~~~

— Его нашли!

Голос звучал хрипло, сдавленно, с дребезжанием. Ирвин Гласснер отступил на три шага, прикрывая наушник мобильного телефона от грома аплодисментов.

— Вас плохо слышно. Вы не могли бы перезвонить через час?

— Проект «Омега». Его нашли.

Гласснер вздрогнул, похолодел и медленно отошел еще на несколько шагов, к самому краю сцены. Коллеги-советники расступались, хмурились, провожая его неодобрительными взглядами. Президент заканчивал свое обращение к прессе, посвященное Дню независимости, и тем, кто его написал, подобало дослушать, невзирая на то, что Брюс Нелкотт по своему обыкновению пропустил половину, а остальное исказил, переврал и расцветил словесами, подпитывая свою харизму.

Советник по науке спустился с трех ступенек установленного на газоне подиума и, пытаясь унять сердцебиение, отошел к приготовленному буфету, где потели на подносах прикрытые целлофаном канапе.

— Вы уверены? Он жив?

— Иначе я бы вас не побеспокоил, — отозвался глухой голос доктора Сандерсена. — Он прошел медицинский осмотр, и компьютерная программа «Иона» опознала генокод. У меня есть его имя, адрес, биографические данные. Если вашим нынешним хозяевам это интересно, приезжайте ко мне.

Ирвин оперся о дерево, силясь совладать с головокружением. Филип Сандерсен отключился. Сколько же ему сейчас лет? Семьдесят пять? Восемьдесят? Можно, конечно, погрешить на старческий маразм, но каким-то шестым чувством это предположение Ирвин отметал. Он ведь и сам втайне надеялся. Двадцать пять лет его преследовали воспоминания о том совещании по поводу Туринской плащаницы. Он оставил себе копию уничтоженных по приказу Белого дома архивов и много месяцев потом проверял данные и результаты опытов Сандерсена: ДНК, приписываемая исчезнувшему ребенку, полностью совпадала с геномом распятого, но только анализ крови, сделанный в независимой лаборатории мог подтвердить, что он действительно является клоном.

В 2015 году, когда генетическая карта стала обязательной для всех граждан США, советник Гласснер нажал на ФБР, и была создана компьютерная программа, связанная с базой данных Министерства здравоохраннеия, которая должна была немедленно распознать генотип «Омега», буде таковой появится в любой медицинской карте. Это ничего не дало. При демократической администрации, пришедшей затем к власти, программа «Иона» будто бы продолжала действовать, но Ирвин Гласснер не обнаружил никаких ее следов, когда победа республиканцев вновь привела его в Белый дом. Теперь он знал почему.

После официально наложенного Джорджем Бушем-младшим вето доктор Сандерсен покинул страну и за границей продолжал свою деятельность в частном порядке. Ирвин регулярно читал как его научные публикации, так и сведения, поступавшие о нем из ЦРУ. Доктор заработал миллионы, вовсю практикуя «трансплантацию ядра» — так это называли теперь, дабы не произносить запретного слова, поскольку клонирование было приравнено к преступлению против человечества. Филип Сандерсен предлагал по каталогу полный спектр услуг — от дублирования домашних животных до воспроизводства человеческих органов из стволовых клеток — и как нельзя лучше «раскрутился» в СМИ, однако государственную тайну, о неразглашении которой взял с него подписку Буш, хранил, да так строго, что Ирвин со временем убедил себя в верности своего первого впечатления: если и был рожден клон из крови Туринской плащаницы, то он не выжил, а пожаром в Исследовательском центре просто прикрыли неудачу в надежде на возобновление финансирования.

И вот все снова всплыло, да еще, как нарочно, Сандерсен объявился именно сейчас, когда президент Нелкотт пообещал отменить запрет и легализовать клонирование человека, — решение это, продиктованное заботой о социальной справедливости, было принято с тем, чтобы метод могли контролировать официальные инстанции, его перспективы открылись для всех граждан, а прибыль пошла в государственную казну.

Ирвин закрыл глаза и привалился спиной к стволу, чувствуя, как боль, пульсируя, заполняет черепную коробку. Подобно многим американцам, он нажил опухоль в мозгу в результате утечки альбумина. Новые мобильные телефоны в корпусах из мю-металла якобы защищали от излучения, но правительство продолжало подтасовывать статистические данные во избежание всеобщей паники, под тем предлогом, что страх-де играет решающую роль в возникновении раковых заболеваний. Полагая, что осталось ему недолго, Ирвин не счел нужным отказываться от наушника, столь необходимого при его должности: он умрет стоя, на связи, никому не нужный.

Но больше всего его угнетало отнюдь не состояние его здоровья. За двадцать лет службы в верхах на благо научных исследований он не добился ровным счетом ничего. Клонирование человека, запрещенное международными законами, которые запросто нарушались в оффшорных клиниках, не оправдало возлагавшихся на него надежд. Общественное мнение, проявлявшее поначалу ту же непримиримость, с какой некогда отвергало — тоже до тех пор, пока опыты не увенчались успехом, — оплодотворение in vitro, быстро позабыло моральные табу и устроило овацию первым младенцам-клонам. Но колоссальный ажиотаж, поднятый генетиками, очень скоро пошел на спад: ни один ребенок, рожденный посредством пресловутой трансплантации ядра, не дожил до сознательного возраста. Генетический капитал таких детей был изначально «подпорчен» многократными делениями и мутациями донорской клетки; к тому же полученная копия никогда не была точным повторением оригинала: влияние овоцита, как оказалось, напрасно не принималось во внимание. В ходе дальнейших опытов было обнаружено, что не одно только пересаженное ядро, вместилище хромосом, отвечает за генофонд формирующегося эмбриона: яйцеклетка, даже лишенная ядра, влияла, через ДНК митохондрий, содержащихся в ее цитоплазме, на ткани мозга, нервную систему и личность будущего клона. Таким образом, материнская наследственность, которую будто бы удалось нейтрализовать, неожиданно взяла реванш, и эта неизбежная контаминация возвращала ученых, практикующих клонирование, к азам полового размножения со всей его непредсказуемостью — такая насмешка природы чревата последствиями, если стоимость услуги исчисляется сотнями тысяч долларов.

