Глава 8

— О Боже, — выдохнула Олимпия, вцепившись в руку Шеридана, и невольно огляделась вокруг. — Душители!

— Не бойтесь, их нет поблизости. — Его голос звучал сухо и чуть насмешливо.

Мягко освободив свою руку из ее судорожно вцепившихся пальцев, Шеридан взял ее под локоть и повел по улице, спускавшейся к набережной. Он казался вполне спокойным и беспечным, но у Олимпии от его слов потемнело в глазах, и она никак не могла прийти в себя.

— Вы уверены в том, что вас преследуют именно они? Какие у вас основания утверждать это? — прошептала она.

— Я это точно знаю, — ответил он обычным голосом, не пытаясь понизить его. — Помните, я вам рассказывал о них?

Олимпия отлично помнила это. Шеридан как-то получил приказ высадиться на берег в Индии вместе с отрядом матросов для того, чтобы сопроводить в один из английских фортов груз золота. В джунглях моряки внезапно заболели холерой, болезнь не пощадила никого. Шеридан был единственным человеком в отряде, оставшимся в живых, но и ему пришлось туго. Когда он уже находился в беспамятстве, его нашел и подобрал в джунглях один состоятельный индийский юноша из касты брахманов, который путешествовал в сопровождении слуг. Он ухаживал за Шериданом, заставлял его пить соленую воду, а затем уступил ему своего пони, поскольку больной был еще слишком слаб и не мог самостоятельно передвигаться. Юноша, которого звали Ферингия и которому было не больше четырнадцати лет от роду, поведал Шеридану о том, что они берегли казенное золото, пока больной находился в бреду. Как и многие другие богатые индийцы, принадлежавшие к высшим кастам, юноша прекрасно говорил по-английски. Он убедил Шеридана продолжить путь вместе со свитой до Калькутты, где стоял английский гарнизон.

Сэр Шеридан был прекрасным рассказчиком и умел завораживать слушателей. Внимая ему, Олимпия живо представляла себе подростка, помогающего Шеридану сесть на пони и бредущего весь долгий путь до очередного привала пешком по джунглям, в которых стояла невыносимая духота, пахло гнилью, раздавались пронзительные, душераздирающие крики попугаев и обезьян.

Олимпия ощущала во рту вкус испеченных на углях лепешек, которыми индусы делились с Шериданом, она чувствовала, как наяву, запах разведенного костра… Больной быстро восстанавливал силы.

Олимпия помнила, что именно в этом месте своего рассказа сэр Шеридан вытащил из кармана желтый шарф и начал поигрывать им. Внезапно он погрузился в глубокую задумчивость, потягивая вино из бокала. Казалось, эта история наскучила ему. А его слушатели в эту минуту напряженно ждали продолжения рассказа, с замиранием сердца предчувствуя, что сейчас случится нечто страшное и банда отъявленных головорезов набросится в джунглях на маленький отряд.

— Однако вам, должно быть, наскучило слушать такую длинную историю, — сказал вдруг Шеридан. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Все, конечно, начали бурно возражать. Тогда Шеридан улыбнулся, пожал плечами и, вытащив из кармана португальский эскудо, начал с отсутствующим видом разглядывать его, вертя в руке. Причем желтый шарф был все еще зажат в его кулаке.

— Может быть, миссис Стодард нам лучше что-нибудь сыграет на фортепиано, — предложил Шеридан, вставая. Он подошел к окну, спиной к которому сидела Олимпия, и приоткрыл ставни, впуская свежий воздух.

— Я решительно против, — заявила тетя хозяина дома голосом, не терпящим возражений. — Сегодня за обедом вы обещали рассказать жуткую историю про головорезов, и я требую, чтобы вы немедленно выполнили свое обещание.

Олимпия наблюдала за Шериданом краем глаза и видела, что он все еще поигрывает желтым шелковым шарфом. А затем рассказчик положил в него эскудо и завязал узелок.

