ГЛАВА 25
Все оставалось по-старому, и все же многое изменилось.
После первого снегопада наступили ясные морозные дни. Снег шел не слишком часто, что пока позволяло жителям Промиса относительно свободно передвигаться по городу. Хлев, принадлежавший Речел, благодаря крепким стенам и отсутствию щелей превратился в настоящий Ноев ковчег. Соседи перевели туда большую часть своего скота и живности.
Подобно Хорасу, многие мужчины оставляли свои дома и переселялись в другие, чтобы не коротать зиму в одиночестве. Только Роза упорно оставалась одна в своей хижине. Генри почти завидовал Розе, ее свободе, покою. Хотя в его собственном доме было тепло и уютно, отношения с Речел оставались холодными.
Он лежал на кровати и наблюдал, как жена расчесывает волосы. Она стояла в белой сорочке и напоминала Генри снежную королеву, повелительницу ледяного царства – своей земли и населявших ее людей, гордившуюся ими, но забывшую о собственной гордости.
Из-за него.
Генри почувствовал страх и озноб, когда жена уменьшила фитиль, и светильник стал совсем тусклым – ритуал, который стал ненавистен Генри. Каждую ночь Речел ложилась к нему в постель, окруженная ароматом лаванды, ласковая и страстная. Но в последнее время Генри стал охладевать к плотским радостям. Предвкушение их уже почти не возбуждало его, а порождало мучительную раздвоенность души и тела. И каждый раз, когда Речел отодвигалась от Генри, ему казалось, что он больше ни на что не способен, кроме как подчиниться ласкам жены, и что Речел тоже так считает.
Возможно, ты очень скоро станешь меня ненавидеть, а я забуду, что люблю тебя.
Речел говорила так, словно не сомневалась, что их ждет именно это. Она несколько ошиблась: Генри возненавидел самого себя и испугался, что она перестанет его любить.
Отблеск пламени камина падал на ее белую сорочку. Речел замерла у кровати и медленно провела рукой по груди – простой жест, говоривший о любовном томлении, а не о попытке соблазнить. Окидывая жену долгим взглядом, Генри чувствовал ее нерешительность. Очевидно, Речел тоже понимала, что вместе их удерживала лишь одна вещь, которую они имели смелость разделить.
Генри посмотрел на ее круглый живот, попытался представить лежавшего внутри ребенка, но не смог. Ребенок казался ему чем-то нереальным. Генри не был готов к его появлению на свет и полагал, что с его рождением жена совсем отдалится от него.
Генри нетерпеливо потянулся к Речел, и она развязала Ленты на плечах сорочки, позволив ей соскользнуть на пол. Она облизнула губы, взяла в пригоршни свои груди, тяжелые и налитые, сжала их вместе и опустилась на кровать. Это был вызов, дерзкий и нескрываемый. Она откровенно предлагала себя, возбуждала его чувственность. Во всем этом было что-то незнакомое и пугающее. Генри посмотрел ей в глаза.
– Скажи, почему ты это делаешь? – спросил он. Пальцы Речел охватили его плоть, ощущая напряженное живое биение.
– Потому что я беременна. Времени становится все меньше, а мой живот все больше. Но я боюсь, если мы перестанем… Тогда между нами совсем ничего не останется. Это все, что у нас есть.
– Есть и другие способы, Речел…
Генри коснулся губами одного соска, затем другого, не чувствуя ничего, кроме аромата ее тела.
– Я могу пробовать тебя на вкус, так же, как это делаешь ты…
Речел простонала, когда Генри заставил ее лечь на спину и раздвинул ей бедра. Там он тоже почувствовал аромат лаванды – обычный запах, но у Речел он был неповторимым, как и она сама.
– Я мысленно рисую тебя каждую ночь, Речел, когда ты в моих руках… в моих губах…
Он искал языком источник ее страсти, но Речел этого было недостаточно, и он погрузился глубже, пока не услышал ее стон. Генри приподнимал ее бедра, а она извивалась в его руках, тяжело дышала от наслаждения и просила, чтобы он перестал.
Он поднял голову, закрыл глаза и стиснул зубы, разрываясь от боли желания, от нестерпимого напряжения. Лег на спину и сначала почувствовал холодок (Речел сняла с него покрывало), затем ощутил тяжесть ее тела, когда она обняла его, устроилась сверху и направила в себя его плоть, обещая, наконец, Генри долгожданное облегчение.