Когда старейший из клонов, японец с задатками невропата, созданный из генофонда Великого учителя школы дзен, угас в возрасте трех с половиной лет, инвесторы окончательно потеряли интерес к затее: нарциссическая мечта о создании себе подобного оказалась недостижимой. Прекратив бросать деньги на ветер в тщетной надежде на прижизненную реинкарнацию, они обратились к клонированию лошадей, не столь заманчивому в плане духовном, зато куда более прибыльному. И за более или менее успешными попытками создать генетические копии павших чемпионов отошли на задний план споры о моральной стороне дела и главный вопрос, единственно волновавший Ирвина: почему так и не удалось вырастить клон человека, было ли дело в чисто технических недочетах — ошибках программирования, неверном выборе объектов, активизации «спящих» генов — или проблема крылась в самой сути? Церковь, утвердившая в 1869 году догмат о наличии души у эмбриона с момента его зарождения, клонирование не приняла, но не нашла для этого иных теологических обоснований, кроме тех, которые шли в ход для запрета на аборты. Но если клон Иисуса-назаретянина жив, если врожденные дефекты и пороки, не давшие выжить его собратьям, его миновали и ему, как утверждает доктор Сандерсен, сейчас тридцать с лишним лет, что это может значить?

Как бы то ни было, оставив в стороне религиозные дискуссии, приходилось признать, что он, по всей вероятности, единственный взрослый клон человека на земле, а значит, и речи не может быть о том, чтобы столь уникальный образчик бросить на произвол судьбы или отдать в руки его создателя.

Ирвин открыл глаза и посмотрел на президента. Глава государства с картинно растрепанными волосами и белозубой улыбкой продолжал с гордостью перечислять свои успехи и дошел до внутренней политики: снижение уровня детской преступности благодаря запрету на компьютерные игры для лиц, не достигших пятнадцати лет, определенный позитивный эффект ужесточения мер наказания за попытку самоубийства и заметное уменьшение количества раковых заболеваний после начала кампании за курение, поскольку медики доказали, что недостаток витамина С у курильщиков препятствует образованию метастазов.

Ирвин пожал плечами. Уменьшение числа малолетних преступников объяснялось падением рождаемости. Самоубийц арестовывали реже лишь потому, что отчаявшиеся люди действовали наверняка. Новые экологически чистые сигареты, безникотиновые, в соевой бумаге, гарантированно не содержащие смол и синтетических добавок, были скорее победой успешного лоббирования, а процент онкологических больных снижался по той простой причине, что они теперь быстрее умирали. Несостоятельность системы здравоохранения и все более очевидное бессилие ученых перед новыми патологиями — таков был в глазах Ирвина Гласснера итог его деятельности, двух десятков лет бесплодных попыток достучаться до политиков. Причины были хорошо известны, но какой смысл сражаться с ветряными мельницами? Мир во всем мире в последние годы был завоеван вирусами, поскольку жизнь превратилась в сплошное минное поле: парниковый эффект, электромагнитное излучение, трансгены, синтетический белок, подсластители — все эти новые молекулы и нейробиологические факторы за неполные сто лет подорвали метаболизм человека. А на любое предложение Ирвина о мерах по предотвращению катастрофы разные правительства давали один ответ: нельзя повернуть историю вспять. Человечество выживет, приспособится, это закон эволюции. Или вымрет, возражал Ирвин, это оборотная сторона того же закона.

Во всех комитетах и комиссиях, где для сведения желали выслушать его авторитетное мнение, Ирвин доказывал, что микроволновые печи и прочно вошедшие в жизнь мобильные телефоны чреваты расщеплением ДНК, а это ведет к изменениям генокода, генным мутациям и росту раковых клеток, единственным же выходом будет создание препарата на основе антиоксиданта типа мелатонина. Но в фармацевтических лабораториях, связанных по рукам и ногам юридическими службами, призванными защищать их от потребителей, трудилось теперь больше адвокатов, чем ученых, — с них-то какой спрос, а вот новшества могут навлечь на вашу голову тысячи судебных исков невылечившихся или пострадавших от побочных эффектов больных.

В результате науку, которая по логике вещей должна была восторжествовать над религией, либо душил закон, либо извращали меркантильные интересы, и религия вновь набрала силу, оформившись в секты, тесно связанные с мафией, державшей в руках мировую политику и экономику. В таком контексте научное поприще стало для студентов поистине самоубийственным выбором, сулившим в лучшем случае работу архивариуса, и Ирвин Гласснер ждал смерти без особых сожалений или, по крайней мере, не изыскивал доводов для оправдания отсрочки.

