21
В хижину заглянул Зекери и облегченно вздохнул, увидев Элисон. Она лежала на кровати, рядом на полу стояли ботинки. Очевидно, она перебинтовывала свою ногу. Он опустился рядом с ней на колени, зная, что она с нетерпением ждет его.
— Ты спала, когда я уходил, — объяснил он хрипловатым голосом. — Я не хотел будить тебя. Мы вытащили джип из канавы, прицепив его тросом к седану. А как ребенок?
— Думаю, нормально, — она с трудом могла соображать от охватившей ее радости при виде вернувшегося Зекери. — А что случилось? Это полиция подъехала сейчас к дому?
— Нет. Старейшина решил не вовлекать в это дело гватемальские власти и тихо похоронить Луизиту. Я считаю, он прав, — Зекери внимательно смотрел на нее, произнося эти слова. — Если полиция осмотрит труп, то сразу же установит, что она умерла от выстрелов в спину. А дальше, как ты знаешь, они начнут задавать свои бесконечные вопросы, и мы застрянем тут на несколько недель.
У него разрывалось сердце при виде ее смертельной усталости, огромный синяк на подбородке приобрел бледный красновато-желтый оттенок. Зекери все еще мучило чувство вины за свою несдержанность.
— Кроме того нет никаких сомнений, что Паоло погиб. Если он не сломал себе шею при падении, то наверняка утонул. Мы не смогли бы вытащить его тогда. Вода слишком быстро прибывала.
Зекери видел, что мысли Элисон находятся далеко отсюда. Она выдержала серьезный удар — смерть Луизиты, но большего выдержать она уже не сможет. Ему тоже ни к чему суета полицейского расследования. С улицы прохладный вечерний ветерок донес звуки протяжной песни.
— Должно быть, началась похоронная церемония, — она села на кровати и опустила ноги на пол. — Нам запрещено участвовать в ней. Это сказал мне старейшина.
— Ты виделась с ним, пока меня не было?
— Он хотел поговорить со мной о ребенке, — ее снова начала одолевать тревога.
— А что будет с ребенком? — Зекери не задумывался о дальнейшей судьбе мальчика.
— Луизита отдала его мне. Но старейшина не хочет, чтобы я забирала малыша с собой.
Он с изумлением посмотрел на нее.
— Подожди, подожди… О чем ты говоришь? Она же была без сознания, как она могла…
— Нет. Перед смертью она говорила со мной.
Для Элисон было крайне необходимо, чтобы он поверил ей. Старик собирается оставить ребенка в деревне. Элисон повысила голос.
— Я обещала Луизите, что позабочусь о нем, — она положила ладонь на грудь спящего младенца, — а старейшина пытается удержать Адама здесь.
Зекери лихорадочно обдумывал эту информацию, рассматривая теперь в новом свете свою беседу со старейшиной. Что было сказано тогда о ребенке? Обрывки фраз складывались сами собой в цельную картину.
— Я сказал ему то же, что она говорила нам — что подонок, который потом убил ее, хотел заполучить младенца для своего рода шантажа.
Он пробежал рукой по волосам, досадуя на себя.
— Я не знал, что Луизита поручила тебе ребенка. А ты уверена, что все было именно так?
Усталость и напряжение этого дня, наконец, возымели свое действие на нее, и Элисон взорвалась.
— Да! Да! Неужели ты думаешь, я стану врать?
Как он мог сомневаться в ее правдивости? Как он мог сомневаться в ее честности по отношению к такому важному делу?
— Я имел в виду ребенка. Ты уверена, что ты хочешь это сделать?
— Да, — сказала она, подчеркивая каждое слово, — я не знаю, хотела ли я этого в момент смерти Луизиты… или я просто старалась, чтобы она отошла с миром в душе. Пожалуй, это все, о чем я тогда была способна думать. Но сейчас, сейчас я хочу увезти ребенка с собой.
Постепенно успокаиваясь, умиротворенная спокойным дыханием младенца, она снова взглянула на Зекери, пытаясь объяснить ему все.
— Что-то случилось, чего я не могу выразить словами. Но теперь он — мой. Она вручила мне его, я приняла его, и теперь он — мой.
Это было безнадежно, нельзя было проследить и объяснить словами это моментальное превращение, произошедшее с нею. Абсолютный перелом во всем ее мироощущении, в ее психике, произошедший внезапно и преобразовавший, казалось, не только ее душу, но и тело. Она чувствовала в себе мощный голос материнского инстинкта, заглушавший все остальное.
