XV
Сидролен открыл один глаз: утро еще не наступило. Он открыл оба глаза: была еще ночь. Он вздрогнул, что навело его на мысль глотнуть рома, потом взглянул на набережную: никого, если говорить о прохожих. Лишь изредка по шоссе быстро проезжал уаттомобиль. Спустя какое-то время Сидролен понял, что если даже по тротуару и шли прохожие, темнота все равно не позволяла разглядеть их. Он снова вздрогнул и выпил еще глоток рома.
Тихонько встав, он беззвучно подкрался к загородке, внезапно зажег электрический фонарь и описал им широкую траекторию. В поле видимости никого не оказалось. Он подошел еще ближе, пытаясь разглядеть, не намазюкал ли трусливый аноним свои оскорбительные надписи тайком: но нет, трусливый аноним не приходил этой ночью и, может быть, уже не придет.
— Жаль, — прошептал Сидролен, — мог бы выспаться по-человечески.
Он обернулся: ему почудилось, будто кто-то ходит по тротуару рядом с достроенным, но еще не заселенным домом. Сидролен направил туда свой фонарь, но тот был слишком слаб, чтобы осветить предполагаемый силуэт. Фары проезжавшего мимо уаттомобиля оказались сильнее, и Сидролен смог убедиться, что силуэт не представляет для него никакого интереса.
Погасив фонарь, он сделал несколько шагов.
— Вот что, — сказал он вполголоса, — пойду-ка я погляжу на туристическую турбазу для туристов, — интересно, как она выглядит ночью, перед рассветом.
Он подождал еще немного, но ни один прохожий так и не появился. Обозрев горизонт, Сидролен действительно не увидел никаких прохожих. Тогда он продолжил свой маршрут и вскоре прибыл по назначению. Спокойный, примолкший, угомонившийся туристский народец мирно почивал — кто в автоприцепе, кто в палатке, а кто, наверное, и в спальном мешке, но не под открытым небом, так как небо было покрыто тучами, а под таким, какое Бог послал.
Однако вскоре Бог разверз это самое небо, и пошел дождь — осенний, холодный и частый.
— Вот дерьмо! — сказал Сидролен, — я же вымокну, как пес!
— Заходите погреться, месье.
Это благородное предложение исходило от сторожа туристической турбазы для туристов.
Сидролен подскочил от неожиданности. Сторож продолжал:
— Я, так же как и вы, решил совершить небольшую ночную прогулку, но теперь, раз уж пошел дождь, иду к себе. А вы только что бормотали, что боитесь промокнуть, как пес.
— Вы очень любезны, — сказал Сидролен и проследовал за сторожем в его будку.
Сторож зажег ночник и жестом пригласил Сидролена сесть. Он принялся набивать трубку, попутно рассеянно роняя изречения типа «вот и осень… народишко разбегается… скоро ни одной собаки не останется… одни автоманьяки да еще эти земноводные фанатики-юннатики»; потом, когда ему удалось наконец пережечь часть своего табака на золу, он внезапно сказал:
— А ведь я вас знаю, вот оно как! Каждую вторую неделю месяца я работаю днем и тогда вижу вас. Вы приходите поглазеть на наших клиентов, будто здесь зоопарк. Не пойму, что в них интересного. Уж поверьте мне, ровным счетом ничего. Вот я гляжу на вас и думаю (ибо я думаю, месье, да-да, я думаю!): ба! вот еще один, которому делать не хрена в этой жизни. Я часто гляжу, как вы полеживаете да дремлете в шезлонге у себя на барже, и думаю (вы небось посчитаете, месье, будто я хочу изобразить дело так, что я непрерывно думаю, но это правда, я думаю куда больше, чем обычно в среднем думают люди, я все время думаю): ба! вот еще один, которому хрен есть чем заняться на этом свете. Или же к вас вижу за столиком на палубе, когда вы наливаетесь укропной настойкой, и тогда я думаю (вы сочтете, будто я преувеличиваю, но я должен все-таки вам признаться, хотя минуту назад поскромничал, что это чистейшая правда: я никогда не перестаю думать), так вот, я думаю: ба! еще один, который злоупотребляет.
— Меня частенько в этом упрекают, — сказал Сидролен.
