16
В простой, чистой комнате дома, где когда-то жила явно зажиточная семья, каждый мужчина хотел бы сесть рядом со своим новым другом мистером Бартлеттом. Они любили его здесь, в Небесном Прибежище: он был одним из тех, кого они ждут, его «сила» на шаг приближала их к тому дню, когда Джейми поведет их вперед и ввысь, к слиянию с миром Небесным.
Все украшения из комнаты были убраны. Не осталось ни картин, ни каминной полки, ни ковров — только лепнина на потолке. Комнату перегораживали два длинных стола, хотя мужская часть паствы Чилтона размещалась только за одним. Когда девушки подавали еду, им приходилось протискиваться между пустых стульев, поднимая чайники высоко над головами.
С.Т. получил огромную порцию овсянки, приправленной нарезанными яблоками; ее слишком щедро посыпал солью сосед по столу, который был преисполнен решимости делить все поровну. С.Т. с сомнением посмотрел на ужасающую порцию. Может, в Небесном Прибежище едят и нечасто, но зато — помногу.
Все затихли. Прислуживающие девушки выстроились вдоль стены; все наклонили головы. Один из мужчин начал громкую молитву. Когда он произнес «Аминь», начал другой, а за ним кто-то еще. Все молились в произвольном порядке, и молитвы имели разную длину. С.Т. сидел на жестком стуле и смотрел, как его каша становится холодной и комковатой. От голода у него разболелась голова.
В какой-то момент во время молитвы открылась парадная дверь и в холл вошли гости-священники. Приглушив голоса, две прислуживающие девушки провели их через столовую, с ее лишними столами и стульями, куда-то в глубину дома.
Молитвы все жужжали. Через некоторое время до С.Т. донесся мучительный аромат мяса и теплого хлеба, но в столовую больше никто ничего не вносил. Он услышал жизнерадостные голоса из другой комнаты. До него медленно дошло, что остальных гостей покормили, и к тому же не холодной овсянкой.
Наконец наступила долгая тишина. С.Т. добавил свою собственную безмолвную молитву, чтобы им наконец приступить к еде. Сгущались сумерки, и даже застывшая овсянка казалась аппетитной.
Гости-священники прошли обратно через столовую, сопровождаемые Чилтоном, который любезно распрощался с ними у входной двери, уверив их, что повозка дожидается их у конюшни, чтобы доставить их обратно в Хексхэм.
Несколько мужчин, сидящих за столом, ухмыльнулись. Один из них заговорщически толкнул локтем С.Т.
— Нам не приходится есть с чужаками, если мы не хотим, — прошептал он.
— Как чудесно, — отозвался С.Т., берясь за ложку. Тут его опять толкнули.
— Еще не пора, еще не пора, — прошептал сосед. — Сначала едят девушки.
С.Т. положил ложку на место. В комнату вошел Чилтон и поднял руки в благословении, склонив голову. Он прочел еще одну длинную молитву, нудя добродушным тоном о погоде, об урожае, о том, сколько кружев изготовили девушки, попутно давая советы, как это делать быстрее и проще, как будто Господь — подмастерье, которому не мешает все это послушать, набраться опыта. У С.Т. голова пошла кругом.
— Аминь, — наконец произнес Чилтон. — Разделите ваше благословение.
При этих словах девушки, стоявшие у стены, подошли к столу. С.Т. нахмурился, когда они опустились на колени подле каждого мужчины. Глаза его изумленно раскрылись, когда мужчины взяли свои миски с овсянкой и начали кормить девушек, вкладывая им в рот ложки каши. В комнату вошли другие девушки, и выстроились за теми, кто стоял на коленях.
Рядом с ним опустилась на колени скромная фигурка. Девушка подняла кверху свое лицо. Это была Голубка Мира. Она ждала еды, будто святого причастия: закрыв глаза, сложив руки, чуть приоткрыв губы. Его терпение наконец лопнуло. С него хватит! — больше чем достаточно! С.Т. схватил свою миску с кашей, сунул в нее свою ложку и протянул ей.
— Вот, берите. Вам не нужно так себя вести, ей-Богу.
Глаза ее удивленно раскрылись. Она всмотрелась в него.
— Вы не хотите разделить со мной трапезу?
