МАРИЯ-АННА (1991)

ВСТУПЛЕНИЕ…

Замшелые камни когда-то известных могил
Откроют все тайны умеющим слушать и ждать,
О тех, кто когда-то боролся, страдал и любил,
И, видимо, тоже совсем не хотел умирать.
Послушайте голос полыни на горькой земле, —
Для памяти — годы, для времени —
крошечный миг.
Одни умирали, как жили, — с улыбкой, в седле,
Другие в постели, среди лицемерных родных.
Как время стирает деяния и города,
И те имена, где смешались и небыль, и быль…
Но если о первых хоть песня звучит иногда,
То что от вторых нам осталось?
Лишь серая пыль…

* * *

Это было со мной, но в какое-то
Давнее время,
О котором забыл или вспомнить
Еще не успел.
Мне тогда не казалось звенящим
Горячее стремя,
Я не слышал поэзии
В жалящем шелесте стрел.
Мне казалось, что меч —
Это просто орудие боя.
Я любил свой клинок,
Но без ложного пафоса слов.
И в понятии: «смерть»
Мне не чудилось что-то такое…
Умирать, чтобы жить —
Вот простая основа основ.
Как мы верили в жизнь!
Но никто не боялся и смерти.
Все боялись лишь мора
И гнева суровых богов.
Над огнем и в огне
Нас ворочал чудовищный вертел,
И судьба нам являлась
В смятеньи пророческих снов.
Горький дым пепелищ
И горящие гневом погони,
И ночные бои
Средь огня половецких костров…
Были кони у нас —
Ах, какие у нас были кони!
Я сейчас, как тогда,
Целовать их копыта готов.
И друзья на руках умирали,
Успев улыбнуться,
И бессильные слезы текли
По небритым щекам…
Я безумно хочу
В это давнее время вернуться
И пройти по своим,
Может быть, неостывшим следам.
Звездный полог принять
Вместо быта в оклеенных стенах,
Вольной жизни вдохнуть
Вместо лозунгов, правил и слов…
Это время мое
Горькой памятью пенится в венах
И зовет за собой
Древней песней славянских богов.

ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ (Диптих)

НАЧАЛО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

Ты не просишь пощады? Гордый…
Ночь всю степь синевой укрыла.
Зарастают травою сорной
Даже самых отважных могилы.
Ты над смертью в глаза смеялся,
Но сегодня над ней не волен.
Почему ты не защищался —
Даже руки связать позволил?
Что молчишь? Иль на сердце пусто?
Иль не сбылись гаданья снов всех?
Но, хоть ты не похож на труса,
Нас щадить не учили вовсе.
И заря для тебя не встанет,
Мне лишь стоит нахмурить брови.
Слышишь, стрелы в моем колчане
Взвыли, запах почуяв крови!
Почему ты так странно смотришь?
На лице твоем шрамов просечь…
Гнев богов — он всегда наотмашь…
Ну скажи же хоть слово, росич!
Пусть в огне не бывает брода,
Стоит жить ли болотной слизью?!
Знай, жестоки законы рода:
Непокорные платят жизнью.
Уходи! Я разрежу путы.
Видишь, воздух напоен смертью…
Уходи! Непонятный… Любый…
В край, где ждет тебя чье-то сердце.
А чтоб встретиться вновь друг с другом,
Путь наш долог, как бесконечность…
На мгновенье лишь, дай мне руку —
Между мной и тобою — вечность!

В КОНЦЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

Было время, и каждый третий
Погибал тогда на коне…
Я листаю пласты столетий
И они давят горло мне:
Были росичи и хазары,
Киев, Полоцк, Рязань, Кижи…
Были сабельные удары,
Грубо кованые ножи.
Но когда-то спаленный колос
Прорастал сквозь золу и прах.
И далекий девичий голос
Неустанно стучит в висках!
Где ни попадя гнев срываю
От отчаянья — не со зла.
Может, что и не понимаю,
Но была ведь, была… Была!
Как в предверьи забытой тайны,
От волнения не дыша,
Память, словно резцом хрустальным,
Чертит профиль ее, спеша.
И несется гнедая лошадь,
Презирая ветров оскал…
«Гнев богов — он всегда наотмашь»! —
Кто, когда мне это сказал?
Голос — свистом ногайской плети:
«Уходи!» — а в глазах мольба…
Лишь на миг в суете столетий
Нас столкнула, шутя, судьба.
Эта песня во мне не стынет…
От беды своей горд и груб,
Я вдыхаю дурман полыни,
Словно запах знакомых губ…

СКОМОРОХ

«Ты хочешь жить?
Послушай, скоморох,
Я нынче добр, — скажи Христу спасибо.
Для воров и убийц у нас острог,
Для вашей братии одна петля да дыба.
Чего ж молчишь? Чего отводишь взгляд?
А что ты нес тогда при всем народе?
Так, что валился с хохота посад,
И третью ночь не спится воеводе?
Ну, повтори, что говорил при всех?
Под пыткой говорить совсем несложно…
Что ты сказал? Ах, ты!.. Откуда смех?
Что? Стражники смеются? Ах, безбожник?
Углей сюда! Ну, я те посмеюсь!
Как милости, крича, запросишь смерти…
Подать щипцы! А… встрепенулся, гусь?
Что ты сказал? Опять заржали, черти?!
Всем замолчать! Иуды! Запорю!!!
Любого — кто хоть только улыбнется!
В тиски его! К огню его! К огню!!!
Смеется? Он смеется… Он — смеется!»
…И возносился стон до небеси,
И чьи-то раны засыпались солью,
И скомороший смех по всей Руси
Звенел и струнной, и кандальной болью.
Но как бы там ни зажимали рот,
А смех был независим, словно солнце.
И знать со страхом слушала народ, —
Смеется ли? Смеется! Он — смеется!!!