— Он — мой, я не могу этого объяснить, но я не уеду отсюда без этого ребенка.
Это было ее последнее слово.
— Хорошо… — Зекери уселся на пол по-турецки, подавив тяжелый вздох. — Ты представляешь, какую работу мы должны будем задать своим ногам, улепетывая отсюда, если захотим увезти ребенка против воли старейшины? Его слово — закон для всех здесь. И если он говорит «нет», то изменить что-то будет очень сложно.
Зекери еще приуменьшал всю серьезность ситуации. На самом деле он был уверен, что старец просто не допустит, чтобы они увезли малыша из деревни.
В хижину вошла Нак, она взяла чемодан и рюкзак. Остановившись у двери, она показала знаком, чтобы американцы следовали за ней, и подождала, пока Элисон обует свои ботинки. Она проводила их уже в полной темноте к хижине, стоявшей в некотором отдалении. В комнате висела колыбель, в очаге был разведен огонь. В горшочке, стоявшем на огне подогревались бобы, рядом в небольшой полой тыкве лежали лепешки, завернутые в чистую холстину. Второй глиняный горшок, наполненный горячей водой, стоял около очага.
Единственная кровать была застлана двумя черно-красными домоткаными одеялами. Рядом с очагом висел гамак, на котором была разложена их одежда, отстиранная от крови Луизиты.
Зекери положил ребенка в колыбель. С улицы все еще слышалось отдаленное пение. А внутри помещения уютно потрескивал огонь в очаге, наполняя хижину светом и теплом. Нак оставила их одних.
Элисон подошла к гамаку и взяла рубашку Джейка.
— Она уже сухая, — рассеянно произнесла Элисон. — Почему бы тебе не надеть ее, пока высохнет твоя рубашка?
Зекери попробовал на ощупь тонкую ткань и увидел наклейку, помещенную на внутренней стороне воротничка: Сделано в Ирландии для Джейка Олстона. Итак, его, оказывается, звали Олстон. Он натянул рубашку, упрямо отказываясь замечать восхитительную мягкость выделки ткани, ласкающей кожу. У него за всю жизнь никогда не было таких рубашек. Кто бы ни был этот Джейк, он обладал, по всему видно, изысканным вкусом и деньгами, чтобы этот вкус удовлетворять. Парень был таким же рослым, как и сам Зекери, рубашка свободно сидела на плечах. Его опять начал занимать вопрос, кто был для Элисон этот Джейк Олстон.
Они сели за стол в мрачном настроении — с улицы все еще слышалось заупокойное пение местных жителей. Элисон накормила Адама и уложила в колыбель.
— Завтра его нечем будет кормить, — сказала она с отсутствующим видом.
Она, прихрамывая, направилась к двери, чтобы выглянуть на улицу, мысли о Луизите не покидали ее. Зекери подошел к Элисон и тоже остановился на пороге, слушая заунывное пение и чувствуя запах фимиама, курящегося в глиняных чашках алтарей.
— Завтра мы заедем в Сан-Руис и купим все, что нам необходимо. А сейчас тебе надо поберечь свою ногу. И, вообще, нам обоим не мешало бы крепко выспаться.
Он отвел ее на кровать и уложил под одеяло, отчаянно мечтая лечь рядом и забыться крепким сном без сновидений. Может быть, он так и поступит, но сейчас ему надо повидаться с Жорже Каюмом.
Как только Элисон закрыла глаза, он вернулся к дому старейшины, настроив себя на поединок с ним.
Силе надо противопоставить такую же силу. Войдя в хижину, Зекери понял, что старец давно поджидает его, и даже сам, может быть, вызвал Зекери к себе каким-то непостижимым образом. Отогнав эту нелепую мысль, он вгляделся в угольно-черные глаза Жорже Каюма.
— Мы собираемся завтра уехать из вашей деревни, — сказал он. — Как я понимаю, вопрос упирается в ребенка.
Старик указал ему на деревянную табуретку.
— Ты мне ничего не сказал о ребенке, — раздался старческий шелестящий голос, в котором, однако, слышались стальные нотки. — Он индеец.
