~~~

Вот уже четырнадцать лет Ирвин Гласснер пытался заменить алкоголь религией. Но в отличие от президента, который, по сведениям из официальных источников, больше не брал в рот ни капли спиртного, Ирвин Гласснер сомневался в Боге ежевечерне после шести и методично напивался трижды в неделю. Поэтому, несмотря на активную деятельность в качестве советника по науке во время предвыборной кампании, Гласснера аккуратно удалили из ближнего круга и отлучили от Белого дома. В Вашингтоне он не был ни разу после инаугурации, а потому был весьма удивлен, получив приглашение на рабочий завтрак, неофициальный, как было сказано. Он ожидал встречи наедине, полагая, что его бывший собутыльник ищет примирения, но, когда перед ним распахнули двери Овального кабинета, увидел не меньше дюжины людей вокруг столика с серебряным кофейником у камина.

— Входите, Ирвин.

Тон был сухим, тишина гнетущей, пустовал только один стул. Ирвин Гласснер сделал шаг вперед, приветствуя президента. Никто не встал. Лишь половина лиц была ему знакома: его коллега по университету биолог Эндрю Макнил, три «сокола» из личной охраны президента, советник по религии и старожил Белого дома сценарист Бадди Купперман.

— Ирвин Гласснер, специалист по клонированию, — коротко представил его Джордж Буш-младший. — Итак? — продолжил он прерванный разговор, повернувшись к пастору Ханли.

— Итак, позиция Ватикана не изменилась, господин президент: этот покров официально считается иконой, но не реликвией.

— Но ведь его подлинность установлена наукой, не так ли?

— Наукой — да… — подтвердил пастор Ханли с наигранно сокрушенным вздохом.

Знаменитый телепроповедник Джонатан Ханли помимо ораторских талантов мог похвастать внешностью теннисиста, простым и понятным мышлением, дружбой правящего семейства и состоянием, оценивавшимся приблизительно в восемьдесят миллионов долларов. Он возглавлял Церковь Второго Пришествия, неомессианскую секту, готовящую души телезрителей к неотвратимости Страшного суда.

— На симпозиуме, состоявшемся в 1993 году в Риме, — подал голос профессор Макнил, — за его подлинность высказалось международное научное сообщество. Но Ватикан на всем протяжении истории дистанцировался в вопросе о Святом плате…

— Саване, — поправил Джордж Буш с раздражением. — Плат — это ведь просто кусок ткани, которым прикрывают лицо. Разве не так?

Советник по религии утвердительно кивнул. Ирвин Гласснер рассматривал поочередно два прикрепленных к ширме снимка льняного полотна с отпечатком силуэта распятого в натуральную величину спереди и сзади: слева — увеличенная фотография, справа — негатив. Зачем, собственно, его сюда позвали? Насколько ему известно, американские ученые еще в 80-е годы доказали, что Туринская плащаница является средневековой фальсификацией, но за ходом дискуссий Гласснер особо не следил. Он тогда безумно влюбился во француженку, заведовавшую лабораторией Национального института агрономических исследований, и прожил с ней восемь лет в парижском предместье, занимаясь клонированием коров. Манипуляции с живыми организмами увлекали его куда больше, чем археологические исследования какой-то древней, пусть и священной тряпки. Ему пришло в голову, что Буш-младший, наверное, отождествляя свой президентский мандат с божественной миссией, возжелал добавить святой лик к звездам на американском флаге, и Гласснер едва удержался от улыбки.

— Что я должен знать о Плащанице?

Вопрос президента, казалось, был прост, но приближенные поняли его скрытый смысл: Буш просил обобщить для него то, что он способен понять, дабы подробные объяснения не стали преградой его чутью — единственной грани разума, которой он сам доверял.

Профессор Эндрю Макнил, заведующий кафедрой биологии Принстонского университета, вскочил на свои короткие ножки и ринулся к двум снимкам с готовностью посредника, надеющегося продать товар. Немногим в мире довелось заниматься Плащаницей столько, сколько ему. Назначенный главой научной экспертизы STURP, он прибыл в Турин в 1978-м с группой из сорока ученых и семьюдесятью двумя ящиками оборудования.

