IV

Я приехал в ресторан, раздавленный усталостью и мучаясь тысячью вопросов. Как мне продержаться до конца этого лета? Уже несколько дней, как я только и делал, что вставал под холодный душ и пил крепкий кофе. Сколько еще будут держать меня ноги, если я сплю по три часа в день, рухнув на диван или, не раздеваясь, поперек кровати, а то и просто в машине?

Я пошел сразу на кухню. Тони был там, он резал лук. Рядом в оливковом масле жарилась порезанная тонкими ломтиками картошка.

— Сегодня же дам объявление в газете, — сказал я Тони. — Нам обязательно нужно кого-нибудь нанять мне в помощь на террасу, я просто на ногах не стою. Все из-за жары, там у меня под крышей я больше не сплю, я задыхаюсь.

— А чему тут удивляться, ведь ты днем и ночью носишься за этой хорошенькой кошечкой. Я вижу ее, она танцует в твоих глазах, прямо мультик какой-то. А ты думаешь, я не задыхаюсь тут, у плиты? По сравнению с этим твоя квартира просто в Гренландии. Я выпиваю по десять литров воды в день. Если уж ты собираешься дать объявление, то поищи еще и повара. Мы просадим на это всю летнюю прибыль, и в сентябре я могу больше не рыпаться — никаких кеглей, карт и казино. Поль, возьми наконец себя в руки, это ты должен следить за мной, ты должен был держать меня в узде. С тех пор как ты с ней познакомился, я просто не узнаю тебя. Ты не слышишь, что я тебе говорю, ты не слышишь клиентов, приносишь им холодные блюда, если только их не обслуживаю я сам. Ты просто отсутствуешь, Поль. Я даже сомневаюсь, существуешь ли ты вообще. Время от времени переходи, пожалуйста, дорогу: если машины затормозят, значит, ты существуешь. А если нет — значит, тебя уже нет.

— Я пойду давать объявление, для этого нужно перейти дорогу. Если я вернусь, значит, я существую.

— Иди к черту, дай мне спокойно приготовить фондю с луком. Я тут с тобой заболтался и забыл, что мне нужно бланшировать треску! Надо бы тебе надеть ее на голову, она защитит тебя от солнца. И от любви с первого взгляда тоже.

В течение следующих дней каждое утро к нам в ресторан приходила моя соседка снизу. Она уже в возрасте, у нее совсем нет денег и очень мало зубов. Она приходила, едва я успевал вынести первые столы. Всегда улыбающаяся и накрашенная. «Сеньор, принеси мне сегодня мой обычный чай», — говорила она. Я уходил готовить ей чай, а она кричала мне вслед: «Сеньор, два пакетика чая и четыре кусочка сахара, если можно». Я приносил ей еще и корзинку с круассанами. «Спасибо, сеньор, можно, я расплачусь с тобой стихами?»

Каждый день она мне читала по монологу из «Сирано», пока я расставлял столы и стулья на террасе. В молодости она познакомилась с одним заезжим актером, который играл эту роль. Она влюбилась в него и каждую ночь перечитывала эту пьесу.

Я слушал, как эта пожилая дама разглагольствует о страданиях и тонкостях высокой любви, на этой самой площади, где один за одним проходили мои дни, а Сильвия все не возвращалась.

Роксана не могла быть красивее Сильвии. Если бы мне не надо было зарабатывать на жизнь с подносом в руке, я бы написал для нее целые тома стихов. Сирано был уродлив, великолепен и благороден. А я-то кто такой, за своей стойкой, со своим самым обыкновенным носом? Может быть, Альтона красив той же красотой, что и Сирано?

Я дал объявление в газете. Через три дня мы наняли официантку, которую не пугала бесконечная беготня. Софи раньше работала в самом большом кафе города. Она сновала между столами, и длинные золотистые волосы хлестали ее по ягодицам.

А на следующий день мы взяли на работу молодого повара, который только что закончил поварское училище. «Ты уже все знаешь о продуктах, — сказал ему Тони, — остается только обучиться делу. Со мной ты пройдешь отличную школу, я многому научу тебя, после нас тебя возьмут куда угодно».

Наконец-то я смогу выкраивать себе хотя бы несколько часов в день и найду те слова, что я напишу в длинном письме Сильвии. Те самые слова, что приходят ко мне, как только я закрываю глаза и вижу ее лицо.

Я не смог написать даже первых слов того письма, что уже давно каждый день повторял про себя. Такие слова бесполезно искать, они просто внезапно приходят, как грозы.