Мысли Зекери метались, он пытался скрыть свое состояние замешательства от проницательного взгляда старца и в то же время найти достойный ответ на произнесенные им слова. Старец являлся властью в этой деревне не в силу своего почтенного возраста, а совсем по другим причинам. И если он поймает Зекери на лжи, тому не поздоровится. Он поверил его рассказу о смерти Луизиты, но одна секунда, один неверный шаг мог изменить его решение, чего Зекери очень не хотел.
Но Зекери вдруг понял, что он просто неспособен солгать этому старику, его глаза не позволят ему сделать этого. Зекери сцепил пальцы обеих рук и рассказал все, как на духу.
— Я не сказал вам ничего о ребенке, потому что сам ничего не знал. Луизита умерла как раз в ту минуту, когда я отошел, чтобы подогнать машину. Элисон говорит, что они беседовали в последние секунды жизни Луизиты, и та поручила ей заботу о младенце. Я верю Элисон, — сказал он твердо.
— Но ты не слышал разговора, который состоялся между женщинами, — в глазах Жорже не отражалось ни одно чувство.
— Нет, она не станет лгать, — Зекери говорил с искренней убежденностью.
Жорже Каюм ушел в себя.
— Мы поговорим об этом завтра.
Разговор был окончен. Старец встал и вышел за порог. Зекери видел, как он направился по тропе в маленькую хижину, где его ждали жители деревни, возносившие молитвы богам за спасение души Луизиты.
Когда Зекери вернулся в свою хижину, он увидел, что Элисон положила малыша рядом с собой на койку. Сонная, она вопросительно взглянула на него. Он пожал плечами.
— Я не знаю, как открыть этот замок. Он сказал, что сообщит нам о своем решении завтра утром. Давай поспим до утра.
Он снял сделанную в Ирландии рубашку Джейка и свои ботинки, а потом склонился, чтобы поцеловать Элисон в лоб. Его тело требовало отдыха, он лег в гамак и, успев еще мысленно пожелать ей спокойной ночи, провалился в сон.
Несмотря на ощущение уюта, которое вселяло в нее маленькое теплое тельце ребенка, лежавшего спокойно рядом, Элисон не могла не думать об угрозе, сквозившей в словах старейшины. Она не могла забыть фразы старого индейца:
— Если ты возьмешь с собой этого ребенка, станет ли он настоящим индейцем?
Она притянула ребенка ближе к своей груди и постаралась заснуть. Но не могла. Страх, который, казалось, она преодолела раз и навсегда, снова понемногу завладевал ее существом. Ее преследовала безумная мысль: если она уснет, Адама заберут у нее.
К утру похолодало, и Элисон набросила на Зекери куртку. Он крепко спал, похрапывая, в гамаке. Потом она разбудила Адама и дала ему поесть. Некоторое время она тихо сидела на кровати, держа ребенка на руках. Ночью пение внезапно смолкло, и с тех пор стояла полная тишина. Наконец, Элисон приняла решение. Она знала, что ей нужно делать. Она взяла рюкзак Зекери и, покопавшись в нем, нашла то, что искала. Завернув ребенка в одеяло, она вышла с ним из хижины.
Еще находясь в полусне после изнурительного дня, Зекери ощутил сигнал смутной тревоги. Он пробился сквозь оцепенение тяжелой дремоты к реальности раннего утра и, наконец, очнулся. Вокруг была незнакомая обстановка, три-четыре секунды Зекери не мог сообразить, где он. И вдруг увидев, что кровать и колыбель рядом с ним пусты, окончательно пришел в себя. Чувство опасности и тревоги за Элисон придали сил и энергии всему организму.
Он прошлепал босыми ногами к кровати и удостоверился, что одеяло еще хранит тепло ее тела. Значит, Элисон ушла совсем недавно. Зекери натянул свою футболку, успевшую высохнуть у огня, и надел тяжелые ботинки, кожа которых ссохлась и затвердела. Открыв дверь, Зекери с порога увидел ее. Она отошла уже на порядочное расстояние и направлялась, по-видимому, к молельной хижине, неся ребенка на руках. Зекери набросил куртку на плечи и взял пистолет. Так, на всякий случай.
Неслышно ступая крадущейся кошачьей походкой, Зекери видел в неясном свете мглистого утра, как Элисон вышла из молельной хижины и пошла по грязной тропе куда-то в сторону от деревни. Наконец, она добралась до большой поляны, окруженной огромными черными деревьями, силуэты их густых крон темнели на фоне голубовато-золотистого предрассветного неба.
