4
Камилла застыла.
- В чем дело? Что с тобой?
- Это… это ваш дом?
- Ну да! Боже, ты только взгляни, как тут все заросло… Ни один кустик не подстрижен… Вот ведь беда…
- Совсем как мой…
- Что?
«Своим» она называла не дом в Медоне, где изнывали ее родители, а тот, что начала рисовать, впервые взяв в руки фломастер. Маленький домик, который она придумала, место, куда она пряталась от мира, чтобы мечтать о курочках и жестянках с печеньем. Ее кукольный трейлер, ее гнездышко, ее синий домик на склоне холма, ее «Тара», ее африканская ферма, ее крепость в горах…
Дом Полетты напоминал маленькую, крепко сбитую сельскую кумушку, которая, вытягивая шею из глухого воротничка, встречала вас, подбоченившись с понимающе псевдожеманным видом. Из тех, что, потупив очи, изображают смирение, излучая при этом довольство и собой, и жизнью.
Дом Полетты был лягушкой, которая мнила себя величиной с быка. Маленькой пограничной сторожкой, возжелавшей сравняться величием с замками Шамбора и Шенонсо .
Этакой маленькой тщеславной крестьяночкой-гордячкой, мечтающей о величии и вопрошающей с тревогой:
- Взгляните, сестра моя, и скажите, все ли в порядке. Хороша ли моя черепичная крыша? Стройнят ли меня наличники из белого песчаника над дверью и окнами?
- Вовсе нет.
- Неужели? А мои слуховые окошки? Разве не прелестны эти обложенные камнем окошки?
- Ничуть,
Ничуть? А карниз? Его тесал мой друг.
- И он не спасает дела, дорогая.
Тощая нахалка от обиды заросла диким виноградом, приукрасила себя цветочными горшками и даже позволила себе повесить над входной дверью подкову - в знак крайнего презрения к чужому мнению. Вот вам, Аньес Сорель и знатные дамы из Пуатье, у вас-то такой прелести нет!
Дом Полетты жил своей жизнью.
Она не хотела входить, ей нужно было одно - увидеть свой сад. Какое запустение… Все пропало… Повсюду пырей… Сейчас ведь самое время сеять… Капусту, морковку, землянику, лук-порей… А земля заросла одуванчиками… Боже мой, боже мой… Счастье еще, что я сажала много цветов… Сейчас для них еще рановато… Где мои нарциссы? Вот они, мои дорогие! А мои крокусы? О, Камилла, взгляни на эту красоту… Я не вижу, но они точно должны быть где-то здесь…
- Маленькие синенькие цветочки?
- Да.
- Как они называются?
- Леопольдия… или гадючий лук… Ох, - жалобно простонала она.
- Что такое?
- Их бы следовало рассадить…
- Да какие проблемы… Завтра же и займемся! Вы мне объясните…
- Ты сделаешь?
- Конечно! Обещаю учиться прилежнее, чем на кухне!
- И душистый горошек нужно будет посадить… Это любимые цветы моей матери…
- Все что захотите…
Камилла пощупала свою сумку. Отлично, краски она не забыла…
Кресло откатили на солнце, и Филибер помог Полетте устроиться. Слишком много волнений.
- Гляди-ка, бабуля, что у меня есть!
Франк появился на крыльце с большим ножом в одной руке и котом в другой.
- Я все-таки приготовлю вам кролика!
Они вынесли на улицу стулья и устроили пикник. К десерту все размякли, вытянули ноги и, прикрыв глаза, наслаждались ласковым деревенским солнышком.
В саду пели птицы. Франк и Филибер лениво препирались:
- Говорю тебе, это дрозд…
- Нет, соловей.
- Дрозд!
- Соловей! Черт, это, между прочим, мой дом! Я тут всех птиц знаю!
- Не спорь, - вздохнул Филибер, - ты же вечно возился с железками, что ты мог слышать. А я читал в тишине и прекрасно изучил их наречия… Дрозд грохочет, а когда поет малиновка, кажется, будто падают капельки воды… Так что это точно дрозд… Послушай, какие рулады выделывает… Словно Паваротти распевается… Ба, ну-ка скажи, кто это? Она спала.
- Камилла?
- Два пингвина, мешающие мне наслаждаться тишиной.
- Прекрасно… Раз так… Идем, Филу, будем ловить рыбу.
- А? О-о-о… Да я… Я не слишком хорошо умею… Я всегда… за… запутываюсь…
Франк засмеялся.
- Пошли, малыш, не дрейфь. Ты расскажешь мне о своей возлюбленной, а я объясню тебе, где у спиннинга катушка…
Филибер с укором взглянул на Камиллу.
- Эй! Я ничего не говорила! - возмутилась она.
