Андрей Белянин Пастух медведей

НАБРОСОК ТУШЬЮ (1990)

ОБЛАКА

Детство встало на розовом склоне
И рукой помахало: «Пока!»
Закружили мне голову кони
И облака…
Как румянец горели зарницы,
Падал теплый снег с потолка.
Закружили мне голову птицы
И облака…
А когда отступило ненастье
И судьба показалась легка,
Закружило мне голову счастье
И облака…
Но когда были загнаны кони,
Гнезда птиц посмывала река,
Таял снег на раскрытой ладони
И облака…
Но когда зло и боль постарались,
Счастье плакало издалека,
Все ушло… Под ногами остались
Лишь облака.

ГОРИЗОНТ

Византийских бровей полукружья
К переносью сошлись и — корят…
Мне страшнее любого оружья
Твой холодный, отточенный взгляд.
Разорву колдовское засилье!
Дым волос только трону рукой —
Рассыпается охристой пылью
Снов моих разудалый прибой…
Вот сейчас упаду на колени
И, целуя каблук сапожка,
Буду биться волной песнопений
О бетонную твердь потолка.
Вот — вскачу на лихого гнедого,
Покидая потерянный рай, —
Вместо самого высшего слова
Улыбнусь, не фальшивя: «Прощай!»
И не мальчиком робким, но — мужем
Вышибаю засов у ворот!
…Византийских бровей полукружья
Предо мною, как горизонт.

* * *

Как встреча коротка —
Все мысли кувырком:
Проносятся века
За окнами — молчком.
Сиреневая ночь…
И я иду, спеша,
По лезвию ножа…
По лезвию ножа.
Как бесконечен путь,
Как надоедлив дождь,
Как холод режет грудь
И выбивает дрожь.
И зелень фонарей
Качается, дрожа,
На лезвии ножа,
На лезвии ножа…
А ты — во тьму, ты — вдаль…
И я кричу: «Постой!»
Прозрачная печаль
Вдруг стала темнотой.
Окончена игра,
Но как скользит душа
По лезвию ножа,
По лезвию ножа.

СКОМОРОХ

По копеечной монете
Набросайте счастья мне:
Благо, что на этом свете
Скоморошество — в цене!
Сыплю шутки из кармана:
Не кричи, что горяча…
Сердце плачет от обмана,
Как от раны, по ночам.
Смех — гримасой вызываю…
Объясните: что со мной?
Почему я разрешаю
Ей смеяться над собой?
Все твердит, что несерьезен,
Что нескладен, не пригож,
И не знатен, и не грозен —
Не престижен ни на грош…
До чего ж ей надо мало!
Смех рассыплю, как горох:
Смейся, старый! Смейся, малый!
Скоморох так скоморох…

* * *

С какой-то суетою глобусной
Секунды встреч текут в века:
Лежит на поручне автобусном
Ее русалочья рука.
И пальцы ломкие касаются
Металла белого слегка…
Как это в память все врезается,
Чтобы манить издалека.
Такой пустяк: рука на поручне
И смуглой кисти серебро.
Рукав — тяжелым, темным обручем,
И шубки меховой тавро…
За окнами снега цветистые,
А сзади храп и дрызг дверей…
Рука — прозрачная и чистая —
На поручне спешащих дней.

* * *

Ты — как древнерусская парсуна,
Так светла, наивна и чиста…
Но, отвергнув старого Перуна,
Не приемлю — нового Христа:
Был я сам, как прокопченный идол,
Рубленный тяжелым топором,
С деревянным и суровым видом
Смех и боль встречая напролом.
Только дней языческих теченье
Ты замкнула… И в недобрый час
Я впервые принял всепрощенье,
Как религию далеких глаз,
И пошел к неведомому богу
Наугад, не ведая дорог.
Только левую подставить щеку
После битой правой — я не смог.
Обругав друг друга как попало,
Вдруг сцепились помыслы Христа
И богов языческих начало
В жизни той, что только начата.
Я не лезу в бой их правомерный —
Пусть рычат, катаясь по траве.
Для меня одной святою верой —
Те глаза, что тают в синеве.

* * *

Красивых много… Даже слишком много.
Но сердцу мало просто красоты.
И юноши пускаются в дорогу,
С пустынными ветрами став на «ты».
И, значит, остается что-то кроме,
Как говорили предки: «Ясным днем
Невеста в дом вошла — светлее в доме.
Жена вошла — теплее стало в нем…»
А мы все топчем пыль, сминая версты,
Рвем удила, меняем лошадей…
И с неба равнодушно смотрят звезды
На вечные метания людей.
Как хочется нам девственно-кристальных
Прелестниц, умниц, лапушек…
А что ж?
Хоть сами мы совсем не идеальны,
Но идеал нам вынь да и положь!
А те, чья внешность красками убога,
Кто в стороне от столбовых дорог?
Потупившись, вздыхаем у порога:
«Дай бог им счастья…» Но не щедр бог.
А мы опять в рассветной дымке таем,
Со старой скукой — в новые пути…
И снова ищем. Ищем — и теряем
Ту, что могли и не смогли найти.

ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ

Все воздушные замки мои
Взяты яростным приступом.
Тех, кто их защищал, повязали
И взяли в полон.
Небеса мои ясные
Стали вдруг дымными, мглистыми,
Все вокруг — как несбывшийся
Сказочный сон.
Золотые мечты
Вокруг пальца умело обведены:
Мои крылья слежались
В один полосатый матрас…
Мои быстрые кони
Цыганами ловко уведены.
Мои песни застыли
Снежинками брошенных фраз.
Ты ушла…
Ты прошла, словно ливень.
Ты не возвращаешься!
Не кричу… Не зову…
Не кусаю в бессилии губ.
Перед смертью деревья
Печально и гордо качаются —
Зажимаю ладонью
Березовый, розовый сруб…
Ты — любовь, ты — мечта,
Ты — печаль,
Ты — виновница бед моя.
Но, тебя извиняя,
Себе ежечасно твержу:
Ты — как детство…
Ты — юность,
Ты песня — наивная, светлая…
А меня закрутило:
Я вновь от себя ухожу.
По горам, по лесам,
По просторам, глубинам
И отмелям —
От нелепой надежды:
Ушедшую радость вернуть…
Видно, вовремя замки мои
Разорили и отняли:
Впереди — горизонт
И свободу дарующий путь.

* * *

Как маленький кусочек янтаря,
Держу твою ладонь в своей ладони.
А за окном вечерняя заря
И облака кудрявые, как кони.
А за окном такой далекий мир
Течет, переливается, струится
И, разноцветьем разливаясь вширь,
Вдруг преломляется в твоих ресницах.
И сам я отражаюсь в полный рост,
И чувствую себя сильней и выше…
Так отраженный свет далеких звезд
Порой нам ближе, чем звезда над крышей.