Зекери понял, куда именно она пришла: это было сельское кладбище, где только что похоронили Луизиту. Он видел, как Элисон нашла свеженасыпанный холмик на самом дальнем краю поляны и встала перед ним на колени. Он услышал звук чиркнувшей спички и через несколько секунд до него донесся сладковатый запах курящегося фимиама, зажженного на небольшом плоском камне, установленном в изножии могилы.
Элисон повернулась к соседней могиле и снова опустилась на колени. Благоухание стало заметно сильнее; к прежнему аромату добавился свежий запах сосны, который исходил теперь от медленно горящих смолистых лепешечек. Зекери тихо подошел к могиле и накинул на плечи Элисон свою куртку.
Они вместе следили теперь за зеленовато-голубыми язычками огня, мерцающими и подрагивающими в легкой дымке утреннего стелящегося по земле тумана, заволакивающего все кладбище. Два столбика дыма подымались вверх и сливались в один, достигая уровня человеческого плеча, а затем завивались тонкими полупрозрачными кольцами, касаясь теплыми ароматными струями их лиц, и таяли в утреннем воздухе.
Элисон горячо молилась в предрассветной тишине.
— Я молюсь богу Балуму. Мы просим его, чтобы Луизита и Сара целыми и невредимыми добрались до Подземного мира. Позволь им навечно забыться безмятежным сном у подножия связанного дерева сейбы, — она глубоко вздохнула. — Я обещаю вырастить сына Сары крепким и мужественным, и обещаю рассказать ему, что ты — его покровитель.
Фимиам догорел, превратившись в кучку белесой золы, которую внезапно подхватил легкий порыв утреннего ветерка.
— Аминь, — тихо вымолвил Зекери.
Элисон поправила одеяло на спящем ребенке и взглянула на Зекери.
— Мне нужно было сделать это. И я не хотела будить тебя…
— Ты правильно поступила, — отозвался он и взял ее за локоть. — Пойдем. Старик может разозлиться, если проведает, что мы были здесь.
Они торопливо спустились по тропе и подошли к своей хижине. Он вошел первый и заметил тень человека, поджидающего их в комнате.
Это был Жорже Каюм. Он испытующе взглянул на рослого американца.
— Я давно жду вас, — произнес старец спокойно.
Элисон вошла вслед за Зекери.
— Мы были на могиле Луизиты, — сказала она. — Я носила туда ребенка.
Зекери напряженно ждал ответа старца и с облегчением заметил, что тот, хотя и недоволен ее поступком, но воспринял его со спокойствием.
— Я знаю, — только и сказал Жорже.
Взгляд старейшины был прикован теперь к ребенку, которого Элисон держала на руках. Она сразу же насторожилась и приготовилась дать старику бой.
— Вы сказали, что нам запрещено участвовать в обряде похорон, но вы не сказали, что нам нельзя пойти попрощаться с ней на ее могилу. Луизита была нашим другом, мы должны были отдать ей последнюю дань уважения, — Зекери пытался умилостивить старика.
Жорже Каюм, казалось, не слышал, что говорил ему Зекери. Он продолжал смотреть на Элисон со строгим торжественным видом.
— Я обдумал все, что касается ребенка, и пришел к окончательному решению, — его голос не был больше спокойным и бесцветным.
В хижине воцарилась мертвая тишина. Элисон почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Она открыто встретила взгляд старца, трепеща, но не отводя своих глаз.
Жорже Каюм был столь же непреклонен, как и она.
— Ты пережила в своей жизни многое, много страдала. Мне жаль тебя. Но все-таки ты знаешь, у меня есть веские причины для подобного решения, — тяжелый каменный взгляд, казалось, проникал в самое сердце Элисон. — Этот ребенок — индеец майя, собственность бога Балума. Он должен остаться индейцем майя.
Голос старца громовым эхом отдавался в ушах Элисон.
— И вопрос здесь не только в его культуре и традициях и не в том, как распорядятся ваши законники, законники чужаков, белых людей.
Жорже двинулся к выходу.
— Ты можешь взять ребенка, раз Луизита хотела этого. И заботиться о нем. Но ты должна поклясться от чистого сердца, что ты позволишь ему, когда он достигнет десятилетнего возраста, сделать свободный выбор. И если он захочет вернуться в деревню, привезти его сюда. Если же ты этого не сделаешь, Хечекум покарает тебя и покарает так страшно, как ты и вообразить себе не можешь.