Невозмутимо улыбаясь в микрофон, президент Нелкотт продолжал перечень побед: показатели ожирения тают на глазах, а ведь это приоритетная задача государственной важности; более того, благодаря обязательному наблюдению у психиатров число американцев, утверждающих, что их похищали инопланетяне, снизилось с трех миллионов до двух с четвертью — лучшая цифра за последние пятнадцать лет. С тех пор как норма, установленная Соединенными Штатами, была принята в международном масштабе, парниковый эффект удерживается на приемлемом для окружающей среды уровне; легализация клонирования человека под федеральным контролем дала новый стимул работе генетиков и со временем позволит компенсировать падение рождаемости, связанное с понижением способности мужчин к зачатию: все показатели подтверждают тенденцию к росту; итак, мы можем смотреть в будущее с надеждой, а сейчас для вас, господа, открыт буфет.

Высоко подняв руки, президент раскланялся под бурные овации, в которых, разумеется, потонули вопросы двух-трех газетных писак из демократов о внешней политике. Он спрыгнул с помоста, приложился к ручке экс-Первой леди, с кем-то обменялся рукопожатиями, кого-то похлопал по спине и встретил наконец взгляд своего советника по науке. Встревоженный выражением его лица, он стал пробираться сквозь толпу, на ходу спрашивая фотографов, как поживают их жены и дети. Из пяти президентов, которым служил Ирвин, этот был далеко не худшим: он ничего не знал, но ко всему проявлял интерес, с умом выбирал окружение и, управляя страной, задыхавшейся от нервной депрессии, сектантской морали и деляческого цинизма, буквально дышал здоровьем и искренне хотел разделить со своими соотечественниками кислород горних высот. Это был счастливый человек, а таких простые смертные в массе своей недолюбливают. Тем не менее его победа не удивила наблюдателей: после женщины-демократки американцы избрали республиканца и гея — это было в порядке вещей.

— Что-то случилось, Ирвин?

— Мне только что позвонили, господин президент. Еще не знаю, стоит ли принимать это всерьез, но…

Нелкотт опасливо оглянулся на санитарный кордон: секьюрити с автоматами якобы были призваны защищать буфет от попыток отравления. Чтобы окончательно завладеть вниманием президента, Ирвин не спешил его успокаивать, а служба безопасности тем временем концентрическим маневром оттеснила журналистов. Взрывы террористов-смертников были уделом бедных кварталов, в охраняемой же зоне больше в ходу были яды, и у администрации, неспособной накормить прессу без риска ее отравить, сильно падали шансы на переизбрание.

— Вы помните проект «Омега», господин президент?

— Терроризм?

— Биогенетика.

— Это касается буфета?

— Нет, но дело срочное. Вы могли бы уделить мне несколько минут после приема?

— Договоритесь с Антонио.

Гласснер обернулся к Первому лицу. Этот адвокат, специалист по налоговому праву и одержимый шахматист, будучи человеком незаурядного ума, сумел пропихнуть спутника жизни к вершине власти, а сам правил в закулисье Белого дома и держал страну железной рукой, оставив бархатные перчатки формальному главе государства.

Часом позже советник по науке был допущен в личные апартаменты президента, где тот переодевался для предстоящего уикенда в Кемп-Дэвиде. Антонио уже ввел его в курс дела, и он с трудом скрывал ребяческое возбуждение, которое его советник по связям с общественностью не рекомендовал ему демонстрировать в кризисных ситуациях. Герой Америки, завоевавший на Олимпийских играх в Пекине золотую медаль в тройном прыжке, Брюс Нелкотт незаслуженно слыл туповатым из-за своей привлекательной внешности, но умело этим пользовался, манипулируя теми, кто наивно считал его марионеткой в собственных руках. Уйдя из спорта в двадцать пять лет, он мог выбирать между кино, рекламой и созданием бренда спортивной одежды. Антонио, однако, предпочел политику и без особого труда посадил его в губернаторское кресло штата Кентукки. В дальнейшем, благодаря обвинениям, изрядно сократившим лагерь республиканцев, выдвижение кандидата оказалось чистой формальностью, но Нелкотт не питал иллюзий насчет причин своего триумфа. Его кампания под лозунгом «Америке побеждать» делала ставку не столько на президентскую программу, сколько на спортивные лавры.

С тех пор восторгов поубавилось, но кое-какую популярность Нелкотт сумел сохранить и ухитрялся ладить с палатой представителей, где был в меньшинстве, не вызывая недовольства сената, который скрепя сердце его поддерживал. Он знал свои сильные стороны, не скрывал своих амбиций и творил Америку по образу и подобию своему: в здоровом теле здоровый дух, широкая натура и большое сердце. На международной арене эта бойскаутская политика обернулась полным крахом, и президент был вынужден постоянно искать козырную карту, какой-нибудь мощный символ для прикрытия своих гуманных устремлений, дабы не предстать пораженцем в глазах собственных вооруженных сил, союзников, да и противников тоже. Второе пришествие Мессии для него, ревностного католика, могло бы, конечно, стать ударной силой. Но пока Нелкотт заставлял себя смотреть на вещи скептически.

— Я никогда не верил в эту байку, будто бы при Клинтоне клонировали Иисуса, — говорил он, развязывая галстук. — Слышали, знаем, это все из той же оперы: мол, убийство Кеннеди заказал Джонсон, в теле Джеральда Форда жил инопланетянин, холодную войну придумал сценарист Рейгана, группа медиумов силой мысли уничтожила корейские ракеты, вирус птичьего гриппа завезло в Китай ЦРУ, а в Белом доме устраиваются садомазохистские оргии… Все это бредни, которыми замусорили архивы с целью дискредитировать моих предшественников.