— Ваша дочь, наверное. Та, что вышла замуж за гортранспортиста. Ну и как она, счастлива?
— Не знаю, я ее не видел с тех пор. Разве только издали.
— Вас не удивляет, что я так хорошо знаю ваше семейство?
— У меня еще две дочери.
— Не больно-то часто они навещают вас.
— Да так, время от времени.
Констатация этого факта как будто погрузила сторожа в раздумье.
Сидролен продолжал:
— Ну а как вы нашли мою новую домотравительницу?
— Да я ее почти что и не видел. Разве только издали. И тогда я подумал…
Тут сторож запнулся.
Сидролен подбодрил его:
— Не бойтесь, говорите. Что же вы подумали?
Сторож с утомленным видом потряс головой.
— Я подумал…
— Ну-ну?
— Ах, месье, если бы вы знали, как это утомительно — думать! При вашем образе жизни вы — на мой взгляд — не должны слишком страдать от этой пытки, но я, месье, повторяю вам, я никогда не даю роздыха моему серому веществу, даже когда иду в санузел. Вы даже представить себе не можете… Какой вихрь мыслей!
— А сны вы видите? — спросил Сидролен.
— Никогда, месье. Этого я не могу себе позволить. Ведь нужно же мне когда-нибудь и отдыхать!
— А вот я вижу много снов, — сказал Сидролен. — Надо сказать, интересное это занятие — видеть сны.
— Не знаю. Ничего не могу сказать вам по этому поводу.
— Например, многосерийный сон. Встанешь утром, припомнишь его, а на следующую ночь он продолжается. Так что получается одна длинная сплошная история.
— Месье, я глух к вашим словам.
— И вот так я прожил во сне жизнь во времена Людовика Святого…
— Ах, этого… сына Бланки Кастильской…
— …Людовика XI…
— …с человеком в клетке…
— …Людовика XIII…
— …с тремя мушкетерами…
— …Людовика XVI…
— …на гильотину!..
— …нет-нет, пока я остановился лишь на первых заседаниях Учредительного Собрания. Если бы мне не вздумалось сегодня совершить эту ночную прогулку, я, быть может, доспался бы и до Четырнадцатого июля.
— Месье, во мне ваши речи ровно ничего не пробуждают.
— Хотите, я расскажу вам мой последний сон?
— Простите, если я извинюсь, но спрошу: не кажется ли вам неприличным рассказывать свои сны?
— Вот так же думает и моя домотравительница. Она, знаете ли, тоже думает.
— О месье, я не мешаю думать другим, если они, конечно, на это способны.
— Ну так как же… насчет моей домотравительницы?
— Поскольку вы настаиваете, месье, то вот что я подумал, и подумал в вопросительной форме (я не знаю, в курсе ли вы, месье, но мысль может быть и вопросительной), — так вот, я подумал: где это он ее выкопал, эту особу?
— Да на тротуаре, который вел от Бретани к Занзибару, а то и в Республику Козерога.
— Весьма дальние края. Если я правильно понял…
— Вы правильно поняли.
— … то вы совершили доброе дело.
— И оно длится уже целые сутки.
— Поживем, увидим.
Сторож вытряхнул пепел из трубки на пол и добавил:
— Эту поговорку не я придумал, но она ясно выражает то, что хочет выразить.
Сидролен поглядел в окно.
— Дождь-то кончился, — сказал он. — Пойду к себе. Спасибо за гостеприёмство.
— Не за что, — ответил сторож, вновь набивая трубку. — Простите, если я извинюсь, но, может быть, вы позволите мне не провожать вас?
— Позволю, — сказал Сидролен, вставая.
Открыв дверь, он оглядел землю, превратившуюся в сплошную топь, и сказал сторожу:
— Ваши клиенты небось вымокли, как собаки.
— Им это нравится, — ответил сторож, запаляя табак, набитый в трубку, сделанную из верескового корня, добытого в Сен-Клод, расположенном в горном массиве Юра при слиянии Такона и Бьенны, впадающей в Эн.
— Вы думаете? — рассеянно спросил Сидролен.