— Я разделю, — грубовато ответил он. Ему пришлось повернуть голову, чтобы поймать ее тихие слова здоровым ухом. — Но я не собираюсь кормить вас с ложечки. Встаньте с пола. Это глупо.
Вокруг него затих стук ложек. Голубка прикусила губу, отворачиваясь.
— Вы позорите меня, — прошептала она во внезапной тишине.
— Он не понимает, — тепло проговорил Чилтон. — Ты должна научить его, Голубка.
Она с трудом сглотнула.
— Я… я не знаю, как.
— Я с тобой. Ты найдешь способ. Имей веру. Она кивнула и умоляюще посмотрела на С.Т.
— Если вы со мной разделяете трапезу, вы показываете, что любите меня. Это знак того, что вы будете питать и защищать меня, как приказано мужчине питать и защищать женщину, на что есть воля Господня.
— Это показывает, что женщина радостно покорна, — рьяно добавил один из мужчин. — Она предстает смиренной и благодарной, какова и есть ее природа. Голубка очень хорошая, она веселая и кроткая, вам нечего бояться.
— Это нелепо, — сказал С.Т.
— Пожалуйста, разделите трапезу как полагается, — прошептала Голубка. — Вы будете чувствовать себя лучше.
— Вряд ли я могу чувствовать себя хуже, — сказал он отодвигаясь на стуле от стола. Он поставил овсянку на пол. — Давай, фидо, ешь, как будто ты ручная собачонка, если это тебе нравится.
По комнате пронесся неодобрительный ропот. Голубка закрыла лицо руками.
— Пожалуйста! — сказала она. — Ну, пожалуйста!
С. Т. колебался. Они все смотрели на него с таким возмущением, будто он ее побил — все, за исключением Чилтона, который благодушно улыбался происходящему.
Голубка тихо всхлипнула и потянула его за брюки. С.Т. снова повернул голову так, чтобы слышать ее.
— Мне так стыдно, — бормотала она сквозь пальцы. — Неужели вы меня не любите?
— Люблю? — непонимающе повторил он. Он взглянул на фигуру, скорчившуюся у его ног. — Голубка, — проговорил он, чувствуя полную беспомощность. — Мне очень жаль. Я не хочу огорчать вас, но я… это не то, что я хочу делать. Я же сказал вам, что не останусь.
Не поднимая лица, она потрясла головой. Потом опустила руки, притянула к себе миску с овсянкой и поднесла ложку ко рту, начав есть овсянку с пола.
— Если таково ваше желание, я подчиняюсь вашей воле, — сказала она. Слезы струились по ее лицу. — Пожалуйста, не уезжайте.
— Разделите с ней! — настойчиво сказал кто-то из мужчин.
— Разве вы не видите, что унижаете ее этим?
Другой мужчина похлопал Голубку по плечу.
— Да зачем вы обижаете ее? Бедная Голубка! Не плачь, дорогая. Пойдем, я позволю тебе разделить трапезу со мной.
Голубка энергично затрясла головой.
— Я послушна! — вскричала она. — Послушна! Я сделаю так, как приказывает мистер Бартлетт.
Они все смотрели, как она продолжает есть, сгорбившись над миской на полу.
— Гордость! — Это был голос Истинного Слова. — Греховная заносчивость, которая бесцельно злоупотребляет беспомощностью женщины.
С.Т. оттолкнул в сторону свой стул и пошел к двери под хор всеобщего осуждения. Он кивнул Чилтону.
— Уверен, что моя лошадь уже готова, — пробормотал он и взял у двери свой коньячного цвета плащ и шляпу.
Огромным облегчением было оказаться на улице в вечернем холоде. Он зашагал по тихому городку, хорошо помня дорогу, прямо к конюшне. В помещении пахло сеном и лошадями, было так сумрачно, что он не мог ничего разглядеть. Он остановился, прислушиваясь, не раздастся ли приветливое тихое ржание Сирокко. Стояла глухая тишина.
Впервые С.Т. ощутил легкий укол тревоги.
Яростно выругавшись, он развернулся на каблуке. Бешенство сделало его шаги неровными. Завернув за угол, он увидел неосвещенный массив Сильверинга на темном фоне горы. Это зрелище заставило его остановиться.
