15
На протяжении трех недель и трехсот миль по многу раз на дню С.Т. думал о том, что она сказала.
«Вы докучаете мне. Вы беспокоите меня». «Вы — обманщик».
Немо летел рядом, а он с рассвета до заката скакал на Мистрале, через каждые три часа пересаживаясь на вороного, которого он назвал Сирокко. По дороге он научил обеих лошадей слушаться его руки, останавливаться с поводьями и без них, отступать назад, идти рысью и галопом не по прямой, а повторяя изгиб буквы «S». По утрам в течение трех часов, прежде чем пускаться в путь, он обучал одного Мистраля.
Чувство равновесия его не покинуло. Сначала он думал о нем, лежа опасливо неподвижно после пробуждения, боясь двинуть головой. Но чудо все не исчезало, и он стал привыкать к нему, хотя и удивительно было осознавать посредине урока, что он совершил какой-то быстрый непринужденный маневр, не думая о возможных последствиях.
Когда он все же вспоминал об этом, он энергично тряс головой, стараясь вызвать головокружение нарочно, как ему рекомендовал тот скромный хирург. Но тогда искусственные вызовы приступов были настолько мучительными, что он и не заметил, как прекратил их.
А теперь чувство равновесия вернулось само. И больше его не оставит. Теперь это невозможно. Он без страха мог обдумывать дальнейшие действия.
Те, кто учил С.Т. верховой езде, были итальянцем, французом, испанцем, — но все исповедовали мудрость: множество лошадей создает наездника, один наездник создает лошадь. В своей жизни он ездил верхом на сотнях лошадей, но после Харона ему не попадалось ни одной, с таким природным чувством равновесия и сообразительностью, как у этого мощного серого демона. Но и тренировки Мистраля наполняли его радостью; со страстью и одержимостью — обучал Мистраля фигурам поворота — со все более маленькими восьмерками, курбетам, добившись, чтобы тот аккуратно и одновременно поднимал передние ноги; потом натренировал его руаду — с выбросом задних ног, когда ударял его прутом по брюху. У Мистраля был особый талант к этому движению, поскольку он в своей жизни разнес немало стойл могучими задними копытами.
Вороной Сирокко был честным флегматичным животным, которого трудно было заставить двигаться, и почти никогда не надо было сдерживать, а Мистраль не терпел дураков. Для его жизнелюбия и доверия нужны были самые медленные и решительные руки, величайшее терпение. Но стоило Мистралю понять урок, и он хорошо его выполнял. Главной заботой С.Т. было справляться со своим собственным нетерпением, внушавшим ему желание вести лошадь вперед слишком быстро. Иногда вместо серьезных уроков он проводил утренние часы за игрой, показывая серому негодяю те же штучки, которым он обучил слепую французскую кобылу, или просто стоял рядом с Мистралем и почесывал ему холку, пока тот сжевал зимнее сено.
Именно в те спокойные минуты гордость и подбрасывала ему слова, которые сказала Ли.
«Вы докучаете мне. Вы беспокоите меня. Вы — обманщик».
Он оставил ее торчать в городишке Рай, и поехал один. Это напомнило отъезд рыцаря в поисках приключений: убьешь дракона — завоюешь даму.
Черт ее побери, он сумеет ее завернуть в драконьи шкуры! Он накормит ее драконовым супом. Он построит ей чертов пасскудный замок из костей дракона.
Пусть тогда попробует говорить, что он обманщик.
Преподобный Джеймс Чилтон, может, и называл это место своим Небесным Прибежищем, но уже немало столетий оно было известно, как Фелчестер. Сначала это было укрепление римлян почти в виду стены Адриана, отделявшей римские владения Британии от язычников, потом — форпост при правлении датчан. Норманнские французы не сочли нужным выстроить здесь замок, но еженедельная ярмарка и брод через реку не дали местечку умереть до пятнадцатого столетия, и оно дождалось удачи: какой-то его уроженец отправился в Лондон, и, разбогатев, вернулся восвояси. Этот гордый собой горожанин счел нужным построить через реку каменный мост, и существование города Фелчестера было, таким образом, обеспечено.
Все это С.Т. узнал от Ли. Неожиданным оказалось очарование этого городка: он умостился у подножия огромной угрюмой горы, между ее уступами и рекой. Привычные сланцевые дома севера были смягчены штукатуркой и побелкой, их пугающие очертания скрыты буйным переплетением веток фруктовых деревьев и красноватых стеблей вьющихся зимних растений. Погожим январским днем крупные пятна солнечного света лежали на широкой главной улице, прогревшейся в укрытой от ветром долине.
