ГЛАВА 18
Май
За этот месяц Генри научился готовить мазь, помогающую от укусов пчел, пришел к выводу, что черный шелковый платок защищает от пыли, но не от запаха навоза, к которому придется привыкнуть. Ему уже пришлось сменить элегантную шляпу «дерби» на широкополую «стэтсон».
И все же он еще не решил, что хуже: копать выгребные ямы или стоять за прилавком и продавать индианкам женское белье, выслушивая проклятия в свой адрес. Кроме всего остального, Генри был занят множеством мелких каждодневных дел. Вчера он доил непослушную бодливую козу. Сегодня красил снаружи хлев.
Эта работа доставила Генри удовольствие, хотя к концу он почувствовал, что перегрелся на солнце и у него немного обгорели плечи. «Обгоревшая кожа – вот плата за мои старания», – подумал Генри, тщательно вытер тонкую кисточку и отступил назад, чтобы получше рассмотреть свое творение.
Речел хотела белые стены, и она их получила – как общий фон, на котором Генри изобразил в натуральную величину ту самую бодливую козу, кур, клюющих пшено, петуха, важно расхаживающего между ними, коров, пасущихся на лужайке. Сначала он задумал нарисовать карикатуры, чтобы подразнить Речел – ведь именно она поручила мужу красить хлев, считая, что если он умеет владеть изящной кистью живописца, то привыкнет и к большой, малярной. Но, в конце концов, Генри изобразил всех животных в натуральную величину.
Хотя жители Промиса не проявляли особого интереса к его персоне, они охотно делились с Генри собственным опытом и терпимо относились к чужаку, если у него что-то не получалось. А рисунки на стенах хлева у многих вызвали искреннее восхищение, что в немалой степени воодушевило художника.
В этом захолустье, оторванном от мира, в жизни Генри случались такие минуты, когда он едва ли не радовался, что уехал подальше от цивилизации. Здесь царило какое-то умиротворяющее, благостное спокойствие – даже среди бешеной круговерти повседневных дел. Генри не мог не заметить, что к концу весны долина заиграла всеми природными красками.
Он любовался разнообразием луговых цветов, густой зеленью деревьев, горами, меняющими цвет в зависимости от времени дня, живой голубизной неба, на которое нередко набегали грозовые облака, чертившие молнии огненным карандашом. Сравнивая яркость и многообразие весеннего убранства горной долины с теми красками, что прислал ему Люк, Генри понимал, что у него не хватает умения изобразить здешнюю природу. Он потерял способность передавать чистые цвета и игру света и смог бы нарисовать разве что пасмурное небо или грозу.
Иногда Генри брался за очередной портрет Речел, но все они так и остались незавершенными. Он нарисовал ее в саду и на кухне, сидящей перед зеркалом и лежащей утром на кровати после бурной ночи, проведенной с мужем. Да, она сполна использовала все права и преимущества, которые дал ей брак. Генри не сомневался, что Речел наслаждается этими преимуществами. Она всегда ждала его и не скрывала своего желания. Когда он появлялся на пороге ее спальни, Речел облегченно вздыхала и радостно улыбалась, словно боялась, что когда-нибудь Генри перестанет приходить.
Но он не мог перестать приходить к ней, так же, как не мог завершить ни один из ее портретов. Ни то, ни другое не удовлетворяло его до конца и заставляло на следующий день вновь браться за портрет жены и следующей ночью вновь приходить к ней в спальню.
Генри мельком взглянул на солнце и решил, что до захода осталось еще несколько часов. Он всегда заканчивал работу немного раньше, чем другие, оставляя возможность заниматься живописью. Как-никак, Генри являлся мужем основательницы города и поэтому пользовался некоторыми привилегиями.
За спиной Генри мелькнула тень. Он обернулся и увидел человека, который всегда мало разговаривал и, как казалось Генри, следил за ним. Этот мужчина был приятелем Речел и считался мастером на все руки. И то, и другое вызывало у Генри зависть и ревность.
– Рад вас видеть, – сказал Генри. – Надеюсь, вы сможете по достоинству оценить мою работу.
На самом деле Генри предпочитал одиночество, когда занимался живописью. Эта часть жизни принадлежала только ему. Феникс не обратил внимания на его слова. Он смерил стену хлева равнодушным взглядом.
– Только что прибыл груз – хорошее виски, новые игральные карты. Речел сегодня выдает заработанные деньги. Парни собираются в салуне, чтобы повеселиться.
– Я не работаю барменом.
– Сегодня вечером мы сами себя обслуживаем, а плату оставляем на стойке.
– Разве можно уследить, кто сколько выпил? Ну и бизнес!
– Зачем следить? – удивился Феникс. – Если в кассе не будет денег, в следующий раз не будет виски.
– Как же я не догадался? Моя жена умеет ставить условия.
Феникс снова заметно нахмурился:
– За карточным столом для вас есть место. Место для него? Это предложение звучало так, словно Генри давно принадлежал к здешнему обществу и мог свободно присоединиться к любой компании. Он не привык получать приглашения. В Англии его присутствие в свете было нежелательным для многих и мучительным для него самого.