— Ну хорошо, — наконец снова заговорил он. — На чем я остановился?

— На том, что вас чуть не задушили, — весело сказал мистер Стодард.

Сэр Шеридан улыбнулся ему.

— Ага, вспомнил. Это был как раз вечер накануне нападения на меня банды душителей. Мы поужинали и расселись вокруг костра, слушая, как Ферингия играет на цитре и поет. Вы когда-нибудь слышали цитру? Нет? Никто из вас никогда не слышал цитру? — Шеридан помолчал немного, а затем продолжал: — Я, наверное, настоящий фанатик музыки, потому что был потрясен чудесной игрой юноши, неописуемо гармоничным звучанием цитры, но я не стану долго останавливаться на этом. Скажу только, что я сразу же попросил его научить меня играть на его инструменте. И воспоминания об этом доставляют мне истинное удовольствие. Я сидел на сейфе с золотом, держа на коленях эту большую изящную штуковину, издававшую такие мелодичные звуки. Где-то высоко над нашими головами кричала ночная сова, а один из слуг Ферингии стоял в это время на часах, вооруженный до зубов. Мы чувствовали себя в полной безопасности. И не забывайте, что я выжил только благодаря этому замечательному юноше. — Шеридан покачал головой. — Я никогда не забуду его! Он представлялся мне воплощением благородства, учтивости и терпения. Он стоял рядом со мной и, нагнувшись над моим плечом, показывал, как надо извлекать звуки из этого струнного инструмента. А затем юноша приказал подать нам табак. — Шеридан остановился и взглянул вверх. — Миссис Стодард, мне, по-видимому, все же следует закрыть окно. Боюсь, что к нам в комнату залетела летучая мышь.

Олимпия проследила за взглядами всех присутствующих, устремленными вверх.

И вдруг ее горло обожгло огнем, она начала задыхаться. Воздуха не хватало, и сердце Олимпии выпрыгивало из груди. Она отчаянно пыталась ухватиться за шелковую петлю, стянувшую ей горло, но чьи-то сильные пальцы перехватили ее руки у запястий и сжали, как в тисках. Она начала крутиться и извиваться на своем стуле, судорожно хватая воздух открытым ртом. И вот когда ее уже охватила паника, а взор начал туманиться, петля упала с шеи, и Олимпия вздохнула полной грудью.

Сэр Шеридан засмеялся, а все присутствующие, потрясенные увиденной сценой, разразились взволнованными восклицаниями.

— Я не смог бы сделать это один. Мне потребовались бы шамси — помощники, которые должны были крепко держать ее за руки до тех пор, пока она не умрет. Именно такими помощниками и были двое слуг юноши — не считая его наставника, стоявшего на часах, потому что он был еще слишком юн, а я являлся первой жертвой, которую он должен был убить собственноручно во имя своей богини. — Шеридан взглянул на дрожащую Олимпию. — Вот вам наглядный урок. Никогда не доверяйте доброму самаритянину, встретившемуся на дорогах Индии.

— Боже праведный! — воскликнула миссис Стодард и бросилась к Олимпии. — Дорогая мисс Дрейк, надеюсь, с вами все в порядке? Сэр Шеридан, хочу заметить вам, что ваша сестра — живой человек, а вовсе не объект для… для подобных демонстраций. О, моя дорогая! Я чуть не умерла от страха!

— Я подумал, что вы захотите увидеть все своими глазами, представить себе этих головорезов воочию прямо здесь, у себя в гостиной, — невинным тоном произнес Шеридан.

Олимпия засмеялась, хотя ее все еще била мелкая дрожь. Но она постаралась успокоить миссис Стодард.

— О, со мной все в полном порядке, я чувствую себя превосходно. Просто я немного испугалась от неожиданности. Прошу вас, не ругайте брата. Я считаю, что это была замечательная демонстрация.