— Я, господин президент, был того же мнения о проекте «Омега». Но доктор Сандерсен, увы, величина в своей области, и, если он утверждает, что может предъявить нам клона тридцати с лишним лет от роду, созданного из крови двухтысячелетней давности, пребывающего в добром здравии, если он готов доказать его происхождение и подлинность, мы просто обязаны это проверить…

— И не допустить, чтобы подобный миф использовался им в личных целях, — закончил Нелкотт, расстегивая рубашку. — Но я что-то не понимаю, откуда взялась кровь, ведь Плащаница — это на самом деле картина Леонардо да Винчи, или я ошибаюсь?

Ирвин вздохнул. С тех пор как по решению Ватикана были прекращены научные исследования, дабы не подвергать реликвию бактериальному заражению и опасности пожара, самой модной в СМИ стала версия, согласно которой изображение на плащанице являлось автопортретом Леонардо. Напрасно горстка дискредитированных ученых предъявляла результаты анализов и датировок: в антирелигиозном ажиотаже, начавшемся с мусульманского мира, где одну за другой свергли все исламские диктатуры, люди не желали больше слышать о чудесах, суевериях и каком бы то ни было фанатизме. Когда же, благодаря коррупции и мафиозным войнам, разыгравшимся на могилах религиозных вождей, силу обрели секты, все международное научное сообщество всколыхнулось, выступив в последней иллюзорной надежде против возрождения культов и идолопоклонничества.

Только биолог Эндрю Макнил, профессор Принстонского университета, находившийся к тому времени на заслуженном отдыхе, продолжал, невзирая на всеобщее равнодушие, ездить с лекциями по миру, распространяя последние новости о Плащанице: была датирована пыльца Cistus creticus, Gundelia tournefortii и Zygophillum dumosum, растений, встречавшихся только в районе Иерусалима; проведены анализы, позволившие предположить, что изображение является результатом термоядерной реакции; обнародованы тексты, скрывавшиеся церковью, в которых подробно рассказывалась история полотна: как его сохранили апостолы, как они переправили его в Эдес сложенным вчетверо, чтобы было видно только лицо, ибо еврейский закон запрещал поклоняться ткани, ставшей нечистой от соприкосновения с мертвым телом, как она побывала в Константинополе и Афинах под названием мандильон, а затем всплыла во Франции, в Лирее, среди трофеев четвертого крестового похода. Но самым удивительным был опыт, проведенный в Институте оптики в Орсе, где профессор Марион с помощью цифровой съемки обнаружил под изображением Иисуса греческие и латинские письмена, означавшие: «Назаретянин», «Я приношу себя в жертву», «Ты пойдешь на смерть», — буквы были образованы волокнами, подпаленными в момент термоядерной «вспышки».

Когда Макнил, пуская в ход всю тяжелую артиллерию этих доводов, говорил о кознях Ватикана, замалчивающего доказательства воскресения Христа, его слова относили на счет старческого маразма. Когда он высмеивал в своих лекциях модную гипотезу — мол, это автопортрет, который создал Леонардо своим тайным методом, за четыре столетия предвосхитившим фотографию и похороненным вместе с автором, все только пожимали плечами: изобрел же тосканский гений пулемет. А тот факт, что Леонардо родился спустя сто лет после первых детальных исследований образа на Плащанице, о чем свидетельствуют доступные всем и каждому документы, вызывал лишь снисходительные улыбки: известное дело, бумага все стерпит.

Сокрытие реликвии окончательно погасило полемику, на которую никто больше не давал себе труда отвечать. Если Церковь наложила запрет на демонстрацию и исследования, говорили многие, это значит, что она боится правды. Один кардинал, кстати, заявил после последнего пожара: «Как жаль, что полотно уцелело; сгори оно, это положило бы конец распрям». Теперь «фальшивка», спрятанная в бронированном контейнере, наполненном инертным газом, была надежно защищена от всех опасностей, грозивших извне, — кроме забвения. Никто не принял всерьез Макнила, когда он забил тревогу, утверждая, что хранение Плащаницы в атмосфере, лишенной кислорода, хоть и сводит к минимуму риск возгорания, зато чревато бурным размножением зеленых и пурпурных бактерий, которые могут просто сожрать ее мало-помалу. Запущенная в Интернет петиция за спасение реликвии от самоуничтожения собрала всего девятьсот подписей. Макнил не пережил этого, а Ирвин, так часто сомневавшийся прежде, не знал, что и думать, с тех пор как снова уверовал.

— Я задал вам вопрос.

Гласснер вернулся в настоящее; голову сжимало как в тисках. Президент уже успел переодеться в зеленую тенниску и замшевую куртку.

— Нет, господин президент, изображение не принадлежит кисти Леонардо да Винчи.

— Вам виднее. А кровь — это действительно кровь Христа? Вы лично делали ее анализ?

Ирвин никого ни в чем не убеждал, не будучи сам до конца уверенным, и потому ушел от ответа:

— Главное сейчас — проверить факт клонирования и попытаться выяснить, как ему удалось прожить дольше трех лет — это наш абсолютный рекорд на сегодняшний день.

Брюс Нелкотт подошел к нему вплотную и взял за плечи; лицо его было серьезно, напряжено, глаза опущены — сейчас он походил на фотографии из архивов, запечатлевшие его в момент концентрации перед тройным прыжком.

— Ирвин, вам известны истинные цифры падения рождаемости. Не знаю, что тому виной, гамбургеры из трансгенных продуктов или волны мобильных телефонов, но со спермой у американцев беда.

— В других странах не лучше, господин президент.

— Знаю: уже и импорта недостаточно.

Президент уставился в пустоту; повисло тягостное молчание. Он ведь сам хотел подать личный пример и вот уже три года пытался произвести на свет наследника in vitro: добровольных кандидаток в суррогатные матери хватало в армии. То же самое делал и Антонио. Но до сих пор их замороженными гаметами так и не удалось оплодотворить яйцеклетку: они входили в шестьдесят процентов американских пар, сталкивающихся с подобной неудачей, и это грозило им поражением на следующих выборах.

