Часть II
Я был рад вернуться в общество моей кошки Клариссы, которая проявила поистине королевское великодушие и не стала сердиться на меня за долгое отсутствие, но я все-таки рассказал ей о том, что произошло. Довольное мурлыканье убедило меня: она мне поверила.
Покончив с объяснениями, я обошел свое жилище. У меня по-настоящему красивая квартира на верхнем уровне девятиэтажного дома. Я выгородил только ванную комнату и туалет, оставив остальное пространство единым. Все окна выходят на юг, на зеленые кроны парка Дюдан, кровать я поставил у восточной стены, чтобы круглый год смотреть по утрам на восходящее солнце. Мебели у меня немного: стену в глубине занимает стеллаж семиметровой ширины, с книгами соседствуют фотографии и предметы искусства — Барбе д’Оревильи в «плеядовском» издании, Вераннман в лучшие годы, изумительная ню Фредерика Жельфюса и баснословно дорогой серебряный канделябр Ван де Вельде. Живу я один, принимая гостей, заказываю блюда из ресторана, так что кухня у меня совсем маленькая, но очень стильная — натуральное дерево и нержавеющая сталь. Моя замечательная экономка содержит все это в идеальном порядке.
Я подумал, что мне понадобится несколько дней, чтобы войти в привычную колею.
Я позвонил матери, но дома ее, разумеется, не оказалось. Ну еще бы — ей ведь и восьмидесяти пяти нет! Пришлось оставить сообщение на автоответчике. Потом я набрал номер дамы, которая должна была занимать мои мысли в первую очередь, но, вынужден признать, не занимала. Она ответила, и она была оскорблена в своих чувствах.
Я не умею красиво расставаться с женщинами, впрочем, покажите мне человека, который это умеет. К тому же я считаю неделикатным произносить слова прощания по телефону. И как быть, если извинения — сколь бы путано они ни звучали — воспринимаются как аванс, как обещания, которые тебе вовсе не хочется выполнять? Повесив наконец трубку, я понял, что взмок от напряжения, мне не хватало воздуха, к горлу подступала тошнота. Я мысленно поклялся, что эта связь станет последней в моей жизни.
Ну да, ну да… Зарекалася лиса…
Я вернулся на работу и окунулся в реальную жизнь: стройплощадки, клиенты-зануды, клиенты-всезнайки, вечно не успевающие к сроку подрядчики и толковые практиканты — всегда буду благодарить за них Провидение!
Неделя проходила за неделей, я не раз испытывал желание позвонить в «Ла Дигьер». Но в каком качестве? Как бы тепло меня там ни приняли, другом семьи я не был и никто не просил меня сообщать новости о себе. Рассылать новогодние поздравления не в моих правилах. В молодости я не делал этого по забывчивости, а может, по небрежности, а с возрастом подвел под это удобные обоснования вроде того, что это нелепый обычай и вообще полная чушь. Тем не менее я сделал исключение из собственных правил и послал им из Амстердама, где встречал Рождество с одной очаровательной голландкой, открытку, купленную в Риикс-музее и воспроизводящую картину Каналетто с великолепным венецианским видом. Из скромности я не указал своего адреса, ведь при желании они нашли бы его на визитной карточке, которую я им оставил.
Ответа я не получил.
Зима выдалась суровой, особенно февраль с сильными снежными бурями. Я часто думал о дигьерской крыше, спрашивая себя, состоялось ли бракосочетание и сделали ли ремонт.
Прошли выборы. Дело, которое я вел в Ф***, отложили, потом ему снова дали ход. В августе возникла необходимость в моем присутствии. Я отправился туда в пятницу и крайне удачно провел переговоры с членами муниципального совета. Потом был обед со слишком обильными, как это всегда бывает в подобных случаях, возлияниями, но я это предвидел и заранее решил заночевать на месте.
В субботу утром, около половины двенадцатого, я проезжал мимо «Ла Дигьер». По обе стороны от ворот — я сразу отметил, как тщательно их отреставрировали, — и вдоль стены, окружающей парк, было припарковано множество машин. Ржавчина, уродовавшая решетку, исчезла, а при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что один из прутьев заменили. На воротах висела большая доска с обращением к посетителям, где их настоятельно просили не въезжать на машинах во двор, а если возникнут затруднения, звонить, и тогда кто-нибудь придет им на помощь. Я мысленно улыбнулся превосходному стилю: никакого «Спасибо за то, что не въезжаете» или чего-то в этом духе, заставляющего меня скрежетать зубами от злости, что, по словам дантиста, противопоказано человеку моего возраста.
Я всегда говорил, что ветхость, если, конечно, она не чрезмерна, не вредит красоте здания. Я тихонько присвистнул: да уж, ничего не скажешь, внимание и забота пошли «Ла Дигьеру» впрок! Свежая краска, новые водостоки, никаких влажных потеков. Крышу починили так искусно, что даже мой взгляд профессионала не определил, где именно положили новую черепицу: Антуану все-таки удалось отыскать старинные образцы, возможно, у ловкого подрядчика, сносившего какой-нибудь дом той же эпохи, а может, у дальновидного оптовика, знающего цену такому товару. Дом и службы сияли свежестью, повсюду заметны были признаки кипучей деятельности. Чтобы не выдать охватившего меня жгучего любопытства, я пересек двор, не замедляя шага, но успел заметить, что конюшни отремонтировали и превратили в рабочие кабинеты. Крыло, где располагалась клиника, тоже полностью обновили.
Я направился к кухне и через приоткрытую балконную дверь увидел неожиданную домашнюю сценку: Мадлен инструктировала двух девушек.
— Мясо в воду опускаете перед самым закипанием, чтобы оно пропиталось ароматом кореньев и трав, и внимательно следите, чтобы не кипело слишком сильно.
Они повиновались ее указаниям со всем пылом неофиток от кулинарии.
Я постучал по стеклу. Мадлен обернулась, на мгновение застыла в недоумении, а потом кинулась ко мне с распростертыми объятиями.
— О, Боже! Вот уж не ждала! Какая приятная неожиданность!
— Я был в Ф***, не устоял перед соблазном, и вот я здесь.
— Надеюсь, с вашей машиной все в порядке, — рассмеялась в ответ Мадлен.
— Она чувствует себя как нельзя лучше. Жером оказался на высоте.
— Входите, да входите же! Все будут счастливы снова вас видеть.
Вышколенные молодые помощницы Мадлен делали вид, что совершенно не интересуются разговором.
— Садитесь. Я извещу госпожу ла Дигьер о вашем приезде.
Госпожа ла Дигьер? Ремонт давал основания думать, что она стала госпожой Фонтанен. Но, возможно, она посчитала, как выражалась Адель, старомодным носить фамилию супруга?
— Я буду счастлив с ней познакомиться.
Она направилась к правой стене, и только тут я заметил, какие изменения произошли в кухне: уродливые древние шкафчики уступили место огромному ларю, на котором стоял телефон. Мадлен набрала номер из двух цифр — значит, в доме установили внутреннюю линию.
— Альбертина, ты никогда не догадаешься, кто сейчас сидит со мной на кухне! Вернулся летний постоялец!
Она выслушала ответ, после чего спросила, свободен ли я.
— Как ветер!
Похоже, она была рада. Еще несколько слов по телефону, и Мадлен сообщила:
— Она будет занята еще около получаса. Идемте, дождемся ее у меня.
Я знал, что у Мадлен есть своя комната на втором этаже, но в прошлый свой визит в «Ла Дигьер» там не был. Следуя за Мадлен, я заметил, что стены и потолки приведены в порядок. Главный и поперечный коридоры выкрасили в светло-голубой цвет, точнее всего соответствующий архитектурному стилю цвет, более светлый тон подчеркивал красоту лепнины. Легкий сквозняк раздувал белые кружевные занавески на четырех окнах. Мы повернули налево.
— Раньше моя комната была на другой стороне, я переехала, потому что здесь просторней.
Действительно, помещение, вытянувшееся вдоль заднего фасада дома, в длину имело метров десять. Я бросил незаметный взгляд на панели и лепнину и убедился, что все осталось на своих местах. Мадлен подтвердила мои выводы:
— Когда-то это была спальня хозяев дома, но Альбертина предпочла остаться внизу — там, где всегда жила. Я обставила все по своему вкусу. Жду приговора архитектора.
Архитектор был очарован. Она выбрала современный дизайн, очень строгий, без малейшего налета китча, от которого меня всегда начинает тошнить: у правой стены стоял длинный стол с ровными стопками книг и бумаг, рядом расположился книжный шкаф, у противоположной стены были расставлены большие кожаные кресла, где спал один из Октавов. Никаких безделушек — только предметы, необходимые для создания уюта в гостиной: в этой комнате не спали.
— Вы превратили ее в гостиную.
— Да, моя спальня напротив, она выходит во двор. Большую гостиную Адель объявила заповедной территорией, но нам требовалось место, где все могли бы собираться и принимать гостей.
— Вышло просто замечательно, — похвалил я, нисколько не покривив душой.
— Садитесь, прошу вас. Самое время выпить.
Она предложила мне обычный набор напитков, но я решил ограничиться соком, памятуя, что придется сесть за руль. Мадлен достала сок из холодильника, похожего на мини-бар в номере дорогой гостиницы.
— Как же здесь все переменилось!
— Но вы почти ничего не успели увидеть!
— Мне показалось, что лечебница занимает теперь вдвое больше места, а в конюшнях оборудовали кабинеты.
— Я забыла, какой зоркий глаз у архитекторов!
— Зоркий и нескромный?
— Вовсе нет! Имеющий глаза да увидит то, что ему показывают, разве не так?
«Так-так, — подумал я. — Значит, есть и то, что не показывают?»