– Войди в меня, Генри, – молила она, – исчезни во мне, побудь со мной еще немного…
Он подался вверх и почти мгновенно высвободил свою страсть. Речел продолжала подниматься и опускаться, молча прося у Генри ответной ласки. Но он уже не мог отвечать. Тело расслабилось от внезапности нахлынувшего воспоминания: проститутка, извивающаяся над ним в дьявольском танце… Казалось, что Речел закапывает в него, словно в могилу, все мечты, которые сама когда-то ему подарила.
Он схватил ее за запястья и оторвал от себя ее руки.
– Никогда больше не проси, Речел, – с трудом проговорил он.
Ее лицо побледнело, губы задрожали. Блеск в глазах сменился мраком поражения, когда она оставила Генри и легла рядом, свернувшись калачиком, и натянула на себя одеяло, словно между ней и мужем еще ничего не произошло и она только что пришла к нему в постель.
Все было именно так. Генри не мог смотреть на жену. Он хотел уйти и не мог решиться.
– Я это сделала для тебя, – наконец сказала она.
– Ты ничего не сделала, Речел, – ответил Генри.
– Разве ничего? Все закончилось…
Он уставился в белый потолок и стал слушать, как ветер воет в трубе и стучит в окно. Положив руку на простыню, Генри ощутил влагу. Она уже остыла – так же, как страсть, которая связывала его и жену весь этот месяц.
Вздохнув, Генри заставил себя говорить, чтобы закончить спектакль, который они вместе разыгрывали:
– Ты не поняла меня, Речел! Я не могу ненавидеть тебя. Я только себя могу ненавидеть – за то, что думаю, будто того, что есть, достаточно. Ты пытаешься заменить этим все остальное, а я – забыть, что люблю тебя. Так дальше не может продолжаться. Мы лишь увеличиваем расстояние между нами. Кажется, мы оба хотели сближения…
– Разве нам это не удалось? – спросила Речел, поворачиваясь к мужу.
– Нет, мы только проиграли. С тех пор, как я живу на твоей земле, я сделал два открытия: что очищение должно происходить изнутри и что нельзя спрятаться от правды… или от прошлого. Я больше не хочу прятаться ни от того, ни от другого.
– Это зима так действует на тебя, Генри. Поэтому ты страдаешь. Когда придет весна, ты будешь думать по-другому.
– Надеюсь, что я не буду страдать от твоего здравомыслия.
– Нет, весной ты просто уйдешь…
Речел погасила лампу, и теперь комнату освещало лишь пламя камина. Всю ночь Генри лежал неподвижно и не мог сомкнуть глаз. Он знал, что жена тоже не спит. Бежать было некуда – даже во сне.
* * *
На рассвете снегопад прекратился, и ветер утих. Но небо оставалось пасмурным, словно природа предупреждала людей о том, что ее милость непродолжительна. Генри лихорадочно работал в своей мастерской. Он вспомнил, что у него сегодня день рождения, и ему захотелось отпраздновать его за любимым занятием и выполнить просьбу умершего друга – завершить незаконченные картины.
Генри рисовал, и ему казалось, что Феникс стоит за его спиной и смотрит на холст через его плечо. Он мысленно благодарил Феникса за то, что тот подарил ему не только дружбу, но и мудрость, и спокойный, философский взгляд на вещи.
Чувствуя, что он устал и дальнейшая работа бесполезна, Генри вышел из мастерской, двинулся в гостиную и вдруг остановился, ощутив аромат кофе. Речел сидела на диване с чашкой горячего напитка. На столике перед ней стояли на подносе кофейник и вторая чашка.
Генри сел рядом с Речел, налил себе кофе, выпил и налил еще, удивляясь, почему жена не устроилась на кухне. Речел молчала и смотрела прямо перед собой, но он почувствовал, что она чего-то ждет, и насторожился.
– С днем рождения, Генри! – произнесла Речел и протянула ему толстый бумажный сверток. Генри уставился на него и улыбнулся. Подарок! Вот почему Речел так загадочно себя вела – боялась, что подарок ему не понравится. Наверное, это пара перчаток или шерстяные носки…
– Разверни же, Генри! – нетерпеливо проговорила Речел.
Он послушно развернул пакет и увидел пачку листков бумаги.
– Что это такое?
Речел встала с дивана и сложила руки над животом.
– Твоя свобода… и моя. Просмотри и скажи, все ли на месте.
Он перебирал пачку бумаг:
– Все на месте: брачное свидетельство, наш контракт, даже твое объявление.
– Хорошо.
Речел взяла документы из его рук, подошла к камину и начала класть в огонь лист за листом.
