Глава 6
— Можно войти? — спросила Фанни.
Она задержалась в дверном проеме в ожидании моего ответа. Ее розовые щечки и блестящие глаза лучше всяких слов говорили о том, что нервное напряжение, которое она пережила два дня тому назад, ушло в далекое прошлое. Даже вчерашний тягостный обед и сегодняшний завтрак, прошедший в подавленном настроении, нисколько не поколебали ее духа. Ее приход оказался очень кстати. Я была рада всему, что могло меня отвлечь от трудных и бесполезных размышлений. Поэтому я искренне улыбнулась и пригласила ее войти.
Фанни влетела в комнату, шелестя юбками я оставляя за собой запах розового масла.
— Ты обещала мне показать альбомы с вырезками, — затрещала она. — Я подумала, что смогу посмотреть до ленча. А ты, если хочешь, можешь присоединиться к Салли и Эдмонду. Хотя это и не совсем разумно.
В ее совете относительно компании мистера Ллевелина я не нуждалась. У меня имелось вполне достаточно своих причин, чтобы избегать ее брата. Тем не менее, я спросила, почему она так думает?
Фанни зевнула, вежливо прикрывая рот изящной ручкой.
— Эдмонд может быть ужасным джентльменом, когда он вынужден развлекать много глупых женщин, — спокойно произнесла она слова, которые ужаснули меня.
Сообразив, что для меня как женщины это прозвучало довольно оскорбительно, она дернула плечиками, вроде как извиняясь.
— Это его слова, а не мои, — миролюбиво объяснила Фанни. — А я вовсе не хочу сказать, что ты глупенькая. И ты имела возможность убедиться в том, что иногда он может быть очень нелюбезен.
— Поэтому миссис Причард вызывает у меня самое глубокое сочувствие, — заметила я.
. — Не беспокойся о ней, — засмеялась Салли. — Половина оскорблений Эдмонда до нее не дойдет. А вторую половину она переиначит и к концу дня выдаст за комплименты.
Фанни распахнула створчатую дверь, стала лицом к солнцу и развела в сторону руки. Теперь она напоминала цветок, впитывающий солнечное тепло и свет. Я невольно залюбовалась ею и подумала, что в ее движениях и даже в поступках много артистизма. Такое впечатление, будто она живет на сцене и ежесекундно помнит о публике, которая пристально следит за ней и придирчиво оценивает ее. Эти черты характера нельзя выработать в себе тренировками, с ними нужно родиться. Фанни, несомненно, унаследовала их от матери. Если она унаследовала от нее и внешность, то ее мать была красавица. По крайней мере, достаточно красивой, чтобы соблазнить такого богатого джентльмена, каким был отец Эдмонда и Урсулы. Да не просто соблазнить, но до такой степени свести его с ума, чтобы он вопреки светским пересудам женился на ней.
Мне интересно было знать, высказывались ли когда-нибудь Эдмонд и Урсула неодобрительно по этому поводу. Почти не вызывало сомнений, что высказывались не однажды.
Альбом с вырезками лежал в среднем ящике туалетного столика, под шерстяной шалью моей матери. Я вытащила верхний альбом и положила на столик с откидной крышкой, стоявший рядом с балконом. Затем там же положила еще один альбом. Фанни сразу же отбросила все светские условности и превратилась в непосредственного ребенка. Она взяла стул, поспешно пододвинула его к столику, села в неудобной позе, боком, и жадно набросилась на альбом.
Мы сосредоточенно рассматривали статьи. Отзывы попадались всякие: лестные и не очень. Если встречался нелестный, Фанни пропускала его, лестный внимательно читала. В основном, страницы были заполнены статьями о многочисленных успехах миссис Мэдкрофт. Уже через несколько листов отчеты-дифирамбы стали повторяться.
— Никогда бы не подумала, что популярность медиума может быть так ненадежна и коротка, — размышляла вслух Фанни. — Ведь за последние двадцать лет я даже не слышала о миссис Мэдкрофт. Пока Салли не обратила на нее мое внимание.
А у меня мелькнула мысль, что невероятная популярность миссис Мэдкрофт определялась, может быть, не только медиумом, но и ассистенткой. Но каких-либо подтверждений тому в газетах мне не встретилось, и я перестала об этом думать.
Вообще-то имя моей матери как ассистентки медиума и ее постоянной спутницы в газетных публикациях упоминалось довольно часто. В альбоме оказалось также немало фотографий, где мама и миссис Мэдкрофт были сняты вместе. Но не встречалось ни одной такой замечательной, как фотография, подаренная мне миссис Мэдкрофт.
Возможно, из-за деликатных особенностей в жизни ее собственной матери, а может быть, отдавая дань нашей дружбе, Фанни особое внимание обращала на те'. заметки, где упоминалось имя моей мамы.
— Кажется, твоя мать работала с миссис Мэдкрофт именно в те годы, когда та находилась на вершине популярности, — подчеркнула она. — Представляю, какой она была знаменитостью. Не думаю, что кто-нибудь еще для нее в то время значил больше, чем миссис Мэдкрофт.
— Но мистер Кевери значил все-таки больше, — напомнила я.