— Подумать только, ведь все эксперты предрекали нам перенаселенность, если только не случится ядерного конфликта, а на поверку он и не понадобился… По всему выходит, без клонирования мы в скором времени вымрем, так или нет?

— На мой взгляд, клонирование никогда не станет решением проблемы, господин президент, не случайно ведь эволюция пошла по пути полового размножения.

— Даю вам карт-бланш на переговоры с Сандерсеном. Я читал о нем кое-что: он не говорит напрямую, но я уверен, что ему удалось каким-то чудесным образом решить проблему продолжительности жизни клонов. Если он согласится продать нам Иисуса, это будет отличный бренд.

Нелкотт застегнул молнию на куртке, взглянул в зеркало, проверяя, как смотрится его циничная улыбочка, которую его заставил выработать советник по связям с общественностью, и тут же вновь стал самим собой — нетерпеливым, уязвимым, оптимистично настроенным. Голос его зазвенел, когда, обращаясь к невидимой аудитории поверх своего отражения, он произнес:

— Я ирландец по происхождению, Ирвин, и шуток в адрес Христа не люблю, но ведь если Богу было угодно позволить Себя клонировать на американской земле, это что-нибудь да значит?

Ирвин проглотил вертевшийся на языке ответ: будучи методистом, всю жизнь шарахавшимся от религии к науке и обратно, он не был уверен в непременно божественном происхождении Иисуса из Назарета и еще меньше в том, что клон является точной копией донора клеточного ядра.

— Возьмете с собой Клейборна, для юридических тонкостей.

Ирвин кивнул, пожелал президенту хорошо провести уикенд и удалился в свой тесный, словно сейф, желтый кабинет, в котором с 2002 года держали его республиканцы, чтобы не потерять голоса научного сообщества, после того как ему вручили Нобелевскую премию за модификацию соматического ядра. Вот она, его жизнь: он был увенчан лаврами за те самые исследования, которые запретил своим коллегам, возглавив созданную по распоряжению Джорджа Буша-младшего антиклоновую комиссию.

Ирвин прилег на старый продавленный диванчик, служивший еще Бадди Купперману, и набрал телефон Мемориальной больницы. Дозвонившись до своего хирурга, он сказал ему, что в интересах государства операцию, назначенную на следующую неделю, придется отложить. Опухоль подождет.

Небо над Атлантикой было затянуто тучами, бушевал ветер, то и дело припускал дождь. Приглушенное урчание вертолета убаюкивало Ирвина, он покачивался в какой-то вязкой полудреме, и вслед за переполнявшими его радужными надеждами накатывали муки совести. Рядом с ним судья Клейборн изучал юридическую документацию о правах практикующего клонировщика в отношении созданных им клонов. В прошлом адвокат, прославившийся сотнями банкротств табачных, алкогольных и фаст-фудовских компаний по искам за причиненный ущерб, он ушел от неприятностей с налоговой полицией, получив кресло в Верховном суде через связи своего друга и коллеги Антонио Вальдеса, который затем, став Первым лицом, протащил его в советники Белого дома. Душа-человек и любитель гольфа — таким выглядел Уоллес Клейборн, но под этой обманчивой внешностью крылся стервятник, хотя масштаб его, пожалуй, переоценивали: медленное пищеварение укорачивало его дни, зато над его делами корпела целая команда классных юристов, он не пасовал ни перед чем и обладал бульдожьей хваткой. Ирвин людей такой породы на дух не выносил. Едва поднявшись в вертолет, Клейборн осведомился о его здоровье в своеобразной форме: спросил, готов ли он к операции, то есть заручился ли юридическими гарантиями того, что хирурга в случае неудачи посадят. Ирвин не ответил, и тогда он добавил, подмигнув, что сам потолкует об этом с его адвокатом.

Судья уткнулся в документы, а Ирвин еще долго ел себя поедом: такую неловкость он всегда испытывал, если перед кем-то приоткрывалась его частная жизнь. Он видел своего сына в последний раз три года назад в Париже, когда прилетел с профессором Макнилом на симпозиум, организованный Международным центром исследования Туринской плащаницы. Конференц-зал был обшарпанный, народу мало, представителей от правительств, кроме него, и вовсе не оказалось. Из Ватикана пришла телеграмма с извинениями и рекомендацией участникам не тревожить покой Христа, а немногие ученые, приехавшие, чтобы представить свои работы, так и не смогли этого сделать: пришлось очистить зал сразу после вступительной речи по причине анонимного сообщения о заложенной бомбе.

Все перебрались в кафе напротив. У Ирвина завязалась беседа с группой мужчин, по виду — наблюдателей от ООН, с разноцветными бейджами на пиджаках: «Плат Маноппелло», «Аржантейский хитон», «Кагорский убор», «Овьедский сударион». Это были исследователи других посмертных одеяний Иисуса, посматривавшие друг на друга с недоверием, досадой и затаенной ревностью: каждый считал свой кусок ткани самым важным, самым информативным и незаслуженно обойденным вниманием.