РЫЦАРЬ

Шотландская баллада

Я вновь склонен у твоих колен —
Я только сейчас с коня.
Не страшен был сарацинский плен…
Но как ты ждала меня?
В крови мой плащ и зазубрен меч,
Пробита моя броня.
В конце концов не об этом речь…
Но как ты ждала меня?
Пока я бился в чужих краях,
Не зная ночи и дня,
За гроб Господень, за чистый прах…
Но как ты ждала меня?
Шаги за дверью — измена в дом
Страшней степного огня.
И месяц узким сверкнул клинком…
Но как ты ждала меня?
Из крепкого бука шотландских рощ
Поднятая мной скамья.
А в спину всажен толедский нож…
Но как ты ждала меня?
Два шага… Только бы не упасть
На грани добра и зла.
В последнем вздохе упрек и страсть:
— Но как ты ждала…

ДОН ЖУАН

О нашей беседе
Зевакам узнать не дано…
Помилуйте, леди! —
Жалеть о прошедшем смешно…
Наивно немножко,
Но чувства кружили, как хмель.
Рукой из окошка
Махните мне, мадмуазель…
А ревность и ссоры —
Приправы к любви в самый раз:
Ну что вы, сеньора? —
Я думаю только о вас!
Коль вы не простите —
Я просто возьму и умру!
Но, пани, продлите
Один поцелуй на ветру!
Пусть там, на погосте,
Когда-нибудь мы отдохнем —
Ах, барышня, бросьте:
Никто не увидит, идем!
В любовном тумане
Раскаянье позднее — вздор!
И медленно тянет
Десницу свою Командор…

* * *

Дай руку, Сирано!
Безумное желанье…
Анжуйское вино
Прокисло в ожиданьи.
Какой сегодня день? —
Он так наивно светел!
А за спиной, как тень,
Шлейф зависти и сплетен.
К историкам седым
Ворвется в кабинеты
Карманной славы дым
Бретера и поэта.
И снова — против всех!
Единая отрада —
Разящий, горький смех
На кончике эспады.
И лишь на полчаса
Так нежно осиянны
Далекие глаза
Мечтательной Роксаны…
Ход времени суров,
Но в памяти осталась
Лишь шпага да любовь, —
Такая, впрочем, малость…
И истинный мотив
Трагедии старинной
Не в том, что — некрасив,
А в том, что — нелюбимый.
Но, что ни говори,
А бешенство металла
И таинство любви —
Уж так ли это мало?..

ГОЙЯ

— Как жизнь, маэстро?
Не вставайте, что вы, —
Я здесь случайно, так:
Пришел — ушел…
А что, офорты ваши не готовы?
Мне лишь взглянуть, позвольте,
Хорошо?
А эти можно? Не судите строго…
Какая жизнь… Как бесконечен путь…
Но ваш талант, поверьте, не от Бога.
Вы глубоко сумели заглянуть
В людские души, в таинство стремлений,
В предчувствие конца и вечный мрак:
Они — не люди и не звери — тени,
Слепые тени ищут выход, так?
Как странно, право, черное на белом?
И в этом все. Все грани и цвета,
И жизнь, и смерть… Безвыходно
И — смело!
И нет спасенья с плоскости листа…
Вы правы: жизнь проста и многосложна,
Добро и Зло едины и — равны.
Как различить: что истинно, что — ложно?
Молитвы, да пророческие сны
Отсрочат подведение итога.
Да, это трудно — быть самим собой…
Но, коль молитва не дошла до Бога,
То вдруг ее услышал тот — другой?
У вас ведь нет готового ответа,
Признайтесь: нет!
…Офортная игла,
Наметив контуры автопортрета,
Споткнувшись, на мгновенье замерла…
— Ведь вам в лицо хохочут все невежды!
Вам с целым миром оборвали нить!
…Но новый лист последнею надеждой
Ждет оттиска, как права — говорить.

АХТЫРЦЫ

Литавры и фанфары,
И шелк штандартов — влет,
Ахтырские гусары,
Настал и ваш черед!
Подобраны поводья,
Опущены клинки,
И даже мысли, вроде,
Прозрачны и легки.
Не поведешь и усом
На пулю у виска,
Чтоб не назвали трусом
Ребята из полка.
И от кровавых пашен
Идя к пустым полям,
Подсчитываешь павших
По брошенным коням…
Герои и повесы
Осуждены уже
По крови на эфесах
И по любви в душе.