ПЬЕРО

Что загрустил, мой друг Пьеро?
Жизнь — не веселая игрушка.
В ней все продумано хитро
От космоса до погремушки.
И твой наивный белый цвет
Не защитит на злой планете
От мелкой сети липких бед
И сочных пятен грязных сплетен.
Да и надежней, впрочем, жить,
Имея дом, жену, зарплату,
И мир тихонько подменить,
Себе поставив с краю хату.
У них покой, достаток, тишь,
И только ты — не «сам с усами»
И все о девочке грустишь,
Что с голубыми волосами.

* * *

Не каприз и не притворство —
Ты с названьем не спеши,
В моей жизни каскадерство —
Как спасение души:
Повисаю на балконах,
Трюком в плотный узел свит,
Вылетев из рам оконных
Чьих-то мелочных обид.
Падаю с коней летящих,
Сбив запретные столбы,
Увернувшись от давящих,
Злых копыт моей судьбы.
Прыгаю с мостов железных
Трезвой памяти своей
И пытаюсь бесполезно
Боль забыть на пару дней.
И в любовь, как в дом, объятый
Самым яростным огнем,
Я вбегаю, если платой
Мне — мое сожженье в нем.
Не умею жить иначе,
Каскадер иль скоморох, —
Жаль, что для тебя я значу
Лишь души переполох.

НАБРОСОК ТУШЬЮ

По белой бумаге, глянцем лощеной,
Вожу, как японец, кисточкой черной.
И вот проявляются черною тушью
Людские движенья, костюмы и — души.
Исправить нельзя: есть закон непреложный,
Что тушью набросок стереть невозможно,
Исправить нельзя и украсить в охоту:
Как сделал, так сделал — не переработать.
И движутся люди, под кисточкой тая,
Такие, как есть, а не так, как мечтают.
И черная тушь растекается смело
В сражении вечном меж черным и белым.

* * *

Приключений пьянящая брага
Выводила меня за село.
Что такое — мужская отвага?
Что такое — шелом и седло?
Не удержишь в затворенной келье —
Мне туда, где за взмахом орла
Понеслась с соловьиною трелью
Из кленового лука стрела.
Мне туда, где звенит о шеломы
Быстрых сабель отточенный свет,
Где со смертью так близко знакомы,
Словно братствуют тысячи лет.
Где ветра на кургане забытом
Колыхнули соленый ковыль…
Мне туда, где звенит под копытом
Русских песен далекая быль.

* * *

Где искать тебя, амазонка?
Привстаю на стальных стременах:
За какой чертой горизонта
И в каких, скажи, временах?
Мир огромный тревожно замер…
Небо взглядом твоим манит.
Вижу след твой в рисунке амфор,
В барельефах афинских плит.
Мне уже ничего не странно…
А в сплетении зим и лет
От заросших степных истуканов
Для потомков один ответ:
«Наши боги суровей прочих…»
Жизнь не сказка, не сладкий сон…
И глядят в мою душу очи
Из горящих седых времен.
…Снова ветер бродячий стонет
На курганах к исходу дня.
И с девичьей серьгой в ладони
Выхожу я — седлать коня.

ВАРВАРЫ

«Вар-ва-ры!» — в хрип переходит крик,
Фыркает кровь из груди часового.
Всадник к растрепанной гриве приник,
Вслед ему — грохот тяжелого слова:
«Варвары!»… Вздрогнул седой Ватикан,
Тяжесть мечей и задумчивых взглядов
Боли не знают, не чувствуют ран,
Не понимают, что значит: преграда.
Город ли, крепость, стена ли, скала,
Что бы ни стало — едино разрушат!
И византийских церквей купола
Молят спасти христианские души.
Но и сам бог что-то бледен с лица:
Страх — как комок обнажившихся нервов,
И под доспехами стынут сердца
Старых и опытных легионеров.
Мутное небо знаменья творит:
Тучи в движении пепельно-пенном.
«Варвары!» Посуху плыли ладьи
К окаменевшим от ужаса стенам.
…Быль или небыль о предках гласит —
Ждет лишь потомков пытливого взгляда,
Как Святослава порубанный щит
На неприступных вратах Цареграда.

КНЯЗЬ СКОЛОТ В ПЛЕНУ

Да, мы — россы или скифы,
Как бы ни назвали нас
Ваши греческие мифы,
Только лучше — без прикрас.
Да, мы знаем: ты — Двурогий,
Повергающий во прах,
И тебе победы боги
Напророчили в боях.
Не смотри, что я — в оковах,
Здесь, вокруг — моя земля.
Отвечай на княжье слово:
Задаю вопросы — я.
Отвечай мне, македонец,
Слышал ли когда-нибудь
Гулкий топот наших конниц,
Песнь стрелы, начавшей путь?
Эх, обидно, что ослаб я —
Бить плененного легко…
Вижу: вас вскормило бабье,
Нас — кобылье молоко.
Весть помчит на сауранах
И — попробуй догони!
Загорятся на курганах
Поминальные огни.
Застучат в степях секиры —
Копья вырастут, как лес.
С нами можно только миром,
Только миром, базилевс!
Шепот нарастал до крика,
Непреклонен и суров,
Но не понял царь великий
Половины грозных слов, —
Переводчики в испуге
Искажали смысл речей…
Тупо стискивали слуги
Ножны боевых мечей.
Но догадка опалила, —
Вздрогнул покоритель стран.
«Коль не гнется перед силой —
Смерть!» — промолвил Александр.
…Звезды тлели, сквозь туманы
Посылая робкий свет.
На сторожевых курганах
Вспыхнул скифских глаз ответ.

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

Копье в гортань — дракон прижат к земле,
Возрадуйтесь, зверье и человеки!
Георгий выпрямляется в седле
И верует, что зло сразил — навеки.
Путь к подвигу короче молодым —
У старости ни силы, ни резона.
Георгий — он, еще не став святым,
Карает зло в обличии дракона.
За веком век, среди других икон
Напоминает, что всесилен разум.
Но притерпелся к боли и дракон —
Не дышит, но косит горящим глазом.
Зло терпеливо время ждет свое.
Дождется — беспощадными клыками
Враз переломит хрупкое копье,
Уже почти истлевшее с веками.
И — вырвется дракон!
И, ввысь скользя,
Поглотит все живущее — навеки.
Заплачет небо, и сгорит Земля,
И хлынут вспять обугленные реки.
Планета — как один большой погост…
Как черный вздох Галактики пустынной:
Под мертвым светом равнодушных звезд
Лишь пустота и пепел молча стынут…
…В соборе ли, в церквушке средь села,
Ни времени, ни устали не меря,
Святой Георгий, не сходя с седла,
Сражается и верит, верит, верит!