– Вот и все, Генри! Все долги заплачены сполна. Я сообщу твоему брату, что уничтожила наш контракт против твоей воли.
Генри завороженно смотрел, как бумага, объятая пламенем, чернеет и сворачивается, превращаясь в пепел и улетая вверх, в трубу. Ему казалось, что вместе с дымом и пеплом исчезает, обращается в прах все, что произошло в его жизни с тех пор, как он встретил Речел. Картины сменяли одна другу: вот она с тоской смотрит на элегантную шляпку, пытаясь дотронуться до шелка сквозь стекло витрины, вот он обнимает Речел во время смерча, а вот показывает ей кошмары своего прошлого…
– С тобой все в порядке? – спросила Речел. Генри очнулся.
– Все прекрасно, – ответил он, испытывая какой-то дикий восторг. – Ты дала мне свободу – то, чего я всегда хотел. У меня давно была одна мечта, и теперь я хочу ее осуществить. – Генри направился в мастерскую и перед тем, как скрыться за дверью, произнес: – Спасибо, Речел, что ты вызволила меня из ада!
Речел медленно возвратилась в свою спальню, заперлась и стала слушать грохот, доносившийся из мастерской. Несомненно, Генри собирал вещи, чтобы перебраться жить в какую-нибудь свободную хижину, пока позволяет погода. Вскоре она услышала звук шагов мужа в коридоре. Наверное, он выносил все на крыльцо или во двор, желая покинуть ее как можно скорее.
Она считала, что поступила правильно. Сделала единственно верный шаг, чтобы спасти себя и Мужа от взаимного уничтожения. Она не могла ничего дать Генри. Ничего, кроме единственной вещи, на которую была способна только дочь проститутки. Но теперь и это осталось в прошлом.
– Речел! – раздался крик во дворе дома. Она неохотно подошла к окну, боясь сейчас услышать от Генри любые слова. Но во дворе горел большой костер, умело разведенный мужем.
– Речел Пэрриш! Посмотри, что ты наделала! Генри поднял с земли портрет сумасшедшей женщины, а затем швырнул в костер. Выбрал из груды картин еще одну и показал Речел в окно – портрет мальчика, лежащего на спине под проституткой: его глаза были закрыты, чтобы не видеть ужас насилия, рот искажен в беззвучном крике. В углу был изображен мужчина, стоявший с самодовольной улыбкой.
– Это мои кошмары, Речел!
Одно за другим Генри показывал полотна жене и бросал в огонь. Подошла очередь того, кого Речел ненавидела больше всего – человека с двумя лицами. Когда-то Генри выкинул эту картину за окно, и она осталась гнить среди цветов. Теперь он недолго подержал ее в руках и отправил в огонь.
– Ты видишь, Речел? Это ты уничтожила всех моих демонов. Они больше не могут пожирать человека, познавшего, что такое очищение от грехов. Я принадлежу себе! Только ты можешь уничтожить меня.
Он поднял другой портрет – полуобнаженной Речел, поглаживающей грудь, раскрывшей губы в беззвучной мольбе… и с мертвенной пустотой вместо глаз.
– Это тоже стало Моим ужасом, Речел. Твоя красота сделалась мне ненавистна, когда ты начала умолять меня. Я ненавидел ее еще сильнее, потому что ты была готова довольствоваться столь малым. Это не имело смысла без любви, без понимания, без прощения… – Он бросил картину в огонь. – Мы заслужили большего, Речел!
Наконец, он взял последнюю, написанную совсем недавно, и поднял над головой. И с этого холста тоже смотрела Речел – в нарядном платье и элегантной шляпке, той самой, что Генри подарил ей. И ее глаза, ее глаза, были огромными, распахнутыми, полными любви и искренности. Перед Речел стоял Генри, протягивая к ней руку, касаясь ее пальцев.
– Это моя мечта, Речел! – он кричал так громко, словно хотел, чтобы услышал весь мир. – Обещание жизни, надежды и свободы. Ты сама, Речел, твое сердце, твоя душа – в обмен на мою. Только такая сделка… Речел! Мне сжечь мою мечту?
Она бросилась к двери, оттолкнула ее и уже в окне гостиной увидела, как огонь вот-вот коснется угла картины.
– Ответь, черт возьми! – кричал он, глядя в окно ее спальни. – Мне сжечь ее?
– Генри… – Речел пыталась кричать, но ее голос ослаб. Она спустилась по ступенькам крыльца, держась за перила, и подбежала к мужу. – Генри… нет!