Они все были смешны: веснушчатый шарлатан с его электрическими фокусами, которые не должны вводить в заблуждение даже ребенка, эти самодовольные святоши и их жалко-покорные девчонки, на коленях умоляющие о холодной овсянке.
Он прикоснулся к шпаге, висящей вдоль его левой ноги, к вещи простой и недвусмысленной. Ему надо получить обратно лошадь — даже если для этого придется заставить самого Чилтона встать на колени.
Ритуал «разделения» все еще не кончился, когда С.Т. широко распахнул дверь и шагнул в помещение. Его старательно не замечали. Чилтон горячо говорил что-то Голубке, которая стояла, опустив голову, кивая и плача. Она единственная подняла взгляд, когда С.Т. появился в дверях.
На лице ее появилась искренняя улыбка.
— Вы вернулись!
— Где моя лошадь? — нахмурясь, спросил он у Чилтона. Голубка пробежала уже полкомнаты. Она схватила его за руки и упала перед ним на колени.
— Простите меня! Я была эгоистична и непокорна. Я так счастлива! Пожалуйста, скажите мне, что я прощена, милорд!
— Моя лошадь, — повторил он, хмуро глядя мимо нее и одновременно пытаясь высвободиться. Ее руки не отпускали его, маленькие и крепкие от отчаяния.
Чилтон улыбнулся.
— По-моему, вам надо заняться чем-то более важным прежде чем мы найдем вашу лошадь, мистер Бартлетт. Вы глубоко ранили Голубку. Перед лицом Господа, я прошу вас извиниться перед ней и перед нами.
— Извиниться за что, черт побери? За то, что я не стал обращаться с ней как с безмозглым младенцем? — Он перестал вырываться из льнущих к нему рук. — Откуда, к дьяволу, вы взяли эту чушь, Чилтон?
Чилтон смотрел на него спокойно.
— Мое слово — это Божье слово.
— Как удобно! — презрительно сказал С.Т.
— Пожалуйста, — быстро проговорила Голубка, прижимаясь лицом к его рукам, — вы не должны так говорить!
Резким движением он указал на обеденный стол, обращаясь к девушке:
— Вы ведь не можете считать, что это какой-то приказ Свыше? Вы не думаете, что есть такой Бог, которому нужно, чтобы вы вставали на колени и унижались из-за пустяковой ложки овсянки? А если бы он и был, он не стал бы сообщать свои пожелания этому болтуну и пройдохе!
— Не говорите так! — крикнула Голубка. В голосе ее послышались истерические нотки. Он почувствовал, что она дрожит всем телом.
— Ничего, — он попытался утешить ее, прикасаясь к ее волосам. — Меня не ударит молния, можете мне поверить.
Чилтон хохотнул.
— Конечно, нет. Но вы не извинились. Ваша душа расстроена. Вам будет показан истинный путь.
Несколько мужчин поднялись. С.Т. смотрел, как, они приближаются к нему. Трудно было сказать, что они собираются делать. Рука его потянулась к шпаге, но объятия Голубки мешали ему.
— Не трогайте меня, — резко сказал он. — Не подходите!
Ближайший к нему человек попытался схватить его за и С.Т. вытащил шпагу из ножен. Голубка вскрикнула.
Она поймала клинок голыми руками.
— Не делайте этого! — завопила она. — Сначала убейте меня!
Его инстинкт предал его. В ту секунду, пока С.Т. медлил, не желая вытаскивать клинок из ее и без того уже кровоточащих рук, они его схватили. С.Т. уронил шпагу и замахнулся кулаком, но тело девушки у его ног помешало. Он промахнулся, попытался попятиться и потерял равновесие в тесных объятиях Голубки. С.Т. упал на спину в дверях, и они навалились на него, прижимая к полу, возясь как мальчишки, приглушая его проклятия руками, плечами и бодающимися головами.
С.Т. не знал, сколько они продержали его в темноте. Он сидел на полу в затхлой комнате, не имея к чему прислониться, с завязанными глазами, связанными руками и ногами, бесконечно злясь на себя.