— При таких обстоятельствах твою мать, должно быть, знали в лицо во всем Лондоне, — продолжала Фанни, не придав значения моей реплике. — А ты когда-нибудь мечтала стать знаменитой?
— Мой отец придерживался строгого мнения по этому поводу, — засмеялась я. — Он был глубоко убежден, что любая профессия, которая привлекает к себе внимание других людей, неприемлема для молодой леди из хорошей семьи.
— Он говорил так же, как говорит Эдмонд, — сделала Фанни гримасу. — Как ужасно оказаться в твоем положении!
— Я считаю, что мой отец был прав, — высказала я свое отношение. — Но, думаю, его слова обижали маму. Мне кажется, что она воспринимала все это в свой адрес и принимала близко к сердцу.
Фанни встала, снова подошла к потоку солнечного света, лившемуся через створчатую дверь. Сейчас он напоминал тот яркий свет, который падает от фонарей на сцену. Она развернула плечи и подняла вверх лицо. Ей не требовалось, как миссис Мэдкрофт, смотреть на себя в зеркало, чтобы представить картину, которую она изображала. Я была почти уверена, что сейчас она запоет.
Но Фанни не запела. Она посмо1рела на меня и улыбнулась.
— Моя мать часто рассказывала мне о своей жизни на сцене, — произнесла она. — Тогда я была маленькой и очень многое не понимала. Но хорошо помню, что в ее рассказах все выглядело романтично и удивительно. Все обожали ее, и она всегда находилась в центре внимания, независимо от того, где ей приходилось бывать. Мама воспринимала жизнь по-своему. Даже светский скандал по поводу ее брака с отцом доставил ей удовольствие. Нередко она изображала мне в лицах мимику шокированных светских дам. Делала это так: прижимала пальцем нос и пародировала тон, речь, выражение лица. Я каталась по полу от смеха.
Чувствовалось, мать Фанни придерживалась весьма оригинального педагогического приема. Известно, что нельзя воспитать хорошего ребенка, прививая ему неуважение к старшим. Но ее мать, видимо, полагала, что над теми, кто не признает ее, можно смеяться, это лучше, чем позволять им причинять боль. Может быть, этот принцип воспитания сыграл не последнюю роль в том, что у Фанни оказалось здоровое самолюбие и жизнерадостный характер.
Фанни сделала озорное выражение лица, словно угадала мои мысли.
— Маме ужасно не хватало в Эбби Хаус сцены и аплодисментов, — припомнила она. — Я думаю, что жизнь с отцом представлялась ей невыносимо скучной. Она нередко пела мне и требовала, чтобы я аплодировала ей по окончании песни. Причем, как можно громче и до тех пор, пока у меня не начинали болеть руки и ладошки. Но и этого ей всегда казалось недостаточно. Она хотела большего, хотела настоящего зала, заполненного восторженной публикой.
— Ты думаешь, она была здесь несчастна? — спросила я.
— Нет, нисколько, — уверенно ответила Фанни. — У мамы еще оказался талант находить себе аудиторию. Когда ждали кого-нибудь в гости, она становилась на лестничной площадке в характерную позу и ждала, пока Урсула откроет дверь. Урсула и в раннем возрасте стремилась выполнять обязанности домохозяйки. Так вот, как только гости входили в фойе, мама буквально слетала с лестницы, чтобы поприветствовать их, привлечь к себе внимание всех. О, это было одним из любимых ею представлений.
Я с трудом сдержала дрожь. Вспомнила, что именно на этой самой лестничной площадке новая горничная Элси встретила незнакомую женщину, которая отдала ей распоряжение насчет обеда. И сама я в момент нашего приезда ощутила в фойе холодный ветер, пронесшийся от лестничной площадки вниз. Было над чем задуматься. В голове возникло множество вопросов.
Но в дверь постучали, и мои вопросы улетучились. В комнату вошла Чайтра. Она с любопытством посмотрела на меня, потом на Фанни, затем снова на меня. Мягким голосом служанка сообщила, что миссис Мэдкрофт ожидает меня в гостиной. Оказалось, нужно сделать несколько записей в ее журнале относительно спиритического сеанса. Несомненно, она была бы довольна, если бы я записала что-нибудь о воздействии призрака на лестнице.
— Но нам так весело! — тряхнув локонами, запротестовала Фанни еще до того, как я ответила. — Уверена, что это может подождать.
Своими острыми карими глазами Чайтра, конечно же, заметила альбомы с вырезками и обиженное лицо Фанни.
— Хорошо, можно и в другой раз, — быстро согласилась она, и легкая морщинка появилась у нее на гладкой коже. — Думаю, что моя хозяйка не захочет портить вам удовольствие.
— Но… — собралась я было возразить.
Чайтра покачала головой, опережая мои возражения.
— Это пустяковое дело, которое можно отложить, — заверила она и быстро вышла скользящей походкой.
— А ты сама этого хочешь? — требовательно спросила Фанни буквально через секунду после ухода Чайтры. — Хочешь стать ассистенткой миссис Мэдкрофт?
— Господи, конечно же нет, — не раздумывая, ответила я и сама удивилась своей быстрой и резкой реакции.
Я не думала, что последние несколько дней это меня так сильно беспокоило. Очевидно, я сама не догадывалась о том, что происходило в моей душе, как сильно повлияли на меня все эти события.