Я пошел в подвал за бочонком пива, и, когда шел обратно, фигура Сильвии вдруг закрыла свет, проникающий сквозь дверной проем.

— Симпатичная официантка, — бросила она. — Никогда ее раньше не видела.

— Я тоже, мы ее только вчера взяли.

— Вы не ошиблись. Она очень привлекательна.

— Да, несомненно, у нее такое тело, ягодицы и волосы, которые не отбивают посетителям аппетит. Но есть ли у нее то, что есть у тебя?

— Что?

— Не могу объяснить, с тех пор как встретил тебя, я пытаюсь это понять.

— Лучше угости меня чем-нибудь освежающим, чем болтать всякую ерунду.

Ерунду… То, что случилось со мной, самая страшная, самая ужасная болезнь, — для нее ерунда.

Неужели она вдруг меня приревновала? Сейчас она улыбалась. Не слишком ли быстро я ее успокоил? Мы устроились на высоких табуретках у стойки. Я только что упустил возможность отомстить ей, ведь сам я ревновал постоянно, стоило ей только завернуть за угол площади. И с каждым разом ревновал все сильнее, даже когда она улыбалась только мне.

Мы выпили по два стакана клубничного сока со льдом. Всякий раз когда Софи проходила мимо нас с подносом в руке, я провожал ее взглядом. И настолько осмелел, что сказал Сильвии:

— Эта девушка умеет работать. Теперь я смогу перевести дух. Что скажешь о небольшом побеге в какой-нибудь отель? На два-три дня в страну пармезана? Курс лечения спагетти и кьянти? Два-три дня, чтобы прийти в себя и подумать о нас?

— В отель?.. Я не знаю, как дотянуть до конца месяца.

— А у меня нет времени, чтобы тратить то, что я зарабатываю.

— Хорошо, я согласна, готова тебе помочь. Поедем в горы, там прохладно и нет комаров. Этим летом мне так жарко, что я мечтаю поспать с открытыми окнами под двумя одеялами и под шум горной реки.

Она не сомневалась ни секунды. Я поторопился встать, пока она не передумала.

— Предупрежу Тони, и поехали.

— Прямо сейчас? Я не могу, я работаю сегодня вечером. Поедем завтра, я должна отпроситься.

— Во сколько?

— Я объясню тебе, где я живу. Скажем, в семь утра, я как раз успею принять душ. Тебе не захочется путешествовать с томатным соусом. Кстати, я не оставляла у тебя своей пляжной сумки?

— Сумку с пляжным полотенцем?

— С моим романом, главное, с моей тетрадкой! Слава богу, просто гора с плеч! Надеюсь, ты не стал его читать?

— Я не мог себе позволить копаться в твоих вещах.

— На твоем месте я бы обязательно это сделала. Или тебе не интересно, что я пишу?

— А кто тебе сказал, что я не прочитал? Каждый имеет право соврать.

Она взяла листок бумаги и ручку и нарисовала мне план своего квартала. Я и так знал, где она живет. Мне казалось, что она слегка растерялась. Я заработал два очка в свою пользу: во-первых, благодаря телу Софи, а во-вторых, из-за тетрадки. Может быть, в тот вечер, когда я умирал от ревности, она не заметила меня в толпе? Хотя можно ли вообще в чем-то переиграть такую проницательную девушку?

— Положи сразу мою сумку к себе в машину, одной заботой меньше. Я давно хотела уехать в какой-нибудь отель в горах, чтобы писать. Смотри, вот подъезд, он всегда открыт. Этот дом никак не называется. Жди меня там, в ста метрах, под большим дубом. В семь часов!

Она мне отдала план и убежала. Я посмотрел на часы — одиннадцать утра. Нужно ждать еще двадцать часов.

Мы уедем, вдвоем. Только мы двое в маленьком отеле в горах. Сильвия будет только моей. Сильвия, которая будет засыпать обнаженной, я буду целовать ее волосы, ласкать ее грудь.

Пока не навалилась работа, я залез под котел и достал толстую пачку денег. Маленький отель, не слишком известный, но роскошный. С цветами на балконах, белыми скатертями на столах и завтраками в постели. Я стал думать, что мне взять из одежды; еще надо не забыть туалетную воду.

Я просто сходил с ума от счастья. И от беспокойства. Слишком прекрасно, все было слишком прекрасно. Вдруг в голове всплыло имя Альтона, и счастье смешалось с беспокойством. Двадцать часов тревожного счастья.