* * *

Вражеский топор вбит в избы венец…
А ты встань-повстань, старый мой отец!
И к плечу плечом, не ступить назад,
А ты встань-повстань, раненый мой брат!
Осветилась ночь, сея смерть вокруг…
А ты встань-повстань, мой упавший друг!
Над родным жнивьем бешеный огонь…
А ты встань-повстань, мой усталый конь!
Словно смертный вздох — черный дым cтолбом…
А ты встань-повстань, мой сгоревший дом!
Стук копыт да вой — копья до небес…
А ты встань-повстань, мой спаленный лес!
Мчатся тучи стрел, все вокруг паля…
А ты встань-повстань, русская земля!
Ликом грозным встань солнца на восход —
А ты встань-восстань, вольный мой народ!

ПЕТР-I В АСТРАХАНИ

Жарко!.. Пот со лба рукою
Надоело вытирать…
Боже! Небо здесь какое —
Царским взглядом не объять!
И Успенский ладным станом
Словно недругам грозит —
Право: лепотнее храма
Нет покуда на Руси.
Видно сразу: постарались…
А резьба-то как хитра!
И откуль такие взялись
Астраханцы-мастера?
Крепостица близко моря,
И надежа и оплот.
Здесь, на Волге, флоту воля…
Царь доволен: «Будет флот!»
…Тянут ванты, крепят реи,
Топоры стучат с утра:
Будет новый флот Рассеи —
Детище царя Петра.
И, притихшие спросонок,
В раззолоченной пыли,
Из осиновых пеленок
Вырастают корабли.
Не видать работе края…
Царь, с устатку, на часок
Сел, с ботфортов отряхая
Волжский ласковый песок.
Отдыхая помаленьку,
Царь крутил свой сивый ус:
Вдруг впервые понял Стеньку —
Дикой воли смысл и вкус.
Что — держава? Оковали
Душу тысячи забот…
Все б отдал за эти дали!
А гримаса сводит рот:
— Все б отдал?
А власть кому же?
Что Россия — без царя?
Ей подпруги-то потуже,
Чай, затягивал не зря.
Это нынче — честь и слава,
Начинали — с топора…
Вот и здесь: тебе, держава,
Сладим флот — и в путь пора,
Чтоб ни с юга, ни с востока
Не грозил набегом тать, —
Нам опять в бою жестоком
Мир от недругов спасать…
…И когда под вечер, поздно
В небо вышло туч кольцо,
Петр яростно и грозно
Рассмеялся им в лицо!

ДЕНИС ДАВЫДОВ

Ах, какие струны у гитары!
Ах, какая песня у костра!
И молчат ахтырские гусары,
На затылки сдвинув кивера.
Огрубели руки от поводьев,
Застудило рану на груди…
Только голос медленно выводит
Нежные слова: «О, пощади…»
Верится, что где-то терпеливо
Ждет нас чья-то нежная ладонь…
Ходят кони, встряхивая гривой,
И косят зрачками на огонь.
Обреченно догорают чурки,
Слушая гитарный перебор:
В нем смешался дивный звук мазурки
С звяканьем удил, клинков и шпор.
Замечтались звезды в небе синем,
Только почему-то не до сна.
…И Денис поет о Катерине
В предрассветный час Бородина.

* * *

«Кавалерист-девица? Как напыщенно…
Гусар-девчонка, проще говоря…»
Над горизонтом алой нитью вышита
Далекая вечерняя заря.
— Все это бред! Готов о том поспорить я.
А сказкам верит только лишь дурак…
— Mon cher, не забывайте об истории:
Ведь амазонки были, или — как?
— Ах, господа, причина спора стоит ли?
Все это просто глупый анекдот…
— Но женщины, при всех иных достоинствах,
Такой непредсказуемый народ…
— И все-таки поверить этим домыслам?
Ну как ее средь наших молодцов
Не раскусили по походке, голосу,
По формам, mile pardon, в конце концов?
— А вы, корнет? Мы ждем и ваше мнение…
Ответ остер и ум не по годам!
— Вы правы: это недоразумение
Пленит воображенье юных дам.
Ах, дамы!.. Но особо не раскрутишься…
— А помнишь ли красотку в том селе?
— Что? Александров? Очень милый юноша:
Гусар, храбрец, а как сидит в седле!
— С утра в поход — мы вновь отходим к северу,
А там, корнет, начнутся чудеса…
…Ты отвернулась, прислонилась к дереву:
Шумит костер, слипаются глаза.
Уже луна на небе тает медленно,
Но лишь под утро стихнет споров гул.
Ты так устала… Так устала, бедная!
— Что Александров?
— Кажется, уснул…

* * *

Поручик Лермонтов. Полковая разведка.
Внимательный взгляд чуть прищуренных глаз.
Чеченским выстрелом хрустнула ветка;
Холодные звезды, дорога, Кавказ.
Костры отдаленные, песни солдатские,
Разлитый в дурманящем воздухе мед…
Но вот кто-то новый, в мундирчике статского:
«Мне нужен Лермонтов. Пусть войдет.
Вы в красной рубашке? С распахнутой грудью?
Ужели смерти искали взгляд?
Ведь знали: конница и орудия
От пули в спину не защитят…
Поручик Лермонтов, толкуют разное.
За что вас все-таки? Прошу как друг…
Ах, горы любите? А не опасно ли?
Что?! Не опаснее, чем Петербург?!!
Шутить изволите? Напрасно, душенька:
Гусаров-ухарей не долог век.
Не вы ль тот юноша… ну, что про Пушкина?
О… Вы отчаянный человек!
К тому ж поэт. Ну и пели б всласть себе
Про очи томные да нежность рук.
А то вдруг на тебе: конфликты с властию…
Vous comprene moi, мой юный друг?
Вам, может, хочется — весь век в изгнании?
А чтоб покаяться — так недосуг?
Идите… душенька…»
В глухом молчании
Снял шапку белую седой Машук.

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Из былей и легенд седого прошлого,
Средь старых стен и намогильных плит,
Где пену с губ роняющие лошади
В полете обгоняют стук копыт,
Где струги и ладьи, давно отплывшие,
И стук щитов, похожий на прибой…
Где падают друзья, за все простившие
И в этот миг прощенные тобой.
… К нам прошлое идет само собою,
И мы вдыхаем, как горячий дым,
И простоту, и мужество мужское,
И все, что вообще зовем мужским.
Вдыхаем аромат степей ковыльных,
Звон сабель, стрел смертельных суету,
Чтобы не впасть в беспамятство бессилья,
Вдыхаем Правду, Честь и Доброту.
Не очень это просто — стать мужчиной,
Но с прошлым нас навек связала нить,
Где предок мой стоит в ряду былинном,
На шаг не позволяя отступить.