Нервное напряжение Элисон достигло предела. И вдруг до нее дошло, что старик сдался: он разрешает ей забрать с собой Адама!
Она закивала головой, не в силах произнести ни слова от закипающих на глазах слез.
— Да… Да! Я клянусь!
Старец перевел строгий взгляд на Зекери, по всей видимости, считая его в равной степени ответственным за судьбу ребенка.
Зекери ответил моментально, без запинки.
— Я согласен.
Ни говоря больше ни слова, Жорже вышел из хижины и легким шагом направился к своему дому.
Элисон тяжело дышала от пережитого волнения. Адам теперь принадлежит ей! Она несет полную и безраздельную ответственность за этот маленький черноглазый комочек, который сейчас покоится на ее руках. Ее яростный настрой и намерение сражаться за ребенка до конца сменились вдруг сомнениями и мыслями о том, как мало она знает о детях, и сумеет ли она стать хорошей матерью, чтобы вырастить из Адама достойного человека. От охватившего ее возбуждения Элисон не знала, куда себя деть, широкая бессознательная улыбка застыла на ее лице. Она уложила ребенка в колыбель — и остановилась в нерешительности: что дальше? С чего начать?
Зекери видел, как Элисон кружит по комнате и улыбался в душе ее радости, от которой она совершенно потеряла голову. Момент был самый подходящий, чтобы заключить ее в объятья и крепко прижать к груди.
— Поздравляю! — искренне воскликнул он. — Я не верил, что тебе удастся сделать это. Но ты сделала!
Она освободилась от его рук и поспешила к колыбели, чтобы опять взять ребенка и убедиться, что все произошедшее — правда.
— Я тоже не верила, что мне удастся сделать это. Я была готова дать ему отпор.
Она остановилась посреди комнаты, удивляясь самой себе.
— Я была готова сбить его с ног и быстро скрыться с ребенком…
Она разразилась почти истерическим смехом.
— Ей богу, я была готова сделать это!
Ребенок проснулся и широко зевнул, потом посмотрел вокруг сияющими глазками и остановил взгляд на лице Элисон.
— Я твоя новая мама, — проворковала она.
— Ну вот что, новая мама, нам надо побыстрее убраться отсюда, пока опять что-нибудь ни встало у нас на пути.
— Эй! — раздался громкий крик с улицы.
Зекери выглянул в дверь и увидел Маленького Бола.
— Отец велел, чтобы я срочно привел вас к нему. К вам приехали.
— Приехали?
Кто бы это мог быть? Он передал Элисон ключи от джипа.
— Это, наверное, полиция. Я пойду выясню. Если я не вернусь через десять минут, забирай ребенка и уезжай отсюда.
— Я не думаю, чтобы дела обстояли так плохо, — отозвалась Элисон. — Он же дал слово, и он не может пойти на попятную.
— Ты, возможно, и права. Но мне надо идти. Пакуй вещи и, как только я вернусь, мы сразу же уедем.
— Мы будем готовы через несколько минут, — Элисон улыбнулась ему и снова перевела взгляд на личико малыша.
Подходя к дому старейшины, Зекери проверил наличие пистолета, заткнутого за пояс на спине, и затем только переступил порог, готовя себя ко всему.
— Ола, сеньор! — ему улыбалось морщинистое лицо старого крестьянина.
— Перес!
Рядом с маленькой фигуркой крестьянина восседал импозантный Жорже Каюм, на губах его играла хитрая улыбка. Он, конечно, мог сразу передать Зекери, кто именно приехал к нему, но старейшина предпочел посмотреть на реакцию рослого американца при встрече с Пересом.
— Ола, сеньор! — повторил свое приветствие жилистый старик, вскакивая на ноги. — Но телефоно, сеньор. Ло сьенто.
Он порылся у себя в карманах.
Перес болтал, мешая испанские и индейские слова, так быстро, что Зекери не мог уследить за смыслом его речи. Кивком головы Жорже приказал Маленькому Болу переводить.
— Буря повредила телефонную линию, и он не сумел дозвониться до того места, о котором вы говорили. И поэтому он возвращает вам деньги.
Перес держал в кулаке две влажные мятые десятидолларовые купюры и несколько монет. Зекери расстроился.