— Господин президент, перед нами пожелтевшее от времени льняное полотнище, четыре метра тридцать шесть сантиметров в длину и метр десять в ширину, с изображением человека, подвергнутого бичеванию и распятого, как гласят Евангелия. Возраст человека — около тридцати, тип — древнейеменитский, рост — метр восемьдесят, вес — от ста пятидесяти до ста шестидесяти фунтов. Справа, на негативе снимка, сделанного в 1898 году Секондо Пиа, отчетливо видны рубцы от ударов плетью и различные раны, в точности соответствующие описаниям Нового Завета, — поэтому Плащаницу называют «Пятым Евангелием». Хотя правильнее было бы говорить о «Первом Евангелии», как о единственном, если можно так выразиться, свидетельстве тех событий.

Палец биолога переместился по контуру силуэта со скрещенными руками.

— Отпечаток тела на волокнах ткани, монохромный и поверхностный, напоминает подпалину: очевидно, речь идет о дегидратации целлюлозы, и, как нам удалось установить, это результат внезапного окисления, образовавшего альфадикарбонильные хромофоры.

— Конкретнее, — бросил президент.

— Желтый цвет. Словно бы внезапное и очень кратковременное выделение тепла и света, источником которых было тело после исчезновения, — так как отпечаталось оно плашмя, — обожгло поверхность ткани. Мы пытались воссоздать этот феномен в лабораторных условиях, но безуспешно. Изображение невоспроизводимо, а значит, мы можем утверждать, что оно не поддается фальсификации. Добавлю еще, что оно не состарилось, как состарилась бы краска, и что три пожара, в которых побывало полотно, не повредили его: ни время, ни внешние воздействия над ним не властны. Подводя итог, скажу, что перед нами краеугольный камень христианской религии, ее главное вещественное доказательство и научное подтверждение.

— Блажен, кто верует в то, чего не видел воочию, — обронил пастор Ханли, проповедовавший в прямом эфире по два с половиной часа каждое воскресенье.

Президент нетерпеливо переводил взгляд с одного на другого.

— Не понимаю, — сказал он, — почему научное подтверждение воскресения Христа неугодно истинно верующим.

— Порой надо сеять сомнения, чтобы пожать веру, — напомнил проповедник, который как настоящий профессионал умел поддерживать напряжение в своем телехраме между рекламными паузами. — Осторожность по отношению к чудесам есть прямой долг церкви.

— Все хорошо в меру, — возразил президент. — Я прекрасно знаю, что Апокалипсис предсказывает конец веры в преддверии второго пришествия Мессии, но это вовсе не значит, что надо сеять сомнения в душах верующих и радоваться уменьшению их числа. Нет, так править страной нельзя.

Он дернул подбородком в сторону Макнила, разрешая продолжать; тот перешел ко второму постеру и обратил внимание присутствующих на позитив снимка, на котором было видно, что пятна крови на ткани ярко-красные, на диво свежие, хотя за несколько столетий, в силу распада гемоглобина, должны были бы побуреть.

— А это точно не краска? — спросил Ирвин Гласснер, все меньше понимая, зачем его сюда позвали, и желая хоть как-то оправдать свое присутствие.

— Абсолютно точно. Мы подвергли полотно всем возможным исследованиям: под микроскопом, в рентгеновских, ультрафиолетовых, инфракрасных лучах, флуоресценцией, рефлектометрией, по тесту VP8 НАСА — никаких красящих пигментов в этих волокнах не обнаружено. А различные анализы подтверждают, что это кровь группы АВ.

Биолог обернулся к невозмутимому человеку в сером, до сих пор безучастно сидевшему на краешке глубокого кресла, и тот медленно, отчетливо, делая паузу на месте каждой запятой, дополнил его выводы: угол истечения крови соответствует движениям тела при дыхании, раны, повреждения, нанесенные посмертно, отличаются от прижизненных, и вопреки церковной иконографии, судя по расположению ран, гвоздями были пробиты не ладони, а запястья — иначе руки не выдержали бы веса тела. Что касается удара копьем, острие, скользнув по шестому ребру, пробило перикард, где скопилась серозная жидкость, и правое предсердие, наполненное кровью.

— Отсюда, — вставил Макнил, — слова в Евангелии от Иоанна: «…истекла кровь и вода».

— А разве в кровь — если это и в самом деле кровь, — нельзя обмакнуть кисть?