Мадлен разлила сок по стаканам. Октав спрыгнул на пол и подобрался поближе, чтобы обнюхать мои брюки. Запах ему, судя по всему, понравился, и он уселся у меня на коленях. Я знаю, что кошки наделены потрясающей обонятельной памятью, и решил, что Октав меня узнал. Мадлен подтвердила мою догадку:
— Он не с каждым так себя ведет, значит, помнит вас. У вас, наверное, тоже есть кот?
— Кошка. Кларисса.
Мы обменялись мнениями о кошачьей душе, потом Мадлен поинтересовалась моими делами, которые шли вполне прилично, спросила, здорова ли моя матушка — во время своего пребывания в «Ла Дигьер» я упомянул о ней всего раз, — выразила восхищение жизненной силой женщины, которая в свои восемьдесят пять могла дать фору сыну, но даже не упомянула Луи Фонтанена, собиравшегося жениться на госпоже ла Дигьер, и мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не выдать своего нетерпения и любопытства перед лицом восхитивших меня перемен.
В полдень появилась Альбертина.
Я предполагал, что эта женщина хороша собой, но и вообразить не мог, насколько. Высокая, стройная, с прекрасной осанкой, одетая в серое, уравновешенная, спокойная: теперь мне стала ясна затея с Виши и ее триумфальное завершение. Здравомыслящий мужчина такую женщину ни за что не упустит.
— Вы произвели огромное впечатление на Мадлен и девочек, я рада нашей встрече.
Я произнес несколько приличествующих случаю фраз.
— Что тебе налить? — спросила Мадлен.
— Ничего, с твоего позволения.
Посетитель Альбертины — имя его она называть не стала — «угостился» тремя порциями виски.
— Я и сама слегка опьянела.
Я догадался, что речь идет о довольно известном авторе, чей язык взяла на себя труд исправить Альбертина. Он плевать хотел на свой стиль, совершенно полагаясь в этом на Альбертину, при условии, что она не будет вторгаться в смысл. Свернув разговор о писателе-выпивохе, хозяйка дома спросила, как я нахожу «Ла Дигьер».
— Нахожу, что все изменилось в лучшую сторону. Нет, не так: «Ла Дигьер» остался прежним, но его красота больше не скрыта от людских глаз.
— Мы много работали. Антуан воспользовался вашими советами.
Моими советами? Мне казалось, что я ничего никому не советовал, но Альбертина напомнила, как много я рассуждал о XVIII веке, о бывшем тогда в моде художественном убранстве и о различиях в провинциальной и городской архитектуре. Ничего подобного я не помнил, но не удивился: иногда я бываю невозможно болтлив.
— Когда пойдем обедать, я покажу вам большую гостиную, которую вы называете галереей. Думаю, вам понравятся новшества.
Итак, я зван к обеду?
— Само собой разумеется. Мадлен сказала, что вы свободны до понедельника. Я приглашаю вас погостить в «Ла Дигьер».
Воистину, обитатели этого дома умеют читать мысли.
— Это слишком любезно с вашей стороны, — произнес я дежурную фразу.
Но где же муж, где господин Фонтанен?
Вскоре Мадлен нас покинула — ей нужно было проконтролировать своих юных помощниц. Я остался один на один с госпожой… ла Дигьер? Разговор между двумя практически не знакомыми друг с другом людьми мог оказаться утомительным, но она меня очаровала. Эта женщина, чья жизнь, насколько я знал, была весьма трудной, обладала врожденным умением разговаривать с людьми: не помню, о чем шла речь, но я не заскучал ни на секунду. Незадолго до часа дня мы спустились вниз.
Стены большой гостиной очистили от обоев в цветочек и покрасили в серо-голубой, как в коридорах, цвет. Пол, выложенный темной дубовой доской, своим блеском напомнил мне Грутхус в Брюгге. Белые шторы-паруса трепетали на ветру. Комната вновь обрела былое изящество и идеальные пропорции.
Книги, которые мы с Сарой вытаскивали из шкафа, исчезли, но старый «Ундервуд» по-прежнему стоял на полу.
Я снова рассыпался в комплиментах.
Стол на кухне был уже накрыт, и приборов на нем явно прибавилось. Заметил я и другие перемены: кухонную мебель «Поггенполь» или «Мобальпа» — из дерева и нержавеющей стали у дальней стены. Мне очень нравится такая мебель, но она слишком дорогая и ее мало кто может себе позволить. В центре красовалась плита из стеклокерамики, поверхности рабочих столов слева и справа от плиты были широкими, к ним примыкали две раковины, одна — для готовки, другая — для мытья посуды. «Это идея Мадлен», — сказал я себе. Ни одной уродливой вещи — ни тебе красной терки, ни жуткой пластиковой тарелки морковного цвета, все исключительно элегантно.
— Неплохо, да? — спросила Мадлен.
В этот момент в кухне появилась дружная компания: Сара, Шарлотта, Адель и Клеманс не просто со мной поздоровались, но и расцеловали так, словно я был их самым близким другом и своим человеком в доме. Потом мне представили кучу людей, но я, естественно, не запомнил ни одного имени. Это были коллеги Шарлотты — она открыла собственную фирму, и Сары — ее клиентура утроилась. Не увидел я только Фонтанена, но он мог отправиться в деловую поездку. С обычаем мыть за собой свои тарелки было покончено: теперь их отправляли в посудомоечную машину.
После кофе Мадлен проводила меня в отведенную мне комнату по соседству с ее спальней. В коридоре, рядом с ведущей наверх лестницей, оборудовали ванную комнату.
— Теперь вам не придется делить ее с остальными членами семьи, — со смехом заметила она.
Любопытство взяло надо мной верх:
— А господин Фонтанен?
— Он в январе скончался.
— Успев вступить в брак?
— Само собой разумеется, чтобы это понять, достаточно посмотреть вокруг.
Я вовремя прикусил язык и не сказал, что желание Фонтанена, видимо, исполнилось: он обрел жену, которая нашла применение его деньгам.
Я задал следующий вопрос:
— Но что же случилось? Из ваших рассказов я понял, что Фонтанен отличался крепким здоровьем.
— Вы правы. Он строил самые смелые планы, был полон вдохновения и энтузиазма и вдруг внезапно заболел. Сначала казалось, это обычный грипп, но ему становилось все хуже, его забрали в больницу, где он и умер от сепсиса.
Мадлен говорила спокойным тоном, но мне показалось, что ей не хочется задерживаться на этой теме. Я вспомнил сказанную перед моим отъездом фразу «Это все меняет» и дурацкую сдержанность, заставившую меня тогда промолчать. Я мог бы начать расспросы, но решил, что успеется — меня ведь пригласили погостить, — и принялся разбирать чемодан.
Когда я снова спустился во двор, госпожа ла Дигьер повела меня на экскурсию по своим владениям. Она рассказала, что им удалось восстановить все в первозданном виде благодаря сохранившимся планам.
— Это настоящий французский парк в стиле восемнадцатого века. Некоторые деревья погибли от старости, но на их месте высадили новые, тех же пород. От недавнего урагана парк не пострадал, нас защитили холмы О-Пре.
В парке и впрямь царил идеальный порядок: дикую ежевику, заросли ивы-бредины, крапиву и папоротник выкорчевали, тропинки расчистили, землю засеяли газонной травой. Искусственно состаренные, засаженные мхом и дикими цветами гроты и альпийские горки были прелестны. Мы дошли до перекинутого через Дигьер мостика, выглядел он вполне современно.
— Когда-то, судя по планам, мост здесь действительно был, но время его не пощадило. Псевдостарины мы не хотели, такой дом, как наш, не заслужил столь компрометирующего соседства.
— Его спроектировал Антуан?
— Да.
— Безупречно. Просто потрясающе.
Слегка вогнутый помост покоился на двух бетонных опорах, какие бы то ни было украшения отсутствовали, форма говорила сама за себя — в точности по заветам Ван де Вельде.
Земля на другом берегу все еще находилась под паром. Альбертина сообщила, что эта часть владений называется От-Диг и ее перестали возделывать после 1917 года, когда оба Октава нашли работу, их заработков хватало на жизнь, но платить наемным работникам было не из чего.
— Октавам недоставало времени на то, чтобы обрабатывать землю своими силами, овчинка выделки не стоила.
— Как вы собираетесь ее использовать?
— Пока не знаю. Можно расширить парк, хотя он и так велик… Определенного плана у нас нет.
Она взглянула на меня и улыбнулась.
— Возможно, вы что-нибудь подскажете?
— Не думаю. Я закоренелый горожанин и в деревенской жизни ничего не смыслю.
Мы спускались по тропинке вдоль реки, пока не дошли до огорода. Вотрен и ребята Трамбле потрудились на славу.
— Вы по-прежнему выращиваете овощи?
— Конечно. Сбор урожая — одно из главных удовольствий для Мадлен. Артрит не позволяет ей копаться в земле самой, и мы наняли ей в помощь специального человека. Мадлен строго за ним надзирает.
Я не решился заговорить с Альбертиной о ее браке с Фонтаненом, спасшем «Ла Дигьер». Наша чудесная прогулка подошла к концу, а я так и не удовлетворил своего любопытства. Позже я осознал, что не высказал соболезнований вдове, которая, впрочем, отнюдь не выглядела безутешной, а когда услышал от Мадлен о смерти Фонтанена, не произнес даже банальных: «Мне очень жаль» или «Как это печально». Я тогда не понимал, что заставило меня забыть об элементарных правилах приличия, но теперь думаю, что причиной тому стало нечто в поведении обитательниц «Ла Дигьер». Я не пытаюсь оправдать собственную невоспитанность и, надеюсь, докажу это, описав дальнейшие события.
Мы вернулись в дом к вечеру, и госпожа ла Дигьер покинула меня, сказав, что аперитив подадут в семь, во дворе. Я отправился в свою комнату и обнаружил, что она обставлена в том же стиле, что и гостиная Мадлен. Единственной старинной вещью, появившейся в доме за время моего отсутствия, был огромный ларь. Я умирал от желания обследовать другие комнаты, но у меня создалось ощущение, что в каждой из них живут. Как выяснилось, я не ошибался.