— Я часто думал (надеюсь, месье, вы признаете, что я не употребляю глагол «думать» кстати и некстати), — так вот, я часто думал, говорю я, что если бы им не нравилась непогода в тех или иных ее проявлениях, будь то грозы или засуха, ливни или сирокко, мороз или жара, словом, если бы они, продолжаю я, не любили все это, то наверняка устраивали бы свои турбазы где-нибудь в пещерах, которые природа как будто специально создала для этих целей, поскольку они нашли бы там себе убежище, где поддерживается, что зимой, что летом, не говоря уж о промежуточных периодах типа весны или осени, — итак, где поддерживается, заканчиваю я, в высшей степени ровная температура, чем мудро пользовались наши доисторические предки, которые, как это известно каждому и наверняка известно вам, месье, — итак, которые, добавлю я в качестве заключения, — которые, стало быть, сделали эти пещеры своим любимым местом жительства.
— В этом пункте не все сходятся, — миролюбиво заметил Сидролен. — Теперь специалисты считают, что доисторические люди не обязательно были троглодитами.
— Ишь, какой вы ученый!
— Да, я читал про это в газетах.
— Образование… ох, месье, вот видите, что значит образование! Выучишь что-нибудь в школе, выучишь с трудом, даже с большим трудом, а потом, двадцать лет спустя или даже раньше, куда что подевалось! — все изменилось, все наши знания развеялись в прах, так стоило ли стараться?! Вот почему я предпочитаю думать, нежели учиться.
— Ну, пожалуй, надо идти, — сказал Сидролен.
И, прикрывая за собой дверь, добавил:
— Еще раз спасибо!
Оказавшись на улице, он зевнул, и его пробрала дрожь.
— По-моему, я схватил простуду, — сказал он вполголоса.
Дверь будки отворилась. Сторож крикнул:
— Что вы сказали?
— Пойду сварю себе грог, — крикнул в ответ Сидролен.
— Вы слишком много пьете! — крикнул сторож.
— Заткнитесь там! — крикнули на многих иностранных языках несостоявшиеся троглодиты — кто из автоприцепа, кто из палатки, а кто и из спального мешка, иначе говоря, из луж, где они мирно плавали в этих спальных мешках.
Сидролен с трудом перебрался через зловонную топь, отрезавшую будку сторожа от выхода с турбазы. Выйдя на тротуар, он зашагал быстрым шагом — но не настолько, однако, быстрым, чтобы не угодить под новый ливень. Подойдя к «Ковчегу», он забыл поглядеть, не испачкана ли перегородка свежими надписями. То и дело плюхаясь в зловонную грязь, он подобрал одеяло и бутылку рома, брошенные под кустом, за которым он нес ночную вахту, но оставил на месте палку от метлы.
Его трясло все сильнее и сильнее. Благополучно одолев мостки, он проглотил множество порошков разного цвета, перемежая их глотками рома. Потом улегся в постель. На улице занимался весьма среднего качества рассвет.
Покончив со своей мессой и выйдя из церкви, аббат Рифент встретил поджидающего его герцога.
— Сейчас позавтракаем и тотчас же отправимся в путь, — сказал герцог тоном, не терпящим возражений.
Аббат взглянул на солнце — июльское солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом.
— Вы боитесь жары? — спросил герцог. — Не беспокойтесь: там, куда я вас везу, будет прохладно. К столу!
— Какова сегодняшняя увеселительная программа? — спросил мимоходом Сфен у Пешедраля, который ретиво кинулся к столу.
— Будем прогуливать аббата, — ответил Пешедраль и нырнул в таверну.
— Надеюсь, не на моей спине, — вздохнул Стеф. — У меня нет никакого желания беседовать с аббатом: он такой отъявленный спорщик — спит и видит, как бы посадить вас в лужу.
— Ты всегда можешь сбросить его в эту самую лужу, — посоветовал Сфен.
Стеф щелк-и-смолк. Сфен чих-и-стих.
Младший конюх из таверны, никчемный бездельник, подвел и привязал рядом с ними хозяйского мула; мул был уже взнуздан. Как только парень ушел, Сфен сказал Стефу:
— Вот видишь, нечего было расстраиваться заранее!
— Кто тебе сказал, что этот мул не предназначен Пешедралю? А мне достанется кюре.
— Слушай, ты мне действуешь на нервы! Принимай жизнь такой, какая она есть. А поскандалить всегда успеешь.