В своей остроугольной шляпе и плаще из толстой шерсти цвета коньяка, С.Т. чувствовал, что привлекает к себе внимание. Похоже, что все те туристы, которые посещали образцовый город преподобного Джеймса Чилтона, одеты были в священнические одежды и носили с собой псалтирь, а не шпагу.
— Видите, — я стараюсь, очень-очень сильно, — говорил мистер Чилтон. После часа пылкой лекции его рыжие волосы торчали во все стороны. Они были сильно напудрены, отчего их естественный цвет превратился в бледно-абрикосовый. — Джентльмены, я с вами честен. Мы не можем ожидать рая на земле. Но теперь я хочу, чтобы вы осмотрели наш маленький дом. Пожалуйста, останьтесь у нас на ночь — и добро пожаловать. Любой укажет вам, где находятся спальни для гостей.
Гости-священники стояли кругом, кивая и улыбаясь. Чилтон с особой приветливостью улыбнулся С.Т., протягивая ему руку. Веснушки заставляли его лицо казаться одновременно и молодым, и увядшим. Несколько мгновений он, не моргая, глядел прямо в глаза С.Т.
— Я так рад, что вы заехали, — сказал он. — Вас интересует филантропия, сэр?
— Я здесь просто из любопытства, — ответил С.Т., не желая дать повода к просьбам о пожертвованиях. — Я могу где-нибудь поставить мою лошадь?
Он единственный прибыл верхом. Остальные приехали в простом фургоне, принадлежащем Прибежищу, который забрал их у церкви в Хексхэме, в четырнадцати милях отсюда.
— Конечно, вы можете отвести ее в ливрейную конюшню, но, боюсь, вы сами должны будете за ней ухаживать. Как я уже объяснял, это наше правило здесь, джентльмены: ответственность. Каждый должен крепко стоять на ногах. Хотя вы увидите, что все очень услужливы и внимательны, когда в этом есть нужда. — Чилтон кивнул в сторону шпаги С.Т. — Я попрошу вас оставить это тоже в конюшне, любезный сэр. Здесь на наших улицах у вас не будет необходимости в этой вещи. А теперь… я должен предоставить вас самим себе и заняться подготовкой к полуденной проповеди. Приходите, пожалуйста, на чашку чая в дом священника через час, а потом, я надеюсь, вы будете с нами присутствовать на богослужении, и мы еще поговорим.
Когда группа разошлась, С.Т. собрал поводья Сирокко и повел послушного вороного по главной улице в том направлении, которое указал ему Чилтон. Он ответил на улыбчивый кивок идущей ему навстречу пастушки. Ее стадо из трех беломордых овец превратило всю сцену в пастораль, как будто сошедшую с сентиментальной гравюры. Две маленькие девчушки в таких же чепцах и платьях, что и старшие женщины, хихикали и шептались, неся вдвоем ведро с молоком.
Судя по тому, что он видел, женское население Небесного Прибежища занимались своими делами в прекрасном расположении духа. Он слышал чью-то песню, доносившуюся через открытую дверь на другой стороне улицы.
В конюшне еще держалась ночная прохлада. Там не было ни людей, ни животных, но царила абсолютная чистота. Он поставил Сирокко в первое стойло, натрусил ему сена, накачал воды. Вороной сунул нос в ясли и только дернул ухом, когда С.Т. повесил на стену его седло. Поразмыслив, С.Т. пришел к выводу, что не обязан следовать пожеланиям Чилтона, и вышел, не сняв портупеи со шпагой.
Он стоял в дверях конюшни, размышляя, как лучше провести разведку. Это надо было сделать, и сделать быстро, но пока все было совсем не так, как он ожидал. Никто в этом городке не казался забитым, вокруг не ощущалось атмосферы зла, а Чилтон… Ну, Чилтон выглядел всего лишь грубовато-добродушным и довольно утомительным проповедником, если судить по его бесконечной речи о морали и правилах пребывания здесь, которой он встретил их всех сегодня утром.
Может оказаться несколько трудным просто прикончить этого типа, хоть С.Т. и сильно подозревал, что будет счастлив это сделать после нудного богослужения в Небесном Прибежище и долгого вечера заунывной философии Чилтона.
Он попытался мысленно увидеть Ли: ее застывшее лицо, тело, когда она рассказывала ему о том, что произошло здесь. Но он ясно помнил лишь звук ее голоса, отчитывающего его за его недостатки.
Он начал сомневаться, в здравом ли она уме. Или он сам. Горе может лишить рассудка. Может, этого никогда и не было: может быть, вообще не было семьи — ни отца, ни матери, ни потерянных сестер.
Он знал, что ему следует забыть о Ли Страхан. Но он уже здесь.
Главная улица расширилась у рыночной площади, открыв по одну сторону мост, а по другую — широкую приветливую аллею, обсаженную раскидистыми деревьями. В конце аллеи, поднимаясь на крутой склон горы, стоял красивый особняк из серебристого камня с медным куполом и изящной балюстрадой.