Я позвонил экономке и попросил ее приглядеть за Клариссой. Прелестная голландка уже исчезла из моей жизни, мать путешествовала по Италии, так что она была единственной, кого следовало предупредить о моем отсутствии. Несколько минут я размышлял о своем одиночестве, после чего погрузился в сладкий сон.
Оказывается, по приезде, я не заметил, что во дворе слева от кухни расположился элегантный тикового дерева садовый гарнитур. Молоденькие служанки под руководством Мадлен расставляли графины и стаканы. Всех собравшихся я хорошо помнил по прошлому году: Вотрен, которого я в этот раз еще не видел, беседовал с хозяйкой дома, Жером поддразнивал Адель, а Антуан что-то обсуждал с Сарой и Шарлоттой. Меня встретили радостными восклицаниями, и я сразу почувствовал себя долгожданным гостем. Год назад я случайно попал в «Ла Дигьер», задержался там, потому что так сложились обстоятельства, и не понимал, чем вызвал такую симпатию. Девочки меня расцеловали, мужчины дружески похлопали по плечу, Жером поинтересовался, как моя машина. Я вдруг почувствовал себя человеком, вернувшимся в родной дом из дальних странствий, и это было бесподобно, хоть и странновато.
Как и в прошлый раз, меня самым естественным образом вовлекли в прерванный моим появлением разговор. Вопрос обсуждался животрепещущий — стоит или нет реставрировать брусчатку двора. Антуан сделал все расчеты и составил смету, мне их показали, отнеся мои заверения в недостаточной компетентности на счет излишней скромности. Пока девушки сервировали закуски, я изучил папку с документами и объявил, что, по моему мнению, Антуан все предусмотрел и просчитал. Мой вывод никого не удивил.
— Я только не понял, заложили ли вы в смету стоимость самой брусчатки?
— Брусчатка у нас есть, все камни сложены в подлеске.
Проблема заключалась не в деньгах, сколь бы значительную сумму ни требовалось потратить, и не в неудобстве трех- или четырехмесячного хождения по песку, щебню и грязи, а в Истории. Истории с большой буквы. Бетонные заплатки были материальным свидетельством лишений, столетней борьбы за выживание и среди нынешнего благополучия служили символом выигранной битвы. Первый ущерб покрытию был нанесен между 1905 и 1910 годами, когда во двор стали заезжать машины. Оно могло выдержать колеса карет, но не резкое торможение лихачей-автомобилистов. Поначалу выбитые булыжники просто возвращали на место, не задумываясь, в чем причина неприятностей. Со временем мастера перевелись, денег катастрофически не хватало, и на смену булыжнику пришел бетон. Сегодня требовались новые методы, о которых Антуан уже все знал, и искусные мостильщики, способные подобрать камешек к камешку.
— Разницы никто не заметит, — заявил Антуан, на что Адель немедленно возразила:
— Но мы-то, мы ведь будем знать, что основа, или покрытие, или как там это называется…
Она взглянула на Антуана.
— Настил, — подсказал он.
— Профессионалы обожают извращать истинное значение слов! Так вот — настил не будет а-у-тен-тич-ным.
Она хотела сказать, что замена настила будет равносильна покушению на исконную суть «Ла Дигьер».
— Да ладно тебе! — не согласился Вотрен. — У меня вот стоит протез тазобедренного сустава из сплава хрома с кобальтом, я же остаюсь собой!
— А черепицу для ремонта крыши мы купили в Анже, — подхватил Антуан, — но она от этого не перестала быть крышей «Ла Дигьер».
— И вы сможете парковать машины во дворе. Сами же жалуетесь, что зимой, пока до машины дойдешь, того гляди, или поскользнешься, или простудишься, — поддакнул Жером.
На лицах дам ла Дигьер по-прежнему читалось сомнение. Мадлен сделала слабую попытку поддержать Антуана.
— Со временем бережного отношения будет недостаточно, разрушения продолжатся.
В голосе Мадлен не было убежденности, так что убедить она никого не могла.
Моим мнением тоже поинтересовались. Я со смехом ответил, что как профессионал стою за то, чтобы не дожидаться этих разрушений, но ведь мой голос все равно ничего не решает, ибо мужчин четверо, а женщин — семь и слово все равно за дамами, мы ведь придерживаемся демократических принципов.
— Тем более что «Ла Дигьер» принадлежит им, — добавил я, глядя на Альбертину.
Она улыбнулась.
— Думаю, они будут противиться до последнего.
— Ну да, а потом уступим, — проворчала Адель.
Спор продолжился — чувствовалось, что возникал он с завидной регулярностью. Шарлотта не хотела, чтобы клиенты ее фирмы заезжали во двор на машинах:
— Они превратят его в автостоянку!
Сара поддержала сестру: «Что уж говорить о фургонах для перевозки лошадей!»
— Подумай о своих помощниках, которым приходится собирать навоз, — съязвил Жером.
Было совершенно ясно, что никакого решения они не примут.
Вскоре служанки сообщили Мадлен, что ужин готов, она сделала знак Альбертине, та встала и направилась в кухню под руку с Вотреном. Жером обнял Адель за плечи, а Сару за талию, Шарлотта, Клеманс и Антуан замыкали шествие.
— Заметили наши перемены? — вполголоса спросила Мадлен.
Ну еще бы!
Я галантным жестом предложил Мадлен руку, и она ее приняла.
— Намечаются свадьбы? Я удостоюсь приглашения?
— Вы наверняка были бы в числе гостей, но замуж никто не собирается. От этого обычая женщины из рода ла Дигьер, похоже, отказались навсегда.
Мадлен оглядела стол.
— Вино! Я забыла про вино! — воскликнула она. — Антуан, ты не сходишь в погреб?
Погреба! «Нужно непременно их осмотреть, — сказал я себе. — Они наверняка так же восхитительны, как и все остальное в этом доме».
Новая мебель подчеркнула великолепие кухни. Как и прежде, белые фарфоровые тарелки стояли прямо на деревянной столешнице, но одна деталь — я осознал это, когда сел и развернул белую, тонко вышитую салфетку — изменила все: приборы были старинные, из чистого серебра, с гравировкой. Мне показалось, что вензель составляли буквы «Ф» и, возможно, «А». Госпожа ла Дигьер перехватила мой нескромный взгляд.
— Этот набор принадлежал моему мужу, — объяснила она. — Он непременно хотел привезти его сюда.
— Они очень хороши.
— Как и стаканы.
Альбертина была права. Какой это век? Неужели XVIII? Я не эксперт, но не мог не заметить, что они разрознены. Одна из моих приятельниц, любительница и знаток стекла, рассказывала мне перед картиной «Обед с устрицами» художника де Труа, что обычай выставлять на стол рюмки, бокалы и стаканы из одной серии появился сравнительно недавно, в XIX веке. Это было связано с возрастанием роли буржуазии в обществе, а возможно, и с промышленным ростом (в этом она уверена не была). Помню, мы тогда нашли на полотне всего два одинаковых стакана. Я подумал, что госпоже ла Дигьер наверняка все это известно: стол в ее доме накрывали так, как это делала жена первого Октава Трамбле де ла Дигьера.
Разговор за столом был оживленным, даже сумбурным, но я различал за беззаботными словами отзвуки былых тревог. Человек способен оценить всю силу пережитого ужаса, только оказавшись в безопасности: смех и шутки звучали естественно, но в них чувствовалось еще послевкусие страха за свою судьбу Гордец идет на казнь гордо выпрямившись, с высоко поднятой головой: когда мы познакомились, обитательницы «Ла Дигьер» скрывали напряжение за веселостью, теперь, когда угроза миновала, к ним вернулись легкость и свобода.
Сотрапезники говорили о новом и очень успешном пакете программ Шарлотты; о чудесном молодом коте, которого Сара, чуть не плача, вынуждена была усыпить, потому что он страдал от рака и ужасно мучился; о поступлении Клеманс на медицинский факультет — она уже освоила курс анатомии и с нетерпением ждала возможности попасть в анатомичку, потому что у нее было плохое пространственное видение; о сомнениях Адель, блиставшей в гуманитарных науках, но подумывавшей об отделении наук точных — ради повышения общего уровня культуры («Иначе квантовая физика навсегда останется для меня темным лесом!»), но только не о Луи Фонтанене.
Я не стал пить кофе, опасаясь бессонницы. Адель и Клеманс ушли первыми, за ними последовали Сара и Шарлотта — они собирались в кино с Жеромом и Антуаном. Около десяти Альбертина и Вотрен удалились — не уточнив, куда именно, и мы с Мадлен остались одни.
Служанки наводили порядок на кухне.
— Пойдемте наверх, в маленькую гостиную, — сказала она, — мы сможем еще немного поговорить. Конечно, если вы не хотите лечь?
Какой уж тут сон, когда Мадлен предлагает поговорить?
Под маленькой гостиной она имела в виду ту самую комнату десяти метров в длину, которая так восхитила меня по приезде.
— Здесь нам никто не помешает. Девочки пока не привыкли, что у них теперь есть гостиная, и не заглядывают сюда. Сара и Шарлотта иногда проводят здесь деловые встречи, если хотят произвести впечатление на делового партнера.
— Думаю, осечки не бывает.
— Угадали! По-моему, получилось неплохо, как вам кажется?
— Просто замечательно. Современная мебель — решение очень удачное.
— Да, я не люблю нелепых излишеств. Сам дом достаточно стар, чтобы обойтись без подделок под старину, а подлинники слишком дороги и неудобны.