— Все равно меня тошнит при одной мысли о том, что на меня взгромоздится священник. Ох, вот уж не везет так не везет! Что ты хочешь, — не могу я смирить свой нрав, ты ведь меня знаешь.
Мул с восхищением внимал им, — сам он владел лишь несколькими словами на лимузенском диалекте и не хотел позориться перед столь блестящими знатоками классического лангдойля. Обед, без сомнения, оказался чересчур обильным, ибо прошло не менее двух часов, прежде чем герцог, паж и аббат сели наконец в седло и — прощайте, милые друзья!
Проехав почти два лье, они спешились в чистом поле. Лошади и мул были поручены Пешедралю, который тут же развалился под деревом.
— Дальше мы пойдем пешком, — объявил герцог.
— А что это у вас в руках? — осведомился аббат.
— Фонарь.
— Фонарь — средь бела дня?
— Пока это мой маленький секрет.
Озадаченный аббат благоразумно воздержался от расспросов по поводу веревки, которую герцог также прихватил с собой.
Они шли через поля, через луга, через леса, через пустоши, через вересковые заросли. Аббат недовольно ворчал и, будучи мало расположен к созерцанию природы, на все корки бранил Жан-Жака Руссо, крапиву и чертополох, а попутно обдирал ноги о камни, число которых возрастало с каждым туазом. Потом пришлось одолевать довольно крутой склон, и наконец запыхавшийся аббат Рифент догнал герцога возле какой-то расщелины в скале.
— Ну а теперь, аббат, — сказал герцог, с трудом подавляя довольный смешок, — смотрите, что вы сейчас увидите.
— Ох, господин герцог, — кисло-сладким тоном отозвался Рифент, — вот уж прогулка, которой я никак не одобряю.
— Войдем, — сказал герцог.
Аббат поглядел вокруг.
— Туда, — сказал герцог, указав на щель.
И он начал протискиваться в узкий лаз.
Аббат круто развернулся и поспешил назад, к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке.
— Эй, вы! — заорал герцог, — а ну-ка вернитесь!
Аббат остановился. Он услышал громовой хохот герцога.
— Уж вы не боитесь ли? — крикнул ему герцог.
Обернувшись, аббат видит герцога, уже наполовину скрывшегося в щели. Аббат находит это зрелище скорее комичным, нежели пугающим. Он кричит в ответ:
— Господин герцог, вам надлежало бы занимать свое место на скамье Генеральных Штатов, а не валять дурака в Перигоре.
Герцог вновь хохочет. Аббат исправляет один пункт в своей речи:
— Я хотел сказать, на скамье Учредительного Собрания.
И он опять поворачивает назад, по направлению к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке; видя это, герцог выкарабкивается из щели, ставит наземь фонарь и бежит вслед за аббатом. Невзирая на тучность, он без труда нагоняет его, хватает за шиворот и за штаны и водворяет на прежнее место. И вот они опять стоят перед расщелиной в скале.
— Так бесцеремонно обращаться с духовной особой! — верещит запыхавшийся аббат. — Этого я вам никогда не прощу, господин герцог.
— А нас никто не видел, — спокойно парирует герцог, — и я никому не расскажу. Давайте лезьте!
— Вы намерены убить меня? — восклицает Рифент.
Герцог опять хохочет.
— Ах, как же я не подумал раньше! — лепечет аббат. — Именно так: он хочет меня убить! Он хочет меня убить!
Герцог добродушно спрашивает:
— Да за каким чертом ты мне сдался — кончать тебя?
— Наверное, чтобы я не выдал вашего убежища.
— Ну, хватит, Рифент, успокойтесь, не собираюсь я вас убивать. Забудем на минуту современные дрязги и обратимся к нашему прошлому, а может быть, даже и к богословию. Следуйте за мной!
И герцог снова принялся протискиваться в щель.
— Уж не адские ли это врата? — спросил, слегка успокоившись, аббат. — Однако же современное богословие помещает ад вне пределов земли, в противоположность верованиям наших предков. Ньютонова физика позволила нам отбросить их суеверия, близкие к материализму. Что, впрочем, отнюдь не доказывает, что ада нет. Хвала Господу!
— Кончайте свои проповеди, все равно вы попали пальцем в небо.
Теперь на поверхности торчала лишь герцогская рука; схватив Рифента, она повлекла его в глубь расщелины. Рифент исчез.