БАЛЛАДА О МУНДИРАХ

Погожий день в Париже.
И небо ярко-синее.
Наполеон повержен.
Окончена война.
Великий император,
Глава всея России,
Рассеянно, с моноклем,
Мечтает у окна.
Внизу идут парадом
Казацкие лошадки,
Владимирские пушки,
Смоленские полки,
Кричат: «Виват!» трехкратно,
И вверх бросают шапки,
Полощутся знамена,
Слепят глаза штыки.
На мостовой, качаясь,
Звенят почти как струны,
Окованных лафетов
Тяжелые зады.
И синие уланы, и красные драгуны,
Малиново-златые гусарские ряды,
Один другого ярче!
И царь кивнул: «Похвально…»
А после государя чуть не хватил удар:
Со свистом, гамом, громом,
Проносится нахально
Крылатая колонна…
Коричневых гусар!
Коричневых?! О, боже!
Какая-то ошибка:
Подобный цвет мундиров
Не носят на Руси!
И с царских губ слетело
Подобие улыбки.
«Вернуть сюда тотчас же!
Вернуть и — допросить!»
Вернулись.
Доложились.
И честно рассказали,
Что были в партизанах,
Громя тылы врагов.
И в этой бурной жизни
Мундиры истрепались, —
Не уберечь костюма
Средь леса и снегов.
Искали матерьяла,
Чтобы пошить другие:
Ведь старые, ей-богу! —
Изорваны до дыр…
Все лавки до Парижа
Давно стоят пустые,
А тут попался как-то
Девичий монастырь.
Мундиры-то ни к черту,
А так хотелось новых!
Монашенки брыкались…
Но все ж в конце концов
Все то, что шло на рясы
Пятьсот невест Христовых,
Пошло на вицмундиры
Ахтырских молодцов!
И царь расхохотался:
«Потешили, мерзавцы!
Коричневые… чтоб вас!
С монашенками… ах!»
А снизу улыбался
На вороном красавце
Кудрявый подполковник
С чертятами в глазах.

«ВРУБЕЛЬ»

Подлунный мир, похожий на мираж…
Душа, как створки окон, — нараспашку.
Мне обжигает пальцы карандаш,
Закованный в кленовую рубашку.
Как бесконечно тянутся часы!
И как неясен тусклый смысл созвездий,
Как долог путь от млечной полосы
До лестницы в заплеванном подъезде…
И оттиски далеких черных дней
Стучат в висках холодной звонкой болью.
И в сердце кровь шалеющих коней,
Насыщенная порохом и солью…
Я больше не могу в таком огне
И пустоты, и недопониманья.
Но где-то там, в душе, на самом дне
Весь первобытный ужас мирозданья!
И вот тогда бессильны образа,
И каждый миг, словно столетье, длится.
И Демона хрустальная слеза,
Как жизнь моя, скользит, боясь разбиться.
Который век? Которое число?
Кто выдумал, что красота бессмертна?
Холодный воздух утра… Рассвело.
Короткий путь от вечности к мольберту…

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА

Господин офицер, вы еще не одеты?
Небо смотрит нахмуренно и свысока.
А вдали, в розоватых брабантских манжетах,
Облака, облака, облака, облака…
Господин офицер, что же вы загрустили?
Умирают не только герои в стихах.
Видно, Бог и судьба все же вам отпустили
Три высоких креста на граненых штыках.
Господин офицер, это ясно и просто:
Революция, царь — кто там прав, кто не прав.
Первый крест — крест Георгия Победоносца
Не отнять, даже с мясом с мундира сорвав.
Господин офицер, руки за спину молча.
Сапоги, гимнастерка — все сняли: убрать!
Крест нательный — накинулись стаею волчьей…
Ничего: это в сердце, а там не достать.
Господин офицер, третий крест — в изголовье.
В небесах уже явно бушует рассвет:
Кружева облаков наливаются кровью,
Принимая багрово-торжественный цвет,
И несутся принять под защиту и стражу,
Но надежен затвор и проверен прицел,
Отработанный залп! А поэзия как же?
Господин офицер… Господин офицер!

МАРИЯ-АННА

(Триптих)

I

Разбит волной форштевень корабля,
И штормовое море так тревожно…
А впереди далекая земля,
К которой подобраться невозможно.
Еще два дня и точно — будет бунт…
Прошу: услышь меня, Мария-Анна!
Но даже ванты наподобье струн
Поют о горькой доле капитана.
За нами смерть сегодня — по пятам:
Здесь, на борту, уже не мало мертвых…
Я точно знаю: берег где-то там!
Но за туманом не видать ни черта.
Тяжелый день… И кровь стучит в виски.
Команда ни во что уже не верит…
Два пистолета. Взведены курки.
Они идут, — шаги уже у двери.
Кто первый? — Выходи!
…Короткий бой.
В камзоле рейнском колотая рана,
И выстрелы, вдруг перекрывший вой:
— Земля! Земля!
— Прости, Мария-Анна…

II

Ты жив еще? Я за тобой пришла.
Корабль твой на рифах удержался.
Команда в шлюпках к берегу гребла,
Но ни один до суши не добрался,
Ты выполз из каюты? Что потом?
О жажда жизни — нудная забота…
Ну вот: лежишь на палубе, крестом
Раскинув руки, и зовешь кого-то,
Наверно, бога? Глупый человек!
А я вот прихожу всегда незванно…
Не слышит бог, — кричи хоть целый век.
Что ты сказал? Как, как? — Мария-Анна?
Мария-Анна! — Вот о чем печаль?
Все о наивной страсти человечьей —
Все о любви… Но как тебе не жаль
Расстаться с жизнью навсегда, навечно?
Пойми: ты — мой. Спасенья больше нет:
Час или два — прилив развалит судно.
Чего ж тянуть? Вот чей-то пистолет —
Бери, я пододвину, мне не трудно…
Тонуть в волнах, как брошенный щенок,
Иль смерть принять по рангу и по чину?
Плотней на дуло уложи висок.
Чего ты тянешь? Ну же, будь мужчиной!
Нажми курок — всего какой-то миг…
Иди ко мне и сам себя не мучай!
Что это там вдали? Английский бриг?
Идет сюда… Какой нелепый случай…
Гляди — тебе матросы машут с вант, —
Поднимешься?! Какое чувство долга…
Ну что ж, даю отсрочку, капитан!
Прощаемся, надеюсь, ненадолго…