— Да, очень впечатляющая, — подтвердил хозяин дома. — Но не хотите ли вы уверить нас в том, что этот четырнадцатилетний мальчик, Ферингия, этот ребенок, который подружился с вами и, по существу, выходил вас, — убийца?

— Стага означает «обманщик», — сказал Шеридан и, снова сев, братски похлопал Олимпию по плечу. — Я не очень грубо обошелся с тобой, дорогая? У тебя действительно все в порядке?

— Все отлично, — подтвердила Олимпия, хотя кровь до сих пор шумела у нее в ушах.

Вообще-то она очень испугалась, но ни за что на свете не хотела признаваться в этом. Кроме того, она действительно имела теперь возможность понять, что именно пережил бедный беззащитный Шеридан в индийских джунглях.

— Неужели помощники душителя крепко держали твои руки? Как же тебе удалось спастись?

Шеридан пожал плечами:

— Дело в том, что я по натуре довольно недоверчивый человек и ничего не могу с этим поделать. Очень скоро у меня возникли сильные подозрения. — Шеридан намотал шарфик на свой кулак. — Позже я узнал, что тот, кого посвящают в члены секты, в качестве своей первой жертвы выбирает кого-нибудь старого или слабого. Им запрещается убивать больных, поэтому они, как правило, ждут подходящего момента для жертвоприношения — уже выздоровел, но еще слаб. Крик совы был именно таким знаком. — Шеридан хитро усмехнулся. — Но думаю, я все же сумел их одурачить.

— Так вы догадались, что они были из секты убийц? — спросил мистер Стодард.

— Нет, конечно. Ведь все это случилось, дай Бог памяти, лет десять назад, не меньше. Никто из англичан еще не знал тогда толком о том, что существует подобное объединение убийц, и я тоже никогда не слышал о них. Просто мне сразу же показались чертовски странными все эти проявления сочувствия и дружеской симпатии.

— Но ведь они спасли вашу жизнь, не так ли? Выходили вас, поставили на ноги, — с возмущением сказала миссис Стодард. — Каким же надо быть циником, чтобы после всего этого относиться к своим благодетелям с недоверием!

Шеридан некоторое время пристально смотрел на нее, а затем произнес:

— У нас с вами совершенно разный жизненный опыт, мэм.

— Значит, вы одержали верх над ними? — спросил хозяин дома. — Расправились сразу со всеми?

— К сожалению, ничего такого героического мне не довелось совершить, — признался Шеридан. — Случилось что-то невероятное, они вдруг выпустили меня из своих рук и отскочили в сторону, как будто обожглись. Несколько мгновений мы молча стояли и смотрели друг на друга, а в это время мимо нас с глухим негромким уханьем пролетела сова. — Шеридан взглянул на желтый шарфик в своих руках. — В этот момент на меня нашло озарение. Меня вдруг осенило, что все дело в сове. Я указал на нее рукой, и слава Богу, что она в этот момент не села на ветку, не перестала кричать. Бедняги пришли в ужас.

— Неужели их повергла в ужас какая-то сова? — ошеломленно спросил один из гостей.

— У них не было никаких оснований бояться меня. Эти парни никогда не отступают, если уж задумали убить кого-нибудь. Но они живут в постоянном страхе перед знамениями, которые посылает их богиня. Тихий крик совы — один из самых дурных знаков. Они, конечно, не идиоты и не отпускают свою жертву на свободу, опасаясь, что та наговорит много лишнего. Если бы я дал им время, они быстро договорились бы, как расправиться со мной. — Шеридан улыбнулся. — Поэтому я тут же заявил им, что хочу вступить в их секту.