ВРУБЕЛЬ. ЦАРЕВНА-ЛЕБЕДЬ

Царевна-Лебедь…
Опускаю руки
И чувствую безумное желанье,
Как пред иконой, преклонить
Колени…
Мои мечты, души бурлящей муки
И сердца сбой, неровное дыханье
Сквозь образы бесовских
Наваждений,
Как облака, облитые закатом,
В волшебной раме
Камышей прибрежных
Как серебро,
Как молоко,
Как снег…
И хлам забот уносится куда-то:
Я вижу крыльев трепетную нежность
И этот взгляд
Из-под смущенных век.
Царевна-Лебедь, не молчи, молю!
Кто втиснул в кисти дивное искусство,
Заставив хаос
Красок бессловесных
Твердить:
— Люблю…
Люблю…
Люблю?!
До святости возвысив это чувство,
Что рухнуло лавиною отвесной,
Заставив обожженный горем разум
Из ничего на холст явить нам
Чудо!
В которое и сам не вправе верить:
То из былин или славянских сказок,
Из тьмы веков,
А может, ниоткуда?
И вдохновенье можно ли измерить?
…Мне кажется, ты дышишь.
И дыханье
Плывет печальной ласкою на плечи
Далекого и близкого сюжета,
Как первое любовное признанье,
Что душу так томит
И сердце лечит.
Ты только не молчи…
Но нет ответа.
Царевна-Лебедь!

ПАНИ АЛИНА

Здравствуйте, пани Алина!
Не зажигайте свечи, —
Я из двадцатого века
И ненадолго к вам.
Знаете, я вас помню:
Вашу улыбку, плечи…
Вы так внимали дивно
Древним колоколам.
Плащ на вас был атласный,
И серебро браслетов
Схватывало запястье,
Словно оковы льда.
В ваших глазах играло
Золото прошлого лета,
А ведь меж нами были
Эры, века, года.
Слушайте, пани Алина!
Нет, не пугайтесь, что вы, —
К черту проклятия бога —
Я на решения скор:
Знаю, у вашей двери
Стражник стоит суровый.
Знаю: сегодня утром
Вас поведут на костер.
Знаю: престижу церкви
Выгодна гибель ваша.
И красота, наверное,
Страшное волшебство…
Я украду вас, пани!
Вызволю бесшабашно,
Хоть бы и против бога,
Но совершу воровство.
Вы не идете? Как же?
Глупый огонь встречая,
Дальше-то что, скажите:
В пепел, в ничто, в трубу?!
Как же вы, пани Алина?
Пани Алина, прощайте…
Я унесу вас силой,
Переломив судьбу!

МОИМ ДРУЗЬЯМ

В длительных поисках истины, веры и боли,
Кто-то верхом, кто-то просто с дорожной клюкой,
Мы уходили из дома по собственной воле:
Мы презирали уют и матрасный покой.
Под облаками мы рвали кольцо парашюта,
В юность входя под его белоснежным венцом,
Веруя в жизнь. Но порой выпадало кому-то
Вниз, в перехлестнутых стропах, в ромашки лицом…
Гнали коней мы, отчаянно-нетерпеливы,
Нас проносящих сквозь годы, сомненья и быт.
Если же кто-то не мог удержаться за гриву —
Как мы спешили спасти его из-под копыт.
Что мы узнали? Как пахнут сгоревшие травы,
Как останавливать кровь и стрелять на бегу,
Как нелегко быть всегда убедительно-правым,
Старых друзей оставляя на том берегу…
Но расправлялись нам вслед ковыли понемногу.
Память о доме, таясь, согревалась в груди.
Что мы успели? Найти горизонт и дорогу,
С вечною песней о той, что нас ждет впереди.

РАЗДУМЬЕ

Который год никак не разберусь:
Кто я такой на жизненном пиру?
И почему все время тороплюсь,
Как будто завтра я уже умру?
Я тороплюсь в случайном ритме встреч
Одуматься, опомниться, спасти
И друга от несчастья уберечь,
И чью-то пулю грудью отвести.
Спешу опять сказать, решить, допеть,
Разведать неизвестные пути…
Неужто так уж страшно — не успеть?
Неужто жизнь уже — не впереди?
И разве наши долгие года
Проносятся, как желтые листы?
А если с неба падает звезда,
То это только раз и — с высоты!

СКРИПКА

Знакомство, встреча и ошибка
Судьбы с судьбой…
И слышу я, как плачет скрипка
О нас с тобой.
Она давно меня простила
И верит мне,
Но ты устало прислонила
Ее к стене.
Ты смотришь в радостные лица —
Ты им верна,
А за меня могла вступиться
Она одна.
Все, что металось и кипело
В душе моей,
Она сказать тебе хотела
Меня верней,
Не думая и не гадая —
Лишь бы успеть!
Прильни щекой и, не мешая,
Дай ей — допеть.

ПЕСНЯ СКРИПКИ

Песня скрипки. Свет свечи…
Почему я так беспечен?
Я же знал: не будет вечен
Миг декабрьской ночи.
Песня скрипки. Огонек…
Вальса тающие звуки.
И — протянутые руки
Через тысячу дорог.
Ни улыбки, ни словечка,
Ни признанье, ни любовь…
Вечер наш сгорит, как свечка,
И не повторится вновь.
И, наверно, без меня
Ты смычок ласкаешь снова.
Я же жгу фитиль сурово,
Греясь у его огня.
Мне тепло, как от печи…
Дружба бьется, словно блюдце,
Но со мною остаются:
Песня скрипки. Свет свечи.

* * *

Мне говорят, что я тебя придумал,
Что сочинил улыбку и глаза.
Что не вгляделся, трезво и угрюмо,
Не взвесил «против» и не взвесил «за».
Вообразил и доброту, и нежность,
И ласку рук, и трепетность ресниц,
И детских губ нетронутую свежесть,
И душу — без оков и без границ.
И невесомый от природы шаг,
И чистоту волос золототканых…
Пусть все, в конце концов, совсем не так,
Но в хороводе образов нежданных
Останься выдумкой, несбывшейся мечтой,
Полетом птицы, кликом лебединым.
Стань мореходной дальнею звездой,
Рожденной вдохновением единым.
Метелицей по улицам метя,
В сомнениях и головокружении,
Чтоб понял я, что видел не тебя,
А зеркала слепое отраженье.
И вот тогда, идя напропалую
И не решая: «Быть или не быть?» —
Дай силы мне узнать тебя — земную,
Увидеть, разглядеть и — полюбить.

