Эпилог

Пропустив Рождественский обед в прошлом году, обитатели замка Жерво, казалось, решили на этот раз удвоить празднование, а герцог с удовольствием его еще и утроил бы. В Большом Зале за два дня до Рождества на деревянном полу, положенном на каменный, пировали, пили, музицировали, танцевали, веселились и целовались от полудня до часа ночи. Даже Мэдди заставили танцевать, несмотря на то, что она, смеясь, протестовала, ее схватили и поставили на пол напротив Жерво. С Дарэмом и леди де Марли он повел ее величавым шагом кадрили к музыке и безбрежному веселью. Сначала был дружеский смех, который перерос в хохот, когда Жерво взял ее за плечи и макушку, как марионетку в кукольном театре, и развернул назад, когда она сделала неправильный поворот.

В конце танца он поклонился. Мэдди со смущенной улыбкой протянула ему руку для рукопожатия. Он серьезно принял ее жест, потом притянул жену к себе и поцеловал, стоя посреди зала, долгим крепким, жгучим поцелуем. Бешеные аплодисменты и музыка стучали у нее в ушах, а среди всеобщего шума замерла их собственная горячая тишина.

— Сейчас, — прошептал он ей на ухо, — мы сделаем изящный выход.

Мэдди поцеловала своего отца, члены семейства герцога — его мать и сестры — клюнули ее в щеку, а от леди де Марли они с Жерво получили трескучее ворчание, что герцог и герцогиня уходят в самый разгар веселья. Мэдди наклонилась к отцу, сказав ему, что он стар и должен идти спать.

— Пойдем со мной, — попросил Кристиан Мэдди, уводя ее с лестницы. Мэдди пошла с радостью. По переходам, освещенным горящими факелами, коптящими и яркими, она и Кристиан пришли в тихую комнату, которая, как и детская, была расположена в стороне.

Жерво тихо открыл дверь. Джилли сидела в передней с лампой, уже полностью одетая. Она вскочила и присела в реверансе, Кристиан кивнул девушке, она расплылась в улыбке, еще раз присела и поспешила из комнаты, чтобы присоединиться к празднику. Когда она ушла, Мэдди увидела, что он смотрит через открытую дверь в темнеющую спальню.

Прошедший год она старалась жить согласно Свету, даже среди великолепия и роскоши. И опираться на слова леди де Марли о силе и мужестве. Это оказалось нетрудно. Мэдди сохраняла достаточно средств на жизнь себе и отцу, а то немногое, что оставалось, шло в казну Собрания.

Сейчас, когда всего было много, ежедневной задачей было разобраться, что необходимость, а что пустяки. Можно было бы уволить половину лакеев, но Жерво сухо заметил, что потом он должен будет платить, чтобы поддерживать их по бедности. За год она провела много времени, спрашивая себя, как ей жить по Правде. У нее были и собственные планы, и те, которые она возлагала на Кристиана. Его Добрые Дела, как он называл их, подмигивая, когда выписывал чеки, огромные, ошеломляющие чеки — вес ответственности, которой она пугалась.

Но это были еще не все сомнения. У Мэдди была одна уверенность. Службу, которую она чувствовала каждой частицей своего сердца, она исполняла так, как должно.

Каким бы ни было ее будущее, как бы ни мог свет назвать ее позором — Диана была даром. Если бы она выросла, видя, как смотрел на нее, спящую, Кристиан, она всегда верила бы этому.

Жерво закрыл дверь и вернулся к Мэдди. Безумное выражение его глаз исчезло около года назад, ушло так постепенно, что она не могла сказать, когда это произошло. Он был не таким, как раньше. Страшно нетерпеливым, чтобы что-то разобрать, сказать или решить. Раньше ему нужна была лишь минута, а сейчас — две. Он мог заниматься только одним делом, а не сразу несколькими. Но Жерво смотрел на нее с полным пониманием. Казалось, Мэдди совсем не смутилась, когда он стал осторожно снимать жемчуга с ее волос и откинул косы.

Кристиан провел ладонями по ее щекам и обнаженным рукам.

— Я видел это платье раньше, — прошептал он.

— Достаточно одного бального платья, — решительно сказала она, пока он возился с крючками на серебристом платье.

— Но подумай о голодающих швеях.

— Ты не должен насмехаться. Это правда, что многие голодают.

— Значит, не заказывай нового платья, — сказал он. — Просто пошли им… немного моих денег.

Мэдди положила руку на его щеку, чувствуя ее жесткость.

— Лучше, если бы ты поговорил в правительстве и предложил закон о справедливой оплате.

Он поднял голову.

— Конечно. Я… предложу закон. Как просто…

Мэдди улыбнулась, поглаживая незаметную шершавую выемку мускула от щеки ко рту.

— У меня есть некоторые…

Он наклонил лицо к ее шее и тяжело вздохнул.

— Мы поговорим об этом завтра, — предложила она. Он опять вздохнул, его руки скользнули ей под грудь, и он опрокинул ее на спину. Кровать Джилли была узкая и мягкая. Когда он целовал ее, она забыла о платьях и законах. Когда он вошел в нее, она сильно и близко прижалась к нему — это было ее, вне всех земных забот. Это было сладкое единство и родство, ее бремя любви, сильная и бьющая через край радость в каждой его части.

Накануне сочельника Большой Зал представлял собой бедствие из разбросанных скамей, сгоревших свечей, тянувшихся красных лент. Большое полено все еще горело в огромном камине, обогревающем пустынную комнату. Кристиан улыбнулся сердитому лицу Мэдди, когда она поймала взгляд Дьявола, взобравшегося на длинный стол и терзавшего окорок, зажав кусок передними лапами. Касс скромно лакал тающий лед из большого серебряного ведерка для охлаждения вина, которое стояло посреди пола.

Жерво свистнул. Касс подошел, а Дьявол лишь взглянул на него и продолжал свое дело.

— Что за собака? — удивленно спросила Мэдди.

Кристиан улыбнулся. У камина лежала огромная гончая, ее косматая серая шерсть почти потерялась в дневном свете на серебристом камне.

Он взял Мэдди за талию и повел к лестнице.

— Просто собака.

— Я никогда не видела ее раньше.

— Она часто заходит в дом.

— О, — Мэдди поднялась по ступеням, — Я думаю, кто-то пустил ее прошлой ночью. Какой большой пес, — Хорошая собака, — сказал он, поднимаясь за ней. — Никогда не кусается. Любит детей.

— А, может быть, когда Диана чуть подрастет, — Мэдди зевнула, — она сможет кататься на ней, как на пони.

Кристиан остановился и притянул Мэдди к себе. Он прислонился к стене. Наклонив голову, чтобы поцеловать жену, он мог увидеть в лестничном колодце прикаминную плиту. Гончая поднялась. Она потянулась и обернулась, чтобы взглянуть на него.

Кристиан закрыл глаза в поцелуе. Когда он открыл их, то увидел лишь помахивание хвоста, исчезающего из виду, — Дьявола или Касса.

Мэдди стояла около него с раскрасневшимися щеками, смущенная, с сонными глазами. Она склонила голову ему на грудь и еще раз зевнула.

Кристиан улыбнулся, глядя на нее. Может быть, он — с бычьей головой. Плохой, испорченный человек. Но он смог распознать чудо, ведь одно он уже видел.