Мадлен обставила комнату по своему вкусу и на собственные деньги. Я вспомнил, какое ничтожное жалованье она получала — если получала! — и удивился. Я напомнил было себе, что задавать вопросы неучтиво, но эта женщина уже поняла меня:
— Вы, должно быть, спрашиваете себя, как я смогла все это себе позволить?
Я изобразил на лице приличествующее случаю легкое смущение.
— История проста, но удивительна. Я жила в этой семье, как в своей, никогда не вспоминала о деньгах и вообразить не могла, что Альбертина об этом думает. Тридцать пять лет она с невероятной дотошностью вела мои счета, учитывала каждый неоплаченный месяц — а их было много! — и индексацию, отпускные, страховые взносы и даже проценты! Получилась немыслимая сумма. Я стала обладательницей небольшого состояния, во что долго не могла поверить. Согласитесь, человек, много лет выращивавший морковь, чтобы сэкономить несколько су, имеет право растеряться. — Она рассмеялась. — Для проформы я сказала Альбертине, что в некотором смысле ситуация абсурдная: мы хоть и сводные, но сестры, и она не должна мне платить. Но я всю жизнь работала — много, тяжело — и деньги взяла с удовольствием. Потом мы обсудили мой статус и пришли к согласию, что я не должна оставаться служанкой: отныне мы настоящие сестры, живем в одном доме, я занимаю левое крыло и руковожу прислугой. Две девушки, которые убирают и помогают мне на кухне, живут здесь постоянно, на третьей вся тяжелая работа, и она приезжает в будни из М***. Много лет подряд я в свободное время помогала Альбертине в ее редакторской работе, теперь это узаконено, и я получаю свой личный гонорар. У Альбертины безупречная профессиональная репутация, она очень востребована, а я из бедной служанки превратилась во вполне обеспеченную дамочку.
Весьма достойное применение состоянию Фонтанена.
— Я никогда не воспринимал вас как служанку.
— Это потому, что я себя таковой не ощущала.
Мадлен достала стаканы.
— За руль вы не сядете, так что я с чистой совестью могу вас угостить. Что будете пить?
Выбор у нее был богатый.
— Пожалуй, продолжу пить вино.
— Я тоже. Никогда не любила крепкие напитки.
Среди многих необходимых вещей в гостиной находился и небольшой холодильник, предназначенный специально для вина и поддерживавший в нем нужную температуру. Она достала из него бутылку, передала ее мне, и после того как я ее откупорил, мы устроились со всеми удобствами.
— Вы наверняка не перестаете удивляться произошедшим у нас переменам?
— Это еще слабо сказано.
Мадлен долго молча смотрела на меня, и я вдруг почувствовал: что-то меняется. Она отвернулась, уставилась взглядом в пустоту и как будто потемнела лицом.
— Вам известно, откуда взялись деньги.
Это прозвучало как утверждение.
— И вы не понимаете, почему я об этом не говорю.
Меня снедало любопытство, и я решил обойтись без лицемерных ужимок.
Она продолжила, по-прежнему не глядя на меня.
— Юридически все просто: Фонтанен сделал Альбертину своей единственной наследницей. Других родственников у него не было, так что опротестовать завещание никто не мог! Вот так все и произошло. — Она наконец подняла на меня глаза. — Именно так. Как банально, не правда ли? Прошлогодняя эпидемия гриппа оказалась очень тяжелой. Если человеку шестьдесят восемь, осложнения гораздо опасней, чем в молодости. Врачи сделали все, чтобы спасти Фонтанена.
Я сидел совершенно неподвижно, как охотник в засаде, знающий, что малейший шорох может спугнуть дичь. В голове промелькнули и тут же растаяли два вопроса: Какой охотник? Какая дичь?
— Иногда медицина оказывается бессильной.
Я почувствовал, что должен как-то отреагировать, хотя бы кивнуть.
— Его держали в интенсивной терапии, давали кислород, подключили к электрокардиографу, каждые десять минут переливали кровь, короче — ничего не упустили, но с сепсисом справиться не сумели.
Мадлен снова отвернулась. Мне показалось, что в воздухе как перед грозой повисло электричество.
— В отделении умер не только Фонтанен. Врачи пытались спасти еще двух больных — семидесятилетнего мужчину и старую даму. Она умерла первой, следом за ней ушел Фонтанен, а час спустя — тот старик. Невероятно, с каким упорством доктора сражались за жизни этих людей. Но они проиграли битву. — Мадлен тяжело вздохнула. — Во всем этом нет ничего загадочного, не так ли?
Сама ее фраза была загадкой. Я больше не мог притворяться:
— Одно то, как вы об этом говорите, заставляет меня думать, что есть.
— Вся больница работала в режиме «скорой помощи». Грипп косил людей направо и налево, во всех отделениях. О, все было не так трагически, количество смертельных исходов не достигло критического уровня, но наш район пострадал особенно сильно.
— Мадлен, что вы пытаетесь мне сказать?
— Вы уверены, что хотите услышать?
У кого нашлись бы силы ответить «нет»?
— Вы все для этого сделали.
— Это правда.
Она лукаво улыбнулась. И как будто стряхнула с себя груз тяжких воспоминаний, снова став той Мадлен, которую я знал — непревзойденной и неутомимой рассказчицей.
— Учтите, мой рассказ может растянуться на всю ночь, а вы, наверное, хотите спать.
— Не дразните меня.
— Но вы только что отказались от кофе.
— Тогда вы не обещали мне рассказа.
— Сдаюсь.
— Это означает, что теперь вы меня угостите?
— У меня здесь есть все, что нужно, не придется даже спускаться в кухню. Я только попрошу вас набрать воды в ванной, — ответила Мадлен, вручая мне графин.
Когда я вернулся, кофеварка была уже заправлена. Мадлен попросила меня достать чашки, поставила на столик коробку печенья, и мне показалось, что эти привычные действия помогают ей, что называется, разогреться, как это делают артисты и танцоры перед выходом на сцену.
Первые слова Мадлен совсем меня не удивили.
— Вы знакомы с девочками. Вы видели Альбертину. Несмотря на все различия характеров, их объединяет главное: все они — ла Дигьер.
Мадлен выдержала паузу, словно хотела, чтобы я прочувствовал ее слова:
— Они — ла Дигьер. Именно так. Протекающая крыша, сломавшийся котел парового отопления, расшатавшаяся ступенька лестницы заставляли их страдать. Они как будто сами заболевали. Когда у меня разыгрывается артроз, я забываю обо всем на свете и мечтаю об одном — чтобы боль наконец отступила. За это я могла бы прозакладывать душу дьяволу, если бы точно знала, что у меня есть душа, и верила, что дьявол существует и желает заполучить мою жалкую душонку. Боль пожирает меня, я перестаю быть собой и превращаюсь в сгусток боли. Для них отсыревшее пятно на потолке в кухне было подобно разыгравшемуся ишиасу или угрозе инфаркта. И они сделали все, чтобы спасти свою жизнь.
Я спрашивал себя, что же такого они сделали. Мадлен на мгновение взглянула мне прямо в глаза — и время как будто остановилось. Мне стало не по себе.
— Если я вам не расскажу, никто никогда не узнает. Все пропадет безвозвратно. Вы понимаете, мсье, что я не могу этого допустить?
Я — естественно! — ничего не понимал.
— Грандиозное и ужасное деяние останется тайной, о нем будет знать лишь тот, кто его совершил, но он никогда ничего не скажет: получится, что ничего не было. Местное кладбище очень-очень старое: некоторые захоронения восходят к пятнадцатому веку, о тех, кто там лежит, ничего не известно. Ну можно ли принять такое? Люди жили на свете, сражались, горевали, радовались, и ничего от них не осталось. Совсем ничего. Несколько стершихся от времени имен на камне — и полное забвение. Я одинока, детей у меня не было, сестра умерла. Она жила в Канаде, и у нее была дочь, но она вряд ли помнит, что у нее есть тетка. Мы, кстати, никогда не виделись. Не беда, я прожила вполне заурядную жизнь, имела нескольких любовников и не испытывала сильных страстей. Но они! Такие храбрые, страстные и безудержные! Неужели и о них забудут? — Ее била дрожь. — Я все вам расскажу. И мне не важно, поделитесь вы с кем-нибудь тем, что узнаете, или нет. Я заявлю, что вы все придумали. Да и кто поверит россказням безумной старухи? Разве что такой же псих, как она сама. Хозяйки «Ла Дигьер» останутся вне подозрений.
Я желал бы воспроизвести рассказ Мадлен слово в слово, но он длился не один час, и это вряд ли возможно. Тем не менее он до сих пор звучит у меня в ушах, и я сделаю все, что могу.
Как известно, Фонтанен хотел показать Альбертине свой дом.
— Если он вам понравится, мы сможем время от времени туда наезжать.
Они отправились в Париж, и госпожа ла Дигьер осмотрела прелестный, тщательно отделанный покойной госпожой Фонтанен дом. Та была женщиной со вкусом и любила окружать себя красивыми, купленными у антикваров вещами. «Возможно, у тех же, кому я продавала мои», — думала Альбертина, переходя из одной комнаты в другую. Она бы не удивилась, увидев комод, столик или картину, которыми вынуждена была пожертвовать. Она поразилась возникшему в душе горькому чувству, устыдилась и наговорила кучу комплиментов. Душевное равновесие вернулось к ней не сразу, но потом она рассказала Мадлен, что все было слишком красиво, слишком продуманно, слишком старательно подобрано. Она вспоминала лучшие времена «Ла Дигьер»:
— Его дому недостает той разностильности, которую накопил наш дом за столетия своего существования: прадедушкин секретер Серюрье-Бови соседствует с прапрабабушкиными туалетным столиком эпохи Луи-Филиппа и шкафом времен Людовика Шестнадцатого, который привез первый Октав. В конце концов они стали похожи, как супруги, прожившие вместе не один десяток лет. В парижском доме Луи все слишком гармонично, это музей, царство утонченного вкуса. Но разве можно жить в музее? То, что я испытала, осматривая дом, больше всего напоминало жгучую ревность: эта женщина ничего не теряла, она только получала.