— Она, безусловно, очень добрая, — продолжала я более мягким тоном. — Но мне хочется найти себе место гувернантки, так я смогу быть действительно полезной.
— Ты считаешь ее обманщицей? — строго спросила Фанни.
— У меня нет доказательств, — пожала я плечами. — Но во мне очень много от моего отца. Так что лучше я буду помогать детям готовиться к жизни, чем служить тем, чьи жизни уже кончились.
— Если ты действительно хочешь стать гувернанткой, я могла бы тебе помочь, — неожиданно предложила Фанни.
— Каким образом? — удивилась я.
В ее глазах мелькнула какая-то неожиданная мысль, и она стала покусывать нижнюю губу своими безупречными ровными зубами. Наблюдая за ее лицом, я подумала, что в нем не ощущалось недостатка интеллекта. То видимое легкомыслие, которое всем бросалось в глаза, не что иное, как свойство юности и результат того, что в семье с ней обращались, как с ребенком. Если бы к ней относились иначе, возможно, она вела бы себя по-другому. Впрочем, может быть, брак с доктором Родесом изменит ее к лучшему. По крайней мере, я горячо надеялась, что так оно и будет.
Между тем, Фанни припомнила то, что хотела.
— У меня есть друг с маленькой дочкой, которой уже не нужна няня, а нужна гувернантка. Пока они никого не наняли. У тебя есть рекомендательные письма?
— Я могу дать им письма от моего священника и адвокатов отца.
— Тогда увидишь, что я смогу сделать.
— Разумеется, я буду тебе благодарна за помощь. Я хотела поискать по объявлениям в лондонских газетах, но наш приезд сюда сделал это невозможным.
— Не думай больше об этом. Мне доставит удовольствие сделать для тебя все, что смогу.
Фанни счастливо улыбнулась, и ее лицо засияло от радости так ярко, как оно не сияло даже под лучами солнца. Значит, ей только нужно дать возможность сделать доброе дело, и она оживает. Как жаль, что ее брат и сестра считают ее обузой, навязанной им отцом и его второй женой. Я сочувствовала Фанни. Не удивительно, что ей хотелось проникнуть в загробный мир. Удивительно только то, что она еще не хотела контактировать со своим потакавшем ей во всем отцом.
Наверное, мои чувства отразились у меня на лице, и Фанни все поняла.
— Ты, наверное, думаешь, что я дурочка, если копаюсь в воспоминаниях? — спросила Фанни.
Я отрицательно покачала головой. Согласиться с ней было бы невежливо, прежде всего, и просто я считала иначе.
— Может быть, и не стоит бесконечно копаться в воспоминаниях, — сказала я. — Но твои воспоминания о матери будут всегда принадлежать тебе.
— Это было так давно, и мне с ней было так хорошо, — тяжело вздохнула она и села рядом со мной.
В глазах Фанни стояла искренняя печаль, и безо всякого сценического перевоплощения она представляла картину подавленности. Завитушки на ее голове поникли, а в глазах блеснули непролитые слезы.
— Ты бы лучше меня поняла, если бы потеряла свою мать, когда тебе было десять лет, — с грустью произнесла она. — И при трагических обстоятельствах. Полагаю, ты знаешь, как она умерла?
Я покачала головой.
— Она упала с галереи в церкви и разбила голову о камни, — посмотрев на меня, сказала Фанни. У меня перехватило дыхание.
— Везде была кровь, — продолжала Фанни. — Много крови, как мне рассказали. Какой ужас умереть такой молодой и красивой, как она. Ты согласна со мной?
— Для любого умереть ужасно, — пробормотала я.
— С того времени церковь закрыта, — все рассказывала Фанни. — Служба не проводится уже несколько лет. Мама любила ходить туда в полдень помолиться с мужем, пасынком и падчерицей. Она говорила, что церковь была единственным местом, где она находила умиротворение.
Ее слова удивили меня. Сопоставляя то, что она сообщила о характере своей матери, та не была похожа на женщину, которая могла бы наслаждаться тишиной церкви. А отец Фанни, наверное, был таким же потворствующим мужем, как и отцом. Вероятно, в их отношениях была какая-то другая, пока неизвестная мне, сторона. Но это еще предстояло узнать.
Фанни встала и оправила измявшееся платье.
— Мне надо идти, — спохватилась она. — Нужно написать письма, которые тебе обещала. И… достаточно о прошлом для одного утра.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила я, обеспокоенная тем, что она могла сильно расстроиться.
Она кивнула, но как-то поспешно. Я подумала, стоит ли говорить об этом доктору Родесу? Безусловно, она не поблагодарит меня, если я это сделаю. Фании ненавидела ограничения, которые ей создавали. И смотрела на них как на цепи, которые нужно разорвать.
Очевидно, слегка играя для меня, она пересекла комнату величественной походкой, держа голову прямо. Кажется, она начала сознавать, что от жизни не уйдешь и нужно иметь силы и волю противостоять любой атаке. Каждый, кто увидел бы ее в тот момент, восхитился бы се самообладанием.
У двери Фанни задержалась.
— На твоем месте я никому не рассказывала бы историю твоей матери, — обронила она.