В половине седьмого я был под большим дубом, зеркало заднего вида я направил на подъезд, без пяти семь мое сердце начало биться быстрее, в семь ровно оно готово было выскочить из груди. Секунды стучали по крыше моей машины, словно кто-то бил по ней лопатой. Мне пришлось выйти из машины и чуть-чуть пройтись. На цыпочках я подошел к ржавой двери подъезда. Небо было безмятежно-голубым. Я прислушался, но слышал только, как бешено стучит кровь у меня в висках.

А если она меня здесь застанет… Я вернулся к машине, но через пять минут был снова у подъезда. Это было невыносимо. Никогда Альтона не позволит ей уехать со мной. Как я только мог в это поверить? Может, он попросту убил ее, когда она объявила ему, что уезжает? Неужели у нее хватило смелости рассказать ему об этом? А может, она обо мне забыла? И просто спит у него на плече после ночной работы?

Часы на ближайшей колокольне пробили восемь. Восемь страшных ударов. Я чувствовал себя так, словно был один во всем мире. Вот теперь она точно больше не придет. Все, что мне остается, — это вернуться к себе, выложить вещи и идти на работу. Работать до полного изнеможения. Чтобы задавить это бесконечное чувство одиночества.

Она стояла перед моей машиной с огромной сумкой в руке и делала мне какие-то знаки.

— Скорее, поехали! Он способен на все. Я думала, что никогда не уеду!

Она прыгнула в машину, я рванул с места так, что на дороге остались черные полосы от колес.

— Он ударил тебя?

— Не говори мне больше о нем, это просто кошмар! Вези меня куда хочешь, лишь бы подальше отсюда! Он совсем рехнулся! Ревнует ко всему, к воздуху, которым я дышу!

— Не знаю, что бы было со мной на его месте. Он, по крайней мере, позволил тебе уехать. Я бы просто умер. Представить, что ты в машине с кем-то другим убегаешь в страну любви, что может быть ужаснее, Сильвия?

— Знаешь, если ты собираешься его жалеть, я возвращаюсь!

— Это себя я жалею. Я ждал тебя целый час и страдал так же, как он. Я чуть было не пошел за тобой.

— Вот это было бы здорово. Вы бы просто растерзали друг друга.

— Что же в тебе есть такого, Сильвия, что мужчины готовы из-за тебя убивать друг друга?

— Я тебе уже говорила, две ноги и соски, как и у всех женщин. И огромное желание ни от кого и ни от чего не зависеть. Если ты на самом деле хочешь, чтобы мы куда-нибудь уехали, остановись в первом же кафе и угости меня двойной порцией кофе с круассанами. Этой ночью я не сомкнула глаз, потом меня целый час оскорбляли, как последнюю проститутку.

Мы ехали в машине без какого-либо определенного маршрута, без карты, без цели, просто в сторону гор, которые издалека такие же голубые, как и море. Мы просто ехали, и это было прекрасно. Ее коротенькое муслиновое платье скользило по ее ногам, ее лицо никогда не было столь красивым.

Внезапно дорога кончилась. Мы увидели маленькую гостиницу, речку под мостом, лиственницы и мох, повсюду цветы и гранитные скалы, касавшиеся облаков. Балконы «У дороги» были все в герани.

— Если здесь нет свободных комнат, мы устроимся в собачьей конуре, — сказал я Сильвии.

— Ты уверен, что хочешь потратить свои деньги?

В гостинице была только одна свободная комната, прямо под крышей.

Мы начали с того, что сломали железные пружины кровати, более привычной к изнуренным усталостью телам сменяющих друг друга туристов. Нам хватило часа, чтобы она разломалась окончательно. Гостиница была темной, почти янсенистской, в ней не было ни романтики, ни роскошеств.

В течение двух следующих дней мы бродили по лесам и горам. У людей, которые встречались нам на тропинках, были ботинки на толстой подошве, рюкзаки и кепки. У нас же было только наше счастье.

Мы побывали на лугах, у горных речек, на цветочных полянах, мы видели облака, золотистых и лиловых, словно цветы, бабочек, которые были нежнее самого неба. Мы бросались голыми под ледяной водопад и кричали от боли и наслаждения. Мы смотрели на блеск ледников и занимались любовью, словно две креветки.