Пришла Голубка. Она села на пол рядом с ним и долго говорила, поглаживая его волосы и лоб, бесконечно повторяя, как здесь все счастливы и как сильно они его любят и как будет хорошо, когда он научится вести себя правильно, как надо. Поначалу все кажется немного странным, она помнит, что ей тоже поначалу было странно, но он быстро поймет, насколько их образ жизни лучше, чем греховный мир вне их городка. Она мечтает, чтобы он остался, хотя, конечно, он может уехать, если захочет, — здесь никогда не заставляли никого делать что-то, чего ему не хотелось; она так надеется, что он останется и будет счастлив с нею. Господин Джейми сказал, что мистер Бартлетт мог бы стать ее собственным супругом, а это — особая честь, которая дается только тогда, когда девушка бывает очень, очень хорошей, и господин Джейми очень ее любит и считает ее мудрой и согласен с ее выбором. Голубка действительно была искренней, жизнерадостной и послушной.
С.Т, не сказал ничего. Голубка плакала и обнимала его, и попыталась поцеловать его в губы, но он отвернулся.
Потом пришел Чилтон и отослал Голубку; он медленно кружил по комнате, иногда говоря очень громко, а иногда очень тихо. С.Т. не обращал на его слова внимания. Несколько раз Чилтон останавливался и неподвижно стоял на одном месте очень подолгу, молча, а несколько раз С.Т. смог расслышать странный шипящий звук. Он ничего не мог с собой поделать: он повернул лицо в сторону этого звука, нервы его напряглись от чувства неуверенности. Потом бесконечный монолог возобновился, перемежаясь с шипением, пока он не перестал обращать внимание ни на то, ни на другое.
Они не хотели оставлять его в покое. Пришел Истинное Слово и говорил о гордости и высокомерии, пока С.Т. не почувствовал, что готов убить его голыми руками. Он оттолкнулся от пола и сумел подняться на колени, но поскольку у него были завязаны глаза, он не смог решить, в какую сторону ему броситься, и так и остался стоять на коленях, тяжело дыша. Внезапно его кто-то сильно пихнул, и он приземлился на выставленный локоть, зарычав от боли.
Откуда-то раздался голос Чилтона, мягко укорявшего того, кто его толкнул. С.Т. лежал на неровном полу, угрюмо сжав губы. Когда они попытались заставить его встать, он расслабился, и им пришлось его нести. Он испытал от этого недолгое и болезненное чувство победы, но тут неуклюжие черти уронили его, и тогда он решил, что лучше побережет свои кости и поступится гордостью.
Тем более что эта гордость и так уже была вся превращена в месиво. Он не испытывал подобного стыда с того жуткого момента три года назад, когда он понял, что его дивная Элизабет предала его и он попал прямо в устроенную ею ловушку — и потерял Харона, и свой слух, и последнюю надежду на то, что его кто-то искренне любит.
Он поднял голову. Странно, но С.Т. почувствовал себя лучше, вспомнив об Элизабет — о той грязной маленькой предательнице, какой она оказалась. То, что его поймала и связала кучка святош и баб, вызывало стыд, но этому чувству было далеко до полной опустошенности.
Будь прокляты все бабы. Из-за них мозги превращаются в кашу.
Он осторожно шагал по ступенькам. Завязанные глаза вернули его былое головокружение, а множество рук, сжимавших его предплечья, вызывали в нем отвращение. Потом он оказался на ровной земле, окруженный телами, которые тесно сомкнулись, увлекая его с собой в ледяной ночной воздух. Он ощущал запах факельного дыма и нарастающий гул толпы, которая следовала за ним и его стражниками по улице.
Опять ступени, на этот раз ведущие вверх. Они оказались перед воротами Сильверинга — иначе быть не могло. Его тело было напряжено от желания броситься в сторону, вырвавшись из рук стражников, убежать от толпы, но со связанными руками он не мог бы освободиться даже от закрывавшей его глаза повязки.
Они повели его дальше в сторону. Загрохотали тяжелые чугунные ворота Сильверинга. Он почувствовал на своих руках множество чужих пальцев, притянувших его локти назад. Ледяной металл коснулся его связанных запястий.
Кандалы.
Он застыл, потом рванулся прочь. Он бурно сопротивлялся, как и в первый раз, — только теперь сопротивление оказалось еще короче: он был связан, и множество рук сжимало его, подталкивало, тянуло к воротам, пока он не упал на колени.