III

Весна манит сиреневым вином
И полногрудным ощущеньем воли…
Что я скажу, когда войду в твой дом
И трону дверь, знакомую до боли?
Вот кто-то промелькнул из-за стекла
Оконного… Но не она… Как странно —
Старуха? Эй, старуха! — Здесь жила
Когда-то девушка — Мария-Анна…
Я так хотел упасть к ее ногам!
Я долго шел…
Ах, ты глуха на ухо?
Мария-Анна! Что? Что значит: «там»?
Там — кладбище…
Ты лжешь… Ты лжешь, старуха!
Я умирал — я дважды видел смерть,
И лишь любовь давала к жизни силы…
Ты лжешь — она не может умереть! —
Она ждала… Она меня любила!
…Нет больше слов. В груди тоскливый вой,
И в сердце боль накатывает глухо.
Смеешься? Ты смеешься надо мной?!
Напрасно — я узнал тебя, старуха.
Мне в этом мире ничего не жаль.
Одна лишь мысль стучится неустанно:
Отсрочка… Что ж, недолгая печаль…
Я вновь иду к тебе, Мария-Анна!

ЛЮБОВЬ

В певучих строчках рыцарских баллад,
Под звон мечей и чаш она рождалась.
И с каждой песней вознесясь стократ,
Любовь с небесной сферою смешалась.
Понятие: «небесная любовь»
Для неба не жалело красок синих.
И даже в очертаньях облаков
Казались людям облики любимых.
Как револьверной пулею в туза
Приходит смерть и милует, и губит.
Но даже мертвый открывал глаза,
Поняв, что на земле и ждут, и любят.
Понятие простой, земной любви
Бросало порох в кровь и жар в ладони.
Ей посвящали оды соловьи,
К ней восходили лебеди и кони.
И две любви над миром раскрыля,
Их жизнь соединила в быль и небыль.
Различные, как небо и земля,
Единые, словно земля и небо.

НЕЗНАКОМКА В АВТОБУСЕ

Девушка с рыжей косой ниже пояса —
Огненной лавой, катящейся с плеч, —
Мысли в смятеньи, чувства в расстройстве,
Где уж тут каплю рассудка сберечь?
Белая кожа каррарского мрамора, —
Целая песня, по крайности — стих…
Брови вразлет восхитительно траурны —
Черного бархата тающий штрих.
Мысли о прошлом, мгновенно сметенные,
Мысли о будущем стерты с доски,
Только глаза так волшебно-зеленые,
Память надежды, весны и тоски…
Движется к выходу — близко ль до дома ей?
Время-то к ночи… Пойти, проводить…
Вышла и сразу, увидев знакомого,
Хрипло ругнулась, спросив прикурить.
Как развернуло меня — «на попятную»! —
Медленно, медленно стынет душа:
Чуть не влюбился… И дело понятное…
Стерва, конечно… Но как хороша!

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Правду… Правду?
Только правду!
С неба вниз:
— Гражданин судья, вы славно
Развлеклись.
Речь моя бессвязна слишком
И смешна.
Да — влюбился, как мальчишка!
Да — одна…
Лишь одна — на целом свете,
Прочих — нет!
Как же я ее не встретил
Столько лет?!
Пусть о нас растреплют разом
Все друзья…
Вы — холодный, трезвый разум.
Вы — судья?!
Старых сплетен вдохновенье,
Слухов нить…
Вы — общественное мненье?
Вам — судить?
Что вы знаете об этом?
Все не вточь!
Сумасшедшим и поэтам
Не помочь.
Я не каюсь, добры люди,
Крик иль стон? —
«Да, виновен!
Да — подсуден!
Да — влюблен!!!»

* * *

Ветер ночной суров.
И далеко рассвет.
А у меня любовь
Вечно меж «да» и «нет».
Снова не как у всех —
Сердца не приневоль.
Горькое слово «смех»,
Сладкое слово «боль».
Белой бумаги лист,
В баночке черной тушь,
Музыку дарит Лист,
Веря в единство душ.
Вялы движенья рук…
Но уж сложилось так:
Мутное слово «друг»,
Ясное слово «враг».
В гриву вцепясь, держись! —
Бурных дней круговерть…
Так же жестока жизнь,
Как милосердна смерть.
Но из последних сил,
Стоя, как на краю:
Прошлое — «я любил…»
Вечное — «я люблю!»

* * *

Какое бешенство в крови
И в жилах жжение!
Перевернулся целый мир,
И нет спасения!
Кто эту ночь благословил —
Не царь ли ада?
И нет спасенья от любви,
И нет пощады.
Движенье взглядов, мыслей, губ
И рук скольженье…
И резок сердца стук… И груб…
И нет прощенья.
Я был от рая в двух шагах, —
Закрыты врата,
И прежний бог повергнут в прах.
И нет — возврата?