Языки пламени лишь успели несколько раз лизнуть углы картины, уже отправленной в огонь. Речел выхватила ее и бросила на снег. Генри, не шевелясь, глядел на жену. Глаза его наполнились слезами: Речел, наконец, признала в нем человека, которого любила, который дарил тепло и сочувствие слабым и беззащитным, хотя его самого преследовали мрачные и бездушные демоны.
Речел взяла его лицо в ладони и посмотрела ему в глаза:
– Генри, не сжигай эту картину! Это не только твоя мечта, но и моя.
Он укрыл плечи жены полами своего пальто и положил подбородок ей на макушку. Их согревало не только тепло объятий, но и жар костра, в котором горели картины.
– Значит, мы оба свободны, – произнес Генри.
– Да, если ты скажешь, зачем подарил мне эту шляпку…
Генри удивленно заморгал:
– Это был просто подарок! Единственный подарок, который я тебе сделал и до которого ты даже не дотронулась…
– Значит, только подарок?
– А чем это еще могло быть?
Речел закусила губу:
– Плата… за ночь в гостинице…
– О, Господи! – Генри взял ее за плечи и слегка встряхнул. – Ты же хотела ее иметь! Я видел, как ты гладила стекло витрины, и представлял, как будешь ее носить… как здесь… – Он указал на картину и улыбнулся: – А твоя проклятая соломенная шляпка все время лезла полями мне в глаза!
Речел засмеялась сквозь слезы. Подарок… Просто подарок.
– Я об этом не подумала. Мне… никогда раньше не делали подарков.
Генри засунул руку во внутренний карман пальто, что-то вынул и спрятал в сжатых пальцах.
– Ты любишь меня, Речел?
– Люблю.
– Без страха? Без сомнений и сожаления?
– Можно бояться любви, но сама она не знает ни страха, ни сомнений, ни сожаления. Она просто есть, хотим мы этого или нет.
– А ты хочешь ее? Ты хочешь меня?
– Да.
Генри вздохнул:
– У меня есть одна вещь, которая по праву принадлежит тебе.
Он раскрыл ладонь и показал жене золотой перстень с рубинами и бриллиантами.
– Когда я впервые его увидела, – призналась Речел, – мне показалось, что на нем капли слез и крови.
– Мы пролили достаточно и того, и другого, Речел… Ты примешь этот подарок? Будешь его носить – ведь он предназначен для этого?
– Буду носить… Генри, давай пойдем домой!
– Зачем? – он поднял голову: некоторые жители Промиса вышли из домов и теперь смотрели на него и Речел. На противоположном конце улицы на крыльце хижины одиноко стояла Роза и тоже глядела в их сторону. – Ах, да! Людям скучно. Пусть они немного развлекутся.
Генри обнял жену и почувствовал, что его чем-то ткнули в живот. Он нахмурился и отступил назад.
– Что за чертовщина? – спросил он, глядя на живот Речел.
– Это… наш ребенок толкается.
Генри до сих пор думал о ребенке только в связи со здоровьем Речел. Ребенок был ее надеждой и его проклятием, ведь во многом именно из-за него Люк заставил Генри жениться на Речел.
– Это будет девочка, – насмешливо предположил он. – Она уже пытается дать отпор любому мужчине, который подходит близко.
Они вошли в дом и возобновили разговор в гостиной.
– У тебя, правда, будет девочка? – поинтересовался Генри.
– Это мой секрет…
– Больше никаких секретов, Речел! Они все портят.
– Как ты испортил меня. Я не хотела влюбляться, не хотела получать удовольствие от прикосновений мужчины или ждать его одобрения по каждому поводу.
– Похоже, миссис Эшфорд, наша сделка имела серьезные последствия: я вас испортил, а вы меня очистили от грехов?
– Я тоже очистилась от грехов.
– Ты не нуждалась ни в каком очищении, Речел! Я помню, как ты сказала доктору, что Бенни не выбирал свою мать-проститутку. Ты была права. Ведь ты тоже не выбирала свою мать.
Они стояли лицом к лицу, муж и жена, научившиеся прощать друг друга, познавшие горькую истину, что уважение неотделимо от правды и что любовь – роскошь, которой нужно дорожить.
Генри обнимал жену, целовал уголки ее губ и улыбался искренней улыбкой, без тени разъедающих душу мрачных сомнений. Улыбкой, заставлявшей блестеть его глаза и означавшей безмолвную клятву, которая была дороже тысячи произнесенных слов.