Никто грубо не кричал и не бил его. Добрый гул голосов увещевал: ему советовали сохранять спокойствие — мягкие, успокаивающие призывы. Он будет счастлив, говорили они. Он узнает истинный путь. Будьте хорошим, спокойным, будьте безмятежным. Таково желание господина Джейми.
С.Т. слышал подле себя голос Голубки, умолявшей его не сопротивляться, не позорить себя и ее. Он стоял на коленях, тяжело дыша, ощущая под собой твердую мостовую… Они надели на него кандалы, приковали его к воротам, и, когда он попытался встать, оковы впились к него.
С.Т. подумал: может, они будут повторять ему, как он счастлив, и забрасывать при этом его камнями — или что-нибудь еще придумает господин Джейми. Сердце его сильно колотилось, но он был не очень напуган. Все казалось ненастоящим.
Но вот с его глаз сняли повязку — С.Т. затряс головой, щурясь от ослепившего его пламени факелов, которые плясали рядом с ним. Далее он различал только тьму, но гомон толпы был хорошо слышен. Но звуки были более мягкими и спокойными, чем тот возбужденный шум, который издают люди, собравшиеся поглазеть на какое-нибудь зрелище.
В холодном воздухе его дыхание вырывалось густым облачком. Сквозь этот туман и чад факелов С.Т. видел мелькание теней, колышущиеся вокруг белые лица — то приближающиеся, то растворяющиеся в темноте. Сколько могло тут быть людей? Сто, самое большее двести — даже если сюда сошлись все обитатели городка. Чилтон утверждал, что у него тысяча последователей, но в Небесном Прибежище С.Т. их не видел.
Они начали петь церковный гимн, которого он не знал: женские голоса нежно звенели в ночи. Как он мог попасть в такое положение — скованный, на коленях перед этой толпой школьниц? Это было унизительно. Они не собираются закидывать его камнями — они даже не кажутся грозными.
Из темноты за факелами возник Чилтон и медленно поднялся по ступенькам, распевая вместе со своей паствой. Когда затихли последние слова, он поднял обеими руками простой фарфоровый кувшинчик для сливок и снова начал молиться, взывая к Господу, чтобы тот сообщил свою волю господину Джейми и его овцам.
С.Т. подергал стянутыми за спиной руками. Молитвы тут не прекращались с утра до ночи. Неудивительно, что все они были не в себе.
Голубка стояла на коленях несколькими ступеньками ниже него, закрыв глаза и, видимо, молясь из всей силы. Голос Чилтона начал дрожать и прерываться от полноты чувств в его очередном разговоре с Господом. Толпа шуршала, захваченная его волнением, хотя С.Т. не мог разобрать путаных фраз Чилтона, если не считать восклицаний вроде: «Да, да! Понимаю, понимаю. Счастье и мир твоим последователям. Тем, кто поистине любит тебя», — и тому подобной глубокомысленной чуши.
Снова повторялась нудно-жужжащая церковная служба. С.Т. дрожал на ледяном воздухе. Внезапно Чилтон поднял кувшинчик высоко над головой, потом опрокинул и вылил на ступеньку из известняка несколько капель жидкости. Она тихо зашипела и забулькала.
— Нежная Гармония, — сказала он, — любишь ли ты своего господина?
Одна из девушек, стоявших у ступенек, поспешно вышла вперед.
— О, да! — воскликнула она.
— Вот и возьми эту чашу. Если ты истинно любишь своего господина, ты отопьешь из нее. Тот, кто не верит, почувствует на своем языке адское пламя. Но если ты истинно верующая, глоток из чаши доставит тебе удовольствие.
Он протянул ей кувшинчик, который пышно именовал чашей. Девушка по имени Нежная Гармония приняла его дрожащими руками. Звук, похожий на вздох, донесся из толпы. На глазах С.Т., наблюдавшего за происходящим в бессильном ужасе, она, не колеблясь, поднесла его к губам.
Когда сосуд прикоснулся к ее рту, Чилтон выкрикнул:
— Авраам! Авраам! — шепот толпы превратился в вопль. — Я — ангел Господень! — кричал Чилтон, и голосего разносился в ночи. — Опусти чашу, дитя. Не пей. Ты удостоверила свою веру, как был испытан Авраам и утвердился.