Все взоры с недоверием и интересом обратились на Бадди Куппермана. Этот рыжеволосый взъерошенный толстяк неопрятного вида был единственным сотрудником администрации Клинтона, удержавшимся на своем посту.

— Исключено, — ответил ему биолог. — Нет ни одного направленного штриха. Это именно отпечаток: получить его можно было, только завернув в полотно труп распятого человека. Вдобавок труп этот освободился от полотна так, что к нему не прилипли ни частицы запекшейся крови, ни волоконца льна. Это так называемый прямой бесконтактный отпечаток, совершенно необъяснимый с точки зрения науки. Доказательство если не воскресения Иисуса, то по крайней мере его дематериализации.

— Однако же в 1988 году, — возразил Бадди Купперман, — три лаборатории, в их числе лаборатория Аризонского университета, произвели радиоуглеродную датировку и отнесли ткань к периоду между 1260 и 1390 годом.

Послышался кашель, скрипнул стул, негромко звякнула чашка, поставленная на блюдце. Ручка с навинченным колпачком нервно постукивала по чистому листу блокнота на правом колене президента. В прошлом успешный сценарист, прибывший некогда из Голливуда с Рональдом Рейганом, советник по внешним сношениям, Бадди Купперман пережил четыре смены администрации. На его счету был ряд спорных, но весьма эффективных тактических операций, как то: тайные поставки оружия в Иран за освобождение американских пленных, одновременно — финансирование мятежа контрас в Никарагуа, заигрывание с Южной Кореей через поддержку тоталитарной секты Муна и «разработка» нескольких дежурных «злодеев», в том числе Муамара Каддафи и Саддама Хусейна. Первый надежд не оправдал, зато Купперман по праву гордился вторым, оказавшим стране немало услуг. На случай внутренних проблем, когда срочно требовался отвлекающий маневр, из усатого тирана он создал героя многосерийного триллера, и несколько серий были поставлены Бушем-старшим и Клинтоном — с разным, надо сказать, успехом. Но Куппермана трудно было в чем-либо упрекнуть: его ремеслом было создание интриг и сюжетных поворотов, и он, обладая неистощимой фантазией, мог сочинить все что угодно, со знаком «плюс» или «минус», на выбор. Выбирал всегда президент, и он же потом разруливал последствия, обычно жертвуя на алтарь общественного мнения какого-нибудь советника, менее полезного, чем Купперман, который только незаурядному таланту был обязан своим влиянием и рекордным стажем.

Когда он переметнулся в стан противника, финансовые воротилы, правившие страной под прикрытием выборной системы, вздохнули спокойно: присутствие Куппермана в Белом доме было гарантией некоторой последовательности в международных отношениях. Буш же младший, который терпеть не мог замашек этого агностически настроенного бонвивана, оставил его в прежней должности не для того, чтобы черпать у него идеи, а для того, чтобы он не подбрасывал их демократам.

— Что это за радиоугольная датировка? — осведомился владыка мира.

Повисло неловкое молчание, нарушаемое лишь звяканьем ложечек о чашки.

— Углерод-14, господин президент, — деликатно поправил Ирвин Гласснер, — это радиоактивный изотоп углерода, присутствующий во всякой живой материи, растительной и животной, в ничтожно малых и постоянных количествах. После смерти организма углерод-14 мало-помалу расщепляется, опять же с постоянной скоростью, согласно незыблемому математическому закону, поэтому его вес позволяет точно определить возраст организма.

Президент окинул взглядом друга детства и товарища по былым годам сомнений; встречаясь с ним, он всегда испытывал смешанное чувство неловкости и соперничества. Гласснер, которому он долгое время завидовал, — тот был и непринужденнее, и образованнее, и пить умел лучше, и родители его успокаивали душу своей заурядностью, — превратился в развалину. Все-таки есть в жизни справедливость.

— По-вашему, Ирвин, этому можно верить?

— Радиоуглеродная датировка слывет безошибочной, господин президент.

— Однако же, — вмешался Бадди Купперман, доставая из кармана какие-то засаленные листки, — ваш хваленый углерод датировал 24000 годом нашей эры раковины еще живых улиток, пять датировок поселения Джармо дали расхождение в пятьдесят веков, в Манчестерском музее у мумии 1770 года до нашей эры зафиксирована разница в тысячу лет между скелетом и полосами ткани, которыми он был забинтован, а одна лаборатория в Туксоне совсем недавно датировала охотничий рог эпохи викингов 2006 годом нашей эры, отправив таким образом в будущее предмет возрастом в полтора тысячелетия… Уж извините, но если говорить о безошибочных методиках, я все же предпочту маятник.