— Почему? — спросила я изумленно.
— Послушай меня, чья мать пела в мюзил-холле. Твоя подноготная всегда будет вызывать удивления, независимо от того, что ты будешь делать и куда пойдешь. Эдмонд тебя уже не любит. Но он и Урсула пока что считают, что твоя мать была одной из обеспеченных и глупых клиенток миссис Мэдкрофт. Если бы он узнал правду, он не разрешил бы мне проводить с тобой время.
— Он опасается, что я дурно повлияю на тебя? — спросила я. — Какой чудовищный снобизм!
Тут же я пожалела о своих словах. В конце концов, они сводные брат • сестра. Их взаимоотношения — это их семейное дело.
— Это все из-за мамы, — пожала Фанни плечами. — Она вышла замуж за отца только ради денег. И они все презирали ее. В доме это не являлось секретом. Папа был на сорок лет старше мамы и отличался весьма скверным характером. От него доставалось всем, кроме меня. Занимался он главным образом добыванием денег.
Сказав все это, Фанни посмотрела мне в лицо, оценивая, какое впечатление произвели на меня ее слова. Признаться, я не знала, как ко всему этому отнестись. Мое внутреннее состояние, видимо, отразилось на лице. Скорее всего, такая неопределенность не устраивала Фанни, и она решила дать мне в качестве пищи к размышлению дополнительную информацию. Только теперь из Сегодняшних семейных тайн.
— К несчастью, Эдмонд относит всех красивых женщин, чье поведение ему кажется сомнительным, именно к таким женщинам, как моя мама, — доверительно произнесла Фанни. — Ты не заметила, что его нападки больше приходятся на тебя, чем на миссис Мэдкрофт?
— Заметила, — подтвердила я.
— Тогда будь осторожна, — посоветовала Фанни. — Я бы не хотела, чтобы наша дружба прервалась.
Ее улыбка сказала больше, чем слова. Я вздохнула, зная, как легко Фанни разочаровывается в подругах, но не стала огорчать ее своими сомнениями.
— Обещаю ничего не говорить, — заверила я. — Но не могу гарантировать, что никто другой ничего не скажет.
— Кто еще знает, кроме твоих друзей? — засмеялась она.
После того, как Фанни ушла, я долго обдумывала ее слова. Вернувшись к столу, где мы сидели, машинально посмотрела на альбомы. Вдруг мой взгляд остановился на последней странице второго альбома. Вправляя заметку, я подумала, что здесь что-то не так, как должно быть.
Поднесла альбом к глазам и внимательно присмотрелась. Точно. На сгибе, где сходились страницы, собралось много бумажных крошек. Оказалось, что два последние листа были вырваны.
Немного погодя я пошла в комнату миссис Мэдкрофт , и сделала записи в ее журнале. Как я и ожидала, требовался подробный отчет о том, что произошло во время ее сеанса и после него. Миссис Мэдкрофт уже записала все, что считала нужным. Я изложила свои наблюдения, впечатления и выводы. То, что мы слышали с Чайт-рой ночью в коридоре, я опустила. А вообще, весь наш отчет очень напоминал какой-то кошмар, в котором все оказались после успешного сеанса миссис Мэдкрофт.
Что касается битья посуды, которое я услышала в западном крыле здания, то этот факт тоже решили опустить. И я чувствовала себя счастливой оттого, что к этому не нужно больше возвращаться.
После записи отчета миссис Мэдкрофт спросила, не беспокоит ли меня что-нибудь в Эбби Хаус? И согласилась, что ей также неприятна лестничная площадка второго этажа.
— Но я думаю, что не навязываю тебе свои впечатления, — заметила миссис Мэдкрофт.
Я, конечно, заверила ее, что она не имеет к этому никакого отношения. Однако миссис Мэдкрофт не согласилась со мной и продолжала себя винить.
— Ты совсем такая, как твоя мать, — сделала она вывод. — Я бы назвала ее … сопереживающей. Стоило , только сказать мне, например, что я подвернула ступню, как она начинала хромать.
Я засмеялась и подумала, что ее сравнение интересно, но не совсем верно. Мать действительно обычно сопереживала, но при этом ее сочувствие всегда находило конструктивный практический выход. Как правило, она чем-то помогала человеку.
Миссис Мэдкрофт понесло в воспоминания. Она рассказала немало удивительных случаев. Впрочем, насколько удивительных, настолько и маловероятных. Так что я, выслушав, тотчас же все забыла.
Миссис Мэдкрофт пришлось прервать свои воспоминания в связи с появлением одной из кухонных служанок. Оказывается, Урсула решила подать ленч каждому в комнату, давая тем самым возможность лучше подготовиться к вечеру. Не знаю, было ли это решение разумным с ее стороны, или же оно только отражало ее желание избавиться от нас на несколько часов.