Да, Олимпия прекрасно помнила весь этот рассказ Шеридана о тайной секте душителей, которые приносят людей в жертву богине разрушения Кали. Она как-то вечером с ужасом выслушала историю скитаний капитана Дрейка, длившихся целый год, когда вместе с юным Ферингией и его слугами он бродил по бескрайним равнинам и джунглям Индостана. Они переходили с места на место, повинуясь знамениям, которые посылала им богиня, и преследуя одну цель, — найти жертву, войти к ней в доверие и убить. Шеридан изображал из себя только что выздоровевшего англичанина, продолжающего свой путь с группой надежных попутчиков. Он вынужден был притворяться, что принадлежит к секте душой и телом, и поэтому участвовал во всех их ритуалах и обрядах. И все же индийцы относились к нему с недоверием и так тщательно следили за ним, что не было ни малейшей возможности бежать или обмануть сектантов. Каждый раз, ложась спать, Шеридан не был уверен, что доживет до утра и его не задушат во сне. И вот наконец ему удалось улизнуть от них и добраться до британского судьи. Он выступил с обвинением против этой банды изуверов, но ему никто не поверил; все сочли, что на психике капитана Дрейка сказались последствия болезни и пережитых лишений. И Ферингия со своими последователями был отпущен на свободу, где мог продолжать безнаказанно убивать ни в чем не повинных людей.

Но Олимпия помнила также и то, что никто в этот вечер не осмелился задать Шеридану вопрос, вертевшийся у нее на языке: был ли он сам посвящен в тот год в члены секты, пройдя период подготовки, и использовал ли хоть раз желтый шарфик по назначению? Конечно, Олимпия была уверена, что нет, поэтому она и не стала задавать этот вопрос.

Шеридан нарисовал картину жизни этих убийц, исполненной суеверным страхом и протекавшей по своим сакральным законам. Им запрещалось убивать женщин, они обязаны были хоронить жертвы с соблюдением особых ритуалов. Шеридан перевел слушателям слова гимна, обращенного к кровожадной богине Кали: «Поскольку ты любишь выжженную землю, я превратил в нее свое сердце, чтобы ты, о темноликая, могла являться в нем и танцевать свой танец вечности…»

Кроме того, Шеридан объяснил некоторые условные знаки и слова этой секты: «байед» являлось приказом душить жертву; фраза «томбако ка ло», то есть «принеси табак», была сигналом к нападению. Сэр Шеридан своим жутким рассказом потряс в тот вечер всех присутствующих.

И теперь Олимпии снова стало не по себе, ей так хотелось сейчас прижаться к этому сильному человеку, ища у него защиты, но она сдержала себя.

— Впрочем, — снова заговорил Шеридан, высвобождая свою руку из судорожно вцепившихся в нее пальцев Олимпии, — я жалею теперь, что в тот вечер рассказал вам обо всем. Мне и в голову не могло прийти, что мой рассказ произведет на вас такое впечатление. Я проговорился тогда, что убийцы поклялись отомстить мне, когда я убежал и предал их, но ведь с тех пор прошло уже десять лет и столько воды утекло! Я слышал, что некий Слимен изгнал секту с территории Индии. Иногда я думаю, что опасность мне просто померещилась, все это чистое совпадение!

— Да, — горячо поддержала его Олимпия. — В этом нет никаких сомнений.

Он взглянул на нее сверху вниз и усмехнулся.

— И все же вы сомневаетесь. Но подумайте, каким образом им удалось меня разыскать?

— Возможно, они следили за нами от самого Уисбича. Шеридан засмеялся:

— Как они могли это сделать? Плыть за нами на тех же кораблях? Но я бы это сразу заметил.

— Вы говорили, что они умеют переодеваться, изменяя свой облик почти до неузнаваемости.

— Но не до такой степени, чтобы я их не узнал. Во-первых, они никогда не снимают своих тюрбанов. Конечно, они не привлекли бы к себе внимания где-нибудь в Бенгалии. Но думаю, что в Рамсгейте они бросались бы в глаза в своих экзотических головных уборах, Олимпия немного успокоилась, ей действительно показалось невероятным, что здесь, на Мадейре, вдруг появятся индийские душители, о которых десять лет не было ни слуху ни духу.