— Нет, — настойчиво сказал он. — Скажи ему, пусть оставит деньги себе. Я взял из его дома много вещей и еды. Спроси его, достаточно ли этих денег, чтобы возместить убытки. Если нет, то я обещаю выслать остальные немного позже.
Перес выслушал перевод Маленького Бола и некоторое время пребывал в задумчивости, оценивая стоимость того, чего не досчитался по возвращении домой. Потом он учел деньги, которые Зекери оставил ему в виде платы внутри полой тыквы и, окончательно определив сумму, протянул Зекери сдачу — одну десятидолларовую купюру.
— Спасибо за все, сеньор, — сказал Зекери с искренней благодарностью в голосе. Он пожал руку крестьянину, вложив в нее обратно деньги, и сильно от всей души потряс ее. То наслаждение, которое он испытал под одеялами этого старика, стоило больше десяти долларов. — Спасибо за все!
— Не за что, сеньор, — Перед тоже был благодарен Зекери. Он забыл уже свою неудачу с телефоном и радовался хорошим деньгам, которые получил за такие простые вещи из своего домашнего обихода. Убытки его были с лихвой возмещены.
— Как он добрался сюда из Сан-Руиса? — спросил Зекери. — Разве дорога, начинающаяся за комплексом руин, проходима сейчас?
Маленький Бол перевел вопросы и ответ. Зекери узнал, что два моста смыло бушующей водой, но один из них уже восстановили. Люди из деревни сказали Пересу об американцах, и он пришел сюда повидаться с ними, но сейчас он должен возвращаться на работы по ремонту второго моста.
Зекери повернулся к Жорже Каюму. Он протянул ему ключи от серого седана.
— Владелец этого автомобиля мертв. Я передаю машину вашей деревне, делайте с ней, что хотите, — и он вложил ключи в протянутую ладонь Жорже.
Глаза старейшины потеплели, и он улыбнулся американцу. Американец — добрый человек, решил Жорже. Ребенок попал в хорошие руки.
Когда Зекери, широко улыбаясь, полный энергии, влетел в хижину, Элисон разбирала вещи Луизиты, осторожно вынимая из ее чемодана кошелку.
— Я рассчитался с Пересом, — сообщил он. — У нас осталось сорок долларов из тех, что были в твоем рюкзаке. Все они пойдут на бензин. Плохо, что мы потеряли твою кредитную карточку. Может быть, она и пригодилась бы нам сейчас.
Зекери вынул из бокового кармана деньги, оба паспорта и свой знак полицейского.
— У нас было пятьдесят долларов, пока мне не пришлось купить пару цыплят.
— Ты совершил выгодную сделку, — засмеялась Элисон, и в ее памяти вдруг ожило вчерашнее утро. Казалось, с тех пор прошла целая вечность.
Но взглянув на кошелку в своих руках, Элисон моментально перестала улыбаться. Луизита была жива еще вчера утром.
— Ребенку нужно детское питание. Может быть, в кошелке отыщутся деньги.
Зекери вытряс содержимое сумки на кровать. Вещей было немного: удостоверение личности Луизиты, письмо Сары Чан на майяском языке, посланное, судя по штемпелю, три недели назад из Белиза, и кошелек с мелочью. Еще из сумки выпало два документа.
Зекери прочитал один из них, это было свидетельство о рождении ребенка. Он протянул его Элисон. Отцом значился Руфино Копал. Вторым документом была въездная виза.
— Поручателями являются мистер и миссис Пол Гуделл, здесь обозначен их адрес в Майями. По этому документу я смогу связаться с ними, когда мы вернемся в Штаты.
Он открыл кошелек и обнаружил в нем небольшую сумму денег. Они насчитали пятьдесят пять американских долларов и двадцать два белизских.
— Она говорила, что взяла двести долларов у Гуделлов, но этих денег здесь нет.
Элисон положила кошелку назад в чемодан.
— Мы можем ехать и без этих денег, — Зекери протянул Элисон ее еще немного влажный паспорт. — Если не случится никакой серьезной аварии, мы доберемся до наших сегодня же днем. Ты готова к отъезду?
— Едем немедленно! — воскликнула Элисон.