Буш скрипнул зубами и спросил, почему США не подвергли Плащаницу Христа более убедительной экспертизе.

— В то время, господин президент, нас, пожалуй, больше устраивала гипотеза о средневековой фальсификации.

Человек в сером произнес это спокойно и твердо. Оказавшись в центре внимания, он снял очки и протер их.

— Почему же? — возмутился президент. — Чтобы ослабить веру в Бога и укрепить врагов религии?

— Чтобы нам дали спокойно работать.

Затруднившись в выборе между торжеством Бога и национальным интересом, Буш помедлил. Потом, встретив вопросительный взгляд Ирвина Гласснера, сказал человеку в сером:

— Представьтесь.

— Доктор Филип Сандерсен, гематолог и генетик. В 1978 году я принимал участие в экспертизе STURP в Турине. Мои анализы подтвердили прекрасную сохранность крови, что объясняется, по всей вероятности, блокирующим воздействием мирры и алоэ, которыми была пропитана ткань. Наличие альбумина говорит о том, что это человеческая кровь, а билирубин свидетельствует, что человека долго пытали.

Он не говорил, а вещал, волнообразно шевеля бровями, излагал мысли изысканно и неспешно, хорошо поставленным голосом человека, который следит за своими высказываниями и знает им цену.

— Я провел анализ ДНК, но крови оказалось недостаточно. По ходатайству кардинала Хранителя Плащаницы 21 апреля 1988 года мне было поручено наблюдать за взятием проб для радиоуглеродной датировки, и, когда пробы были взяты, я, воспользовавшись случаем, приложил клейкую ленту к отпечаткам пяти ран, где наиболее высока концентрация крови.

Ирвин Гласснер не верил своим ушам: его коллега на голубом глазу признался — да еще с ноткой патриотической гордости — в том, что ничтоже сумняшеся выкачал для собственной надобности кровь Христову из святыни, охраняемой как ни одна в мире. Чуть подавшись вперед в белом бархатном кресле, доктор Сандерсен преподносил свое преступление — иначе не назовешь! — как вклад в американскую науку, и никого из присутствующих это, кажется, не шокировало.

— На этот раз результаты превзошли мои ожидания: ДНК, содержащаяся в лейкоцитах, подразделялась всего на триста двадцать три нуклеотидных основания, что говорит о ее глубокой древности — в современной ДНК их миллионы. Я провел ПЦР, цепную полимеризацию, позволяющую увеличить количество неразложившихся молекул ДНК. Результаты, полученные затем при помощи программ секвенирования, — проще говоря, расшифровка генетического кода распятого, — заставили меня обратиться к правительству после первого же успешного опыта. Мне, с одной моей лабораторией, были не по плечу ни ответственность, ни расходы, связанные с открывшимися перспективами.

Словно ударная волна прокатилась по Овальному кабинету. Все в изумлении раскрыли рты, кроме трех «соколов», уже изучивших досье вместе с президентом, и Бадди Куппермана, который, вне себя оттого, что администрация Клинтона не допустила его до этого дела, что-то яростно царапал ручкой на листке бумаги.

— И вы, имея на руках такие гематологические свидетельства, — вдруг вскипел профессор Макнил, — позволили нашим коллегам из Аризонского университета приписать подлинный отпечаток Христа средневековому фальсификатору…

— Отмежевав Плащаницу от исторической личности Христа, мы сохранили за собой преимущество, — объяснил Сандерсен президенту, который по-прежнему смотрел в его сторону. — Европейцы, уверившись в том, что на полотне не кровь Христова, а средневековая краска, и не подумали искать в ней ДНК…

— Да прекратите же наконец поминать имя Господа! — ревниво воскликнул пастор Ханли. — Вы сделали анализ крови человека, распятого пусть даже в первом веке, согласен, но ничем не доказано, что это был Иисус!