Что больше всего поражало Ирвина — каждый, будучи хранителем одной из деталей своеобразного паззла под названием «Страсти Христовы», рассеянных по свету в результате грабежей и только чудом обнаруженных, предъявлял сопоставимые исторические доказательства, сходные результаты датировки, взаимодополняющие следы ран и анализы крови одной и той же группы АВ… но с пеной у рта оспаривал подлинность конкурирующих реликвий. Только в одном четверо «фанатов текстиля» были единодушны: дрожа за свои сокровища и желая спрятать их от поклонения темного сброда, они настоятельно требовали бронированных контейнеров с инертным газом, подобных тому, в котором хранилась Туринская плащаница. Тон повышался с каждой кружкой пива, страсти разгорелись вокруг субсидии, предоставленной Римом одному только Плату Маноппелло — прозрачному лоскуту с неясным отпечатком намалеванного краской лица, как говорили злые хулители. Назревал скандал, делегаты срывались на крик и переходили на личности, в общем, вели себя точно болельщики, готовые лезть в драку из любви к футболу. Ирвину быстро надоели эти тряпичные разборки, и он покинул компанию фанатов: пусть себе грызутся, а ему предстоял обед с сыном.

До этого они виделись полгода назад, когда Ирвин присутствовал — в последнем ряду — на кремации той, кого он любил больше всех на свете. Рядом плакал парижский скульптор, от которого она когда-то ушла к нему, и было отрадно сознавать, что эта женщина, несносная и прекрасная, была любима вопреки разрывам и разводам. На выходе два почетных вдовца принесли соболезнования третьему, последнему и законному, математику, убитому горем так же, как они. Ричард Гласснер приложился мокрой от слез щекой к щеке отца и ушел вслед за отчимом, не оставив надежды на примирение в обозримом будущем.

Ирвин так и не понял, почему именно после рождения сына их брак дал трещину. Почему с появлением этого ребенка угасло, охладело, умерло все после шести лет вулканической страсти и безоблачного счастья. Наверно, он был любовником и только, а в отцы не годился: не имел ни склонности к этому, ни желания и совершенно не умел обращаться с детьми. Он пытался, но от этого было только хуже, и Каролина, заявив, что он ревнует к малышу, выпроводила его клонировать коров за океаном. Что она рассказала о нем Ричарду, он не знал, но каждый раз, забирая мальчика на каникулы в Майами, сталкивался с замкнутостью и непониманием, сводившими на нет всю программу развлечений. Больше Ирвин так и не женился. «Из-за сынишки», — говорил он, зная, что сам себе лжет.

В тот ноябрьский вторник «сынишка», недавно ставший заместителем директора Французского банка по денежному обороту, повел отца в японский ресторан, где зрелище разделывающих рыбу поваров избавляло от необходимости разговаривать. Они так и промолчали целый час, чувствуя, что им нужно многое сказать друг другу, и не зная, с чего начать. Ирвин жевал суши и изо всех сил стискивал зубы, глядя на чужого ему человека, у которого почему-то были глаза, нос и подбородок женщины его жизни. Неспособный сложить части в единое целое — совсем как те делегаты-«тряпичники», с которыми он общался не далее как утром на симпозиуме, Ирвин злился на себя за то, что видел в Ричарде лишь карикатурный портрет своей утраченной любви. Злился, прекрасно понимая почему.

Прощаясь, заместитель директора по денежному обороту сказал, что ради его отчима, к которому он очень привязан, будет лучше им больше не видеться. Ирвин кивнул с понимающим видом, ничем не выдав своей боли, и долго смотрел ему вслед. Он чувствовал себя старым любовником, принесенным в жертву во имя спокойствия семьи.

После того осеннего дня, разбередившего две его давние раны, — кровь Христова вновь поманила соблазном клонирования, а взрослый сын лишил надежд на опору в старости, — Ирвин впал в апатию, в какое-то трезво-обреченное состояние, из которого так и не вышел три года спустя. Его жизнь завершалась изогнутым туннелем: он не видел света ни впереди, ни сзади и, лежа на рельсах, ждал поезда, который что-то запаздывал. Этот кошмар преследовал его по ночам четыре-пять раз в месяц, всякий раз когда он не позволял себе напиться.

— Та-ак, — произнес Клейборн, закрывая папку, — все зависит от того, какие патенты Сандерсен мог получить за рубежом. Последний заявленный им в США в 1994 году, в год рождения его Христа, носил название «Методы клонирования млекопитающих с использованием эмбриональных и неэмбриональных клеток»…

Ирвин, очнувшись от его голоса, не сразу сообразил, где находится.

— Будьте так добры, — буркнул он, — не упоминайте имя Христа.

— А как прикажете его называть? Иисус-бис?

— У проекта есть кодовое название — «Омега».

— Ладно, пусть будет «Омега». Как бы то ни было, этот свинтус обеспечил себе крепкие тылы. Патент аж на семидесяти страницах, в нем предусмотрено абсолютно все, причем ни разу не упоминается слово «человек» — иначе соответствующие инстанции отказали бы ему в рассмотрении.

— У вас есть копия?

Уоллес Клейборн запустил руку в свой портфель и протянул ему документ. Ирвин удрученно перелистал страницы, на которых постатейно описывались все возможные случаи клонирования из новорожденных, развивающихся и взрослых клеток, в том числе из соматических клеток человека, определяемых биологическими кодами, и белковых смесей, используемых для их активации перед тем, как перепрограммируется ядро. Сандерсен оказался гением: под весьма расплывчатым заголовком, предполагавшим довольно узкие, чтобы не застопорить получение патента, рамки, под его интеллектуальную собственность подпадало все, что еще будет опробовано и доказано другими в ближайшие тридцать лет. Запатентована была методика, однако недвусмысленно подразумевалось право на созданного индивидуума. Был также оговорен срок эксклюзива: никто не мог использовать изобретение, равно как и вытекающие из него права, не оплатив автору патентную лицензию, аж до 2099 года.