Они быстро погрузили рюкзак и чемодан в джип. Жорже Каюм вместе с Пересом, своей молчаливой женой, Нак с младенцем на руках, Болом и, наконец, Маленьком Болом подошли к машине, чтобы проводить их. На другой стороне улицы столпились жители деревни. Нак выступила вперед и протянула Элисон еще не просохшую после стирки красную шаль, которая принадлежала Луизите.
— Для малыша, — промолвила она тихо.
Элисон поняла: это надо было сохранить для Адама. Она осторожно взяла шаль и накрыла ею ребенка, спящего у нее на руках. Они обменялись по американскому обычаю рукопожатиями с провожавшими их индейцами и добрыми словами на прощание. Элисон благодарно поцеловала вспыхнувшего до корней волос Переса и молча взглянула в глаза Жорже Каюму, как бы подтверждая еще раз данную ему клятву.
Усадив Элисон на переднее сиденье вместе с Адамом, Зекери сел, наконец, за руль, и джип тронулся. Зекери посигналил на прощанье к восторгу деревенских ребятишек и вызвал этим улыбку на лице хмурого Маленького Бола.
Крытые пальмовыми листьями хижины деревни Жорже Каюма скрылись у них за спиной, и теперь по обеим сторонам узкой грязной дороги тянулись бесконечные заросли джунглей. Гул мотора был, к счастью, ровным и сильным. Они оба молчали, когда джип осторожно преодолевал трудные участки дороги — ветхие аварийные мосты и огромные рытвины, наполненные водой и жидкой грязью.
Через 45 минут в поле их зрения появились маленькие дома и стада домашнего скота, пасущиеся при дороге. Еще через некоторое время они въехали в Сан-Руис. Город был застроен цементными многоэтажками, рядом с которыми стояли полуразвалившиеся халупы, улицы были неприглядными от грязи и разлившихся луж, оставленных недавними проливными дождями.
В центре города находилась рыночная площадь, на которой расположились уличные торговцы, грелись на солнце дворняжки и разгуливали босоногие чумазые ребятишки. Одним словом, город Сан-Руис был немного больше, чем селение Манго-Крик.
Скоро им показали автозаправочную станцию. Там они заполнили бензобак на три четверти, и Зекери удовлетворенно отметил, что поставленная заплатка на месте прокола в баке выдержит, пожалуй, их путь до Белиза. Он также разузнал у владельца автозаправки, что в местном отеле есть работающий телефон.
Элисон тем временем вышла из машины с Адамом на руках, чтобы посмотреть, что предлагают на продажу местные торговцы, которые развесили свои корзины на нижних ветках цветущих деревьев. Беззубый старик, сидя на низеньком пластмассовом стульчике, плел корзину, чередуя темные и светлые полосы, используя местный упругий растительный материал. А его жена разложила на продажу с полдюжины шалей и несколько красиво вышитых крестом блузок.
Зекери подошел к Элисон и увидел, как она разглядывает самую большую из готовых корзин — овальной формы, с крепкими длинными ручками и затейливым орнаментом на крышке.
— Какая красивая. Сколько она стоит? — спросила Элисон у старика по-испански.
— Четырнадцать долларов, — отвечал он.
Элисон еще раз внимательно, критическим взглядом оглядела корзину.
— Выбираем сувенир? — поддразнил ее Зекери. Вообще-то ему нравилось, что она вела себя нормально — как обычная туристка. Это был добрый знак.
— Да, это станет сувениром, когда я вернусь в Чикаго, — засмеялась Элисон. — А пока это будет плетеной колыбелью. Как ты считаешь?
— Я считаю, это великолепная мысль! Очко в твою пользу, — и Зекери взял маленькую, изящно сотканную шаль розового цвета. — Как ты думаешь, это понравится восьмилетней девчонке?
— И даже очень, — Элисон выбрала еще одну, бледно-голубую шаль и набросила ее поверх корзины.
Поторговавшись с плетенщиком корзин и его женой, они вернулись к машине нагруженные покупками. Через несколько минут Зекери изумил Элисон тем, что снял в местном отеле самый большой номер.
Она поставила корзину со спящим Адамом на кровать и осмотрела неряшливую комнату со смешанным чувством благодарности за возможность отдохнуть и озабоченности. Уединиться здесь было просто некуда: только тонкая матерчатая занавеска отделяла ванную комнату от спальни со старой двуспальной кроватью, матрас которой был сильно продавлен и не отличался чистотой.