Он остановился.
Это он уже видел прежде. Фоном акварелей юной девушки, как он помнил, служил этот симметричный фасад с высокими окнами: аристократический, прекрасный, дружелюбно-приветливый.
«Сильверинг, Нортумберленд, 1764…»
Высокая трава оплела великолепные узорчатые чугунные ворота. Там, в конце прекрасной аллеи, вдоль которой вверх по склону взбирались аккуратные домики к венчающей их жемчужине, стоял сам Сильверинг, одинокий и запущенный, как гордый старый придворный, старающийся скрывать от окружающих признаки одряхления.
Он ощутил внезапное горячее влечение к Ли, — притупившаяся было боль вдруг комом встала в горле. С невыразимой печалью смотрел он на здание, где когда-то раздавался ее смех — смех, которого он сам никогда не слышал, — и это заставило его чувствовать себя одиноким, покинутым, униженным.
Здесь жила семья. Чудесная милая веселая семья, — судя по рисункам Ли. Он был свидетелем черного горя, которое таила в себе Ли, — из-за страшной гибели этой семьи.
Было ли так на самом деле? Может быть, страдание исказило ее восприятие прошлого? Но стоя здесь, в уютнейшем городке, разглядывая величественный особняк, он ощущал обаяние жизни, которую вела Ли в родительском доме. Он и сам порою тосковал о таком гнезде, полном родственников, тепла и веселья, — о том, чего у него-то никогда не было.
Но ведь он не может ей этого вернуть! Он понял это внезапно, вглядевшись в мертвые окна особняка. Прошлое невосстановимо. Нежные зарисовки в альбоме и этот заброшенный дом — не имеют уже никакой связи. Чтобы ни случилось с ее семьей — а он столь же мало верил в то, что эти жизнерадостные девушки были убиты, сколь и в то, что они могут воскреснуть, — мир акварелей исчез навсегда.
Дракон оказался выдумкой, и С.Т. никогда не сможет завоевать для нее то, чего ей действительно хочется, — жизнь, которую она потеряла.
Значит, он остался ни с чем. Ему нечем заслужить ее любовь, нечем покорить. Он отточил клинок, достиг прежних успехов в фехтовании, хорошо обучил серого негодяя. И все это за три недели — так он спешил к победе.
И все попусту. Он может убить Чилтона и вернуться в Рай с его головой в чертовой корзине, и не получит взамен ничего, кроме отрывистого «спасибо». И как может быть иначе? Она убедила себя, что хочет отмщения, превратила Чилтона в небывалого преступника, но она обнаружит, как бессмысленно мщение, как только его добьется.
Она отвернется от С.Т. и уйдет, оставив его таким же, как нашла.
Он скрестил руки, оперся спиной на крест, отмечающий место ярмарки, и подумал, каким жалким фатом он сейчас выглядит: как какой-то пылкий рекрут, прибывший на поле брани и обнаруживший, что, кроме него, на нем никого нет.
Дерьмо.
Не придумав ничего лучшего, он направился обратно по улице, бледно улыбнувшись хорошенькой девушке, которая сидела за кружевом в освещенном проеме двери. Он облокотился на калитку.
— Пожалуйста… не скажете ли вы, где я могу найти себе что-нибудь поесть?
— Очень охотно, — ответила она, откладывая работу и вскакивая с крыльца. Она подошла поближе и кивнула ему. — Вы должны пойти по главной улице в ту сторону, — она указала пальцем, наклонив голову к самому его плечу, перегнувшись через калитку, — потом потрудитесь повернуть направо в сторону холма, в первый переулок за ярмарочным крестом. Будьте добры миновать больницу, и в первом доме налево вы найдете обеденный зал для мужчин.
Все еще наклоняясь близко к нему, она подняла глаза. Ее простой тесный чепец скрывал локоны, но голубые глаза и светлая кожа заставили С.Т. представить себе изобилие белокурых волос.
С серьезной вежливостью он снял шляпу и поклонился.
— Благодарю вас, мисс, — проговорил он. И подмигнул ей.
Она изумленно уставилась на него.
— Мне это было нетрудно, — ответила она.
— Но мне это доставило истинное удовольствие. — Он снова надел шляпу. — Однако я отрываю вас от вашей работы.
— Да, — сказала она и вернулась домой, не добавив ни слова.
С.Т. постоял секунду, несколько удивленный внезапностью, с которой она удалилась. Потом повернулся и медленно пошел по улице в то сторону, куда она указала.
Маленькая черная стайка гостей-священников вышла из магазина за несколько ярдов перед ним. Они негромко переговаривались, обменивались мудрыми кивками и глубокомысленными взглядами. Один из них прикоснулся пальцем к полям шляпы и в одиночестве пошел дальше.