* * *

Что делать? Что — делать?!
Такая нелепая жизнь…
Конечно, не мелочь —
Смешение здравиц и тризн.
Бывает: упустишь,
И не возвратятся мечты…
Ты точно не струсишь
Меня проводить до черты?
И только… А там уж
Я — сам. И беда — не беда!
А дальше — хоть замуж,
Да, можешь хоть замуж тогда.
Счастливой не будешь, —
Помочь не сумею, прости…
Наверно, осудишь,
Раз нету иного пути.
Я все понимаю,
Но, боль и обиды гоня,
Ты, вновь проклиная,
Зачем отпускаешь меня?
Паденье — итогом.
И смерть сторожит у черты.
Но став перед Богом,
Скажу, что виновна — не ты!

* * *

Наши ссоры переходят в вечность,
Сны и мысли, видимо, не те…
Уходя, зажги на память свечку —
Я боюсь остаться в темноте.
В синем небе тает невесомо
Твой искристый смех и теплый взгляд…
Уходя, возьми ключи от дома —
Этот дом ни в чем не виноват.
Если даже ни во что не веришь,
Ничего не хочешь и не ждешь —
Уходя, оставь открытой дверь лишь,
Как надежду в то, что ты придешь.
Уходить занятье не простое…
Ах, мой драгоценный человек! —
Уходя, возьми меня с собою:
Сменим вместе город, время, век…

СТРАННЫЕ СТИХИ

Такая странная любовь…
Звонками плавим телефоны
И дарим океан цветов,
Улыбки, звезды и короны.
Такие странные слова…
Смешенье шуток и нотаций.
И так кружится голова
От голоса и интонаций.
Такие странные сердца…
С какой-то верою античной —
Чтоб от начала до конца
Не как у всех, а — романтичней…
До странности спокойны сны…
Лишь мысль стучится беспрестанно:
Как странно: мы не влюблены
И не расстались, как ни странно…

* * *

Мелькают минуты, часы обрезаются стрелками,
А жизнь впереди так предельно и ясно видна,
За шиворот дождь с неприятными каплями мелкими
И служба как служба, и ночи как ночи, без сна.
Нет писем, нет слов. Значит, нет мне прощения грешному,
В осенние листья уходит наряд, торопясь,
Я с вами, ребята, а губы смыкает по-прежнему
Остынувших песен слепая, ненужная вязь.
Горелая накипь с души уже начисто сколота.
А «быть иль не быть» не тревожит сердца и умы,
И осень готовит зиме подвенечное золото.
Не надо спешить. Все равно не уйти от зимы…
Зимы наших чувств. Не открестишься и не откупишься,
Захочешь забыть. Только памяти голос суров.
Накинешь шинель и в тоску, словно в женщину, влюбишься,
А фото забудешь в какой-нибудь книге стихов.

* * *

Как был спокоен жизни круг —
Мне мнилось,
Но небо рухнуло,
И вдруг —
Свершилось!
Смещенье граней, звуков, слов —
Как странно…
Необъяснимая любовь —
Вне плана!
Я ничего уже не ждал,
Но это
В ладонь упавшая звезда,
Всплеск света!
Слияние добра и зла
Усилит,
Как пуля или как стрела —
Навылет.
Пусть высшей мерой весь мой путь
Судит.
Пусть так не вовремя, но пусть
Будет!

* * *

Наш долгий разговор в пустой ночи,
И стрелки на часах безмолвно встали…
Я предпочел бы, видимо, мечи
С глухим акцентом харалужной стали.
Я предпочел бы, видимо, коня,
Вдали огни растоптанного стана
И жаркий бой посреди бела дня
С ближайшим толстомордым басурманом.
Я предпочел бы рану в пол-лица,
Не дрогнув от звериного оскала,
Сражаться и бороться до конца,
И победить, и бросить меч устало.
Потом подъехать к твоему крыльцу,
С седла сползая от потери крови,
Чтоб у тебя — да слезы по лицу
И удивленно-жалостные брови!
Когда иного просто нет пути
И нету силы даже улыбаться,
Успеть сказать: «Боярышня, прости!»
Простишь ведь… А куда тебе деваться…

ЛЮБОВЬ

Все понимая с полувзгляда
И все прощая с полужеста,
Ты и могильная ограда,
Ты и желанная невеста.
Слиянье радости и страха,
Как наземь сброшенное платье,
Ты и задумчивая плаха,
И долгожданное распятье.
Но звонким смехом и слезами
Из века в век, как и сегодня,
Ты просто божье наказанье,
Ты просто благодать господня.
И в нужный час тебя узнать бы,
Имея капельку терпенья,
Ты и последнее проклятье,
Ты и молитва о спасеньи…

* * *

Я пыль у твоих ног,
Застывший в ночи крик,
Поверженный наземь бог
И лунный прозрачный блик.
Я ветер в твоих кудрях,
Огонь у твоих колен…
Я твой первобытный страх
И твой долгожданный плен.
Я искра в твоих глазах,
Которая не сгорит…
Я тот, кто приходит в снах
И тает в огне зари.
Я лед твоих детских рук
И ярость слепых комет,
Я самый надежный друг,
Единый, как ночь и свет…
Сквозь буйный, весенний гам
Я всадник, принесший весть,
Я вечно то тут, то там,
И весь на ладони, здесь.
Я, тополем ввысь скользя,
Взойду на твоем пути…
И мне без тебя нельзя…
Ты только меня найди!