Альбертина скрыла от будущего мужа шокировавшие ее саму эмоции и дала понять, как высоко оценила вкус и деловую хватку госпожи Фонтанен, чем доставила ему большое удовольствие. Он водил Альбертину по лучшим ресторанам, представил ее своим друзьям, и она сразу покорила их своей красотой и изысканным изяществом. Фонтанен всем объявлял о будущей свадьбе и читал одобрение во взглядах окружающих.
В последний вечер в Париже он открыл сейф и достал оттуда несколько футляров.
— Это драгоценности моей жены. Я не знаю, как с ними поступить: просто подарить их вам или предложить выбрать, что захотите, а остальные продать. Жуанне советует положиться на ваше решение.
Жуанне был его шофером и тем самым добрым ангелом, который посоветовал Фонтанену поехать в Виши.
— Я никогда не носила драгоценностей, — сказала Альбертина. — Их продали первыми.
Он горестно всплеснул руками.
— Они принадлежат вам. И вашим дочерям, если они захотят.
С его стороны было очень умно упомянуть девочек. Альбертина рассмеялась:
— Я плохо представляю себе Сару, осеменяющую корову в бриллиантовых кольцах, но молодой женщине-программисту очень пойдут бриллиантовые сережки. Посмотрим, что они скажут.
Но когда Фонтанен предложил ей заказать туалеты у лучших кутюрье, она воспротивилась:
— В моем возрасте неприлично чувствовать себя юной содержанкой. Дайте мне время привыкнуть к вашим деньгам.
Она продолжала звонить нам каждый вечер, но тон разговоров изменился: охота на претендента завершилась, Фонтанен официально посватался, и на сомнительные шутки наложили табу.
Между будущими супругами и девочками образовалась едва заметная дистанция, не исчезла она и после смерти Фонтанена: Альбертина никогда никому не позволяла дурно говорить при ней о покойном муже.
В ближайшую после моего отъезда субботу они вернулись в «Ла Дигьер». Чтобы придать событию особую торжественность, было сделано исключение: ворота распахнули настежь, и автомобиль въехал во двор под озабоченным взглядом Антуана, болевшего за судьбу мостовой. Сидевший за рулем Жуанне вел машину очень медленно, осознавая важность момента. И это был действительно великий момент, его ждали как откровения, один век сменял другой, наступало новое тысячелетие, Всеобщая Молва возвестила о начале другой эры, судьба затаила дыхание, о, время, задержи свой бег, тучи рассеялись, и восхищенные архангелы запели хвалу Господу. Соскучившаяся Альбертина открыла дверцу, не дожидаясь, пока машина остановится, вышла, взглянула на свой дом и всхлипнула от счастья. «Я спасла „Ла Дигьер“», — подумала она, чувствуя, как все Октавы улыбаются ей с небес.
Девочки бросились к Альбертине, Адель, опередив остальных, обнялась с бабушкой, потом наступил черед сияющей Клеманс, невозмутимой Шарлотты и Сары, державшей на руках кошку, ее хозяйку она попросила подождать в кабинете. Мадлен стояла чуть в стороне, Альбертина притянула ее к себе, и все семеро образовали целующийся, обнимающийся, радостно перекликающийся кружок. Фонтанен с волнением наблюдал за этой сценой и сказал потом Жуанне (а тот передал Мадлен): «Я женюсь и обретаю семью».
Когда все успокоились, Альбертина начала ритуал представления.
Первой она назвала Мадлен:
— Вот моя сестра.
— Я знаю, что вы были надежной опорой моей дорогой Альбертине, — сказал он, склонившись над рукой Мадлен.
— Мне впервые в жизни поцеловали руку, — сообщила она мне.
Шарлотте Фонтанен сказал:
— Вы специалист по информатике. И самый рассудительный член семьи.
— Значит, вот как мама меня отрекомендовала…
Похвалил профессию Сары:
— Ветеринар. Прекрасное занятие.
Мадлен помнила каждое мгновение того дня.
— Нужно любить коров, — ответила Сара, она так и не спустила кошку с рук.
— Мои внучки: Клеманс…
— Которая будет врачом.
— И Адель.
— А вы еще в нерешительности, не так ли?
— Да, я думаю.
— Но склоняетесь к литературе, как рассказала мне мадам ла Дигьер.
Они оценили это церемонное мадам.
— Да, — ответила Адель. — Что очень досадно: я не вижу себя преподавательницей французского, которая двадцать лет ждет повышения и приличной зарплаты.
— Зато какое благородное призвание.
— Знаю-знаю: самопожертвование, бескорыстное служение! Но я не мать Тереза. И хочу зарабатывать деньги.
Он рассмеялся:
— Ценю вашу откровенность.
— Она просто ужасна! — Альбертина взъерошила волосы девочки. — Застенчивость как таковая отсутствует.
— Застенчивость, бабуля, это роскошь, которая дорого обошлась женщинам твоего поколения. У моих ровесниц средств на нее нет и не будет.
Взрослые снисходительно рассмеялись, и Альбертина повернулась к шоферу.
— Представляю вам Люсьена Жуанне, водителя господина Фонтанена.
Важная роль Жуанне при будущем муже была им известна, и он удостоился дружеского приема.
Потом Альбертина знаком подозвала стоявших в сторонке Жерома и Антуана. Она представила их как дальних кузенов — степень родства даже не вычисляется! — но очень близких и верных друзей. Жуанне открыл багажник и попросил Жерома с Антуаном помочь. Они достали из машины несколько сумок-холодильников и поставили их на кухонный стол, который уже начали накрывать на одиннадцать персон. Пока Фонтанен выражал законный восторг красотой огромной, залитой солнцем комнаты, мужчины вытаскивали из сумок шампанское, фуа-гра и баночки с икрой. Адель восторженно воскликнула:
— Икра! Я никогда не ела икру! А ложки нам понадобятся?
— Все зависит от вашего аппетита, дорогая моя девочка, — ответил Фонтанен, очень довольный ее реакцией.
— Аппетит у меня зверский. — Она скорчила рожицу старшим. — А голод в моем возрасте можно утолять, не думая о целлюлите.
Сара и Шарлотта возмущенно запротестовали.
Сара вернулась в кабинет, — ей нужно было закончить прием, Мадлен и Альбертина открыли баночки и разложили деликатесы по тарелкам, Жером с Антуаном откупорили бутылки, а девочки закончили сервировать стол — и все это с неизменно восхищавшей меня энергией и слаженностью. Фонтанен, судя по всему, тоже был совершенно очарован и смеялся радостно, как ребенок.
— Они прелестны, — сказал он Альбертине, которая ответила: «Знаю».
После еды Фонтанен сразу попросил Антуана показать ему крышу.
— Я буду готов через минуту. — Антуан, как это было заведено в доме, отправился к раковине вымыть свою тарелку.
Фонтанен проводил Антуана взглядом, но не последовал его примеру, оставив свой прибор на столе.
— Придется его обучить, — прокомментировала Адель.
Сначала мужчины обошли дом вокруг, потом поднялись под крышу. Через четверть часа они вернулись, и Фонтанен обратился к Жерому:
— А теперь я хотел бы осмотреть грузовик Сары.
— Почему Жером должен показывать ему мою машину?
Шарлотта нахмурилась.
— Он пускает нам пыль в глаза, — сказала Адель.
Разговаривали они вполголоса, чтобы не услышала Альбертина, но Мадлен не упустила ни слова из этого обмена репликами.
Жуанне принес из машины чемоданы. Одну из комнат на первом этаже проветрили, тщательно убрали, перенесли туда из других помещений стол, стул и кресло, превратив во временную гостевую спальню. Госпожа ла Дигьер проводила туда Фонтанена, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что жених будет жить по-спартански. Фонтанен выдержал экзамен, спросив только, достаточно ли жесткий матрас: у него была больная спина. Он знал, что за неимением лишней кровати его шоферу Жуанне придется ночевать в М***.
— С вашего разрешения, в понедельник мы отправимся в Л*** и кое-что купим, — сказал он Альбертине.
— Покупайте все, что вам необходимо. Дом полупустой, свободного места хватает.
Альбертина оставила его устраиваться и вернулась в свою комнату, где ее ждали девочки. Она начала разбирать чемодан, чтобы вернуть Саре и Шарлотте вещи, которые брала «напрокат». Адель увидела лежавший на дне пакет, не спрашивая разрешения, открыла и продемонстрировала остальным очаровательный пеньюар.
— Ого! — присвистнула Сара. — Это для первой брачной ночи?
— Фи, Сара! — возмутилась Шарлотта.
Альбертина вздохнула:
— С ума сойти, до чего твоя сестра и ее дочь похожи друг на друга. Любопытные, как сороки, и до ужаса бестактные!
— И поскольку, — продолжила неуемная Адель, — сей предмет туалета не был распакован, я делаю вывод, что…
Хор протестующих голосов заставил ее замолчать, и Альбертина прогнала их из своей комнаты. Весело хихикая, они вернулись к Мадлен.
— Мы наказаны.
— По правде говоря, я упустила из виду, что она уже тридцать лет не занималась любовью, — сказала немного растерянная Сара.
Шарлотта вздернула брови:
— Интересно…
— Она ничего не скажет.
Мадлен рассмеялась им в лицо.
— Это умение очень быстро возвращается.
— Но ему, как-никак, шестьдесят семь, — вступила в разговор Клеманс. — У него могут возникнуть трудности.
— Мама, ветеринар может прописать «виагру»? — спросила Адель. Мать и тетка хором ее одернули.
Вечером у Мадлен состоялся серьезный разговор с Альбертиной. Та была слегка раздражена любопытством девочек.