Никогда я не чувствовал себя таким легким, сильным и красивым. Прекрасными были эти цветы, потому что по тропинке впереди меня шла Сильвия. Удивительными были эти горные реки, эти озера, в которых отражались облака, эти отвесные склоны, эти холмы, заросшие мхом, потому что по ним шла Сильвия. Необыкновенным было все, что жило, трепетало, прыгало, ускользало, потому что эта молодая женщина шла передо мной, вдруг оборачивалась и улыбалась мне, а ее платье соскальзывало с плеч, и я видел ее грудь.

Больше не было ничего. Ни «Под соусом», ни Альтона, ни моей ревности. Ничего, кроме ее взгляда и ее груди. Она оборачивалась, и жизнь обретала смысл. Бог нарисовал этот мир кончиком ее груди.

Вечером второго дня мы вернулись в отель посреди ночи. Все двери и окна были закрыты. Все туристы уже давным-давно храпели.

— У нас нет другого выхода, — сказал я Сильвии, — оставайся здесь, я скоро.

Я схватился за виноградную лозу, которая вилась по стене гостиницы, и, рискуя десять раз сломать себе шею, долез до нашего балкона, прямо под крышей. От смеха Сильвии звезды светили еще ярче, этот смех давал мне силы, делал смелым, и я хватался за самые хрупкие ветки.

За те два дня, что мы прыгали в кровати и катались по ней, из нее окончательно вылезли все пружины.

— Мы ни за что не уснем на этом картофельном поле, — сказал я.

Тогда я сдвинул в угол всю остальную мебель, а железную кровать прислонил к стене.

Всю ночь, на матрасе, брошенном прямо на пол, мы сплетали наши тела и жадно набрасывались друг на друга, в то время как первые августовские грозы разрывали небо. Было 15 августа. Каждые тридцать секунд вспышки молний озаряли ее обезумевшее тело. Первый раз в жизни такое исступление овладело моим телом, а я не чувствовал ни малейшей усталости. И целую ночь постояльцы отеля колотили нам в стены и в дверь.

Люди приезжали сюда, чтобы гулять, дышать воздухом, а не заниматься любовью. А мы все делали сразу, везде, с утра до вечера, с вечера до утра. Страсть билась во мне, словно дикий зверь.

Часов в десять на следующее утро я позвонил, чтобы принесли завтрак. Никто не ответил.

Тогда мы спустились позавтракать в столовую. В гостинице было пусто. Все остальные либо ушли в горы, либо разъехались по домам. Хозяин был мрачнее течи. Застыв за своей стойкой, он отказался нас обслуживать. С минуту мы рассматривали чучело оленьей головы, висевшее на стене, прямо над пустым столом, потом я расплатился, и мы уехали. Нам не сказали ни «доброе утро», ни «спасибо», ни «до свидания». Сильвия задыхалась от смеха и от стыда.

— Я чуть не описалась от страха, этот тип был похож на того оленя.

Через несколько километров мы остановились в единственном кафе какого-то городишки и выпили две большие чашки кофе со сливками.

— Я должна позвонить ему, — сказала она.

— Кому?

— Альтона.

— Зачем?

— Я не показываю тебе, но на самом деле я беспокоюсь. Я тебе уже говорила, он способен на все.

— Хочешь, чтобы он тебя снова оскорблял?

— Нет, но я не хочу обнаружить по возвращении его труп.

Телефон был на стойке. Она набрала номер. Стук моего сердца заполнил просторное помещение кафе.

— Это я, — произнесла она спокойно, — как дела?.. Да, сегодня вечером или завтра.

Она стояла ко мне спиной и молчала. Слушала его. Зачем она ему позвонила — из жалости или потому, что любила его? Конечно же, и то, и другое. Какое же место в ее сердце занимал я? Что он ей говорил? Если он ей был нужен больше, чем я, зачем она поехала со мной? Как она могла отдаваться мне с такой искренностью, так самозабвенно, если она не любила меня? Я снова терзался сомнением.

— Вот теперь хватит! — вдруг сказала она. — Прекрати ныть! Или я брошу трубку! Я тебе уже сказала, сегодня вечером или завтра! Лучше приберись в квартире! Давай не будем начинать все сначала!

Категоричным тоном. Даже я удивился. Она произнесла эти несколько слов с ожесточенной непреклонностью.

Мне не было видно ее лица, но то, что я услышал, было ему под стать: один глаз суров и непреклонен, в другом — грусть и обида. Она холодно попрощалась с ним и вышла из кафе.

Мы снова сели в машину, но я не понимал, куда ехать. Везти ее сейчас же домой? В полном молчании мы поехали к морю. К городу, который должен вскоре разлучить нас.