В доме, где был расположен обеденный зал для мужчин, на его стук никто не откликнулся. По запаху пищи он нашел дорогу на кухню, но обвязанные фартуками повара вежливо-непреклонно сказали, что еда не будет поставлена на стол до окончания полуденного богослужения. Они даже не согласились дать ему пресную лепешку с горячего противня, только что извлеченного из печки. Он ухмыльнулся, понес чепуху и стащил одну.
Они это обнаружили прежде, чем он успел улизнуть и, казалось, были так искренне расстроены ее потерей, что он сознался и вернул ее обратно, несмотря на то, что у него просто слюнки текли.
Изгнанный с позором из кухни, он побрел обратно по главной улице. Все та же девушка по-прежнему вязала кружева у своей двери.
С.Т. облокотился на калитку.
— Они еще не подают, — печально сказал он.
— Да-да, — ответила она. — Не раньше, чем после полуденной службы. Он весело улыбнулся. — Вы об этом не сказали.
— Извините. Вы очень голодны?
— Очень.
Она склонила голову к шитью. Потом посмотрела в обе стороны улицы. Помолчав секунду, чуть слышно проговорила:
— Я от вчерашнего дня оставила пирожок со свининой. Хотите?
— Только если вы разделите его со мной.
— Ох, нет. Я не могла бы… — Она опустила глаза к коленям, потом, снова подняла их. — Я совсем не голодна. Но вы можете его взять.
Она встала и исчезал в доме. Когда она вернулась, С.Т. открыл калитку и поднялся по ступенькам. Она вручила ему пирожок, завернутый в салфетку, и он уселся на крыльцо.
Она колебалась, и он, протянув вверх руку, поймал ее за запястье и усадил рядом с собой.
— Присядьте же, мадемуазель, или я покажусь страшным невежей тому, кто сможет меня увидеть.
— Ox, — сказала она.
Минуту они сидели молча. С.Т. откусил кусок пирога. Корочка зачерствела, свинина была полна хрящей, но он был так голоден, что все это с удовольствием проглотил.
— Сэмюэль Бартлетт, — сказал он, — всецело к вашим услугам, мадемуазель. Как я могу иметь честь вас называть? Она покраснела и взяла свое рукоделие.
— Я — Голубка Мира.
«Господи помилуй», — подумал он.
— Чудесное имя, мисс Мир, — сказал он. — Вы выбрали его сами?
Она слабо хихикнула, потом прижала пальцы к виску.
— Мой господин Джейми выбрал его для меня. Он наблюдал, как она растирает лоб. Потом она снова склонилась к рукоделию.
— Вы нездоровы?
— О, нет, — ответила она с тенью улыбки. — У меня болит голова, но она всегда болит.
— Мне очень жаль, — отозвался он. — Может быть, вам следовало бы обратиться к врачу.
— О, нет — в этом нет необходимости. — Она улыбнулась увереннее. — Я совершенно здорова.
— Вы здесь давно живете?
— Несколько лет, — сказала она.
— Вам здесь нравится? — не отступался он.
— О, да.
Он доел пирожок и смял салфетку в комок.
— Расскажите мне — как вы сюда попали?
— Я была потеряна, — сказал она. — Моя мать была дурная женщина. Она забрала меня у моего отца, так что я никогда его не знала. У меня никогда не было еды вдоволь и одежды, чтобы не мерзнуть, и моя мать научила меня воровать. Она щипала меня, если я не приносила домой то, что она хотела.
— Вот как! — кротко проговорил С.Т.
— Да, сэр, — сказала Голубка Мира. — Я не знала, что поступаю нехорошо, но я была очень несчастна. Я была, как… как всего лишь муравей среди всех других муравьев. Я была одинока, но идти было некуда, и никому не было до меня дела. — Она опустила голову на сложенные руки. — А потом мне встретились девушки, которые раздавали одежду на перекрестке. — Она подняла голову, задумчиво улыбаясь. — Они дали мне юбку и чепец. Они казались такими веселыми, такими счастливыми. Они предложили мне стать их подругой, они взяли меня туда, где остановились, и дали мне еды. Они сказали, что я не должна возвращаться к моей матери. Когда я сказала им, что мне больше некуда идти, они дали мне достаточно денег, чтобы доехать на дилижансе до Хексхэма, а оттуда я пешком пришла сюда, и меня встретили так же приветливо, как и вас. Это чудесное место. Просто как семья.
— Правда? — он невесело хмыкнул. — Может, я к вам присоединюсь.
— Ах, давайте! — весело воскликнула она. — Мне бы этого так хотелось!