— Я посвятила им всю себя, а теперь хочу, чтобы они признали за мной право на капельку личной жизни.
— Следует признать, что ты их к этому не приучила.
— Замолчи!
Они рассмеялись.
— Ты тоже хочешь знать?
— Нет. Я знаю. Ты этого не делала.
— Почему ты так уверена?
— Это противоречило бы образу, который ты для себя выбрала и который ему нравится.
— Какой образ? — искренне удивилась Альбертина.
— Женщины прямой, абсолютно честной, бескорыстной. «Постившейся» целых тридцать лет, чтобы его соблазнить.
— Но все так и есть!
— И ты этим воспользовалась. Сама знаешь. Ты показала ему себя такой, какая ты есть, но у тебя не было выбора. Обмана не было — ты действительно вела жизнь добропорядочной женщины, правда вынужденно. Но такова ли ты на самом деле?
— Не знаю. Я почти ничего не знаю о себе, Мадлен, моей жизнью всегда управляли обстоятельства.
В этом Альбертина была права. Они молча переглянулись, ощутив мгновенный прилив взаимного сочувствия.
— Думаешь, вы будете счастливы вместе?
— Как буду жить я, не знаю. Но с «Ла Дигьер» точно все будет хорошо.
Мадлен на мгновение замолчала и посмотрела на меня.
— Этим все было сказано, мсье.
Она во второй раз назвала меня мсье, и я очень огорчился.
— Почему вы не обращаетесь ко мне по имени? Я ведь внял вашей просьбе и называю вас Мадлен. Когда вы говорите мне «мсье», я начинаю чувствовать себя посторонним, хотя надеялся, что здесь меня считают другом.
Мадлен добродушно рассмеялась.
— Я просто еще не привыкла к своему новому статусу. Обещаю постараться.
В доказательство она закончила фразу, назвав меня по имени.
Полагаю, вы уже поняли, сколь важную роль играл при Фонтанене Жуанне. Они жили бок о бок пятнадцать лет. Жуанне наняла госпожа Фонтанен — она терпеть не могла водить машину, особенно в Париже с его вечными пробками. Фонтанен время от времени прибегал к услугам шофера жены и открыл для себя, как это удобно: сидишь себе на заднем сиденье, изучаешь бумаги, делаешь нужные звонки по сотовому. Он все чаще ездил с Жуанне, вызывая притворно возмущенные протесты жены. Супруги договорились, составили устраивающее их расписание, и Жуанне стал возить обоих. Он первым узнал о смертельной болезни госпожи Фонтанен, потому что она страшилась реакции мужа на трагическую новость и все оттягивала и оттягивала объяснение с ним. Жуанне переубедил хозяйку, объяснив, как это ужасно для мужчины — узнать, что он пребывал в счастливом неведении, когда все было уже потеряно. Он помогал ей, как мог, был даже сиделкой, а после смерти госпожи Фонтанен стал опорой вдовцу.
Именно Жуанне помог нам понять характер и натуру Фонтанена: этот в высшей степени успешный и деловой человек, весьма рассудительный профессионал, в личной жизни был порывистым, вечно строил планы и не терпел, если их осуществление откладывалось. Он насел на Антуана и, горя желанием немедленно начать ремонт крыши, послал его в Анже и Португалию на поиски черепицы. Узнав о проблемах с грузовичком Сары, Фонтанен поинтересовался у Жерома, что ей хотелось бы получить взамен, и немедленно сделал заказ. Знай об этом Жуанне, он наверняка посоветовал бы хозяину не пережимать, не наседать на людей, подавляя их своими благодеяниями, хотя не факт, что Фонтанен прислушался бы к его мнению. Вот так, едва успев появиться в доме, Фонтанен решил две серьезные проблемы, ошарашив Сару и смутив Альбертину.
— Друг мой, мы пока даже не женаты!
— Но поженимся через две недели, а крыша ждать не может. Погода стоит хорошая, но Антуан сказал мне, что опасается сентябрьских дождей.
Почувствовав, что госпожа ла Дигьер испытывает неловкость, он добавил:
— В любом случае, когда придут счета, мы уже станем супругами!
Фонтанен точно знал, какой именно брачный контракт они подпишут: Альбертина останется единственной владелицей собственного имущества, а его состоянием они будут владеть на паритетной основе, кроме того, в завещании он объявит ее единственной наследницей.
— Так что в конечном итоге вы заплатите за все собственными деньгами.
Она все еще колебалась.
— Адель сказала бы, что вы «заморачиваетесь» ненужными предрассудками, — продолжил он.
— Адель простодушна, как любой, кто ни разу не сталкивался с грубой реальностью. Девочка считает себя циничной, но она просто наивна, — ответила Альбертина. Разговор становился для нее мучительным.
— Помнится, вы обещали, что поможете мне получать удовольствие от денег, которые я, неизвестно для чего, накопил. Я влюбился в ваш дом с первого взгляда: не познакомься мы раньше, я стал бы ухаживать за вами, чтобы заполучить его.
Столь веские доводы сломили остатки сопротивления.
Фонтанен мерил шагами коридор, осматривал пустующие комнаты, заглядывал — якобы случайно — в жилые.
— Всего я насчитал двенадцать комнат, — сообщил он Альбертине.
Она весело рассмеялась:
— Когда все ла Дигьеры собирались здесь, места не хватало, и слуг приходилось селить на чердаке, разгораживая помещение шторами, чтобы создать хотя бы подобие уединенности.
— Н-да… Но неужели никому никогда не приходило в голову устроить здесь роскошную гостиницу? Изысканное пристанище для усталых путешественников?
«Нужно будет рассказать ему историю семьи во всех подробностях, — заметила Альбертина, передавая этот диалог Мадлен. — Он не понимает, что разорение подкрадывается к человеку мелкими шажками, не оставляя времени на грандиозные планы».
— Пришлось бы вкладывать деньги. Много денег. А у нас их не было: чтобы заткнуть очередную дыру, мы каждый раз что-нибудь продавали.
— Ну конечно! Конечно, я все понимаю. — Убежденности в голосе Фонтанена она не услышала. — Хотя всегда можно взять заем. Усадьба стоит очень дорого.
— Чтобы брать в долг, нужно быть уверенным, что сумеешь вернуть.
— Из его слов следовало, что мы не слишком хорошо справлялись с делом, — сказала мне Мадлен, — но с ней, сами понимаете, я этими мыслями делиться не стала!
Сланец, добывавшийся в Португалии, был другого оттенка, чем тот, что добывали в старинных, давно истощившихся французских карьерах, и Антуан опасался, что португальская черепица им не подойдет. Фонтанен решил проблему просто:
— Ищите самую подходящую, а если не найдете, переложим всю крышу.
Счет в этом случае пошел бы на тысячи евро, но Антуан, к великому облегчению Альбертины, сумел-таки подобрать нужный цвет и вернулся ко дню свадьбы.
Сама церемония была очень скромной и длилась не дольше десяти минут, при обмене клятвами и кольцами присутствовали девочки и свидетели: Мадлен со стороны Альбертины, и Жуанне со стороны жениха. Потом все вернулись в «Ла Дигьер».
Праздник получился чудесным. Фонтанен снял для своих друзей гостиницу в М***, все они оказались хорошо воспитанными людьми и сделали вид, что не заметили, в какой упадок пришла усадьба. На празднество съехались все родственники, клиенты Сары, коллеги Шарлотты и даже издатель Альбертины. Он был потрясен, обнаружив, в каком удивительном мире живет столь ценимая им сотрудница. Во дворе и за домом установили длинные столы на козлах, натянув над ними на случай дождя тенты. Поставщик из Л*** привез разнообразнейшие блюда, а для танцев сколотили импровизированную сцену. Гости пили, ели и танцевали до поздней ночи. Так в «Ла Дигьер» не веселились уже лет сто.
Тем вечером Адель впервые спросила у Сары, кто ее отец.
— Почему ты заговорила об этом сейчас?
— Я никогда не была на свадебной церемонии: вы с Шарлоттой обошлись без формальностей, — рассмеялась Адель.
Она наморщила носик, чуточку поколебалась и решительно продолжила допрос:
— Это Жером?
Сара ужасно удивилась:
— Жером? С чего ты взяла?
— С того, как он на меня смотрит, как называет иногда своей «дорогой малышкой», явно не имея в виду ничего такого.
— Очень на это надеюсь. Заигрывать с девочкой, которой нет и пятнадцати, в его-то возрасте!
— Не уклоняйся!
— Это не Жером, — сказала, как отрезала, Сара.
— Но ты знаешь, кто это?
— Конечно! Что ты себе позволяешь!
— Перестань, мама! Можно подумать, ты не слышала всех этих историй о девицах, которые ухитряются на одной вечеринке переспать с кучей парней!
— Я подобными играми никогда не увлекалась, — бросила Сара, не зная, обидеться ей или рассмеяться.
— Почему ты так и не сказала мне, кто он?
Сара пробормотала что-то невнятное, чувствуя себя при этом полной дурой, а, пересказывая разговор Мадлен, нехотя признала, что Адель, пожалуй, права. Мадлен тоже поинтересовалась, почему Сара никогда ничего никому не говорила. «У меня были на то свои причины…» — ответила та, но голос ее в разговоре с дочерью звучал куда увереннее, чем в беседе с… теткой? В конце концов, официально Мадлен действительно приходилась Саре тетей.
— Я читала, что знать имя отца — важно для каждого человека. — Адель и не думала сдаваться.
— В нашей семье отцов не слишком жалуют. Они рано умирают, а нас оставляют расхлебывать неприятности. Так что уж лучше обойтись без них.
— Ну мама! Что за глупости ты говоришь! Ведь у бабушки и Шарлотты просто не было выбора, ты — другое дело: сравнения неуместны.
— Ты права.