— А кто же еще, по-вашему? — вскинулся Макнил. — Больше ни один человек в истории не был приговорен к терновому венцу, к пытке острыми шипами, впивавшимися в кожу всякий раз, когда распятый пытался поднять голову, — видите подтеки? А волосы, посмотрите на их длину! Назаретянам запрещалось их стричь! Сто двадцать следов от ударов плетью, освидетельствованных хирургами, пять ран, подлинность которых установлена, бесконтактный отпечаток, Евангелия, историки — чего вам еще? Нет, вечно эти попы мешают ученым работать.

— Вера, профессор, не нуждается в доказательствах.

— Ну так держите вашу веру при себе, а нам оставьте доказательства.

Проповедник повернулся было к президенту, но прикусил язык, так и не воззвав к третейскому суду. Сползшие вниз уголки губ, побелевшие пальцы, вцепившиеся в лацкан пиджака, взгляд, устремленный в пустоту, — Джордж Буш-младший, казалось, приносил присягу. Его приближенным были хорошо знакомы такие минуты, когда он вот так погружался в себя и никто не знал, надолго ли ни что вообще с ним в это время происходит: подогрев ярости до точки кипения или, наоборот, попытка ее сдержать. Мелкий дождик постукивал в окна кабинета, и все присутствующие с интересом смотрели на капли, ожидая, когда хозяин соблаговолит к ним вернуться.

— Что я должен знать о клонировании?

Ирвин Гласснер встрепенулся. Вопрос президента был адресован ему. Застигнутый врасплох, он увидел, что к нему обернулись все лица, почувствовал, что краснеет, скрестил руки на груди, чтобы скрыть дрожь в пальцах правой. После этого, прокашлявшись, приступил было к лекции об энуклеации овоцитов в начале фазы деления.

— Конкретнее.

— Берется неоплодотворенная яйцеклетка, господин президент, из нее извлекается ядро, которое заменяют…

Он вдруг осекся.

— Ну?

Ирвин Гласснер уставился на снимки Туринской плащаницы: до него вдруг дошло, как связана его специальность с темой беседы.

— Чем его заменяют?

Не без усилия Ирвин Гласснер снова встретил президентский взгляд и продолжил, пытаясь унять биение собственного сердца:

— Его заменяют ядром, извлеченным из клетки клонируемого животного, предварительно лишив яйцеклетку питания, чтобы запрограммировать ДНК нового ядра. В случае удачи развившийся из яйцеклетки эмбрион имплантируется самке, которая выносит и произведет на свет существо, генетически аналогичное тому, у которого взята клетка.

Буш обвел сосредоточенные лица вопрошающим взглядом. В эту минуту к нему подошел метрдотель с телефоном на подносе. Он сказал несколько слов Первой леди, положил трубку и кивнул:

— Даты.

— Группе ученых из лаборатории Бриггса в Филадельфии удалось клонировать эмбриональные клетки лягушек еще в 1952 году. В 1986-м нами был создан теленок-клон, но дальнейшие опыты не предавались огласке. Европейцы — те продолжали потчевать общественное мнение своими мышами, кроликами и поросятами вплоть до кульминационного момента, когда в 1996 году родилась овечка Долли. Англичане утверждали, что это был первый клон млекопитающего, созданный из соматических клеток взрослой особи. Но мы, при соблюдении тайны, сделали это раньше.

— Мы?

— Соединенные Штаты, — уточнил Ирвин. — Кое-кто из моих коллег занимался этим с девяностых годов…

— Клонирование человека?

— Некоторых органов, с видами на использование в медицине. Но… Процент неудач около девяноста восьми… Целью опытов было получение тотипотентных клеток, идентичных клеткам донора, из которых могли бы выращиваться своего рода запчасти: нейроны, необходимые при болезни Паркинсона, панкреатические клетки для лечения диабета, сердечные ткани для инфарктников. Оговорюсь, что лично я принимал участие только в клонировании крупного рогатого скота.

Он заставил себя посмотреть на обрамленное бородой и длинными волосами лицо на негативе и добавил, закрывая тему:

— Мне известно, что секта раэлитов сообщает об успешных работах по первому клонированию человека, но я в это не верю.

— Не верите?

От снисходительной улыбки на лице человека в сером Гласснер совсем смешался, сглотнул слюну и уточнил, кивнув на снимки Плащаницы:

— Как бы то ни было, клонирование клетки ДНК двухтысячелетнего возраста — чистой воды фантастика.