- Это не она. Мне мой мизинчик нашептал…
И они удалились - высокий смешной чудак в бабочке и монокле и коренастый разбойник в пиратской бандане…
- Ну, мальчик мой, расскажи дядюшке Франку, какую наживку ты припас. Наживка, знаешь ли, дело тонкое… Рыбешки ведь твари совсем не глупые… Совсем… Очень даже неглупые…
Когда Полетта проснулась, они объехали владения на «тачке» с ручным приводом, а потом Камилла уговорила ее принять ванну, чтобы согреться.
Она нервничала.
Все, что они делали это было не слишком разумно.
Ладно, поживем - увидим.
Филибер разжег огонь, а Франк приготовил ужин.
Полетта легла рано, они сели играть в шахматы, а Камилла их рисовала.
- Камилла…
- Да?
- Почему ты всю дорогу рисуешь?
- Потому что ничего другого делать не умею…
- Ну и кого ты сейчас изображаешь?
- Слона и Коня.
Было решено, что мальчики лягут на диване, а Камилла - на детской кровати Франка.
- Э… - рискнул высказать свое мнение Филибер, - возможно, Камилле было бы удобнее на широкой кровати…
Они одновременно взглянули на него и улыбнулись.
- Я, конечно, близорук, но не до такой же степени…
- Нет-нет, - ответил Франк, - она отправляется в мою комнату… Будем вести себя, как твои кузены… До свадьбы - ни-ни…
Просто он хотел спать с ней в своей детской постели. Под футбольными постерами и кубками за победы в мотокроссах. Это будет неудобно и не слишком романтично, зато он получит доказательство того, что жизнь несмотря ни на что все же милая барышня.
Он так скучал в этой комнате… Так скучал…
Если бы кто-нибудь сказал ему, что однажды он приведет сюда принцессу и будет лежать рядом с ней на этой узкой латунной кроватке, где в матрасе когда-то была дыра, и где он чувствовал себя совершенно потерянным, и на которой он занимался онанизмом, предаваясь мечтам о куда менее привлекательных девушках, чем она… Он бы ни за какие коврижки не поверил… Это он-то, прыщавый голенастый юнец, ни черта не смыслящий в жизни… Нет, любимчиком судьбы он точно не был…
Да, жизнь - большая мастерица преподносить сюрпризы… Годы, проведенные в холоде одиночества, и вдруг - бац! - извольте, юноша, в самое пекло…
- О чем ты думаешь? - спросила Камилла.
- Ни о чем… Так, о всяких глупостях… Сама-то как?
- Не могу поверить, что ты вырос в этом доме…
- Почему?
- Н-ну… Здесь все такое жалкое… Это даже не деревня, а… Ничто… Маленькие домики со старичками, сидящими у окна… А эта хибарка… Здесь ничего не изменилось с 50-х годов… Никогда не видела кухни с такой громадной плитой! И туалет в саду! Как тут расцвести ребенку? Как тебе это удалось? Как ты выбрался?
- Тебя искал…
- Прекрати… Мы же договорились…
- Я с тобой ни о чем не договаривался!
- Ладно-ладно…
- Ты сама прекрасно знаешь, как я выбрался, с тобой было так же… Мне, правда, природа помогала… Я все время торчал на улице. И, что бы там Филу ни вякал, это был соловей. Я точно знаю, мне дед объяснил, а мой дедуля сам был почище всякой пернатой штучки… Ему и манки были не нужны…
- Как же ты живешь в Париже?
- А я и не живу…
- Здесь для тебя работы нет?
- Нет. Во всяком случае, ничего интересного. Но, если у меня однажды появятся дети, клянусь - я не позволю им расти среди машин, ни за что… Ребенок, у которого нет резиновых сапог, удочки и рогатки, - не ребенок. Почему ты улыбаешься?
- Да так. Я нахожу тебя очень милым.
- Я бы предпочел, чтобы ты поискала кое-что другое…
- На тебя не угодишь.
- Скольких ты хочешь?
- А?
- Детей…
- Эй! - она едва не подавилась от возмущения. - Ты нарочно или как?
- Да погоди ты, я же не говорил, что от меня!
- Я вообще не хочу детей.
- Да ну? - Он был разочарован.
- Вот так.
- Почему?
- Потому.
Франк обнял Камиллу за шею, и ее губы оказались у самого его уха.
- Скажи мне почему…
- Нет.
- Скажи. Я никому тебя не выдам…
- Потому что не хочу, чтобы малыш остался один, если я умру…
- Ты права. Вот почему детей должно быть много… Кроме того…
Он еще крепче обнял ее.
- Ты не умрешь… Ты - ангел… а ангелы не умирают… Она плакала.
- Ну чего ты?
- Ничего… ничего… Просто у меня вот-вот начнутся месячные… Каждый раз одно и то же… Везде болит, плачу по пустякам…
Она улыбнулась, шмыгнув носом.
- Видишь, никакой я не ангел…