В полдень миссис Мэдкрофт решила немного вздремнуть, и я снова могла заняться сама собою. Я стала бродить внизу, надеясь найти библиотеку, чтобы взять роман. Шум и голос привели меня в гостиную. Молодая горничная стирала пыль с камина, коллекции фарфоровых эльфов и гномов и довольно эмоционально разговаривала с собой. Увидев меня, она замолчала. Некоторое время работала сосредоточенно и молча, затем опустила руки и досмотрела в мою сторону из-под украшенной оборками наколки. Ее лицо оказалось полным и круглым, а цвет лица — румяным. Но несмотря на ее несокрушимое здоровье, она выглядела несчастной. Судя по красным глазам и опущенным уголкам полных губ, что-то ее сильно огорчило.
Пока я рассматривала горничную, она вздохнула и спросила:
— Вам помочь, мисс?
Я заколебалась. Лучше бы я спросила ее, хорошо ли она себя чувствует. Но мне не хотелось проявлять любопытство. Ее личные дела не должны касаться меня. Неохотно я сказала, что ищу библиотеку.
— Вниз по холлу, третья дверь направо, — показала рукой горничная.
Поблагодарив ее, я собралась уйти.
— Мисс, — окликнула она меня. — Вы здесь с той хенщиной-спиритисткой?
Я повернулась к ней.
— Если вы имеете в виду медиума миссис Мэдкрофт, то я с ней, — с некоторыми нотками поучения сказала я.
— Я так и подумала, — попыталась она улыбнуться. — Я хотела узнать, не будете ли вы возражать, если… если…. — она не закончила фразы, и крупные слезы потекли по ее румяным щекам.
— Почему бы вам не присесть и не рассказать, что случилось, — предложила я.
Ее глаза расширились от ужаса.
— О, я не могу сидеть здесь, мисс, — оглядываясь по сторонам, испуганно произнесла она. — Мисс Ллевелин с меня живой не слезет. Но я надеялась, что вы могли бы поговорить обо мне с мистером Ллевелином.
— Ничего не понимаю, — пожала плечами.
— Меня зовут Элси, мисс, — улыбнулась она сквозь слезы.
Теперь мое замешательство исчезло. Это имя столько раз звучало за столом…
— Да, да, та самая Элси, — обрадовано кивала она. — Мистер Ллевелин думает, что я сочинила историю про леди на лестничной площадке. А я не делала этого, мисс. Она там была. Одета так фантастически. Я подумала, что она была одной из гостей дома, но теперь я думаю, что это не так. Говорят, что эта дама — призрак этого дома.
— Так о чем вы хотели, чтобы я поговорила с мистером Ллевелином, — перебила я Элси.
Ее голос понизился до шепота, в котором ясно слышался панический страх.
— Он думает, что я взяла деньги у той женщины, — прошептала Элси. — Взяла для того, чтобы распространять ложь. Мистер Ллевелин не поверил мне, когда я сказала, что ничего не брала. Боюсь, что он выставит меня без рекомендательных писем. Тогда я не смогу найти другое место, мисс. Если бы вы сказали ему, что никто из вас не давал мне никаких денег, я была бы вам очень благодарна. Он поверит вам, мисс.
Я нахмурилась. Если я действительно была ее последней надеждой, то она оказалась в крайне сложном положении.
— Хорошо, я скажу ему, что он ошибается, — пообещала я. — Но очень сомневаюсь, что он поверит мне.
— Это не навредит, мисс, не навредит, — счастливо улыбнулась Элси.
Мне же казалось, что может получиться наоборот. Однако взволнованное, полное надежды лицо Элси не позволило мне отказать. Я вздохнула.
— А где можно в это время найти мистера Ллевелина? — спросила я.
— Он с подругой Фанни, мисс, — охотно подсказала горничная. — Я думаю, что он сейчас в оранжерее.
Слуги все знают о господах.
Она сказала, как туда пройти, и я пошла в оранжерею.
Ею оказалась солнечная комната с полом, выложенным мраморной плиткой. Там росли орхидеи, папоротник, гортензия в горшках и какие-то неизвестные мне экзотические растения. Особый колорит придавали оранжерее несколько пальмовых деревьев.
От самой двери я услышала счастливую болтовню Салли, сдержанные, немногословные реплики мистера Ллевелина. По его тону создавалось впечатление, что он раздражен. Интересно знать, как он отнесется к моему вторжению: как к спасению от докучливой собеседницы или же как к еще одному досадному хвосту?
Обогнув куст папоротника, ростом значительно превосходивший меня, я вышла на видное место. Салли тут же прильнула к мистеру Лллевелину, и ее ямочки еще более заметно обозначились на полных щеках, а пустые голубые глаза округлились и затянулись томной поволокой. При моем приближении она повернулась ко мне, ее локоны цвета золотистого меда недовольно взметнулись на шее.
— О, мисс Кевери, — медовым голосом произнесла Салли. — Как мило с вашей стороны присоединиться к нам.
Мистер Ллевелин стоял как раз лицом куда-то в угол. Не поворачиваясь в мою сторону, он однако соблаговолил взглянуть на меня через плечо. Глаза не выражали ничего хорошего для меня. Неблагоприятное начало, отметила я, но не отступать же.
Мне удалось, по-моему, достаточно мило улыбнуться.
— Простите за вторжение, — извинилась я. — Я надеялась переговорить с мистером Ллевелином. Но, возможно, это лучше будет сделать в более удобное время…
— Совсем нет, — с неожиданной поспешностью сказал он, отступая достаточно далеко и освобождая место, чтобы я могла присоединиться к беседе. — Мы с миссис Причард не обсуждаем ничего важного.