— Они это сделали, — прозвучал голос президента.

Гласснер судорожно стиснул пальцами сиденье стула. Кто-то передал ему зеленую папку. Он прочел отчеты, сравнил генотипы, анализы, заключения, снимки. В глухой тишине пробили большие часы на камине. Через несколько минут он поднял голову. По шее стекали струйки ледяного пота, слова застряли в горле. Он перехватил взгляд пастора — тот, кусая губы, вперился в зеленую папку в надежде на эксклюзив. Бадди Купперман сидел с открытым ртом и бессильно повисшими руками, не замечая, что уронил свои листки. Благоговейно глядя на изображение распятого, плакал профессор Макнил.

Ирвин собрался с мыслями, положил на место соскользнувшую на колени бумагу.

— Право, не знаю, что и сказать. Это… это не укладывается у меня в голове, особенно если вспомнить, в какой тупик зашли наши исследования в 1994 году…

— В 1994 году вы во Франции только время теряли на размножение коров, тогда как ваши коллеги на американской земле творили чудеса с кровью Христовой!

Последние слова, брошенные с ухмылкой, достигли северного угла кабинета, и спавший там спаниель приподнял ухо. Ирвин несколько секунд молчал, затем взял себя в руки и тихо проговорил:

— С девяносто четвертого года, господин президент, я работаю над клонированием мамонта, найденного в вечной мерзлоте Сибири. И могу утверждать, что при нынешнем уровне знаний трансплантация ядра ископаемой клетки не представляется возможной.

— Ископаемой! Мы говорим о крови Христовой, при чем здесь мамонты? Это чудесным образом сохранившаяся кровь Иисуса, знамение Нового Завета, донесшего до нас тайну Страстей Христовых!

— Это… этого не может быть, — только и пробормотал Ирвин.

— Думайте что хотите, — ответил ему доктор Сандерсен, — но из девяноста пяти созданных нами эмбрионов один был выношен и благополучно рожден.

— Лежать, Спот, — прикрикнул президент.

Спаниель сел, косясь на свой привязанный к консоли поводок.

— Мальчик, — продолжал между тем генетик, — здоровый и крепкий, без аномалий, обычно свойственных клонам, без малейшей патологии, без каких-либо признаков вырождения…

— Вы получили патент?

Сандерсен снисходительно промолчал, мельком взглянув на поджатые губы пастора, выкрикнувшего свой вопрос словно анафему. Ответа не требовалось: заявка со всеми вытекающими правами была подшита в досье проекта «Омега» — так называлась зеленая папка. На титульном листе стояла вынесенная в эпиграф фраза из Апокалипсиса, приписываемая Иисусу: «Я есмь альфа и омега, начало и конец».

Профессор Макнил поднялся и медленно подошел к постерам. Дрожащей рукой потянулся к изображению Христа, дотронулся ладонью до самой середины погребального савана, ставшего для него теперь живой тканью, своего рода матрицей.

— Ну и кто же из него вырос? — поинтересовался Бадди Купперман, выгнувшись в кресле, чтобы посмотреть серому в лицо.

— Ребенок развивался совершенно нормально, с поправкой на то, что рос он в изоляции, в медицинской среде, не имея контактов с другими детьми… По заключению детских психиатров, он соответствовал всем критериям своего возраста. Не проявлял никаких особых талантов, как, впрочем, и странностей, которые могли бы объясняться его природой. Он играл, рисовал, учился считать и читать… Ему рассказывали сказки…

— А сказку про него? — вдруг спросил Купперман, вскинув указующий перст.

— Нет. Минимум религиозного образования для реактивации клеток памяти, но и только.

— Результаты?

— Ничего из ряда вон выходящего, разве что… Когда ему было четыре года и семь месяцев, мгновенно затянулась ранка у священника, читавшего ему Евангелие. Свидетельство есть в приложении, на тридцать восьмой странице.

— А он не протестовал против… неволи? — едва слышно спросил профессор Макнил.