— Вы славная девочка, — сказал Шеридан, видя, что Олимпия повеселела. — Мне не следовало болтать всей этой чепухи. А вот и наша шлюпка с почетным эскортом.

Сидя за столом в каюте «Терьера», Шеридан чувствовал себя древним стариком, уставшим от жизни, по сравнению с двумя молодыми созданиями, переполненными юношеским энтузиазмом.

Капитан Фицхью был едва ли старше принцессы Олимпии и изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на капитана Дрейка и его сестру. Он говорил слишком громко и высказывал собственное мнение по любому, даже самому незначительному поводу. Причем в его высказываниях явно не хватало здравого смысла, хотя они не были безнадежно глупыми, во всяком случае, до тех пор, пока Фицхью не касался вопросов религии. Но даже Шеридан вынужден был признать тот факт, что молодой капитан был хорошим моряком и прекрасным гидрографом, обладая качествами, которые не могли не вызывать уважения при любых обстоятельствах. Да, при любых обстоятельствах, кроме одного: неаккуратно составленная навигационная карта служила для военного трибунала убедительным доказательством наличия злого умысла человека, составлявшего ее, и преступной попытки пустить ко дну один из кораблей его величества. Шеридан не раз на практике сталкивался с такими картами.

Фицхью был исключительно предупредителен с Олимпией и заметно робел перед ней, краснея каждый раз, как только встречался с ней взглядом. Он оторвал одного из своих ученых геологов от обеда в кубрике, вызвав его в свою каюту для того, чтобы тот оценил редкостный сапфир, висевший на шее Олимпии. Судя по всем признакам, решил Шеридан, этот парень набивался ему в зятья. Прискорбно, но факт оставался фактом: причина настойчивости молодого человека, четыре раза посещавшего Шеридана и пригласившего его наконец на борт своего судна, теперь была очевидна. Он хотел насладиться обществом Олимпии, а не самого Шеридана, каким бы героем тот ни был.

Щенок! Шеридан огляделся вокруг и заметил, как изящно обставлена каюта Фицхью, имевшего, по-видимому, неплохое состояние, и воспылал презрением к молодому человеку. Он брезгливо всмотрелся в содержимое хрустального бокала, как будто надеялся увидеть там плавающую щепку или дохлую муху. Вообще-то ему в эту минуту хотелось обнаружить в родословной молодого человека какой-нибудь порочащий его факт — вроде дяди, повешенного за государственную измену и содомию. В таком случае Шеридан с огромным удовольствием мог бы во всеуслышание заявить этому розовощекому капитану, что он не имеет ни малейшего права жениться на принцессе, хотя и прочитал все те французские подстрекательские книжонки, которые она постоянно цитирует.

Но конечно, Олимпия сама могла броситься на шею Фицхью, ей никто не помешал бы это сделать. Ну и черт с ней, пусть делает что хочет, Шеридана это больше не волнует. Слава Богу, он скоро сбудет ее с рук! Капитан Дрейк хорошо знал людей, подобных этому Фицхью, — тот никогда не станет обманывать женщину, не будет пытаться воспользоваться ее неопытностью. Нет, он ляжет с ней в постель, как истинный рыцарь, предварительно обвенчавшись. Удивительно, что при таком подходе к делу род человеческий еще не пресекся!

Шеридан наблюдал, как эти двое застенчиво беседуют, освещенные пламенем горящей лампы, и чувствовал себя глубоким стариком. У него ныло левое колено. Не рано ли для ревматизма, ведь ему всего лишь тридцать шесть лет? Но тут он вдруг подумал, что ему никак не может быть тридцати шести, ведь сейчас конец января, а точнее, двадцать первое января 1828 года… Шеридан сосредоточенно нахмурился: значит, вчера, оказывается, был его день рождения, и ему исполнилось тридцать восемь лет. Старик!