— Да… нет, нет, конечно, — замялась Салли. — Вы должны подойти и присоединиться к нам. И, пожалуйста, называйте меня Салли. Все так делают.
Она томно посмотрела на мистера Ллевелина из-под своих красивых ресниц.
— Боюсь, что это вопрос частного характера, — заколебалась я. — Но обещаю, он не займет и минуты. По крайней мере, я так думаю.
Мистер Ллевелин жестоко кивнул, но когда повернулся к Салли, его хмурое выражение изменилось.
— Я уверен, что миссис Причард простит меня, — любезным тоном произнес он. — Мы давно уже бродим по оранжерее и, не сомневаюсь, у нее появилась возможность пойти и отдохнуть.
— О, но это…. — вежливый протест замер у нее на губах. — Полагаю, что да.
С надутыми губками Салли застучала каблучками по мраморным плиткам.
Я подумала, что Фанни смогла бы выразить свою обиду в более колоритной форме. А Салли изобразила всего лишь оскорбленную курицу.
Прежде чем повернуться ко мне. Мистер Ллевелин бросил вслед удаляющейся миссис Причард многозначительно-нелестный взгляд.
— А теперь, мисс Кевери, я надеюсь, мы быстро это решим, — жестко произнес он.
— Так как мое появление освободило его от неприятных обязанностей, я могла бы рассчитывать на большую любезность, чем эта грубость, — подумала я. — Но не учить же хозяина Эбби Хаус хорошим манерам. Конечно, он знал их без моей подсказки, просто со мной он считал необязательным вести себя прилично.
Но так как между нами уже была договоренность о времени, то я тоже хотела покончить с этим быстрее. .
— Мне понадобится только одна минута, и я очень сожалею, что отрываю вас, — начала я вполне корректно. — Но до меня дошло, что вы считаете, будто я или кто-то из моих друзей подкупил вашу горничную с целью сорвать вчерашний обед. Хочу заверить вас, что ничего подобного не было.
— Скажите мне, пожалуйста, с какой стати я должен вам верить? — холодно произнес мистер Ллевелин.
— Потому что я говорю правду, — спокойно ответила я. — И потому что такая девушка, как Элси, обольется слезами и возьмет на себя любую вину, когда ее спросят. Если вы разобрались в ее характере, то согласитесь со мной. Но, зная ваши увлечения всякими домыслами, я уверена, вы и не собирались разбираться с ней.
Его пальцы начали слегка подергиваться. Странно. Что бы это значило? Что у «железного» мистера Ллевелина стали сдавать нервы? Или он выпустил из-под контроля свои руки, сосредоточив всю волю на выработке очередного плана против меня? А может быть, просто барабанит пальцами от скуки, дожидаясь, когда истечет отведенное для беседы время? А вдруг он собирается снова наброситься на меня?..
Я заметила, что моя голова не возвышалась над его плечом. Мой вес едва ли составлял половину его. Преимущества в весе значительно важнее, чем в росте.
Мистер Ллевелин человек, который хорошо владеет своими мускулами и постоянно упражняет их. В этом я, к несчастью, уже убедилась. У него железный взгляд, железная хватка. Конечно, сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы вспомнить о его мускулах и хватке, но что делать?
Он смотрел на меня неподвижным взглядом, и у меня возникла неприятная уверенность, что его мысли именно такими и были, как я подозревала. Но, оказалось, я напрасно беспокоилась.
— Когда такое случается, я отлично разбираюсь в людях, — бесстрастным тоном произнес мистер Ллевелин. — В противном случае она бы уже не работала у меня.
Выходило, что я напрасно к нему обратилась, поскольку он не собирался увольнять Элеи. Можно было уходить. Тем не менее, я подняла голову и дерзко посмотрела ему в лицо.
— Прошу простить меня за то, что отняла у вас время, — вызывающим тоном сказала я. — Но вы можете успокоить себя тем, что эти несколько секунд, проведенные в моем обществе, избавили вас от миссис Причард.
Он посмотрел на меня пристально и неожиданно для меня громко рассмеялся. Я удивилась переменам в его лице. В этот момент мистер Ллевелин выглядел почти обычным человеком. Но он быстро спохватился.
— Надеюсь, вы не ожидаете, что я буду вас за это благодарить? — язвительно произнес он.
— Я научилась не ждать от вас любезностей, мистер Ллевелин, — сказала я. — А теперь, когда нет необходимости в моем присутствии здесь, я желаю вам всего хорошего.
Мимо островерхой пальмы я направилась к двери.
— Подождите минутку! — окликнул он. Я повернулась и увидела, что мистер Ллевелин рассматривает меня удивленным взглядом.
— Может быть, вы скажете, почему вас так беспокоят неприятности одной из моих служанок?
— Вы обошлись с ней несправедливо. Наше присутствие здесь некоторым образом могло быть тому причиной.
— Черт возьми, так и есть!
— Чепуха все это! Настоящая причина в вашей привычке думать о нас самое худшее.
— Я был бы дураком, если бы думал иначе.