— Мы внушили ему, что он сирота, подкидыш, и из-за слабой иммунной системы должен оставаться у нас, чтобы чем-нибудь не заразиться, пока его не вылечат. Мы, если угодно, культивировали в нем непохожесть на других, одновременно объясняя необходимость изоляции, так сказать, готовили почву… В том-то и состоял эксперимент: он ничего не знает о своем происхождении, а мы наблюдаем, проявится ли в нем что-либо со временем.

— Ну и?..

Сандерсен помолчал, вздохнул и нехотя проронил:

— Мы его потеряли.

Все присутствующие разом вздрогнули. Только Буш и его «соколы» сохраняли ледяную невозмутимость. Купперман с силой стукнул кулаком по подлокотнику.

— Потеряли? — возопил он с таким отчаянием в голосе, будто компьютерный вирус съел его недописанный сценарий. — Он умер?

— Мы не знаем. У нас случился пожар, и часть Исследовательского центра сгорела, это было в октябре прошлого года.

— Когда Клинтон едва не расстался со своим постом, — бесцветным голосом вставил один из «соколов».

Доктор Сандерсен проигнорировал намек и, обращаясь к Бадди Купперману, продолжил:

— Среди погибших его тела не обнаружили. Мы разослали описание, разумеется, не сообщая, кто он такой. Проект шел под грифом «совершенно секретно», и с административной точки зрения этот ребенок не существовал. Его искали, но безрезультатно.

— Дематериализовался? — высказал предположение Ирвин Гласснер и почти физически ощутил, как на него повеяло жутким холодом.

Нет, это было уж слишком! Где та научная комиссия, что подтвердила бы серьезность всей этой истории, подлинность анализов, факт воспроизведения генома? Президент и его советники купились как миленькие, они уже считали свершившимся фактом рождение клона от окровавленной тряпицы, а он, Ирвин Гласснер, генетик с дипломом лучшего американского университета, светило мирового масштаба в области клонирования, выглядит Фомой неверующим перед шарлатаном, который показывает фокусы с ДНК тысячелетней давности, а его бредни воспринимаются всеми ни больше ни меньше как евангельские истины.

— В общем, — закончил Сандерсен, — исчезновение ребенка было для всех нас тяжелым ударом. Но у меня, слава богу, есть еще достаточно эмбрионов, они хранятся в жидком азоте в надежном месте, и мы можем повторить опыт — если, конечно, на то будет ваша воля, господин президент. Если ваша администрация возобновит финансирование, я могу гарантировать результат, это лишь вопрос времени: я владею патентом, разработал методику и служу моей стране.

— Его необходимо найти! — выкрикнул Купперман и вскочил, как подброшенный пружиной. — Девяносто восемь процентов неудач: у нас нет времени ждать второго чуда, давайте трезво оценивать ситуацию!

Изумленно округлив глаза, Буш смотрел на растрепанного толстяка: тот уже мерил шагами кабинет, спотыкаясь о ковровые дорожки и размахивал руками, едва не сшибая на ходу букеты и модели кораблей.

— Нет, это же гениальная идея, как вы не понимаете! Иисус-клон, синтезированный Христос, наш собственный, made in USA, будет проповедовать всему миру слово Божье! Воплотит в жизнь pax americana! Станет опорой нашей политики на Ближнем Востоке! Помирит евреев и арабов самим фактом своей человеческой природы, гарантированной in vitro, — ведь, Боже мой, Иисуса признают пророком и Талмуд, и Коран! Только эта сказка про Бога-сына все портила, но мы сделаем ставку на другое: придет пророк, послание любви от авангарда науки, генетическое чудо, продолжающее дело Создателя, человек, равный Богу, Слово вновь станет плотью на языке ДНК! А вы, господин президент, вы только представьте себе ваши полномочия! Регент при Младенце Иисусе! Лауреат Нобелевской премии мира! Вы прогремите на всю планету! Притчи! Глас надежды! Святой Дух! Высочайшие рейтинги! О, я так и вижу все это! Ощущаю! А какое свежее веяние для Соединенных Штатов… Сколько можно выводить на сцену наших врагов, манипулировать злодеями — наконец-то мы будем дергать за ниточки героя посимпатичнее!

— Прекратите кощунствовать! — рявкнул Буш и даже привстал.

Купперман осекся, пригладил взлохмаченные волосы, поймал на лету упавшую модель «Мэйфлауэра» и водворил ее обратно на камин. Затем, вздохнув тайком об ушедшей эпохе Клинтона, сел на место и застегнул пиджак.