Он искоса взглянул на нее, удивленно подняв брови.
— Вам одиноко, — сказала она. — Я смотрела, как вы ходите туда-сюда совсем один. Другие — они всегда ходят группами, когда приезжают. Они не понимают, что это такое — быть в стороне. Они думают, Прибежище — это хорошее место, потому что мы много работаем — и это так — но самое хорошее, это то, что мы любим друг друга, и мы никогда, никогда не одиноки. — Она смущенно взглянула на него. — Приезжает множество девушек, чтобы присоединиться к нам, но не очень много мужчин. Только особые.
С.Т. прислонился к дверному косяку и сдвинул шляпу на глаза.
— И вы думаете, что я особый, да?
— О, да. У вас благородная душа. Это видно по выражению вашего лица. Я поняла это, как только вас увидела. Я обычно не разговариваю с гостями, но я была рада говорить с вами.
Он улыбнулся и покачал головой. Было приятно, что ему льстят, приятно восхищение в устремленных на него голубых глазах.
— Вы не представляете себе, какое это для меня редкое удовольствие — слышать такие слова. Она чуть нахмурилась.
— Кто-то обидел вас.
— Я был глуп. — Он пожал плечами. — Все та же старая история.
— Это потому, что вы не туда направили свою веру. Здесь мы не отчаиваемся и не чувствуем себя покинутыми или одинокими.
— Как приятно.
— Тепло, — сказала она. — Люди холодны, правда? Они говорят жестокие вещи, и им не угодишь. Здесь мы принимаем вас таким, какой вы есть, даже если вы не безупречны в глазах людей мирских.
Он вздохнул, упершись локтем в колено.
— Ну, я далеко не безупречен — в чьих угодно глазах, могу вас уверить.
— Все Божьи люди безупречны, — ответила она. — И вы тоже.
Он оставил эти слова без ответа. Начал звонить колокол, и она собрала свое кружево.
— Это полуденная служба. Вы пойдете со мной? — Она бросилась в дом, прежде чем он успел ответить, и через несколько мгновений снова вышла, закрыв за собой дверь. Когда он поднялся, она взяла его под руку и начала спускаться по ступенькам. — Все захотят с вами познакомиться.
Он намеревался тихонько ускользнуть, прежде чем эта угроза сможет осуществиться, но Голубка Мира увлекала его за собой порывисто и так любовно знакомила его со всеми, кто им встречался, что он никак не мог найти подходящего момента, чтобы попрощаться. Он обнаружил, что находится внутри маленькой каменной церкви и сидит на первом ряду, прежде чем отзвонил колокол.
Он оказался в самом центре, окруженный спереди подставками для молитвенников, с одного бока — гостями-священниками, а с другого — прихожанами Чилтона: в первых трех рядах сидели одни только мужчины, а остальная часть церкви была полна женщин — все места на скамейках были заняты, и в проходах стояло по три ряда. Он сидел, положив шляпу на колени, беспокойно оглядываясь. Голубка Мира растворилась в толпе, после того как познакомила его с соседом справа, который мог похвастаться интересным именем:
Истинное Слово.
— Я глубоко потрясен, — пробормотал священник в здоровое ухо С.Т., — а вы? Все очень трогает, все, кого мы встречали на улицах, казались энергичными и довольными.
С.Т. кивнул и пожал плечами. Мистер Слово был, казалось, не расположен к разговорам, что очень устраивало С.Т. Он мрачно смотрел прямо перед собой, туда, где алтарь, кафедра и вся передняя часть церкви скрывались за длинными полосами фиолетового шелка, сшитыми вместе и прикрепленными к потолку, — так что они образовывали раздувающийся от потоков воздуха занавес.
Шум садящихся постепенно стих до шорохов и покашливания, потом наступила полная тишина. Одна девушка прошла вперед и опустилась на колени перед фиолетовым щелком. Лицо ее было скрыто под длинной белой вуалью, наброшенной поверх чепца.
С.Т. сидел, ожидая услышать органную музыку и хор.
Ничего этого не было.
Он чуть подвинулся на жесткой скамье, взгляд искоса на соседа дал ему понять, что Истинное Слово застыл, глядя перед собой на фиолетовый шелк, не мигая и не шевелясь. Священник, сидевший по другую сторону С.Т., наклонил голову; губы его шевелились в неслышной молитве.
С.Т. закрыл глаза. Он позволил себе забыться, вспоминая другие церкви; роскошные соборы Италии его детства, звонкие голоса мальчиков посреди витражей и устремленных ввысь стен. Он думал о картинах, которые не закончил, и об образах, которые еще бы хотел создать. Он гадал, удастся ли ему передать то истинное благоговение, ту внутреннюю тишину, источаемую аркой из света и теней, которую являл собой Амьенский собор.