— Это, сэр, ваше мнение. Я же думаю, что ваша поразительная способность видеть нас только в плохом свете как раз и показывает, что вы дурак… А сейчас, если вы простите меня, я пойду. Мы уже спорили об этом, и не стоит повторяться.
— Конечно, не стоит. Будет мудрее вам поберечь свои силы для простаков. Но не для меня.
Я с удивлением подумала, что в этом человеке было что-то от моего отца. Поэтому, казалось бы, мне легче понять и терпеть. Но все получалось иначе. Возможно, потому, что отсутствовала мягкость и доброта моего отца. Вместо этого я видела сильную личность, властность и уверенность, которые зачастую сопутствуют богатству и красоте. Неравноценная замена доброте, если вести речь о формировании хорошего характера.
— Что-нибудь не так, мисс Кевери?
— Нет, ничего.
— Тогда ответьте еще на один вопрос, прежде чем уйти.
— А именно?
— Вас послала миссис Мэдкрофт от имени служанки? Или это была ваша инициатива?
— Миссис Мэдкрофт об этом ничего не знает, иначе она, несомненно пришла бы сама.
— Не сомневаюсь.
Он произнес это таким тоном, что мне снова захотелось дать ему пощечину.
Решив, что лучше нам расстаться, пока я не потеряла самообладание, я посмотрела второй раз на дверь и не спеша направилась к выходу. Мне не хотелось уйти надменно, по крайней мере, так, неуклюже, как это сделала миссис Причард. Она лишь дала мистеру Ллевелину лишний повод для иронической улыбки. Мне оставалось всего несколько дюймов, чтобы исчезнуть за дверью, когда он окликнул меня и попросил подождать. Я неохотно повернулась.
— Мне пришло в голову вот что. Так как вы наш гость, то вам, наверное, интересно было бы узнать что-нибудь об имении.
— Вы хотите показать мне Эбби Хаус?
— Если это доставит вам удовольствие. Или вам неприятно мое общество?
Само предложение показать мне имение вызвало у меня недоверие. Кто знает, что задумал мистер Ллевелин? Может быть, это вызов? В таком случае, лучше отказаться. Но насмешливый взгляд его серых глаз делал отказ невозможным, и мистер Ллевелин прекрасно понимал это.
— Экскурсия в вашем обществе огорчит меня еще больше, чем ваша нелюбезность, — холодно сказала я. — Разве вы не знаете, что все, что я узнаю, будет немедленно включено в ближайший сеанс?
— Я намерен познакомить вас с историей дома, а не со мной лично, — самодовольно улыбнулся он. — Тем более, подобная экскурсия, надо полагать, вам задана. Не так ли?
Я сочла более разумным промолчать.
Он предложил мне руку, я неохотно взяла ее, и мы пошли. С холодной улыбкой он провел меня в холл, который совсем недавно, казалось, обещал мне свободу. Мускулы под моей рукой были твердые и мощные, как я себе и представляла. Здесь все ясно и понятно. Другое дело — внутренний мир хозяина имения. У меня не вызывало сомнения, что мистер Ллевелин не притупил бдительность, не изменил свои намерения. Просто он готовился к атаке другого рода — атаке без предупреждения. Несомненно, эта атака имела все основания быть более впечатляющей.
Внешне наша прогулка выглядела вполне чинно и благопристойно. Но если бы кто-нибудь заглянул в наши мысли и переживания, он не поверил бы, что это те же самые люди. Но проникать в сознание, к счастью, пока не дано никому.
Итак, по старинному монастырю неторопливо прогуливались мужчина и женщина. Это хозяин имения показывал гостье свои владения. Он вел ее спокойно, как' положено в таком случае. И хотя глаза хозяина оставались холодными и непроницаемыми, с его губ не сходила улыбка.
— Не сомневаюсь, вы догадались по названию, что первоначально здание было монастырем, — произнес мистер Ллевелин. — В этом качестве им перестали пользоваться в конце пятнадцатого века, и один из моих предков купил эти земли.
Он замолчал, ожидая, что я проявлю интерес к истории его имения и семьи. Что ж, надо замещать Салла, которая удалилась не без моего содействия.
— Сколько лет главному зданию?
— Семьсот лет.
— Так много! Никогда бы не подумала.
— Оно хорошо сохранилось.
Я старательно придерживалась правил светской игры. Он хозяин, я гостья, мы гуляем по его имению, ничего не держа в голове, кроме желания приятного времяпрепровождения. Это, конечно, сделает его атаку еще более неожиданной и сильной. Но когда-то она еще будет. А сейчас мы прогуливаемся по Эбби Хаус, этому очень древнему строению, и мне здесь все страшно интересно. И мне уже трудно различить, где кончается игра и начинается самый неподдельный интерес к зданию, его прежним и нынешним владельцам.
— Его перестраивали несколько раз, — продолжал между тем, мистер Ллевенил, и слова, казалось, сами собой слетали с его губ. — Мой отец был последним, кто вносил архитектурные изменения. Но он так же. как его отец и дед, ограничился лишь жилой площадью монастыря. Остальная часть комплекса осталась нетронутой со времен средневековья. Когда я был ребенком, я находил все старинное прелестным.