* * *

Как ты нашла меня? В каких календарях
Начертан путь наш, медленно и верно?
Двадцать восьмые сутки декабря
Свели нас вместе так закономерно…
Я улыбался, выгибая бровь,
Не понимая, что влечет бездонность,
Что девушка по имени Любовь —
Действительно любовь, а не влюбленность…
Весь мир готов проклясть или обнять,
Я шел по жизни тлеющей лампадой…
Как ты смогла поверить и понять?
И все простить, не упрекнув и взглядом?
Я путал все, дороги и следы,
Выплескивался в рифмах и конвертах.
И именем твоим назвав других,
Считал себя счастливейшим из смертных?!
А счастье — вот. Обрушилось, как снег.
До удивленья, Господи — как близко…
И время снова ускоряет бег,
И прошлым встречам ставит обелиски.
Не надо слез и восхищенных слов.
Не надо клятв ни письменно, ни устно…
Как невозможно называть Любовь
Заезженным и скучным словом — чувство…
Слились в одно два яростных огня,
Одни из тех, что эту землю вертят.
…И все-таки как ты нашла меня
Меж первым поцелуем и бессмертьем?..

* * *

По снегу…
По самому белому снегу.
В санях, запряженных четверкой гнедых,
Приеду.
Я этой же ночью приеду.
И в дверь постучу, и войду в твои грезы и сны…
По лугу…
По самому свежему лугу.
Оставив на небе одну голубую строку,
Прибуду…
На этой неделе прибуду,
И к дому пойду и ромашек нарву на бегу…
По морю…
По самому синему морю,
Не Черным, не Красным, а я был и в этих морях…
Не спорю.
Прошел уже месяц, не спорю,
Но сильно штормит, и досадно не светит маяк…
По небу…
По самому чистому небу,
Где просто нет места для зависти, боли и зла…
С победой…
Я должен вернуться с победой.
Чтоб знала, кого ты все долгие годы ждала…
По снегу…
По лугу, по морю, по небу, по снегу…
Копытами смяв леденяще-янтарный рассвет,
Приеду.
Я этой же ночью приеду,
Хотя до тебя далеко и меня больше нет…

* * *

В зеленой мраморной комнате
Продуманность — невзначай.
Там были всегда, Вы помните?
Поэмы Лорки и… чай.
За боль и печаль возмездием
Плыл запах увядших роз,
А в окнах цвели созвездия
Осколками прошлых грез.
Витало там вдохновение,
Но думалось об одном:
Какие глаза оленьи
У девушки в доме том…
И вновь переходим к шепоту,
Где мы почти на «ты»,
Словно к волшебному омуту
Нежности и доброты.
В зеленой мраморной комнате
Витает в обрывках снов
Великая и непонятная
Такая земная любовь…

НАВАЖДЕНИЕ

Что-то душно мне сегодня и невесело:
Накатила боль-тоска, их величество:
Ночь сырая. И трава пахнет плесенью…
И весь вечер чей-то взгляд в спину тычется.
А возьмусь за карандаш, — и немедленно
Так и прет из-под руки вся нелепица:
Средь болотных камышей рожа ведьмина
И кошачии глаза так и светятся!
Хороша, как херувим… Даже с рожками.
А коль их спилить, — тогда вовсе лапушка…
И ведет меня кривой дорожкою
По болотам, по пескам, да по камушкам.
Я и вправду не встречал, чтоб — красивее,
Только сердце злая боль жмет и комкает,
И ржавеет за окном небо синее, —
Запах серы с губ ее бродит в комнатах.
Рву бумагу и — в рассвет, ясный, ветреный!
За стеклом фонарный свет надоедливый,
Жаркий оттиск женских губ — ало-пепельный,
Да зеленые глаза — тают медленно…

НАТУРЩИЦА

«Натурщица…» На-ту-р-щи-ца! Взгляните?!
Вся голая, и, нате вам, — стоит!
Позирует! А где же здесь, скажите,
Девичья честь? Элементарный стыд?
У… во коза! С такою-то фигурой…
Художник, видно, парень с головой:
С такой девахой, если шуры-муры,
Я б рисанул… А чо? А я такой!
Недурно, но… Увы, не в колорите…
Неверен цвет, в рисунке есть изъян.
Я рассуждаю, в общем-то, как зритель,
Недурно, но… увы — не Тициан!
Ведь надо же бесстыдства-то набраться?!
И я еще справней ее была,
Но мне б так предложили рисоваться,
Так хоть озолоти — а не пошла!
Натурщица. Ну вот опять… Порода
Таких девиц ясна, как спортлото,
Красиво, нету слов, но для народа…
Для молодежи… Все-таки не то…

Узнают или нет? Смешно и страшно.
А вдруг придут знакомые, друзья?
Как я решилась? Это бесшабашно,
Но так красиво… Я или не я?
Конечно я. Осанка, руки, плечи.
Стоят студенты. Слышу их слова:
«Ужели это дочерь человечья,
Поднятая до ранга божества?»
Смеются. Или нет? Глаза серьезны.
Блеснул кавказца радостный оскал,
А если что, оглядываться поздно…
Ведь не поймут, что только рисовал,
Что даже взгляда липкого не бросил?
Что он другой, что не такой, как все?
Его палитры радостная осень
И та струит какой-то теплый свет.
Он так писал безумно, вдохновенно.
Что не сложилось — не его вина.
А я… Что я? Вполне обыкновенно.
Не узнают. Не верят, что земна…