Она сделала глубокий вдох, повторила последнюю фразу, но попросила у дочери отсрочку:
— Только не сегодня вечером, если не возражаешь. Я слишком долго молчала, нужно привыкнуть к мысли, что придется наконец признаться.
— Для тебя это так серьезно?
— Естественно. Не только для меня, но и для тебя. Не думай, что я молчала из пустого каприза. Я все тебе объясню.
Они бросились друг другу в объятия.
Когда в семье кто-то вступает в брак, это неизбежно нарушает равновесие и вызывает потрясения, но далеко не всегда такие серьезные, как у Лa Дигьеров. Пока Адель устраивала допрос матери, подвыпивший Жером, насмотревшись, как Сара порхала среди мужчин, доверительно сообщил Фонтанену, а впоследствии тот передал его слова Альбертине:
— Вам очень повезло. Сара отказывает мне уже пятнадцать лет.
Фонтанен мгновенно прикинул:
— Пятнадцать лет? Значит, вы — отец Адель?
— Точно мне об этом ничего не известно. Она всегда отрицала. Но малышка похожа на меня, ведь так?
Жером был кудрявым брюнетом, Адель — блондинкой с прямыми волосами, так что его утверждение казалось более чем спорным.
— Ну… вам, безусловно, виднее.
— У нее глаза моей матери.
— Понятно… Я, к сожалению, не имел чести знать вашу матушку…
Позже Фонтанен спросил у Альбертины:
— Вам известно имя отца девочки?
— Нет. Она всегда хотела сохранить свой секрет.
Фонтанен задумался, но ему хватило такта не продолжать расспросы, и Альбертина это оценила.
— Он умеет не переходить грань, — сообщила она Мадлен.
Рассказывая мне свою невероятную историю, Мадлен дала понять, как сильно она сожалеет, что во всех остальных ситуациях чутье Фонтанену изменяло.
Вотрен, естественно, чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Он бродил от буфета к буфету, ни с кем не разговаривал, ничего не ел, много пил и все сильнее мрачнел. Когда он начал шататься, Мадлен железной хваткой вцепилась ему в плечо и увела в кухню.
— Ты выставляешь себя на посмешище!
— Чем он лучше меня?
Она вздохнула:
— Миллионы и предложение руки и сердца.
— Она никогда не подавала мне надежды.
Мадлен — без особого успеха — попыталась объяснить, что Альбертина не из тех, кто «подает надежду». Вотрен был пьян, унижен и проворчал в ответ, что всегда чувствовал себя недостойным Альбертины. В тот момент в это вполне можно было поверить: выглядел Вотрен неважно. Мадлен относилась к нему очень хорошо и не хотела, чтобы все видели его отчаяние. Она обняла Вотрена за плечи, отвела к себе в комнату, он рухнул на кровать и мгновенно уснул. «Хорошенькое дело! — подумала она, слушая его храп. — А мне-то куда деваться?» — но тут же вспомнила, что Фонтанен проведет ночь у Альбертины и гостевая спальня будет свободна.
— Не знаю, почему, но меня это рассмешило. Наверное, я и сама чуточку опьянела.
Антуан тем временем делал все, чтобы заставить Шарлотту ревновать: среди друзей Фонтанена было несколько молодых женщин, за которыми вполне можно было приударить.
— Я тоже женюсь на деньгах, — сообщил он Шарлотте, но она обезоружила его одной фразой, сказав, что при его сексапильности это будет несложно.
— Ты теперь разбогатеешь, так что не будет причин мне отказывать, — огрызнулся он.
Она весело рассмеялась:
— Итак, ты женишься на мне по расчету, из-за денег?
— Какая разница! Позволь мне сделать тебе ребенка.
— В нашей семье беременность — не повод для замужества.
От зоркого взгляда Адель не ускользнули ни опрокинутое лицо несчастного Вотрена, ни ревность Жерома, ни попытки Антуана за кем-нибудь приударить.
— У них у всех гормоны играют вовсю, — поделилась она с Мадлен. — Свадьбы всегда так действуют на людей?
— Не знаю, — ответила та. — В последний раз я присутствовала на церемонии бракосочетания твоих бабушки и дедушки, и мы были слишком бедны, чтобы праздновать.
— Нотариус, брачный договор, «Согласны ли вы взять в мужья? Поставьте свои подписи…» Мэрия, куча бумажек — ужас, до чего ненатурально, а потом все вдруг расслабляются, начинают неестественно громко хохотать… Один из коллег Шарлотты хотел ущипнуть меня за задницу — в последний момент удержался!
— Нормальная реакция здорового организма, — прокомментировала Клеманс. — Эмоциональный взрыв после общественной церемонии.
— Хочешь сказать — все они думают о том, что сегодня вечером господин Фонтанен «оседлает» бабушку? И это их заводит?
Они уединились на кухне, куда не заглядывали шумные гости.
— Похоже, что так.
Адель задумалась.
— Ты уже занималась любовью? — спросила она Клеманс.
— Думаешь, в нашем семействе, где все всё всегда обо всех знают, такое удалось бы скрыть?
— А ты, Мадлен, когда перестала этим заниматься?
Мадлен откровенничать не захотела:
— А с чего ты взяла, что я, выражаясь вашим языком, завязала?
— Ну, как говорит Клеманс, такое не скроешь. Лично я хочу попробовать. Конечно, не с коллегой Шарлотты. Он слишком старый, а мои ровесники — совсем зеленые. Клеманс, у тебя, случайно, нет на примете какого-нибудь симпатичного парня?
— Чудная мысль! Следующего, кто мне понравится, я приберегу для тебя!
— Главное, — вздохнула Мадлен, — не забудьте о противозачаточных таблетках!
Около часа ночи гости Фонтанена начали разъезжаться, за ними потянулись клиенты Сары — большинству на заре предстояла дойка. Мадлен подала знак, оркестр заиграл Моцарта, и тут все заметили, что новобрачные удалились. Через несколько минут двор опустел.
Мадлен поднялась к себе и нашла Вотрена мирно спящим. Ночь была прохладная, она прикрыла незадачливого влюбленного пледом, вернулась в комнату для гостей, и ее почему-то снова одолел безумный смех.
За завтраком Вотрен не появился. Все решили, что он, чувствуя неловкость за вчерашнее, незаметно ускользнул на рассвете.
В «Ла Дигьер» началась новая жизнь: несколько команд специалистов экстра-класса взялись за крышу, рамы, кустарно вставленные стекла, ободранные обои в коридоре и пустующих комнатах, запущенный сад и разросшийся подлесок. Фонтанен был вездесущ — он с энтузиазмом надзирал, подсказывал, требовал, вел себя то ли как зануда-заказчик, то ли как придирчивый подрядчик. Антуан, само собой разумеется, злился, но умело скрывал свои чувства.
— Понимаете, с самого начала и до самого конца все вели себя по отношению к нему крайне деликатно.
Фонтанен был деловым человеком и счел совершенно естественным распланировать семейный бюджет, для чего обратился к Мадлен, объяснив, что сдержанность Альбертины не позволяет ему обсуждать с ней некоторые вещи. Скорее всего, это неправильно, но он ничего не может с собой поделать. Кроме того, Альбертина так бескорыстна, что он почти стесняется своих денег.
— Сам не знаю почему, но, думаю, с вами мне будет легче.
— Все дело в моем характере: я — женщина практическая, — со смехом отвечала Мадлен.
— Она позволяет мне чинить крышу и приводить в порядок парк — впрочем, слово «позволяет» тут не вполне уместно: я говорю, что хочу это сделать, а она меня благодарит. Но я чувствую — она не пожелает свободно распоряжаться деньгами, которые отныне принадлежат ей на равных со мной основаниях.
Он не постигал природы такого поведения, ведь при предыдущей госпоже Фонтанен все было иначе. Состояние — вот оно, и его нужно тратить, не так ли?
Сегодня, пытаясь восстановить во всех подробностях эту историю, я говорю себе, что Фонтанен был невероятно наивен и просто не знал, как минувшие столетия изменили само понятие «деньги». Он увидел нужду: люди измучены и держатся из последних сил, он доставил необходимое — огромные котлы со свежими овощами и сочным мясом, так пусть же голодные насыщаются. Что может быть проще?
— Нужно так много сделать, чтобы вернуть «Ла Дигьер» былое величие и блеск.
Вернуть блеск? В планы Альбертины входило только спасение родового гнезда. Мадлен сочла за лучшее сменить тему.
— Вы хотели поговорить о семейном бюджете.
— Да-да. Раз мы с Жуанне будем жить здесь, я должен взять на себя часть расходов.
Мадлен облегченно выдохнула: она боялась, что Фонтанен захочет взять на себя все расходы.
Они набросали приблизительную смету месячных трат, куда включили плату за воду, газ и электричество с учетом того обстоятельства, что Фонтанен будет периодически принимать гостей. Итог удовлетворил обоих.
В первый же понедельник после приезда Фонтанен и Жуанне отправились в Л*** выбирать мебель для комнаты шофера. В фургоне, доставившем покупки, мебели оказалось на целых три комнаты: на глазах у изумленной публики из машины выгрузили красивые старинные шкафы, столы, стулья и множество других предметов.
— У Жуанне что, есть клоны? — чуть насмешливо поинтересовалась Адель.
— Это на тот случай, если мне понадобится устроить кого-нибудь из гостей на ночлег. Ваша бабушка не возражает.
Была обставлена гостевая спальня, где Фонтанен ночевал перед свадьбой, и еще две комнаты на первом этаже. Привезенные вещи были так хороши, что на их фоне еще заметнее стало безобразие облупившейся краски и потеков на обоях.
— Я отремонтирую все до зимы, — пообещал Фонтанен.