— Я никогда этого не забуду, — сказал Фицхью и бросил взгляд на Шеридана. — И вы, конечно, тоже, сэр, смею утверждать это!

Шеридан поставил на стол свой бокал.

— Да, было дело, — отозвался он, понятия не имея, о чем говорит Фицхью.

— Это случилось в 1822 году, — продолжал свой рассказ Фицхью, обращаясь к Олимпии. — Я был тогда еще гардемарином.

Шеридан постарался быстро вспомнить название корабля, которым он командовал в том году, и, произнеся его вслух, попал в точку.

— Милый, добрый старина «Рипалс»! — вздохнув, подтвердил Фицхью. — Как это было давно, — добавил молодой человек, словно вспоминал о чем-то, произошедшем за несколько десятков лет до потопа.

— Шесть лет назад, — проворчал Шеридан, — и у этого корабля, черт его возьми, была огромная течь в кормовом отсеке.

Фицхью повернулся к Олимпии с веселым видом, от которого Шеридан чуть не взревел.

— Какой бы корабль ни взял под свое командование ваш брат, мисс Дрейк, тот сразу же получает известность на флоте как музыкальный клуб. Мы должны были распевать мадригалы, поднимая паруса.

Шеридан сложил руки подзорной трубой и взглянул, прищурившись, на молодого человека.

— Вам, я думаю, следовало бы тогда перейти на другой, более достойный вас корабль и начать там свою службу.

— Я не сделал бы этого ни за что на свете! — с неожиданной горячностью заявил Фицхью. — Я горд тем, что служил на борту «Рипалса», и знаю, зачем вы заставляли нас петь во время работы, — таким образом вы убеждались, что наша морская подготовка достигла хорошего уровня и мы не растеряемся в любой критической ситуации. Мы могли тогда обогнать любые суда. Наш экипаж был самым дисциплинированным на всем военном флоте, второго такого я не встречал за всю свою жизнь.

«Это оттого, черт возьми, что ты еще мало видел, щенок, — зло подумал Шеридан. — Поживи с мое, а потом рассуждай».

Но принцесса с восхищением смотрела на капитана Дрейка, жадно ловя каждое слово Фицхью. Она была так очарована Шериданом, так беззаветно верила ему, что казалось, принялась бы тут же щипать траву, если бы он заявил ей вдруг, что она овца. Хотя Шеридан, подумав, здраво рассудил, что такая диета ей очень скоро надоела бы.

Как бы то ни было, вскоре, по всей видимости, она выйдет замуж за Фицхью. Что не так и плохо. Во всяком случае, у Шеридана не было никаких причин огорчаться по этому поводу. Хотя, конечно, расстроило его совсем другое: он вдруг понял, что к нему незаметно подкралась старость… Капитан взглянул на часы, висевшие позади Фицхью, и решил, что им пора уходить. Они начали прощаться, причем Шеридан не спускал с Олимпии ревнивого взора. Нет, она не была чересчур ласкова с Фицхью. Видно, хотя этот парень и был молод, ему не хватало обаяния. И к тому же он не был героем.

Когда гости садились в шлюпку, на палубе в их честь раздались звуки боцманской дудки — Шеридану был приятен этот знак внимания к нему, отставному морскому офицеру. Он поднял руку и помахал гостеприимному Фицхью.

Сойдя на берег, Шеридан предложил Олимпии пройтись немного пешком по набережной… Видя, с какой радостной готовностью она приняла его предложение, Шеридан внезапно почувствовал угрызения совести. Что за доверчивая дуреха, черт бы ее побрал! Темная ночь, опустившаяся на остров, как нельзя лучше подходила для осуществления его планов. На воде играли блики, бросавшие отсветы на лицо Олимпии и делавшие его удивительно прекрасным. Недаром сияющие глаза и трепетная улыбка девушки вызвали сегодня восхищение Фицхью. Этот проклятый парень буквально млел, беседуя с Олимпией наивно-доверительным тоном и все ближе наклоняясь к ней, чтобы иметь возможность заглянуть в вырез ее платья. Все же, по-видимому, этот щенок не такой уж недотепа, как вначале показалось Шеридану.