Может быть, он превратит его в лес и поместит Немо, как застывшую на бегу тень. Или просто волка и лошадей — силуэтами на фоне вересковой пустоши — так, как ему запомнился Мистраль.
Внезапно церковный колокол начал бешено звонить, и Истинное Слово поймал руку С.Т. С.Т. прокашлялся и вежливо высвободился, но среди общего движения паствы священник твердо сжал его другую руку в ту же самую минуту, как Истинное Слово опять ухватился за него. Пойманный в ловушку С.Т. сидел, смущенно сжав губы.
Из-за паруса фиолетового шелка появился Чилтон, одетый в простое черное одеяние. Стоя перед собравшимися, он начал свою очередную проповедь — многословное речение о спасении и жизни своей паствы. С.Т. постарался отплыть обратно в более приятные мысли, но руки, сжимающие его собственные, беспокоили его. Когда он незаметно пытался их высвободить, хватка становилась сильнее. Он попытался кинуть на священника гневный взгляд, но тот, казалось, был поглощен проповедью Чилтона не меньше, чем Истинное Слово. Потеряв надежду вырваться, С.Т. уставился на свою шляпу. Влажное тепло неприятно усиливалось там, где его ладони были схвачены ладонями соседей. Краешком глаза он мог увидеть, что, похоже, все прихожане соединились, даже девушки, стоявшие в проходах: ближайшая из них держала за руку мужчину, сидевшего с краю скамьи.
Голос Чилтона звучал со все возрастающим чувством, поднимаясь и падая. С.Т. решил, что тот выглядит крайне эксцентрично: напудренные, оранжевого цвета волосы, по-детски открытые глаза, двигавшиеся по рядам слушателей наподобие маятника; но только изредка они останавливались, чтобы впиться в кого-нибудь одного, — когда он неодобрительно отзывался о поступках Нежной Гармонии или призывал к покаянию Божественный Свет. Он обращался ко многим своим прихожанам, для каждого имея несколько слов и получая прочувствованные ответы на призывы признаться в грехе. Когда он вскричал: «Истинное Слово!», — С.Т. почувствовал, как сосед сильнее сжал его руку.
— Истинное Слово… — и голос Чилтона упал до шепота, — твой господин обо всем знает. Ты покаешься?
— Жадность! — выкрикнул Истинное Слово. — Грешное желание и алчность!
— Не откажешься ли ты от них? — мягко спросил Чилтон. — Не склонишься ли со стыдом и печалью?
— Ох, господин — простите меня! — Истинное Слово уткнулся головой в свои колени. Раздосадованный С.Т. попытался вырвать свою руку, но пальцы соседа сильно сжались. — Нет! — прорыдал Истинное Слово, тряся головой. — Не отказывайте мне во врачующем прикосновении!
— Пшел вон, — пробормотал С.Т., выдергивая руку. Истинное Слово потянулся, снова поймал ее и прижал к щеке. Все смотрели на них. Под давлением всеобщего внимания С.Т. сделал глубокий вдох и вытерпел это объятие, чувствуя, как огненный жар заливает его шею и лицо.
Чилтон пристально посмотрел на них и улыбнулся. Он не стал продолжать проповеди, как это было прежде. Он только не мигая смотрел на С.Т.
— Чувствую силу, — прошептал он в выжидательную тишину. — Я чувствую, как от вас исходит врачующая сила, мистер Бартлетт. В меня. В человека, по имени Истинное Слово. Во всех здесь присутствующих! — Он воздел руки и прокричал: — Вы это чувствуете?
Где-то в задних рядах начался гул, покатившийся вперед. С.Т. ощутил, что ладони его начинает покалывать: слабый зуд быстро усилился до странного жжения — ничего подобного он никогда не испытывал. Кожу головы и рук саднило, все тело как-то мелко, противно пульсировало, словно мышцы перестали ему повиноваться. На фиолетовом шелке у него перед глазами начали загораться узоры, сливаясь в какую-то картину.
Он слышал стоны и всхлипы. Голос Чилтона звучал все громче и громче, приглашая его прийти, называя его по имени. Ему стало казаться, что он теряет сознание: узоры на шелке все увеличивались, готовые захлестнуть его.
— Дайте мне ее! — взывал Чилтон. — Дайте мне силу — не надо страдать. Придите ко мне. Пусть сила придет ко мне!
С.Т. вновь вырвал свою руку у священника. В ту же секунду исчезло ощущение тяжелой пульсации, оставив после себя только покалывание в каждой клеточке и затухающие искры перед глазами. Он поднялся, желая бежать отсюда. Но Истинное Слово воспрепятствовал этому. С.Т. нахмурился и, как раз, когда яркие узоры наконец погасли, обнаружил, что Чилтон стоит прямо перед ним.