* * *

День, где виденьем — встреча с тобою.
Новое утро — как после боя.
Новое утро в старую смуту:
День, что был отдан за эту минуту!
Новый отдам, чтобы только увидеть,
Чтобы и взглядом тебя не обидеть,
Издали, робко, с сердцем застывшим, —
Только б минуту… Только б услышать
Голос негромкий, шаг невесомый,
Смех серебристый — слишком знакомый.
Только б минуту, только б мгновенье —
День отдаю лишь за взгляд на творенье
Жизни, которая мне подарила
Девушку, что ничего не простила.

* * *

Может быть, слаб я?
А может быть, трус?
Трудно в себе самому разобраться.
Был, и не раз,
В непростых ситуациях
И не боялся,
А тут вот — боюсь
Взглядом задеть
Или словом обидеть,
Жестом неловким спугнуть тебя:
Вдруг
Чудо закончится —
И не увидеть,
Как рассыпается
Сказочный круг.
Новая встреча…
О, как же ты близко!
Смотришь в глаза, словно в душу, —
Насквозь,
Я замираю на лезвии риска
И ничего не беру на «авось».
Эта открытость — без капли сомнений.
Вводишь в свой мир —
Замирает душа!
…Падают листья под ноги, шурша, —
Воспоминания светлых
Мгновений.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Тополь, помолчи, — в густых потемках
Легкий сон слетает ей на очи, —
Пусть Алина спит, и сон ребенка
Не тревожат звуки синей ночи.
Золото волос… Подушки хлопок…
Лунный луч посеребрил ресницы…
И от Волги до таежных сопок
Пусть прохлада в эти сны струится…
Пусть она увидит под часами,
Как поется в рыцарских балладах,
Юношу с гусарскими усами,
Взгляд его, где горечь и бравада.
Пусть увидит, как своим капризом
Кружат сад в объятьях листопады…
Моцарта в мгновенье импровиза,
Моцарта — еще до чаши с ядом!
Пусть услышит в сладком сне Алина
Музыку, что в сердце отозвалась,
Лета отзвук в песне лебединой
И зимы прощальную усталость…
Пусть ей снятся розовые кони
И полночных звезд высоких пенье…
…Спит Алина — под щекой ладони,
До рассвета — целое мгновенье…

ТЫ ПРОСТИ…

Я спешил, я сбился с ног,
Я еще не знал, что поздно.
Я себе все руки сжег,
Доставая с неба звезды.
Торопился, несся вскачь
И не знал, что опоздаю…
Ты прости меня, не плачь, —
Сам себе я — не прощаю.
Повторилась сказка вновь,
Искаженная немного,
И Успех, Война, Любовь
Преграждали мне дорогу,
Славу пели соловьи…
Сквозь успех не смог прорваться,
И до солнечной любви
Мне не удалось добраться.
На гнедом своем коне
Я не минул доли строгой
И остался на войне:
Мне обратно нет дороги.
…Не грусти, из майских гроз
Радуга на землю станет.
Ты из всех упавших звезд
Сохрани одну на память…

ГРАНИЦА

Лишь у ранней зимы есть свое
Нераздельное право:
Погружать суету
В снеговое объятие сна.
Ждем рассвета.
Пока не проснулась застава —
Тишина…
Ах, какая вокруг тишина!
А на той стороне
Все такие же горы и ели.
А на той стороне
Колыхнулся белесый туман.
Там, на той стороне,
Муэдзины тягуче запели,
И — не верь тишине:
Тишина — это тоже обман.
Мне потом, на гражданке,
Не раз еще, видно, приснится
И чужая,
И та, что сейчас за спиною, страна,
И рассвет,
И туман,
И негромкое слово «граница»,
Над которой пока тишина,
Тишина, тишина…

* * *

Пишу стихи.
Мой строгий капитан,
Вы все смеетесь? Я не ради славы.
Они — во мне… И с горем пополам
Учу заставы строгие уставы.
Стихи — на турнике и на «козле»…
Их тихий голос пробивает камень.
И на меня шатающей земле
Стихи растут, как мак весенний, сами.
Вокруг одна поэзия видна!
И я спешу, не выбирая броду,
Сорвать цветок!
Но рядом старшина:
— Кру-угом! В наряд!
Чтоб впредь ценил природу…
Наверное, дела мои плохи —
Здесь не ответишь:
— Я и сам — с усами…
А над заставой вновь летят стихи,
Родными окликая голосами.
Да и усов уже в помине нет —
Гусарская краса не по уставу.
Но красоты земной прекрасен свет,
И я писать стихи не перестану.
Быть может, я и впрямь не подхожу
К армейской службе —
Точной и суровой?
…Опять наряд уходит к рубежу —
Я на ходу низаю слово к слову.

* * *

Отзвенела снегами зима,
Но жаре не хватает накала…
Друг влюбился и сходит с ума,
Словно прочих забот ему мало, —
Пишет письма… Строчит, торопясь,
Про тревоги, про ветры, про чувство,
И стихи мои шлет, вдохновясь,
За свое выдавая искусство.
Мне не жалко. И если она
Чуть теплей в твою сторону глянет, —
Буду рад: никакая стена
Между нами на этом не встанет.
А когда ты придешь в ее дом,
Став от счастья немножечко пьяным,
Посмеетесь вы вместе потом
Над бесхитростным этим обманом.
Но уж тут ты меня выручай:
О стихах не веди разговора.
Если ж спросит она невзначай
Обо мне и о той, о которой…
Вот тогда, всем печалям назло,
Ложь свою за улыбкою пряча,
Ей ответь: «И ему повезло:
Ждет и любит. А как же иначе?»

АРМЕЙСКАЯ МУЗА

Мы не привыкли пятиться —
Жизнь приказала: «В строй!»
И Муза в легком платьице
Отправилась за мной.
А командир, как в варево,
Меня в Устав, грозя:
— Здесь, матерь вашу, армия!
Здесь с бабою нельзя!
Ну что ж мне — лечь и помереть?
Не выставишь за дверь —
Совсем-совсем ребенок ведь,
Куда ее теперь?
Вон, сквозь ресницы мокрые —
Обида в ручейках:
Начальство, шутки клеклые —
Аж пятна на щеках…
И все-таки она поет!
А мне — так хоть кричи,
Ведь ножку дивную ее
Не сунешь в кирзачи.
Укрыл шинелью, как могу,
На кулаки не слаб,
Ее, как душу, берегу
От всяких грязных лап.
Ее в тревоги не бужу —
Еще далек рассвет,
Приеду — сам порасскажу,
Что было, а что нет.
Когда ж мне горек быта дым
И тяжко буйство чувств,
И белым крылышком своим
На сердце ляжет грусть, —
Присядет рядышком она,
Смешав и явь, и сон:
Из-под шинельного сукна
Знакомой лиры звон…

* * *

Надо мной шумят дубы,
Мирно кроны их качаются.
…Полосатые столбы
На границе не кончаются.
Очень многое деля,
Эта грань проходит резкая.
…За моей спиной земля,
Наша и моя — советская.
Ну а служба — не кино:
Не рассчитана на серии.
Нужно, в общем-то, одно:
Чтобы ждали, чтобы верили.
Остальное, что — в судьбу,
Мы осилим — мы настырные.
…К полосатому столбу
Тишина прижалась мирная.