Нежная Гармония опустила кувшинчик, и Чилтон взял его у нее из рук. Лицо ее сияло, она неотрывно смотрела на него.
— Голубка Мира, — произнес Чилтон. — Выйди вперед и возьми эту чашу.
Спина С.Т. напряженно выпрямилась. Дыхание его участилось,
— Твоя задача более трудна, — сказал Чилтон. — У тебя должно хватить веры на двоих. Мужчина, которого ты ввела к нам — один из детей мятежа. Его душа — как душа грешников, про которых Господь сказал, что они подобны беспокойному морю, которое не может утишиться, и воды его вздымают тину и отбросы.
Голубка приняла у него из рук чашу, склонив над нею голову.
Чилтон положил руки ей на плечи.
— Ты можешь спасти его. Вера Нежной Гармонии превратила бы кислоту в воду, когда она коснулась ее губ, потому что она верила слову своего господина. Ты веришь моему слову?
Голубка кивнула. С.Т. судорожно сглотнул.
— Тогда слушай меня. Ты должна взять эту чашу и вылить ее содержимое в его левое ухо, чтобы мятежный дух вышел из его уст и исчез навеки, а он пребывал бы в мире.
С.Т. ощутил эти слова физически, как мощный удар. Мгновение он не двигался, не в силах был поверить в то, что услышал. Потом зубы его оскалились.
— Ax ты, ублюдок! — прорычал он. — Бесовский выродок!
Чилтон гладил волосы Голубки.
— Только ты можешь принести ему этот дар, дитя мое. Не уклоняйся от предписанного тебе дела.
Голубка повернулась, держа кувшинчик обеими руками. С.Т. ничего не мог с собой поделать: он подался от нее назад, насколько ему позволили кандалы.
— Чего ты хочешь, Чилтон? — вопросил он. — Какова твоя цель?
— Господь говорит: «Слушайте Меня, вы, знающие правду, народ, в чьем сердце Мой закон», — возгласил Чилтон. — «Не бойтесь упреков человеческих, не печальтесь от их пополнения».
Голубка Мира шла к С.Т. Лицо ее было безмятежно. Она опустилась рядом с ним на колени.
— Не делай этого, — сказала С.Т., часто дыша. — Голубка ты не понимаешь, что делаешь. Подумай, во имя Господне.
Она улыбнулась, но так, как будто даже не видела его.
— Я могу дать вам мир, — проговорила она. — Я сделаю вас счастливым.
— НЕТ! — Он повысил голос. — Я не смогу слышать. Мое второе ухо уже оглохло. О, Боже! Он это знает, Голубка! Ты его орудие, спроси, чего он хочет? Спроси его, чего он хочет?
— Мы все желаем вам счастья, — сказала она. — Вы найдете с нами мир, когда будет изгнан мятежный дух.
Она подняла сосуд. Он отчаянно затряс головой, потом дернул плечом, стараясь выбить чашку у нее из рук.
Кто-то схватил его за волосы. Множество рук заставило его не двигаться.
— Вы должны верить, — сказала она. — Вы должны знать, что я не причиню вам зла. Имейте веру.
— Не делай этого. — Глаза его слезились. — Он безумец. Он всех вас сделал безумными.
Она покачала головой и улыбнулась, как будто он был маленьким испуганным ребенком. Позади нее Чилтон начал молитвы. Она подняла сосуд. С.Т. пытался высвободиться от крепкой хватки, которой пригибали его голову.
— Не двигайтесь, — сказала она. — Молитесь с нами.
— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста. — Ов сопротивлялся с такой силой, что все его мускулы дрожали от напряжения. — Ты не можешь этого сделать. — Сосуд поднялся и наклонился в ее уверенных руках. Он крепко зажмурил глаза. — Ты не можешь, не можешь, не можешь.
Он плакал, не в силах это перенести. О, Господи, быть глухим, так что дверь захлопнется окончательно, остаться беспомощным в безмолвном мире… Обжигающе холодная жидкость ударила в его ухо и залила его, заглушив звуки молитвы Чилтона, размазав голоса.
Тишина стала полной. Они отпустили его. С.Т. с рыданиями пригнул голову к коленям.