— Тут, конечно, есть за что зацепиться в суде, — подал голос законник Белого дома. — Патент на изобретение Филипа Сандерсена, лица физического, выдан акционерному обществу «Дженетрикс Лимитед», то есть юридическому лицу, при этом Филип Сандерсен является держателем контрольного пакета акций упомянутого общества, которое было ликвидировано в 2001 году за нарушение закона, запрещающего опыты по клонированию человека. Плохо то, что конгресс вот-вот проголосует за отмену запрета: не знаю, смогу ли я добиться признания обратной силы упраздненного закона.

— Вы какую, собственно, цель преследуете, Уоллес? Пресечь по закону торговлю живым человеком или цену на него сбить? Все-таки не раба покупаете.

Судья оскорбленно приподнял брови, поправил голубовато-лиловый, под цвет глаз, галстук и с достоинством изрек:

— Я просто выполняю просьбу президента: этот ваш «Омега» в глазах публики должен быть свободен от чьих бы то ни было прав.

— Ладно, проехали, — вздохнул Ирвин и показал ему сорок седьмую страницу.

Клейборн, наморщив нос, уставился на буквы ТАГЦ, повторявшиеся в разном порядке в сотнях столбцов.

— Тимин, аденин, гуанин и цитозин, — объяснил советник по науке. — Химические субстанции ДНК, порядок которых определяет генокод. Сандерсен вписал в патент в качестве анонимного примера своих опытов последовательность оснований своего клона «Омега» — этого ведь достаточно, не так ли, он — собственник?

Судья только улыбнулся агрессивно-обиженному тону Гласснера. Он пригладил рукой свою пышную седую шевелюру и, расстегнув ремень безопасности, с расстановкой произнес:

— Будем танцевать от дела «Инфиджен» против «Эдвансед Селл Текнолоджи». Фирма «Инфиджен» запатентовала технику пересадки клеточного ядра задолго до рождения овечки Долли; она подала иск на том основании, что ее права распространяются на все виды клонирования из взрослых клеток. Упоминание в поданном позже патенте конкретного клона — Долли, Иисус-бис, ТАГЦ, не важно, как его назвать, — юридически несостоятельно, если не была применена новая технология, а это, насколько я понимаю, не тот случай, патент «Дженетрикс» всего лишь косвенным образом применил к человеку метод трансплантации ядра, опробованный на овце.

— Вы уверены, что у вас получится? — выдохнул Ирвин с надеждой.

Клейборн выдержал его взгляд, потом неопределенно поджал губы и отвернулся, вдруг заинтересовавшись проплывавшими в иллюминаторе облаками.

— По финансовым вопросам — да. Мне есть на что опереться.

— А что решил суд по иску фирмы «Инфиджен»?

— Они договорились полюбовно.

Слева уже маячил остров. Вертолет пошел на снижение, и собеседники молчали до самой посадки.

На террасе их поджидала медсестра в донельзя тесном халатике. Она предложила гостям прохладительные напитки, потом, вручив им стерильные бахилы и маски, провела в холл, украшенный египетскими статуями.

— Даю вам пять минут, — предупредила она. — Не утомляйте его.

Они поднялись вслед за ней по каменной лестнице. Дойдя до конца увешанного гобеленами коридора, девушка открыла обитую кожей дверь. Стены комнаты были обшиты палисандровым деревом, из шести окон с двойными бархатными шторами сливового цвета открывался вид на залив. Ампирная мебель плохо сочеталась с аппаратом для диализа, кислородными баллонами, электрокардиографом и мониторами вокруг большой кровати под москитной сеткой.

— Добро пожаловать, судья Клейборн. Рад вас видеть, Ирвин, только не стойте против света, подойдите поближе…

Гласснер сделал несколько шагов по мягкому белому ковру, изо всех сил стараясь скрыть неловкость. Доктор Сандерсен выглядел живым скелетом в очках и красной пижаме, лицо уродовала верхняя губа, вздернутая над трубкой дыхательного аппарата. У кровати сидел чернокожий священник, седой, кудрявый, с кустистыми бровями и круглыми, как у трубача, щеками. Он поднялся, закрыв какую-то папку.

— Отец Доновей, учитель известного вам лица в первые годы его жизни, — представил Сандерсен, выпростав из-под одеяла иссохшую руку. — Он руководит моим фондом. Наследников у меня нет, так что после моей смерти права на «Омегу» перейдут к нему.

— Клон он или не клон, — живо возразил Ирвин из-под маски, — речь идет о свободном человеке, и никаких прав опеки над ним вы не имеете.

Судья Клейборн тут же охладил его пыл рассказом о том, как в прошлом году на Багамах после кончины человека, подвергшегося клонированию, суд назначил опекуном осиротевшего клона создавшего его генетика. Ирвин, незнакомый с юридическими тонкостями и не имевший опыта в переговорах, испепелил своего спутника взглядом: предатель, сам дает козыри в руки противнику!

— Я знаю, — обронил Сандерсен.

— Речь шла о ребенке. На совершеннолетних закон не распространяется и нет никаких прецедентов в судебной практике…

— А рабство, насколько мне известно, отменено! — подхватил Ирвин. — Живого человека запатентовать нельзя!

— Но способ его создания можно, — спокойно ответил Сандерсен своим глухим, будто замогильным голосом. — Пожалуйста, пользуйтесь услугами Джимми — так его зовут, — если, конечно, он согласится: он волен распоряжаться собой, не спорю, я выступаю лишь посредником. Но вам придется представить его как обычного взрослого человека, не думаю, что для вас это имеет смысл. А как только вы публично объявите о его происхождении и о том, каким образом он появился на свет, я немедленно привлеку вас к суду, если, конечно, вы не приобретете лицензию на использование моего патента. Его эксплуатация в качестве клона Иисуса Христа предполагает мое согласие, уважение к моральному праву изобретателя и денежную компенсацию.