— Я посоветовал бы вам снять сейчас сапфир и передать его мне на хранение, — предложил Шеридан. — Ведь в такой темноте ничего не стоит потерять камень.

— Это было бы очень досадно, правда? — Олимпия остановилась и подождала, пока Шеридан расстегнет застежку на цепочке и снимет с ее шеи кулон. — Вы всегда продумываете все до мелочей.

— Конечно, — подтвердил он, ему бы очень хотелось, чтобы это действительно было так.

Взяв девушку под руку, Шеридан направился вдоль набережной, напевая мелодию одной старинной песенки. Его одолевали грешные мысли. А Олимпия тем временем крепче прижалась к его руке. Шеридан улыбнулся и обнял ее за талию.

— Мне так нравится ваше пение, — робко сказала она и потупила взор.

Шеридан даже споткнулся на ровном месте от неожиданности.

— Пение? — удивленно спросил он, взглянув на ее опущенную голову.

— Я слышала однажды, как вы поете, когда вы оставили дверь своей комнаты открытой.

Шеридан смущенно кашлянул. Он и не предполагал, что пел так громко.

— Я вовсе не хотел никого тревожить.

— Вы ничуть не потревожили меня. Это было чудесно! Я лежала в постели и слушала, пока не уснула.

В воображении Шеридана живо возникла эта сцена, и его охватило сладостное чувство. Он рассеянно кивнул двум идущим навстречу прохожим — евреям, плывшим вместе с ними на корабле из Рамсгейта. В тусклом лунном свете их лица смутно белели, словно размытые пятна.

— Моя любимая песня — «Гринсливз», — смущенно пролепетала Олимпия.

Дойдя до конца набережной, они остановились. Олимпия взглянула в лицо Шеридану.

— Прошу вас, спойте ее для меня.

Шеридан чувствовал себя крайне неловко — как карточный шулер, которого внезапно поймали за руку. Никто никогда не вводил его в такое смущение.

— Ну хорошо, — пробормотал он.

Она потерлась щекой о его плечо робким быстрым движением и начала петь. Низкий, чуть хрипловатый голос Олимпии не всегда брал верные ноты. Шеридан закрыл глаза. Черт бы ее побрал. Это безбожно — так перевирать мотив. Да за подобное ее удушить мало. Олимпия повернулась лицом к нему и тронула его за руку.

Нет, это было просто невыносимо! И Шеридан начал тихонечко, а затем все громче ей подпевать, он делал это сначала только для того, чтобы она не сбивалась с ритма, но музыка, как всегда, захватила его. Он заметил, что Олимпия почти сразу умолкла, заслушавшись его пением, и обнял девушку. Мелодия старинной песни лилась плавно и свободно. Он пропел несколько куплетов тихим голосом, прижавшись разгоряченным лбом к ее лбу и покачиваясь в такт песне. Когда мелодия оборвалась, он поцеловал Олимпию, следя боковым зрением за приближающимися к ним темными фигурами.

Шеридан крепко обнял ее и отпустил, отступив на несколько шагов — на безопасное расстояние.

Олимпия с удивлением смотрела на него. Она едва могла разглядеть в темноте выражение его лица, но оно показалось ей очень странным — страстным и в то же время огорченным. У Олимпии было впечатление, что на нее из темноты смотрит угрюмый, неуверенный в своей правоте ангел, явивший ей сокровенное чудо и настороженно ожидающий, что она па это скажет.

Олимпия ободряюще улыбнулась, но тут произошло нечто страшное, и тихая ночь превратилась в кошмар.