Холст дышит сам. Едва сойдя с мольберта,
Тебе уже он не принадлежит:
Любая красота легка и смертна,
И время, как речной песок, бежит.
За годом год. Как пчелы лепят соты.
Пройдет и жизнь. Та девушка умрет.
И хорошо, если твоя работа
Хотя б на день ее переживет.
После ее, после моей ли смерти,
Натурщицу увидев на холсте,
Хоть кто-нибудь, без зла и грязи в сердце,
Пусть удивится этой красоте.
Пусть будет добр, пусть будет чист и ясен,
Пусть этот мир не превратит в мишень,
Почувствует, что человек прекрасен,
И это чувство сохранит в душе.
Ну, хватит, все, спусти на землю сходни,
Наговорил и в шутку, и всерьез.
Ты позвони, и встреть ее сегодня,
И захвати букет огромных роз…

Я УЕДУ В ПАРИЖ

Волжский мой городок — гладь да тишь.
Рассуждаю наивно и смело:
Мне сейчас очень нужно в Париж,
Понимаете, срочно, по делу!
Козырнет часовой на посту
И — родное уже за порогом…
У меня на Лионском мосту
Намечается встреча с Ван-Гогом.
А потом, погуляв вдоль реки,
Заглянуть под влияньем момента
В кабачок у папаши Танги —
Выпить горькую рюмку абсента.
Мне твердят: «Ты устал, ты блажишь —
Закружили семья и работа…»
Но мне надо, мне надо в Париж!
Очень надо… И очень охота…
Там, в уютном кафе за углом,
Средь солидных маршанов и пьяни,
Посидеть за тем самым столом,
Где когда-то сидел Модильяни.
Рисовать тушью черной, как креп,
Словно с сердца срывая заплаты…
И оставить на кофе и хлеб
Пару быстрых рисунков в уплату.
Говорят: «Ну куда ты спешишь?
Дел и дома по горло хватает…»
Но мне надо, мне надо в Париж —
Позарез! А меня не пускают.
Не пускают дела и семья,
И работа, и строй, и система…
А в Булонском тоскует скамья
О поэзии Поля Верлена…
Ну, не могут: нельзя, не дано —
Зря спешил с нерешенным вопросом.
Вот такая вот жизнь, Сирано, —
Плачь иль смейся — останешься с носом!
Ты не веришь, ты ждешь, ты звонишь, —
В трубке дальнего голоса эхо…
Вот и все, я уехал в Париж.
Не держи — я уехал! Уехал…

ХУДОЖНИЦА

Волной волос до пояса укрыта…
На теплоту наш мир преступно скуп,
И черных мыслей креповая свита
Ложится горькой складкою у губ.
Слепых дождей звенящая кантата,
Пустых дорог высокопарный слог,
И снова боль, с упорством автомата,
Раскалывает мраморный висок.
А горизонт, как прежде, чист и ласков,
Но веры нет в бессмертье наших душ.
И вот все чаще вместо ярких красок
Бумагу душит траурная тушь.
Я боль сниму ладонями, как накипь,
Как ржавчину сотру ее с чела,
Я докажу, что есть другие знаки,
Кроме единства и добра и зла.
Я боль возьму, сожму, сомну, как тряпку,
Волью в себя израненную кровь
И о любви что-то такое ляпну,
Что ты поймешь, что есть она — любовь!
Потом уйду. Привычно и не ново.
Затерянный в толпе знакомых лиц.
Но появлюсь неждан-незваный снова,
Едва почуяв дрожь твоих ресниц…

«В. ВЫСОЦКИЙ»

Ах, как хочется снова со всеми на «ты»,
Ах, как хочется нежности и доброты,
Но слетают с церквей, кувыркаясь, кресты.
И опять мне стоять у последней черты.
Но сегодня не я и не вышел мой срок.
Ни окольных путей, ни забытых дорог,
Ни улыбок друзей, ни полночных тревог,
Ну, а что не успел, не сказал и не смог
Под Полярной Звездой и под Южным Крестом,
Под бумагой, холстом да кленовым листом.
И покажется все удивительным сном.
Если что не допел — постараюсь потом…

* * *

«Запрягу я тройку борзых,
Темно-карих лошадей…»
Вдаль, по первому морозу,
От печали и страстей.
От случайных строк и звуков,
Чьей-то каши, чьих-то дров.
От жужжащих в уши слухов,
Прений и выговоров.
В поднебесье ранней ранью
Чуть заплещется рассвет,
Белый снег звенящей сканью
Заметет мой свежий след.
Если можно, Боже правый,
Нас помилуй и прости:
Независимое право —
Бросить вожжи средь пути.
Серебро на плечи сыплет,
Вскачь и — наплевать: куда?!
Кони влет, по звездной зыби,
Вплоть до Страшного суда.
Только где-то там, в тумане,
Прозвонят колокола…
Были кони. Были — сани.
Жизнь была и не была…