Ирвин потерял дар речи. Клейборн же ловко ушел от опасной темы, притворно удивившись тому, что упомянутого Джимми, представляющего, оказывается, такую ценность, не нашли раньше.

— Он никогда не болел и до недавнего времени не получал травм, — объяснил генетик. — Поскольку он ни разу не обращался к врачу, его генетической матрицы не существовало и программа «Иона» не могла его опознать…

— Откуда у вас доступ к компьютерным программам ФБР?

— Все покупается за деньги, Ирвин, особенно когда люди сами не знают, что продают. Но главное не это. Благословите пса, который, укусив его, вернул миру Спасителя…

— И так вовремя, именно сейчас, когда клонирование человека перестает быть противозаконным, — ввернул Клейборн с лукавой улыбкой.

— Считайте, что это знак. Время пришло, господа. Ему тридцать два года, он ничего не знает о своем рождении, холост и всю жизнь прожил в бедности и безвестности. Если хотите ознакомиться, вот его биография, координаты и несколько снимков, сделанных без его ведома.

Отец Доновей протянул судье дискету, и тот поспешно открыл свой ноутбук. Со смешанным чувством нетерпения и брезгливости Ирвин уставился на экран, где появились слова «Введите пароль».

— Какой пароль?

— Мои адвокаты сообщат его вам, после того как вы подпишете протокол о соглашении.

— Я должен видеть, что покупаю, — нахмурился судья.

— Протокол — всего лишь обязательство соблюдать условия моих патентов в обмен на уступку прав.

— Право воспроизводить и использовать изображения, биографию и высказывания предмета соглашения… — Клейборн читал, прокручивая текст протокола на экране, и в его голосе все отчетливее звучали нотки раздражения. — Отказ цессионария от возможных судебных преследований цедента за любые клеветнические или антиобщественные заявления предмета… Выплата цеденту обязательного процента с доходов от чудес, если таковые будут иметь место… Это черт знает что! Нет, о таких условиях не может быть и речи.

Сандерсен сделал знак священнику, и тот поднес ему стакан воды. Он обмакнул губы, закашлялся и откинулся на подушки. Очки съехали набок, по подбородку стекала струйка.

— Или — или, — отчеканил он решительно и невозмутимо. Впору было диву даваться силе духа в столь дряхлом теле. — В свое время я был осмеян, ограблен и разорен администрацией Буша; с какой стати мне делать подарки вашей? Не возьмете моего Христа на твердых условиях — не надо, я продам его какой-нибудь секте, которая, будьте уверены, сумеет им воспользоваться против интересов Америки, пощипать фарисеев глобализации, Содом и Гоморру Белого дома и торгующих в храме Уолл-стрита. Против столь популярной мистической силы нельзя бороться, можно лишь манипулировать ею. Президент это знает, поэтому вы и явились сюда, имея карт-бланш и не-ограниченный кредит. Так реализуйте же преимущественное право государства.

Эмиссары не решались посмотреть друг на друга, и оба машинально уставились на электрокардиограф, который вычерчивал острые углы, отражая приступ холодной ярости ученого. Судья счел за лучшее проигнорировать последние реплики и спросил в лоб:

— Кто нам докажет, что ваш клон — действительно потенциальный Христос?

— Никто. Сами увидите и поверите. Или нет. Я даю вам опцион на неделю, считая со дня первого знакомства; вы сможете всесторонне изучить его с биологической и моральной точек зрения и решить, будет ли он полезен государству. В состав группы, отобранной вами для проведения всех тестов, какие вы сочтете нужными, в обязательном порядке войдет отец Доновей.

— Что вы понимаете под «полезным государству»?

— Ваши адвокаты обсудят с моими рамки лицензии в зависимости от пожеланий вашего президента. Я знаю, что его сильно тревожит ослабление авторитета католической церкви во всем мире. Наверняка он будет счастлив предложить папе нового Мессию в обмен на небольшое послабление.

— Вы о чем?

— О разрешении на церковный брак с Антонио, он ведь разведен.

Клейборн удержался от улыбки. Цинизм этого утыканного трубками и проводами полутрупа странным образом успокаивал. С человеком, стоящим на краю могилы и готовым на все, лишь бы в последний раз настоять на своем, всегда можно найти общий язык.

— Надо ли говорить, — с нажимом произнес он, — что если ДНК вашего клона окажется не идентичной ДНК крови с Плащаницы…

— …то наши договоренности теряют силу, — закончил за него Сандерсен, натягивая одеяло до подбородка, — а вы имеете право на возмещение ущерба: такой пункт имеется в приложении к предварительному соглашению о передаче прав. Мои адвокаты ждут вас в гостиной.

Он откинулся на подушки и закрыл глаза, давая понять, что беседа окончена. Отец Доновей проводил посланцев Вашингтона до порога комнаты, где, как часовой на посту, стояла медсестра. Дверь бесшумно закрылась.

Утопая в подушках, Филип Сандерсен улыбался из-под трубки дыхательного аппарата. Теперь он не боялся смерти, твердо зная, что войдет в Историю. Неважно, в каком качестве, — величайшего в мире генетика или гениального мошенника, ухитрившегося за тридцать с небольшим лет продать двум американским президентам самого Иисуса Христа.