А здесь судили о мужчине по тому, как он относится к работе. Поэтому Генри мог предположить, что приглашен из уважения к его стараниям, а не к титулу брата. Эта мысль льстила, хотя, в то же время, Генри не покидало подозрение, что, возможно, его деньги и положение интересовали мужчин больше, чем его общество.
– Значит, меня приглашают сыграть? – спросил Генри.
– Парни хотят узнать, так ли хорошо вы умеете играть в покер, как работаете. – Феникс улыбнулся, обнажив белые зубы. – Они надеются, что легко опустошат ваши карманы.
… Так же хорошо, как работаете. Генри от удивления открыл рот. Слова Феникса весьма польстили его самолюбию. Генри еще не решил для себя, почему ему так важно одобрение Феникса, но уже чувствовал приятную легкость в груди. Здешнее мужское общество, о котором он раньше думал не иначе, как с отвращением, принимало его в свои ряды. В этот миг оно не казалось ему чуждым, грубым и примитивным.
Генри собрал краски и кисти и отнес в дом. Потом умылся, взял остатки денег, полученных от Люка в Шайенне, и выглянул в окно. Феникс удалялся по дороге, давая Генри возможность решить самому, идти в салун или нет.
Засунув руки в карманы, Генри поспешно отправился вслед за Фениксом. Он чувствовал себя идиотом, удивляясь, почему все же не остался в хижине – для рисования еще было достаточно светло. Генри не раз видел, что творилось субботними вечерами в Шайенне. Мужчины вместе пили виски и затем начинали драться или стрелять друг в друга из-за сгоряча сказанного слова или картежного жульничества.
Генри не сомневался, что здешнее общество ничем не лучше шайеннского. К тому же он не знал, о чем можно беседовать с мужчинами Промиса. Но он догнал Феникса у самого входа в салун, и они вместе вошли внутрь.
– Да, от него так же воняет потом, как и от нас, – добродушно произнес Клетус, втянув носом воздух над головой Генри.
– Может, это пахнут его кальсоны? – предположил другой мужчина. – Я видел, как они висели на бельевой веревке Речел, и подумал, что они слишком узкие для ног. Совсем как детские ползунки.
Генри не обращал внимания на эту болтовню. Он следил за своими картами и за тем, сколько сейчас проигрывали соперники. Его желудок недовольно заурчал, не желая принимать отвратительное виски, но и это не отвлекло Генри от игры.
– А что тут удивительного? – спросил Клетус, обращаясь ко всей компании. – Наш Хэнк еще в таком возрасте, когда писают в горшок!
– Не называйте меня Хэнк, – в сотый раз предупредил Генри.
Он положил на стол три дамы и облегченно вздохнул, когда увидел, что Феникс их не бьет. Без сомнения, Генри оказался самым удачливым за этим столом. Ему мог составить конкуренцию разве что Феникс.
Пока доставали новую колоду, один из игроков, бывший охотник с солидным животом, затянулся сигарой и начал пускать кольца. Остальные, включая Феникса, с интересом следили за их полетом. Слушая возгласы одобрения, Генри заключил, что это занятие является своего рода соревнованием.
– У него не горло, а паровозная труба, – сказал Хорас.
– А у тебя, Хорас, так не получится! – подзадоривали его.
– Слава Богу, что он при этом не портит воздух, – возразил тот. – Иначе пришлось бы сносить стены, чтобы здесь проветрить.
Генри взял свои карты. Эта партия была проигранной, что, впрочем, почти не влияло на общую сумму его выигрыша. Он увеличил ставку и глубоко затянулся сигарой. Ему захотелось продемонстрировать трюк, которому он научился в одном из клубов Англии.
Абсолютно круглое кольцо дыма, выпущенное изо рта Генри, медленно полетело вверх и, коснувшись потолка, растворилось в воздухе. Оглядев игроков, Генри увидел изумление на их лицах. Разговор возобновился не сразу.
– Вот это полет…
– Ты можешь давать уроки, Хэнк, и разбогатеть на этом.
– Никогда не видел ничего подобного, – признался Хорас. – А если кому расскажу – не поверят. Скажут, что я хлебнул лишнего…
В следующей партии Генри объявил пас, хотя его карты были старшими, и беззаботно откинулся на спинку стула. Он был доволен собой. Беспокоило лишь то, что соперники слишком легко расстаются со своими деньгами. Показать свое умение – это одно, но совсем другое – обидеть всю компанию, не оставив ей никаких шансов.
Когда партия завершилась, Хорас нетерпеливо просмотрел карты каждого игрока и покачал головой.
– Или ты расплескал мозги, которые Бог налил тебе в голову, или хочешь нас надуть, Хэнк? – произнес он, возвысив голос.
Сразу несколько стульев упали на пол – игроки вскочили и схватились за пистолеты. Феникс тоже вскочил и направил свой пистолет на того, кто стоял ближе всех к Генри:
– Уберите оружие, парни, и давайте разберемся по-другому.