* * *

Наверное, вы правы…
Правы…
Вроде бы…
И в теме я забуксовал,
Как в тине:
Конечно, надо бы писать
О Родине,
А я все почему-то —
Об Алине…
И нужно бы о доме,
Понимаю…
О городе,
Где небеса так сини:
Об Астрахани,
О родимом крае,
А я все почему-то —
Об Алине.
Служу, как говорят,
Других не хуже:
Наивности ребячьей
Нет в помине, —
Здесь чувство Родины
В душе сильней и глубже,
И лишь стихи упорно —
Об Алине.
Что ж, кто-то видит Родину
Землею,
Что вспахана
Стараньями отца.
Березкою… Небесной синевою…
И матерью,
Стоящей у крыльца.
И надо бы — о журавлином клине,
И надо бы — о шелесте травы…
А я все почему-то —
Об Алине…
Хотя, конечно, в целом
Правы вы.

* * *

Здравствуй! Я вернулся. Слов не нужно,
Старый друг и так тебя поймет.
Просто я уже закончил службу,
Все два года, даже с лишним, вот…
Просто захотелось вновь увидеть,
Посмотреть, ну как ты тут? И что?..
Я? Да нет, я в общем не в обиде,
Жизнь есть жизнь: сплошное «Спортлото».
Повезло ему? Что ж, время лечит:
Мы так долго были далеки…
И дарить цветы, придя под вечер,
Мне, понятно, было не с руки.
Вам, конечно, было по дороге,
Все имело смысл: слова и взгляд…
А моя застава по тревоге
Вывозила на рубеж ребят.
Вы так рано в жизни не вставали,
Вы не знали соль и пот дорог.
Это ж мы за вас недосыпали,
Хоть, понятно, это не в упрек.
Главное, чтоб ты была счастливой,
Чтоб имела дом, семью, детей…
А меня застава научила
Не жалеть себя — спасибо ей.
Вот, пожалуй, все… Сказал довольно.
Улыбнись! Тебе нейдет печаль.
И — прощай… Ведь мне почти не больно.
Что же делать: это так… А жаль.

* * *

Пора уходить. Вот и все. Увольненье в запас.
Начальник нам руки пожмет, проводив до порога.
Ребята толпою толкнут торопящийся «ГАЗ» —
Улыбки на лицах… И все-таки грустно немного.
Ну, дальше все ясно: дорога, родители, дом.
Там ждали и ждут, там ладонями сердце согреют.
А что позади? Только память, фуражка, альбом
И что-то еще, что я даже назвать не сумею.
Останутся фото, а также еще адреса
И вера, что все же разлука не долго продлится…
На плоской кассете — живые друзей голоса,
В три легких аккорда чуть хриплые песни границы…
Ночные тревоги, прожектор, дозор, маскхалат…
И я буду долго валяться без сна до рассвета,
Увидев случайно, как мой еще маленький брат
Тайком примеряет фуражку зеленого цвета…

СЧАСТЛИВЫЙ СОН

Снится мне порою,
Как когда-то,
Астраханским воздухом
Дыша,
Яростное золото заката
Заливало город, не спеша.
Золотило крыши,
Башни, шпили,
Тополей янтарный окоем,
Облака над горизонтом
Плыли,
Золотым украшены шитьем.
А закат,
Все ярче разгораясь,
Разливался,
Ширился
И — рос!
И горели руки,
Прикасаясь
К чуду золотых твоих
Волос…
Заходило солнце,
Алым светом
Из последних напрягаясь сил.
Пять мгновений
Я во власти лета
На руках судьбу свою носил.
И искать не нужно
Виноватых,
Что тебе, в счастливое число,
Обручальным золотом заката
Безымянный палец обвело…

КАКИЕ МЫ?

Под голоса сказаний и баллад
Ковалась наша юность, наша честь.
И каждый был готов, и каждый рад
Изведать жизнь — такой, какая есть!
А жизнь бежала рядом — только тронь,
Следили мы за нею, сдвинув бровь…
Но Окуджавы сдержанный огонь
Вливался в жилы, разжигая кровь.
И подступало с четырех сторон
Предчувствие событий и судьбы, —
Высоцкого хрипящий баритон
Нам души обжигал в огне борьбы.
Пусть говорил известный ветеран,
Что поколенье наше — «не ахти»…
Но наши парни шли в Афганистан
И знали, что домой не всем прийти.
И наших песен яростный рассвет
Ворвался в мир без лжи и без прикрас.
И на заставах парни наших лет
В наряд ходили, как в последний раз.
По строкам молодых и древних рун
Мы набираем нашу высоту.
Я славлю поколенье тех, кто юн —
Их веру, их надежду, их мечту!
И, уходя из жизни насовсем,
Мы обойдемся без избитых фраз
И лишь в глаза открыто глянем тем,
Кто мир на плечи примет после нас.

* * *

Против меня — много,
Рядышком — никого…
Ночь уставилась строго:
Трое — на одного.
Трое, как на параде…
Что ж, перейдем на «ты».
Первый обходит сзади,
Внюхиваясь в следы.
Тот, что второй, — он скромен.
Что ж, и таких берут —
Будут стоять на стреме,
Ну, а при случае — пнут.
Третий… Ну, тот махина!
Встал на дороге — стоп!
Этого можно сдвинуть
Только снарядом в лоб…
Где ж ты, былая завязь
Дружеских теплых рук?
Зло. Равнодушье. Зависть.
Вот и замкнулся круг.
Может, я что не понял, —
Было не до того.
Но эту ночь запомнил:
Трое — на одного.

