление Воробья. Ни один из трех обиженных не взял в руки нож и не спросил за свое унижение. Духу не хватило! А сейчас, жить им при всеобщем презрении. Каково? За что, спрашиваю тебя, ты опустил их?

Пархатый попробовал оправдаться:

— Просто они начали поднимать головы, замутилась буза среди мужиков, создалась угроза полного неуважения нас — блатных. Опустили сначала одного, слишком борзого, да видно не поняли, за ним и других опустили. Пацаны, гадом буду, все это для дела, я их предупреждал, а они продолжали буреть, так и до анархии недалеко.

— Пархатый, не тебе одному решать такие вещи, ты ведь с нами даже не посоветовался, — подключился Леха Сибирский, — пусть мужики даже вышли из-под контроля, но всему причиной были твои перегибы. Все помнят, как Колдун жестко наказал Белого, за то, что он самолично опарафинил крепкого мужика. Теперь Белый больничную зону топчет, — закончил Сибирский.

Чувствуя поддержку вора, многие, не страшась последствий со стороны Пархатого, высказались по этому поводу. Мнения разделились. Кое-кто из блатных поддерживал его методы, но основная масса пацанов гнула на то, чтобы наказать Пархатого.

Вор решил немного разрядить накалившуюся атмосферу:

— Братва, после того, как мы выйдем с кичи, тайны от нашей сходки не будет, рано или поздно вся зона узнает о справедливом решении. Но насколько оно будет мудрым, давайте решать без эмоций. Пархатый по разным зонам показал себя нормальным пацаном. Может быть, он и принял недозволенные методы, но в целом, мы ведь не сучьи действия обсуждаем, не косяки его перед ментами.

— Тогда и Ворона надо простить, — подхватил кто-то.

Снова мнения разделились, почти на равное число голосов.

По справедливости вор выслушал всех, и к его удивлению образовалось равное количество голосов: за и против. Последний голос должен принадлежать Воробью, но по правилам, он шел на сходку сопровождающим главного блатного. В отряде он пока был нейтральным пацаном.

Дрон снова заговорил:

— То, что я снимаю Пархатого с паханов отряда — это железно. Кого будем ставить? — Все молча переглядывались. Вторым, после Пархатого был Равиль, и понятное дело — его нет. Нужно выбирать главного. Дрон достал из кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги.

— Короче, пацаны, я через свои каналы прощупал одного кадра, окунувшегося со свободы в нашу зону. О нем отзываются хорошо: косяков за ним нет, парняга перспективный, в тюрьме показал себя на высоте. Родословная у него тоже хоть куда: мать в конце пятидесятых в Хрущевских лагерях срок мотала, пахан по Краслаговским лагерям чист. В зоне он недавно, но держится крепко. Главное душой своей каторжанской, он нам подходит. — Дрон указал пальцем в сторону Сашки Воробьева, — ну что братва, кто меня поддержит? — обратился вор к блатным.

Первым за Сашку сказал Сибирский.

— Я только обеими руками — за!

Затем Васька Симута кинул Сашке слова поддержки и еще несколько пацанов, кто боле менее уже слышал о Воробье. Никто не ожидал от Пархатого, что именно он замолвит за Сашку словечко.

— Пацаны, я оказывается давно с ним знаком по воле, у нас с ним были постоянные рамсы, один раз даже до мусоров дело дошло, но Воробей показал себя «молотком». Если на этой сходке мое слово еще что-то значит, то я с легкостью передаю отряд ему.

— Ну, Воробей, что скажешь? Теперь по праву твое слово остается весомым: таков порядок, — обратился к нему вор.

— Я ему все простил, зла на него не держу, потому говорю открыто: поймет сам свои косяки — значит не потерял себя. Я лично не хочу его наказания. Может мне удастся переговорить с опущенными мужиками, и с остальными в отряде, чтобы погасить их гнев.

— Ладно, пацаны! Раз я сказал амнистия — значит, будем думать, как поступить с Вороном и Пархатым. Короче, утром, как будет пересменка в изоляторе, вы оба, — и вор показал на амнистированных, — затеете бузу: парафиньте смену контролеров, офицерье. Больше словесных оскорблений. В морду не лезьте и погоны не срывайте. Когда вызовет хозяин на разбор, его тоже «обласкайте». Короче, не мне вас учить, чтобы заработали себе по шесть месяцев БУРа.

До меня слухи дошли с воли, — продолжал Дрон, — весной будет большая амнистия со стороны властей. В зоне возникнут перемены, треть арестантов схлынет на свободу, — нам пацанам, амнистия не светит, потому будем вырабатывать стратегию противостояния мусорам. Если все будет грамотно запущено, мы превратим эту зону в «черною». Сюда без опаски на ментовские ломки будет приходить братва и мужики. И еще хочу вам сказать одну тревожную весть. — Дрон посмотрел на заключенных и прочитал в их глазах настороженное любопытство, — привет вам всем от Колдуна. Менты поганые загнали его в Елецкий централ, там крытка для арестантов с общим режимом. Это для тех говорю, кто не знает. Местные, тюремные власти создали там несколько прессхат, куда подсаживают отрицал. В этих хатах правят балом козлы и бугры, бывшие блата — та. Кумовья, да режимники сломали их и теперь стараются вновь прибывших отрицал-пацанов опускать и развенчивать, чтобы блатные отказывались от своих идей. Все это происходит, пока жулики в карантине, но когда братва поднимается на общие коридоры, в отношении режима — там полегче. Их так же заставляют отказаться от прежних взглядом и убеждений путем подписывания воззваний. Мол, пацан отказывается от чистых арестантских идей и впредь станет помогать администрации. Потом эти «ментовские шпаргалки» зачитывают перед общим построением заключенных. Сучьи войны продолжаются, и нам надлежит глубоко вдумываться в действия ментов. Только сплоченность и решительный отпор с нашей стороны может остановить прессинг и повлиять на ситуацию в зоне.

Все молча думали, но затем ропот недовольства прошелся по камере.

— За Колдуна не переживайте, у него духа на десятерых хватит, он отобьется от ментов и козлов, но от убеждений своих не откажется. Не получилось у нас направить его в другую крытку.

Его прервал стук в дверь, пора было расходиться. Дронова, Воробьева и еще несколько человек оставили в рабочке, а всех остальных развели по прежним камерам.