— Передайте ее мне! — воскликнул Чилтон, протягивая к нему руки. — Передайте мне вашу жизненную силу, чтобы я мог использовать ее по предназначению!
С.Т. поднял свободную руку, чтобы оттолкнуть этого человека, и болезненная световая дуга ударила между пальцев, скользнув от его руки к руке Чилтона. Боль заставила С.Т. отпрянуть с проклятиями.
Но таинственное покалывание в коже головы прекратилось. Все присутствующие простонали на одном дыхании, как гигантское животное в смертельной агонии.
— Голубка Мира! — прогремел Чилтон. Коленопреклоненная фигура у фиолетового шелка поднялась и приблизилась к ним. С.Т. увидел ее хорошенькое юное личико, глаза, прикованные к Чилтону с благоговейной надеждой.
— Голубка Мира, — провозгласил Чилтон, — ты просила, чтобы пришел конец твоим ужасным головным болям. Она быстро кивнула.
— Приди сюда, возлюбленная моя, — мягко сказал Чилтон.
Она подошла к нему и упала на колени.
— Сними вуаль и чепец.
Она повиновалась, и ее белокурые кудри упали ей на плечи.
Чилтон протянул к ней руки, держа их у нее над головой. Его ладони не доставали до ее волос примерно дюйма. С.Т. увидел, как тонкие золотые волосы начали двигаться, прилипая прядями к его ладоням. Голубка Мира тихо ахнула и подняла руки, прикасаясь к руке Чилтона, и до С.Т. донеслось чуть слышное потрескивание. Вздрогнув, Голубка Мира сказала:
— О, Боже!
— Это — врачующая сила Господа, — произнес Чилтон. — Господне благословение на тебе за то, что ты привела к нам мистера Бартлетта. Исчезла ли твоя боль, драгоценное дитя?
— Да, — выдохнула Голубка Мира. Она села на пятки и широко раскрытыми глазами смотрела на Чилтона. — Она исчезла.
Все присутствующие загудели. Люди начали вставать и громко возносить молитвы, не исключая и гостей-священников. Истинное Слово поцеловал руку С.Т. и опять принялся всхлипывать.
— Господь привел к нам мистера Бартлетта, — объявил Чилтон, перекрывая набожный шум. — Мистер Бартлетт, — он посмотрел на С.Т. — вы придете? Вы дадите, нам дар, который вложил в вас Господь?
С.Т. прокашлялся.
— Ради Бога, — сказал он негромко, — вы что…
— Ради Бога! — вскричал Чилтон. — Да! Ради Него! — Он протянул руку. — Так значит, вы придете? Мистер Бартлетт, не думайте, что можете делать это в одиночку. Не впадите в грех самонадеянности. Вы не можете уйти и совершать чудеса, которые мы видим здесь каждый день, это возможно, только если вы присоединитесь к нам. Если вы станете членом нашей семьи во Господе, то врачующая сила, которая есть в вас, будет использоваться мною, чтобы помогать другим. Она есть в вас, мистер Бартлетт — такая сила, равной которой я еще не встречал за все годы моего служения Всевышнему. Вы придете?
— Я бы не хотел, — ответил С.Т. — Нет, спасибо.
Стоны и бормотание вокруг стихли.
Голубка Мира смотрела на него. В ее взгляде не было упрека, только печаль. Она встала с колен и подошла к подставкам для молитвенников, потянувшись, чтобы взять его за руки. Он ощутил крохотный укол при соприкосновении их рук — бледное эхо той болезненной искры, которая проскочила между ним и Чилтоном. Она тоже это почувствовала: он увидел, как она резко втянула в себя воздух, потом с обожанием устремила на него свой взор.
— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, останьтесь и помогайте нам.
Чилтон мог бы проповедовать целый день, и Истинное Слово мог бы выплакать все глаза, но не произвести на него такого впечатления, как этот яркий, полный надежды женский взгляд. С.Т. попытался сказать «нет», но это было невозможно. Это было возмутительно, все это было каким-то шарлатанством — но в ту минуту он не мог найти подходящих слов для отказа.
Он глубоко вздохнул и сжал челюсти.
— Хорошо. Что я должен делать?
— Молиться, — сразу же сказал Чилтон, и все прихожане принялись опускаться на колени. — Пойдемте со мной и вашей возлюбленной Голубкой Мира и присоединитесь к нашей молитве.
И ему пришлось пойти и опуститься на колени и опять держаться за руки и бесконечно долго слушать, пока ноги его не заболели и в животе не заурчало. Солнечные лучи, проникавшие сквозь цветное стекло витражей, ложились на пол все более длинными полосами.