ДИАЛОГ

— Уйди.
— Уйду… но все к твоим ногам —
Все, от полночных звезд до славы липкой,
Все, что в душе и что в руках, — отдам,
И ничего — взамен. Даже улыбки.
Всю душу выгребу — нигде ни закутка,
Чтоб затаиться чувству или слову,
Чтоб не была протянутой рука,
В которую ты вложишь камень снова.
Чтоб мысли вновь — прозрачны и легки,
И чтоб всегда — прекрасная погода.
Чтоб знанья жизни не были горьки
И сердце вдруг не спотыкалось с ходу…
— А что ж тебе?
— А мне — горячий чай,
Чтоб от тоски в душе не захлебнуться.
Чтобы тебя не встретить невзначай,
А встретив вдруг — спокойно отвернуться.
Чтоб жить — ни на ноже, ни по ножу,
Чтоб — нелюбим, так уж хотя бы понят…
— Уйди!
— Уже полжизни ухожу,
Но в спину снова гонят, гонят, гонят!
И глуше шаг, и в жилах вязнет кровь,
И незачем во всем искать основу, —
Уж если это мы зовем «любовь»,
Зачем нам «жизнь» и «смерть» —
Два лишних слова.

* * *

Зима… Опять зима: деревья, как игрушки,
И самый чистый снег ложится в грязь дорог.
А у виска свистит шальным ядром из пушки
Случайно кем-то брошенный снежок.
Вон, девушка прошла и улыбнулась будто,
Но я прибавил шаг: торопят сотни дел.
А вдруг это судьба вот этим самым утром
Мне улыбнулась вслед, а я не разглядел?
К героям прошлых лет не стоит и тянуться.
На душах ставим крест и надпись «гололед»…
Я сам не соглашусь вот, прям сейчас, рехнуться,
Копье наперевес, меч в зубы и вперед!
Как много в мире зла, как мало Ланцелотов…
Как много пышных фраз, как мало просто слов.
И острый дефицит бродячих сумасбродов,
И не хватает струн, и песен, и стихов.
А может, все не так? Ведь сердце бьется вроде.
А может быть, сейчас, не глядя, в сей момент —
Ту девушку догнать, спросить хоть о погоде
И отпустить один старинный комплимент?
Я с места взял в карьер, причем, довольно лихо.
Надежды никакой, но все-таки успел!
Взглянула, не дыша, потом назвала психом
И улыбнулась так, что я чуть не запел.
…Зима, опять зима. А печь трещит о лете.
Безверье и тоска уносятся в трубу.
И коль в твоей душе хоть искорка, да светит,
Надвинь на брови шлем и — встреть свою судьбу.

* * *

Жду звонка. А вечер в тучах тонет…
Жду звонка. А телефон молчит.
Кресло подо мной скрипит и стонет,
Предъявляя перечень обид.
Вновь вздохнет басовою струною
Белая гитара у стены…
Уведет старинной ворожбою
Гумилев в загадочные сны.
Мир волшебный, трепетный и робкий
Тайной слов чарует и манит…
Я же расшибу эту коробку,
Если вот сейчас не зазвонит!
Как дурак, сижу весь вечер дома:
Тишина — как будто бы назло.
«Позвоню…» О боже, как знакомо!
Аж от скуки скулы повело…
Обещала в шесть, а скоро десять.
К черту и угрозы и нытье!
Но терпенья чашу перевесит,
Если… Зазвонило! Да?.. Але?!
Да, квартира… Да… А что за дело?
Маму? Да, пожалуйста. Прошу-с…
Все. Довольно. Хватит, надоело:
Я устал, я просто спать ложусь.
…От трезвона трубка как подскочит!
Я спросонок хриплый и — суров:
— Ты сума сошла? Двенадцать ночи!
Спать пора, какая там любовь…
Бросила… Ну все… пошла топиться?!
Впрямь дурак — ничто не излечит…
Завтра извинюсь… Сейчас не спится?
Нету сна… И телефон молчит.

* * *

Ты просила написать? Будь по-твоему.
Окунемся, так сказать, в дебри прошлого.
Вот и память брызжет болью утроенной,
И плохое помнит все, и хорошее.
Понимаешь, ты такая красивая,
Нет семнадцати и жизнь беззаботная.
А моя душа — не небушко синее,
Хоть, конечно, и не тина болотная.
Понимаешь, просто сердце — как выжжено
Ожиданьями, молчаньем, разлуками.
В клетке ребер бьется горько-униженно,
А лечу его я сказками глупыми.
Было время — сам глядел ясным соколом,
Сам судьбу ковал и мог — невозможное.
Только встретилась одна, невысокая,
Сразу стал ручным и стреноженным.
Было время, вешний град в спину выстрелил,
И последние снега птицы выпили…
Душу под ноги ковром ей так и выстелил, —
Вот об этот-то ковер их и вытерли.
Даже обуви не сняв: эка невидаль!
Эх, дурная голова, масть бубновая…
Старых песен голоса тают медленно,
А смогу ль назвать тебя песней новою?
Целоваться-то и то — не обучена…
А играть с тобой себе не позволю я.
Что же сердце так и точит, и мучает?
Или жаль чего, иль так — меланхолия?
Нелегко на свете жить, как распятому…
Впрочем, кажется, привык и не жалуюсь.
Но — со мной иль не со мной — дело пятое,
Будь счастливой…
Будь счастливой! Пожалуйста…

* * *

Все одной тебе —
Весь свой мир отдам:
Пусть во сне — да твой,
Не ничей…
Облака смешав,
Я воздвигну храм
В позолоте степных лучей.
Все везде успев,
Все и вся любя —
До шальной волны краток срок, —
Из песка дворец
Вылью для тебя,
Ах, какой на Волге песок!
И на дне морском
Звезды все собрав,
И на небе — мне хватит сил, —
Все к твоим ногам…
А уж прав — не прав? —
Весь вопрос лишь в том:
Мил — не мил?
Только я его не задам тебе,
Может, кто другой и спросил…
Ну, а мне бы знать,
Что в твоей судьбе —
Был ли я вообще?
Я ли был?..

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО

* * *

Вот выйду, взгляну на небушко,
А сердце в печали екает.
Ведь где-то ждет меня девушка
Прекрасная, но далекая.
Там в дымке у моря синего,
А в ясный день бирюзового,
Закаты плывут красивые.
Но вырвусь туда ли снова я?
Там ходят гнедые лошади,
И птицы поют возвышенно.
Там тают в платанах площади,
И спят облака над крышами;
Там горы стоят косматые
В уборе дерев смешавшихся.
Там парни под маскхалатами
Хранят любовь к недождавшимся.
Подъемы в ружье привычные,
Но потом удача мерится.
И в полосу приграничную
Всерьез-то не сразу верится.
Вернуться туда б… Да где уж там…
Повязан делами, строками.
А где-то ждет меня девушка
Прекрасная, но далекая…