— Держитесь за эту веревку, — послышался голос герцога, — и смелей вперед!
Аббат хватается за веревку и следует за герцогом, держащим в руке фонарь. Они безмолвно продвигаются вперед.
В безмолвной тьме продвигаются они вперед.
В темном безмолвии продолжают они продвигаться вперед.
Без забот и без хлопот — тут веревка подмогнёт, там фонарь осветит ход — продвигаются вперед, как воды набравши в рот.
Правда, безмолвие не совсем полное, ибо раздается все же шум шагов. И тьма тоже не совсем кромешная, ибо в руке у провожатого хоть и слабо, но светит фонарь.
Итак, продвигаются вперед, как воды набравши в рот. И вдруг:
— Господин герцог…
— Не бойтесь ничего, аббат, вы же видите, я здесь, с вами.
— Господин герцог, вы не находите, что я неробкого десятка?
— Эй, Рифент, я вижу, недра земные пробудили в вас тщеславие?
— Вполне простительный грех, принимая во внимание настоящую ситуацию. Вы меня, возможно, ведете в ад или к смерти, а я иду, глазом не моргнув. Разве это не замечательно?
— Эй, Рифент, это уже даже и не тщеславие, а гордыня. Вспомните, гордыня — смертный грех и заводит, как вам известно, весьма далеко.
— Признай вы мои заслуги сразу, господин герцог, мне не пришлось бы настаивать.
— Ладно, сейчас поглядим, — отозвался герцог.
Эта загадочная фраза на несколько секунд заткнула аббату рот. Герцог продвигается вперед, как воды набравши в рот, а за ним аббат идет, без забот и без хлопот, — где веревка подмогнёт, где фонарь осветит ход, и свет этого фонаря в конце концов привлекает внимание аббата, который возобновляет беседу в таких словах:
— Какой стойкий свет у вашего фонаря, господин герцог.
— Очень.
— Я бы назвал его холодным, неколебимым и неугасимым.
— Таков он и есть.
— Вы шутите, господин герцог.
— Никоим образом.
— Не хочу вас обидеть, но мне что-то не верится.
— Гляди!
Герцог остановился, повернулся и сунул фонарь под нос аббату, чье лицо стало теперь единственным светлым пятном в гротескном мраке. Фонарь озарил тонкие губы аббата Рифента, его огромный нос, пронзительные черные глазки, щетинистые брови и бычий лоб. Рифент внимательно вгляделся, но ничего не понял. Поскольку он не любил выглядеть дураком, он рискнул высказать следующую гипотезу:
— Какое-нибудь современное изобретение?
— Не угадали.
— Изобретение господина Лавуазье? или господина Вольта? или господина аббата Нолле?
— Повторяю вам: не угадали.
Рифент, в ярости от бессилия разрешить загадку, уже начал жалеть, что затеял этот разговор. Состроив пренебрежительную гримасу, он бросил:
— Игрушка!
— Игрушка?! — загремел герцог д’Ож, — да это просто-напросто неугасимый философский свет — последняя тайна и щедрый дар Тимолео Тимолея.
— Ах, этого…
Аббат уклонился от света фонаря и, оказавшись в тени, услыхал смех герцога, который отвернулся от него и вновь зашагал вперед. Аббат решил, что без крайней надобности он больше рта не раскроет. Наконец смех затих, а ходьба во тьме все продолжалась.
Но даже ходьбе во тьме приходит конец. Герцог объявил:
— Мы пришли!
И остановился. Аббат Рифент последовал его примеру.
— Как вы полагаете, где мы находимся? — спросил герцог.
— Во мраке.
— А что мы сейчас увидим?
— Ничего особенного.
Аббат Рифент был в дурном расположении духа. Но герцог не обратил на это ни малейшего внимания. Он продолжал свою речь в таких торжественных словах, произнесенных торжественным тоном:
— В пещере этой некогда обитали преадамиты.
Аббат Рифент, преисполненный презрения, не отозвался на это ни звуком.
Герцог поднес фонарь к стене пещеры и сказал:
— Смотрите!
Аббат Рифент, преисполненный презрения, искоса глянул на стену.
— Видите? — спросил герцог.
— Д-да, — неохотно ответил аббат.
— И что же вы видите?