Девочки очень веселились, расставляя столы и стулья. Они убрали стопки постельного белья в шкафы, надели наволочки на подушки и чехлы на перины, как будто играли в кукольный дом, где все предметы в натуральную величину. Жуанне укрепил карнизы над окнами, повесили шторы, а в качестве завершающего штриха расставили вазы со свадебными букетами. Альбертина уехала в Б*** на встречу с автором. Как только она вернулась, ей устроили показ, проведя по всем комнатам.
— Вы что, ограбили антиквара? — с улыбкой спросила она Фонтанена.
Этот вечер не был омрачен ни одной фальшивой нотой, если не считать того, что повторялось изо дня в день: поев, Фонтанен не только не мыл за собой тарелку, но даже не ставил ее в раковину. Жуанне, мгновенно воспринявший укоренившиеся в семье привычки, делал это за него, вызывая осуждающие взгляды Клеманс и Адель. Они даже вступили по этому поводу в жаркий спор с Мадлен.
— Немыслимо есть с Жуанне за одним столом, а потом обращаться с ним как с прислугой.
— А со мной?
— Что — с тобой?
— Я сижу с вами за столом, и я — служанка.
— Это не одно и то же!
Мадлен позабавило, что девочки, прекрасно знающие, каково истинное положение в доме, начисто отметают любые вытекающие из этого последствия.
А каким было ее положение? Она действительно сводная сестра Альбертины, а если так, то о каком жалованье может идти речь? Зато она должна наравне с другими участвовать в поддержании семьи на плаву. Мадлен объяснила девочкам, что их с Альбертиной родство — юридическая фикция, которая ей, кстати, совершенно не нравилась. Спор на эту тему возбудил девочек, и они продолжили его вечером, в присутствии Фонтанена, которого ошеломил тот факт, что Мадлен фактически никогда не получала жалованья. Ему хватило ума не вмешиваться в разговор, но как только они с Альбертиной остались вдвоем, он заявил, что подобная ситуация просто нестерпима и ее нужно как можно скорее урегулировать. Госпожа ла Дигьер воспротивилась, заявив, что подобным жестом он оскорбит и Мадлен, и ее саму:
— Это касается только нас двоих.
— Любой работающий человек имеет право на оплату своего труда.
— Мы это знаем. И все-таки — это только наше дело.
Фонтанен дал понять, что потрясен.
— Это история двух жизней. Я расскажу вам, но не сейчас. А сейчас вам нужно знать одно: денег, которые зарабатываю я, Шарлотта, Сара, вполне хватало бы и на жизнь, и на жалованье Мадлен, если бы не «Ла Дигьер». Усадьба съедает все, она разоряет нас — я покажу вам счета! Каждый год уплата налога на недвижимость ставит нас на грань катастрофы, а нужно ведь еще и текущий ремонт делать.
— Налог на недвижимость?
Она показала ему бумаги.
— Нужно заплатить немедленно! Вы ведь знаете, что я перевел деньги на ваш счет в банке.
— Вы понимаете, насколько обременительным это может для вас оказаться?
— Нет, моя дорогая Альбертина, я не хочу ничего понимать и запрещаю вам об этом беспокоиться.
Истина была проста и очевидна: она вышла за него из-за его денег и стеснялась их тратить. Мадлен находила подобное противоречие совершенно естественным, а мне понять его не позволяла дурацкая мужская логика.
— Пообещайте заплатить Мадлен сразу, как только уладите дело с налогом.
Она пообещала. Перед тем как заснуть, он не смог удержаться от вопроса:
— А что бы вы делали без меня?
— Продала бы кусок От-Диг, участок на той стороне реки.
— Но это разбило бы вам сердце!
— Да. — Больше Альбертина ничего не сказала.
В банке она едва осмеливалась смотреть в бумаги. Фонтанен положил на счет двести пятьдесят тысяч евро. Альбертина дрожащей рукой заполнила нужные документы, у нее было ощущение, что она совершает бесчестный поступок. Мадлен все понимала и не хотела, чтобы Альбертина мучилась угрызениями совести. «И я сделала сильный ход, — сказала она мне, — спросила ее в лоб, хорошо ли ей с ним в постели».
Альбертина ответила мгновенно и даже не покраснев:
— Я почти забыла, как мне нравится заниматься любовью.
— Так в чем же проблема?
Должен ли я признать себя старым болваном?
Альбертина хотела, чтобы деньги мужа тратились исключительно на «Ла Дигьер», и открыла другой счет, на который и перевела эти двести пятьдесят тысяч евро.
Работы шли полным ходом, но Фонтанен не желал ограничиваться крышей и садом. Он сказал Альбертине, что им понадобятся дополнительные ванные:
— Когда в доме жили шесть состоящих в тесном родстве женщин, это было не важно, но мы с Жуанне чувствуем себя неловко, оставляя бритвы среди баночек с кремами ваших дочерей, а уносить их каждый раз в комнату тоже нелепо.
Ну, раз дело в удобстве супруга…
— На втором этаже есть две комнаты, которые прекрасно подойдут для этой цели; одна над ванной, другая над кухней, так что с трубами проблем не возникнет.
С его доводами трудно было поспорить. Началось изучение проспектов с описаниями сказочной красоты туалетных комнат, где гигантские ванны были изящно врезаны в стену, а дизайн мебели выглядел изысканным до невозможности. Вскоре в доме появились выбранные Антуаном сантехники.
— А что, если нам одновременно модернизировать и нашу собственную ванную?
— Нет. Там все работает, это будет бессмысленная трата денег.
Настаивать он не стал.
Но в тот же вечер, за ужином, задумчиво огляделся вокруг. Газовая плита была совсем старой, дверцы прабабушкиных шкафчиков не закрывались, раковина так облупилась, что выглядела неопрятно, сколько бы ее ни чистили. Терпения у Фонтанена хватило на полчаса, потом он завел разговор о стеклокерамических плитах: бывают на редкость элегантные модели, которые к тому же очень просты в использовании. Мадлен взглянула на изъеденные ржавчиной конфорки.
— Горят они по-прежнему безотказно.
— Думаю, плита моя ровесница, — рассмеялась Шарлотта. — В те времена вещи делали на совесть! А вот компьютер нужно менять каждые четыре года!
— Но ее так трудно чистить! Зато стеклокерамическую плиту… а, Люсьен? — спросил он, повернувшись к Жуанне. Тот не удивился, что его призвали в свидетели.
— Надо признать, одним взмахом тряпки…
Он не закончил фразу, не желая становиться ни на чью сторону в неизбежном столкновении мнений.
— Что скажете, Мадлен?
Та взглянула на Альбертину и промолчала. Адель вздохнула:
— Любой взрослый вам скажет, что, пока плита работает, покупать новую это бесполезная и — хуже того! — ненужная трата.
— А вы что думаете, юная дама?
— О, я! У меня полно предложений по части бессмысленных трат, но меня никто никогда не слушает.
— И что же это за предложения?
Она начала загибать пальцы:
— Телевизор с видео- и DVD-плеером. Собственный ноутбук, чтобы не ждать, когда другие закончат важную работу на компьютере Сары, кроссовки «Найк» — в школе только у меня таких нет, академический словарь в шести томах с дополнительным томом современной лексики…
Адель готова была продолжать, но ее прервали протестующими возгласами, обозвали бесстыжей, заявили, что она эксплуатирует добрые чувства людей. Сара простонала, что из-за дочери у нее будет репутация никчемной матери. Клеманс напомнила, что ей очень нужны учебники по анатомии, но она же вот молчит из скромности, «так зачем сейчас говоришь?» — уела дочь Шарлотта, Жером и Антуан посетовали, что малышки, которых они любили как собственных дочерей, никогда ничего у них не просили, а очарованный Фонтанен то и дело повторял Жуанне, чтобы тот подробно все записывал в блокнот. Мадлен описывала мне царившую на кухне атмосферу шумного веселья, которая год назад мгновенно покорила мое сердце. После того как Фонтанен вошел в семью, такое случилось впервые и стало своего рода инаугурацией. На свое несчастье, Луи Фонтанен неверно определил границы нового царства.
Мадлен припомнила, хотя полной уверенности у нее не было, что тем же вечером они задались вопросом, как им обращаться к новому мужу Альбертины. Шарлотта в разговоре назвала его мсье Фонтанен, ему это ужасно не понравилось, он попросил придумать что-нибудь другое, что вызвало новый спор.
— Родственную связь определить легко, — сказала Клеманс, — вы муж моей бабушки, но как это называется?
— С нашими мамами все ясно, — подхватила Адель, — для них вы отчим. Но кто вы нам? Я никогда не слышала ни о каких «сводных дедушках». Звучит длинновато, но вполне благородно.
— Сводный дедушка? — переспросила Клеманс.
— Милейший дедуля?
— Добрейший дед?
Они увлеклись и все никак не могли остановиться, но Альбертина, которую этот разговор забавлял и одновременно раздражал, положила конец препирательствам:
— Вы будете называть его просто Луи. — И добавила, повернувшись к Фонтанену: — Конечно, если вы согласны!
Фонтанен сам очень этого хотел, но предлагать не решался, не желая нарушать согласия в своей новой семье.
— Как бы не так! — прокомментировала Адель, как только Альбертина и Луи удалились.
— Перестань! Им руководят самые добрые намерения, — не слишком убежденно возразила Сара.
Антуан повторил ее слова со стальными нотками в голосе:
— У него одни только добрые намерения! Он считает «Ла Дигьер» чудом и хочет вернуть дому былое великолепие.
— Так много мы у него не просим.
— Он хочет присвоить дом.
— Он не спрашивал у нас разрешения, когда заново обставлял комнаты.
— И вас все это чертовски позабавило.
— Естественно. Было невероятно видеть, как в нашем доме, откуда вечно все только исчезало, стали появляться новые вещи! Но всему есть предел.
— Он спрашивает и предлагает. Вы согласились на новые ванные, — напомнил Жером.