* * *

На мостовой играют солнца блики,
А на душе снега метет зима.
Цветы разлуки — желтые гвоздики
Несу тебе и не схожу с ума.
Как это странно, глупо и нелепо
И, главное, не надо даже слов.
Несу букет, слепой, безумный слепок
Твоих любимых бархатных цветов.
Зачем гадать, что будет, что не будет, —
На сто вопросов лишь один ответ.
И мне сейчас совсем чужие люди
С неясной грустью молча смотрят вслед.
В твоих глазах ни радости, ни муки,
И я не понял, ты или не ты:
Взгляд был спокоен, но дрожали руки,
Когда ты в вазу ставила цветы…
Расстались, как и не были знакомы —
Двух гордых душ могучая стена.
Приехал ночью, глянул, а над домом
Цветком разлуки — желтая луна.
Но тишина внезапно раскололась,
И я не верил слуху своему,
Услышав в трубке твой далекий голос:
«Ты напиши. Я все теперь пойму…»

* * *

Он странный был парень. Всуе
Порой совершал грехи.
Другим дарил поцелуи,
А ей посвящал стихи.
В каком-то хмельном угаре,
Опять-таки не как все,
Другим играл на гитаре,
А ей заводил Бизе.
Познав мастерства секреты,
Игривым резцом Буше
Другим рисовал портреты,
Ее же ваял в душе.
И был он на самом деле,
И совесть храня и честь,
С другими — каким хотели,
Лишь с нею таким, как есть.
Ее воспевал он имя,
Молился ее глазам.
Других принимал земными,
Ее вознес к небесам.
А ей так хотелось ласки,
Огня, поцелуев, слов.
Но он, как в старинной сказке,
Любил лишь свою любовь…

* * *

Девушка из третьего купе —
Чудо с бирюзовыми глазами.
Как герой великого Распэ,
Я играю жизнью и стихами…
Низведу запретное табу,
Упиваясь радостью открытий.
Сам себе придумаю судьбу,
Сам себе направлю рок событий.
Оседлаю черного коня
В стиле паладинов и эмиров,
Вознесу на кончике копья
Званье королевы всех турниров.
Положу венец у ваших ног
И, звеня изрубленной кольчугой,
Навсегда исчезну в ритме строк
Менестрелей с пламенного Юга.
Все вернется — хлеб и молоко,
Жизнь сольется в годы и мгновенья…
Рыцари уходят так легко
В даль, в небытие и в сновиденья…
Стук колес иллюзию создаст,
А быть может, просто не заметит
Отраженье бирюзовых глаз…
Стук копыт на стыке трех столетий…

ВСТРЕЧА

Тебе казалось: это очень просто —
Как жемчуг, обронить десяток слов…
А знаешь, ведь Земля всего лишь остров
Средь тысячи вселенных и миров.
И мы на ней лишь гости — на мгновенье
Пришедшие в движение планет
По высшему чьему-то вдохновенью
Лишь только раз, чтобы увидеть свет…
Не чудо ли, что в этой яркой вспышке
Столкнуло нас в горниле звезд и чувств,
Не где-то, не шутя, не понаслышке —
Глаза в глаза, смешав дыханье уст?
Мы встретились… И не сказав: «спасибо»
Судьбе, укрывшей нас, как двух котят,
Слепых и глупых, от бетонной глыбы,
Которую, разлукой окрестят
Другие люди. Те, что будут следом,
Что разберут сюжет, характер, жанр:
Что было с этим раненым поэтом
И с девочкой, направившей удар?
Они поймут, что было между нами.
Оценят вес поступков и обид.
Напишут трехметровыми словами,
Что золото не все, мол, что блестит.
…А мы, на них взглянув, как в кинозале,
Из тьмы своих ухоженных могил,
Вдруг вспомним просто вечер на вокзале —
Один лишь вечер… Пусть один — но был!
И было — все… И не хотела стрелка
Часов вокзальных двигаться вперед.
Все, что потом, — так пусто и так мелко…
Все, что потом, — отчаянье и лед!
До этих строк потомкам что за дело?
И у свечи так робок огонек…
Любовь была. Но ты не разглядела.
Я не судья.
Прости, что не сберег…

* * *

Я забываю имена.
Спросонья или сполупьяна
Басовым звуком фортепьяно
Встает забвения стена.
Я забываю голоса,
И даже старых песен звуки
В мои протянутые руки
Ложатся лишь на полчаса.
Я забываю адреса…
И те, кто где-то ждут упрямо
Письма иль строчки телеграммы,
Уже не верят в чудеса.
Я забываю, как в бреду,
Победы, пораженья, войны.
Так тише и куда спокойней,
И, в общем, знал, куда иду.
Душе теперь не привыкать,
Плащом забвенья укрывая,
Страницы памяти листая,
Их беспощадно вырывать.
Но тянет, что там ни пророчь,
За бешенством ветров-скитальцев,
Разбить стекло, изрезав пальцы,
И чье-то имя крикнуть в ночь…

* * *

Сколько весен прошло. Мне уже двадцать три.
Сплавы верности, клятвы и непостоянства.
Я, конечно, не стар, просто где-то внутри
Зреют мысли о вечности и о пространстве…
Сколько силы в руках, сколько можно успеть
До прощального текста на траурном канте.
Я не скоро умру и надеюсь, что смерть
В чем-то тоже, как жизнь по теории Данте.
Эта вечная жизнь, просто в мире ином,
Что при жителях стольких однако, не тесен…
Если буду в аду, то на круге втором —
За безумство любви и за яростность песен.
Если рай, что ж, и там можно, видимо, жить.
Там культурные люди и общество мило.
Я, конечно, найду, что читать, с кем дружить…
Только вечный покой скоро станет постылым.
Что мне там без тебя? Ты пойми и прости.
Это время слепое стучится и стонет.
Просто душу мою ты в ладони впусти —
Пусть мой Ад или Рай будет в этих ладонях…

* * *

Все кувырком. Огонь и лед.
И целомудрия грехи.
И я полночи напролет
Читал стихи, читал стихи.
Плескались звуки в темноте,
И в ритме строк звучал апрель.
А там, в безбрежной высоте,
Звенела звездная капель.
В ладони теплый шелк волос,
Так безмятежно золотых…
И мучил маленький вопрос:
Что это — песня или стих?
А может, — сон, а может, — бред?
Цветной цветаевский романс?
Так близко между «да» и «нет»
Мы этой ночью первый раз.
Да что мы знаем о любви?
Весь опыт прошлого не в счет.
Как далеки глаза твои…
Как близко смуглое плечо!
Хранила сон моя рука,
А разум в облаках витал,
Но почему-то я пока
Счастливых строк не написал.
И мысль о счастье в этот час
Не приходила, хоть убей.
И даже пару легких фраз
Не мог связать я в голове.
«Любовь — творец!» А что творит
Твое дыханье в этот миг?
И, словно серебро, горит
На медной коже лунный блик.
Я знаю — все умчится прочь
В рассвета алые штрихи.
А в сердце — боль, любовь и ночь,
И напролет стихи, стихи…

Отправить