Какое-то время он размышлял над тем, как Чилтон устраивает свой фокус с «силой». С.Т. не сомневался, что был наэлектризован: он слышал рассказы об ощущениях, которые при этом возникают. Во Франции это был крик моды: однажды сто восемьдесят гвардейцев короля получили одновременно заряд, добываемый машиной, они дергались на потеху парижан, и это известие потом докатилось и до Ла Пэр. Но какой именно способ использовал Чилтон, оставалось тайной. С.Т. знал, что для этого нужна какая-то машина, но здесь он не видел ничего, что можно было бы за нее принять.
Если кто-нибудь из присутствовавших и усомнился во врачующей силе Чилтона, то об этом не говорил вслух — богослужение продолжалось почти до сумерек. С.Т. умирал с голоду. Когда наконец все закончилось, он встал, осторожно расправив суставы. Он отошел от Чилтона к группке гостей-священников.
Они все уставились на него, а тот, который сидел рядом с С.Т., моргнул и взволнованно облизнул губы.
— Я бы никогда не поверил, — пробормотал он невнятно и сделал такое движение, словно собирался пожать С.Т. руку, но остановился, как будто припомнив, что боится прикосновения. Он повернулся к своим спутникам: — Если бы я сам этого не испытал, я бы стал насмехаться.
Другие выглядели смущенно, но, прежде чем С.Т. успел ответить, ему помешала толпа прихожан Чилтона, завихрившаяся вокруг него. Все говорили одновременно, приветствуя его в своей семье. Истинное Слово проложил себе порогу сквозь тесно сбившихся женщин и снова поцеловал пуку С.Т. С.Т. с силой ее вырвал, но теперь девушки последовали примеру его чувственного соседа. Голубка Мира обняла его. К тому времени, как ему удалось освободиться от их гостеприимства и выбраться на церковный двор, все гости уже исчезли.
Чилтон стоял на ступеньках, разговаривая с небольшой группкой прихожан. Он повернулся к С.Т., схватив его за плечи.
— Я глубоко счастлив, сэр! Я благословляю вас за ваше решение.
— Уберите ваши руки, — резко сказал С.Т. Он сжал шпагу. — Я передумал.
Чилтон похлопал его по плечу и отпустил.
— Тогда мне очень жаль. — Он покачал головой. — Это случается иногда — поспешно данные обещания часто затем отвергаются. Мы не хотели бы, чтобы вы оставались, если вы не готовы к этому целиком.
— Вы не останетесь? — К нему сзади подошла Голубка Мира. — Вы уезжаете?
— Да, — сказал он, только на секунду встречаясь с ней взглядом и снова неловко отводя глаза. — Я никогда не собирался остаться, по правде говоря.
Она прижала руку к губам.
— О! Мне так жаль. — Она смотрела на ступеньки. — Спасибо — что вы подарили мне прикосновение. У меня голова прошла.
— Я не дал вам ничего, чего бы у вас уже не было, — негромко проговорил он.
Чилтон схватил его за локоть.
— Если вы будете настолько любезны, что подождете минутку, я буду иметь удовольствие проводить вас и мою маленькую Голубку до конюшни.
С.Т. был бы рад обойтись без этого подарка, но личико Голубки просветлело. Ради нее он подождал. Чилтон, который исчез в церкви, вскоре снова присоединился к ним. Когда она проходили по главной улице мимо того дома, где С. Т. встретил Голубку Мира, Чилтон заметил, что ей, возможно, следует вернуться к своим обязанностям.
Она повиновалась без возражений, только взяла С.Т. за руку и крепко ее сжала, а потом повернулась и вбежала в калитку.
— Боюсь, что вы разбили это сердечко, — с тенью насмешки заметил Чилтон, когда они пошли дальше. — Глупенькое дитя.
— Очень, — согласился С.Т. Чилтон кивнул, вздохнув.
— Мало кому удается сохранить такую невинность, когда они попадают к нам из самой отвратительной каши, которую только может заварить человек.
— Да, я в этом не сомневаюсь, — сурово сказал С.Т. — Я бы никогда не догадался, что она была на улице, если бы она сама не рассказала мне. Я бы принял ее за девушку из благородной семьи.
— Я польщен, — отозвался Чилтон. — Весьма польщен. Видите ли, обучение — это важная часть нашей работы. А вот и маленькая Девственность. Готова ли лошадь мистера Бартлетта, моя возлюбленная?
— Нет, господин Джейми, сэр, не готова. — Появившаяся из глубины конюшни девчушка помотала головой. — Эта лошадь, она вот-вот потеряет подкову. Старый Папка — ox — Спасительное Благословение, хотела я сказать, извините, — он увел ее, чтобы подправить.
— Я надеюсь, вы не очень спешите, мистер Бартлетт? Может быть, вы отобедаете со мной?