Генри не понравились слова Феникса, хотя он оценил его быструю реакцию. Не успел он понять, что вокруг происходит, как двое дюжих мужчин с удивительной легкостью подняли его из-за стола и взяли под локти.
– Можно узнать, в чем я провинился? – спросил Генри, заметив, к своему облегчению, что соперники один за другим убрали пистолеты на место.
– Ты жульничаешь, Хэнк!
– Но ведь я проиграл две последних партии, джентльмены, – возразил Генри. – Это не вяжется с вашим обвинением.
– У нас такое правило: и выигрывать, и проигрывать нужно честно, – произнес Хорас. Остальные одобрительно закивали, и он продолжил: – Еще не хватало, чтобы какой-то сопляк с инициалами на штанах приходил сюда и превращал наш покер в благотворительный базар! Если тебе повезло в картах, Хэнк, не думай, что повезет во всем остальном.
Генри понял, что недооценил гордость этих людей, но не собирался признавать перед ними свою вину. И когда Хорас подошел и посмотрел ему в глаза, проговорил:
– Не смей называть меня Хэнк.
Двое державших Генри отпустили его и отступили назад, оставив их с Хорасом один на один. Не успел Генри вдохнуть, как твердый кулак врезался ему в челюсть.
* * *
Речел хотела, чтобы Генри как можно быстрее нашел общий язык с мужской частью Промиса, чтобы его полюбили, как любили ее. Ее самым большим желанием было, чтобы жители города стали одной большой семьей.
С тех пор как Речел вышла замуж, мужчины Промиса стали относится к ней с еще большим уважением, чем раньше. Но ее муж казался слишком надменным, чтобы им восхищаться, и почти ничего не умел, чтобы пользоваться уважением. Таким образом, дочь проститутки считалась в Промисе самой достойной личностью, а ее муж-аристократ стал лишь объектом насмешек.
Речел обрадовалась, когда узнала, что Генри отправился в салун в сопровождении Феникса, но, тем не менее, испытывала сильное беспокойство за мужа. Когда-то Люк рассказывал ей, что Генри имел возможность общаться с людьми только в аристократических салонах Англии – пока его туда пускали. Но тамошнее общество ему не нравилось, и он предпочитал конфликтовать, пока лондонский свет не расстался с Генри навсегда. Речел сомневалась, что муж придет в восторг от здешнего окружения. И сейчас она взволнованно ходила по комнате и нетерпеливо поглядывала на дедушкины настенные часы.
На улице зазвучали пьяные голоса. Мужчины возвращались из салуна и распевали какую-то песню. Когда они замолчали, чтобы набрать побольше воздуха и начать новый куплет – или, может, глотнуть виски, – Речел услышала скрип колес фургона, подъезжающего к холму. Она выглянула в окно. Фургон остановился, раздались смех, ругань и громкий топот по ступенькам крыльца ее дома.
– Речел! – позвал грубый голос. – У нас есть для тебя ценный груз.
О, Боже, Генри, наверное, без сознания. Она завязала пояс халата, схватила лампу, бросилась к двери и, открыв ее, вышла навстречу мужчинам. Они внесли Генри в гостиную и положили на диван. Лежа на спине, Генри нашел глазами Речел и, не отрываясь, смотрел на нее. Его нос распух, нижняя губа была рассечена.
– Что произошло? – спросила Речел. Клетус мял в руках свою шляпу:
– Он жульничал.
Речел бросила взгляд на Феникса, желая, чтобы тот подтвердил обвинение. Она не могла поверить, что Генри – с его высокомерием и гордостью – способен на такое. Феникс утвердительно кивнул.
– Сколько вы проиграли? – поинтересовалась Речел.
– Дурацкая история, Речел… – пробормотал Клетус. – Он жульничал, чтобы мы не проиграли.
Теперь ей стало все понятно – Генри не хотел брать деньги у тех, кто, по его мнению, оказался менее везучим. Речел опустилась на колени – и от внезапной слабости в ногах, и для того, чтобы лучше рассмотреть раны. Когда она коснулась лица мужа, ее сердце сжалось. Генри скривил губы, пытаясь улыбнуться. Она обернулась и посмотрела на остальных:
– А кто выиграл?
Клетус пожал плечами:
– Не знаю, кто выиграл, но Хэнк точно проиграл.
Речел почувствовала, что ее тянут за рукав халата. Она повернулась к Генри, который по-прежнему улыбался, бормоча себе под нос:
– Я победил в соревновании по выпусканию колец. Мое пролетело дальше и выше всех.
– Хэнк? – произнесла Речел, словно спрашивая себя, кто так окрестил ее мужа.
Она снова почувствовала, что Генри тянет ее за рукав. Его брови нахмурились:
– Не называй меня Хэнк.
Генри закрыл глаза, отпустил рукав Речел и откинул голову. Он потерял сознание, но на губах его так и застыла удовлетворенная улыбка.