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО

* * *

Я сейчас вспоминаю тебя — мне нужна тишина.
Нет, не мертвая тишь, а живое молчанье природы,
Бесконечный закат и зеленая в небе луна,
И в муаровой мгле чуть застенчивых звезд хороводы.
Я тебя на руках, как волну, как охапку цветов
Нес в безумстве веселом, кружа в ритме вальса по лужам.
Что тогда говорил? Я сегодня не помню тех слов,
И сейчас подобрать не сумею ни лучше, ни хуже…
Ты так жалобно мне говорила: «Зачем? Отпусти…
Я заплачу сейчас или крикну милиционера,
Видишь, люди вокруг…», — а сама прижималась к груди.
Крепче всяких запретов нас держит такая вот вера.
Губы сами тянулись к дурманным твоим волосам;
Их закусывал в кровь я, и взгляд отводил в поднебесье,
И себя проклинал за покорность тем синим глазам,
Что так ласково греют далекой и близкою песней.
Ты тогда пожалела меня? Или что там еще…
Или попросту знала, что это продлится недолго?
И дрожала рука, на мое опустившись плечо,
И прощальною свежестью лета пах ветер над Волгой.
Где потом не носило меня? В прикаспийских степях,
В хичаурских дорогах и в скалах седых Габустана.
То, что было тогда в самых синих на свете глазах,
Я забыл. И старался забыть поскорей, как ни странно.
Мне бы все позабыть. А когда я зимою вернусь,
Снова встретиться вдруг, — и замрут переулки пустые…
И почувствовать в сердце далекую светлую грусть,
И понять то, что это — любовь…
И что это — впервые…

* * *

Я все теперь приму наполовину.
И, на полсердца наложив печать,
На полувзгляд и полувыстрел в спину
Полуулыбкой буду отвечать.
Полуобман приму на полуверу,
Полуогонь приму на полдуши,
На полбеды отвечу полумерой
И буду скромно доживать в тиши.
Помилуй бог! Как просто и спокойно!
Не надо только принимать всерьез
Обиду, подлость, травлю или бойню,
А также мир надежд, ошибок, грез…
Я буду жить с полухолодной кровью
И ждать багряных листьев к сентябрю.
Я полупьян твоей полулюбовью
И полуверю в то, что говорю…

* * *

Где ты, Монгольская улица?
Редкие фонари.
Маленький дом сутулится
В сумерках до зари.
Пыльный трамвай покатится
Красным пятном с моста.
Память опять спохватится,
И захлестнет мечта.
Будда, вздохнув, неопытно
Взял самурайский меч.
День суетился хлопотно
В жанре случайных встреч,
В стиле заезжих вестернов
И мелодрам, и снов;
Проще назвать, естественно,
Все это как — любовь…
Проще, надежней, выгодней,
Не погрешив в строке.
Вот и рванулась иволгой
Песня в моей руке.
Все мы достойны лучшего,
Чем огонек в пути.
Не обещай, не мучайся,
Не вспоминай… Лети…

* * *

По аллее шел гвардейский полк,
Тихо шел, без труб и без знамен.
Городок провинциальный смолк,
Чуть прищурив ставенки окон,
И ни смех не слышался, ни плач.
Чувства оставались на потом.
На лафете спал седой трубач
Самым тихим, самым вечным сном.
Оставляли русские Смоленск.
Горько-тих чеканный шаг солдат.
Аксельбантов порыжевший блеск
Как-то был не к месту и не в такт.
Небосвод так безнадежно сер.
Да и все хватили через край.
Но усталый бледный офицер
Вдруг взмахнул рукою: «Запевай!»
Вицмундиров черное рванье!
Не до песен тем, кто чудом цел.
Гаркнуло злорадно воронье,
Только полк собрался и запел…
Пели в исступленье, как в бреду.
Голоса охрипшие сорвав,
Пели, спотыкаясь на ходу,
И безбожно путая слова.
Пели так, что слезы на щеках
Ни один за слабость не считал.
Поднималась песня на штыках,
И дрожал нагревшийся металл.
Ветер в нетерпении звенел,
Напоенный болью и свинцом.
И, едва поющий, офицер
Рухнул в гриву мраморным лицом.
Гул орудий плыл издалека.
Ничего… Вернемся… Ничего…
И несли солдаты на руках
Тело командира своего…

* * *

Все в капканах бед и обид,
Душит землю слепая злоба.
А над городом стук копыт,
Словно гвозди бьют в крышку гроба.
Тощих фонарей мутный свет:
Раз пророки спят, небо — немо!
Откровенья — бред, откровенных — нет!
Не горят огни Вифлеема!
Век еще живет, мир еще не стар,
И слепой поэт помнит Музу.
А планета мчит, как бильярдный шар,
И вот-вот закатится в лузу.
Там в сетях систем уже много лет,
Завершив свой бег бесполезный,
Мертвые шары вспыхнувших планет
Повисают над звездной бездной.
Мы спасемся, мы выросли в пене битв,
И оружье у нас любое —
От молитвы, похожей на пьяный хрип,
До бессильных смертей героев!
Нас столетьями вскармливал старый сон,
Что придет наш Спаситель светлый.
Приходили, помногу, из всех времен,
Но земля покрывалась — пеплом!
Птиц и ангелов убивают — влет…
Притерпелись, долой химеры!
И надежды нет, но ведь Он придет,
Наша память и наша вера!

Отправить