Я осмелилась взглянуть на него, чтобы получить представление о нем в детстве. Но вместо этого получила лишь уклончивую улыбку. Ладно, попробую разобраться сама. Безусловно, в детстве он не был таким ершистым и недружелюбным. Откуда и когда взялись у него эти черты? Может быть, во время уединенного скитания по этим продуваемым сквозняками туннелям и кельям?
Судя по всему, мистер Ллевелин не догадывался о моих размышлениях. Он старательно исполнял роль радушного хозяина. По крайней мере, в той степени, в какой сейчас это отвечало его планам.
— Под зданием есть катакомбы, — продолжал он повествование. — Очень длинные, вымощенные кирпичом. Я не сомневаюсь, что весь холм, на котором стоит монастырь, изрешечен туннелями, а сам дом — тайными ходами.
— Для чего?
— На случай, чтобы монахам можно было ускользнуть. Англия, бывало, меняла религиозные убеждения, и монахам было бы неразумно надеяться, что они останутся в безопасности после очередных перемен.
— Трудная у них была жизнь.
— Думаю, у них были свои отдушины и радости.
— Какие же, например?
— Ощущение безмятежности. Да, жизнь без женщин дает ощущение безмятежности и блаженства.
Мистер Ллевелин сверкнул в улыбке ровными белыми зубами.
Будь проклят этот грубиян! И моя собственная глупость, позволившая ему завести меня в эту ловушку. Впрочем, я ожидала от него такой подставки. Ладно, он не выйдет из этой потасовки без шишек и синяков.
Я сделала вид, будто ничего не поняла, и что мне страшно интересно слушать его.
— Из уроков по истории я помню, что воздержанность была широко распространена среди многих монахов в средневековье.
— Тогда они получали то, что выпадало на их долю. Но я не хотел бы иметь такую судьбу.
— Вы хотите сказать, что мечтаете о жизни, наполненной семейным уютом?
— Это удивляет вас?
— Разумеется, да.
— А почему, скажите, пожалуйста? Ведь семейный уют для мужчины обычно связан с плодотворной научной работой, всевозможными исследованиями…
— Научные изыскания требуют непредубежденности, творческой работы ума. А вы способны только на зубрежку и навязчивое повторение догм.
Когда он уловил мою колкость, у него на губах появилась натянутая улыбка. И только.
— Очень хорошо, мисс Кевери, — сказал он, вежливо кивнул головой. — Вы отплатили мне за то, что я недостаточно почтительно отозвался о женщинах. Впредь я буду более осторожным. Однако, я должен не согласиться с вами в том, что касается меня лично. Причем, это не мое мнение. Так вот, моему уму доступны многие проблемы и темы.
— Исключение составляют проблемы и темы, связанные с женским полом, — перебила я его.
— Навряд ли эта тема заслуживает научного изучения, — уклонился он от обострения разговора.
— Я начинаю сомневаться, мистер Ллевелин, в том, что вас родила женщина, — пошла я на откровенную дерзость.
Громкий стук, раздавшийся где-то поблизости, избавил его от необходимости ответить. Оказалось, что, прогуливаясь, мы далеко ушли от перестроенной части Эбби Хаус и забрались в его старую часть. Вокруг меня возвышались древние стены монастыря. Вдруг низкие двери открылись прямо перед нами. Они вели в каменную каморку, переходящую в туннель.
Пахнуло многовековым прахом и плесенью. Где-то впереди раздались отголоски того самого стука, который теперь громкими ударами отдавался в моих перепонках. Стало страшно. Кровь отлила от моей головы, и я инстинктивно покрепче ухватилась за руку мистера Ллевелина. Он досмотрел на меня с высоты своего роста с легким удивлением.
— Не нужно беспокоиться, мисс Кевери, — ободряюще произнес он. — Это несколько мастеровых заканчивают работу, которую я дал им.
Кровь вновь прилила к моим щекам, я расслабила пальцы. Я подумала, что стиснуть его руку — это было самое глупое, что я только могла придумать и сделать. А что, если он решит, что это одно из женских ухищрений для того, чтобы приманить мужчину? Сравнит меня с миссис Причард. И мне нечего будет противопоставить этому подозрению.
К счастью, мы обогнули угол туннеля, и наше внимание привлекло то, что происходило впереди. Там, в самом конце туннеля, я увидела тех самых людей, которых нанял мистер Ллевелин. Они тащили доски от только что снятой двустворчатой двери, которая стояла в арочном проходе, выполненном в готическом стиле. Каждую доску, которую отдирали, они аккуратно укладывали на пол, вымощенный плиткой.
Мистер Ллевелин прикоснулся к моему локтю.
— Вы заинтересованы, мисс Кевери?
— Да, разумеется.
— Но я обещал поддержать Ваши усилия, не так ли?
— Я не понимаю, что вы хотите сказать.
— Вам не любопытно, что находится за этой дверью?
Я посмотрела на него настороженно. Кажется, игра закончена, дальше пошла борьба. Нет, не случайно мы здесь оказались. Что же он приготовил?
— Входите, мисс Кевери, не бойтесь, — пропустил он меня немного вперед. — Они готовят к открытию церковь, которая уже много лет стояла заколоченной. Я подумал, что это самое подходящее место для следующего сеанса миссис Мэдкрофт.