По дороге, еще в горах, мы остановились в каком-то городке — бывшей крепости. Мы снова попали в пекло летнего зноя и толпу изнуренных туристов. Рестораны выставили столы в тени крепостных стен. Я смотрел, как она жадно ела жареную баранью лопатку с помидорами, в тени олеандров. Я пил розовое вино, думая о том, что ей сказать.

После полудня мы укрылись в зеленых глубинах какой-то церкви, я не осмеливался даже коснуться ее руки. На столике перед входом в церковь лежала тетрадь, время от времени какой-нибудь турист писал в ней несколько слов, прежде чем выйти из церкви. Я взял ручку и написал:

Я так хотел, чтобы она прочла эти слова, которые говорило все мое тело и которые я не решался ей сказать.

Она уже вышла из церкви на солнце, и все смотрели на нее так, словно из церкви вышел сам Бог.

Мы снова сели в машину и поехали дальше под палящим солнцем. Я ничего не видел вокруг, когда ехал по этой дороге три дня назад. Только ее лицо, которое было совсем рядом со мной. Я повернулся к ней и сказал ей то, что уже давно сжигало мое сердце.

— Сильвия, давай будем жить вместе.

В ее глазах вспыхнула ее чудесная улыбка, так, словно родилась звезда.

— Ты мне нравишься, Поль, потому что ты ребенок, ты не умеешь обманывать.

— Как я могу тебя обманывать? Я люблю тебя, я болен тобой.

— Он тоже любит меня, и мне кажется, что он более ранимый, более потерянный, чем ты.

— Ты остаешься с ним из жалости?

— Я остаюсь с ним потому, что я на него похожа.

— Ты думаешь, что, если бы я тоже не был похож на тебя, я испытывал бы то, что испытываю? Я тебя понимаю лучше, чем кто-либо, Сильвия. Да, я не слишком умен. Я тебя люблю, вот и все. Ты думаешь, мне легко возвращаться к себе в час ночи и знать, что меня ждет только тишина? Тишина и ночь? Что в нем есть такого, чего нет во мне? Он рисует? Я тоже мог бы рисовать или писать. Я бы смог, если бы у меня было время.

Ее улыбка стала еще прекрасней.

— Я остаюсь с ним не потому, что он рисует. Я даже не знаю, почему вообще я остаюсь с ним. Я прожила три незабываемых дня. Мне кажется, что все это мне приснилось. А сны не могут длиться долго. Если мы будем жить вместе, придется работать, разделять все убожество и обыденность каждого дня. Ты меня любишь потому, что у нас было самое лучшее. Ты меня не знаешь.

— Чем эта обыденность лучше рядом с ним? Он всегда гениален, даже в туалете?

Теперь она смеялась.

— Он не более гениален, чем ты, Поль. Он только больше страдает, вот и все.

— Значит, нужно, чтобы я вскрыл себе вены или спрыгнул с моста, чтобы ты заинтересовалась мной? Я перестану платить за квартиру, и тебе придется взять меня к себе. Я на самом деле пойду на мост. Думаешь, я шучу? Ты не видишь, до какой степени я болен? Как я счастлив с тобой? В ту секунду, когда ты подняла на меня глаза, там, на скалах, я понял, что это — ты! Со мной такого никогда не было. Ты, Сильвия. Это было озарение!

— Ты просто мечтатель, Поль. А он — нет. Я смеюсь, но на самом деле я очень беспокоюсь, в каком он сейчас состоянии.

— А тебя не беспокоит, в каком состоянии буду я сегодня ночью, один в своей квартире, зная, что ты спишь у него на плече, что вы занимаетесь любовью? Что вы делаете все то, что делали мы, то, что есть самого прекрасного на свете из всего, что я знаю!

Что я мог еще сказать? Разве что на всей скорости врезаться в дерево, чтобы показать ей, как я страдаю.

Я припарковался под большим дубом, где я ждал ее тем утром, и сердце мое разрывалось от счастья и тревоги. Она взяла свою большую сумку и пляжные вещи, которые забыла у меня дома. У нее не было времени открыть свою тетрадку в горах. Она прикоснулась своими губами и своей улыбкой к уголку моего рта.

— Мне надо идти, Поль. Постарайся заснуть. Я позвоню.

— Я сам могу тебе позвонить.

— Лучше не надо.

В заднее зеркало я смотрел, как она удаляется, а потом исчезает за дверью своего подъезда.

Все одиночество, которое есть в мире, обрушилось на меня. Я понял, что только что прожил три самых прекрасных дня своей жизни, и не мог даже закричать.