Довольные «соколы» одобрительно покивали: быстро же нахал присмирел. И переглянулись, как бы советуясь, кому из них заговорить.

— Слушаю вас, — повернулся к ним Буш.

— Господин президент, коль скоро мы дошли до абсурда, будем последовательны. Представьте, что будет, если мы станем придерживаться инструкции по эксплуатации существа, рожденного от льняной простыни, о котором предыдущей администрации ничего не известно, ни где оно сейчас, ни даже живо ли.

Все неуверенно заулыбались, как по команде взглянув на президента, но тот по-прежнему сидел с каменным лицом, и улыбки разом погасли.

— Я вот что хочу сказать, сэр. Все, кто находится в этом кабинете, убеждены, что через четыре года избраны будете вы.

— Переизбран, — поджав губы, поправил Буш.

— Но в третий раз президентских полномочий вы не получите, это исключено. А сколько лет будет в 2008 году вашему Иисусу-клону? Четырнадцать! В каком же возрасте — если допустить, что он найдется, — мы выпустим его на международную арену? В Святую землю явится миротворец в коротких штанишках под аккомпанемент популярной песенки «Мамочка, я воду превратил в вино»? Полноте, будем говорить серьезно. Достойно сыграть роль Мессии в соответствии со Священным Писанием он не сможет до совершеннолетия. Значит, мы тайно взрастим маленького Иисуса для того, чтобы им попользовались те, кто придет после нас?

Джордж Буш-младший неспешно повернул голову, окинув взглядом кабинет. Потом взял булочку и налил себе еще кофе. Все молчали, даже дышать старались неслышно: Президент размышлял. Стиснув зубы, устремив неподвижный взгляд на медную кочергу у камина, он думал о восемнадцати миллионах верующих консерваторов, которые в свое время предали его отца, отдав свои голоса Клинтону: наказали за миндальничанье с палестинцами. Вспоминал он и свою собственную победу, оказавшуюся унизительнее поражения: он обошел демократа Эла Гора, набрав на триста тысяч голосов меньше, — по решению Верховного суда пересчет голосов во Флориде прекратили судьи, отчасти обязанные карьерой клану Бушей. Все позиции придется отвоевывать заново, а конец света не за горами. Необходимо привести мир в порядок ко второму пришествию Мессии, подготовить Землю к Страшному суду. В конце концов, Христос, наверно, знал, что делает: годные молекулы ДНК, сохранившиеся в Его погребальном саване, для того и предназначены, чтобы Его клонировали. Но еще слишком рано. В Писании ясно сказано: Антихрист явится до пришествия Мессии. Правда, не исключено, что этот самый Антихрист — Саддам Хусейн. Это, конечно, меняет дело… Но известно же, что легче всего принять за волю Божью искушение дьявола: к клонированию Христа имел отношение Билл Клинтон, и этого было достаточно, чтобы извратить результат. Ребенок, рожденный благодаря Плащанице, улизнул от своих создателей, исчез бесследно — не иначе, это знак.

Джордж Буш вытянул ноги и расслабился. Чутье подсказало ему верное решение. Лучше верой и правдой служить Господу, чем признать за Ним незаконного сына.

— Спасибо, — сказал он, поднимаясь.

Остальные тоже поспешили встать. Президент напомнил, что все сказанное в этих стенах является государственной тайной и каждый из присутствующих, покинув Овальный кабинет, должен будет в письменном виде поклясться, что сохранит молчание. Доктору Сандерсену он сообщил, что распорядится заморозить финансирование его опытов, изъять архивы, уничтожить эмбрионы, опечатать лаборатории и взять со всех сотрудников подписку о неразглашении. Затем он отстранил от дел Бадди Куппермана и поручил Ирвину Гласснеру создать независимую экспертную комиссию по клонированию человека, призванную выявить связанные с этим опасности и в перспективе раз и навсегда запретить подобные опыты, законодательно приравняв их к преступлению.

Когда дверь кабинета закрылась за ушедшими, Президент повернулся к трем «соколам», которые снова сидели рядком на диване.

— Ну, так что там с Ираком? Я обещал конгрессу решить вопрос в кратчайшие сроки. Есть у нас повод для военного вмешательства или нет?

— Мы над этим работаем, господин президент.