— Мы помоемся здесь, позавтракаем и потом отправимся в Белиз. Хочешь, бросим жребий, кто первый примет ванну?
И продолжая поддразнивать Элисон, Зекери наклонился и поцеловал ее. Ощутив его прикосновение, Элисон моментально застыла. И Зекери понял, что поцелуй был ошибкой с его стороны. Господи, Кросс, говорил он сам себе, дай ей время, держись пока подальше. Не будь навязчив, чтобы она не сделала ложных выводов. Он вошел за занавеску и увидел старомодную ванну на поцарапанных ножках.
— Да, мисс Чистота здесь, видно, и не ночевала, а ей следовало хотя бы заглянуть сюда. Портье, правда, клялся, что у них есть всегда горячая вода.
Зекери вернулся в комнату и протянул Элисон ключ от номера.
— Я должен раздобыть где-то бритву, а ребенку срочно необходимо детское питание и подгузники. И, может быть, мне удастся выручить несколько сот долларов за кой-какие наши вещи, которые днем с огнем не найдешь в такой дыре, как Сан-Руис, — он усмехнулся. — А ты займись тем, чем занимаются порядочные леди в ванных комнатах, пока я посмотрю, что продается в местном продуктовом магазине. Тебе хватит часа?
— Вполне, — она кивнула ему, чувствуя благодарность.
Элисон все еще испытывала смущение от того, что так нелепо прореагировала на его поцелуй. Она неспособна была ответить ему нежностью на нежность и опять внутренне зажалась, не зная, что делать. Поэтому ей было так необходимо остаться одной на некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Он, казалось, прочитал ее заветные желания. Больше всего на свете она хотела сейчас встать с этого продавленного матраса и помыться. И тогда все само собой придет в норму.
— Спасибо. За час я управлюсь.
— Запри дверь, — распорядился он, выходя в коридор.
Элисон слышала, что он ждет снаружи, пока она повернет ключ в замке. А потом его шаги постепенно затихли в глубине вестибюля. Отчаявшись разобраться, наконец, в самой себе и удержать свои мысли в узде, она взяла полотенце, развернула новый кусочек мыла, развела побольше пены и вымыла ванну и раковину от грязи, хорошенько сполоснув их. Потом она заткнула резиновыми пробками оба отверстия для слива. Элисон напустила горячей воды в обе емкости, разделась, завернулась в полотенце и бросил свое нижнее белье отмокать в раковину. Затем она прилегла на постель рядом с ребенком, чтобы расслабиться несколько минут. Слушая шум воды, бегущей в ванну, Элисон глубоко задумалась. Конечно, сказалось напряжение последних четырех дней, только этим можно объяснить ее реакцию. У нее не было абсолютно никаких оснований пугаться спальной комнаты и присутствия в ней Зекери Кросса.
Она замерла, услышав легкие шаги, приближающиеся по коридору, и затем стук в дверь.
— Кто там? — спросила Элисон напряженным голосом, негромко, чтобы не разбудить Адама.
За дверью раздался голос Зекери.
С бешено колотящимся сердцем, она встала с кровати и тихо ответила через дверь.
— Я не одета. Что случилось?
— Купил гигиенические принадлежности в маленьком магазинчике рядом с гостиницей.
Чувствуя, что ведет себя нелепо и абсурдно, Элисон собрала все свое мужество.
— Подожди секунду.
Она отворила дверь и выглянула в коридор. Зекери протянул ей три мочалки из махровой ткани и небольшой бумажный пакет.
— Я не знал, что ты уже в ванне, и думал, что все это тебе пригодится. Увидимся позже! — он закрыл дверь и снова подождал, пока она закроется на ключ изнутри.
В пакете Элисон нашла две зубные щетки, щетку для волос, шампунь и бритву. На этот раз она сама бы его расцеловала!
Ребенок посапывал во сне, а ванна уже наполнилась горячей, как и было им обещано, водой. Элисон налила с избытком шампуня в воду и в предвкушении огромного удовольствия, которое она сейчас получит, взбила пену. Затем она выполоскала в раковине свой лифчик и трусики, закатала их в полотенце, встала здоровой ногой на один конец и начала руками скручивать другой до упора, а потом расстянула полотенце изо всех сил и, убрав ногу, раскрутила. Ее белье было хорошо выжато, Элисон повесила чуть влажные лифчик и трусики на абажур лампы, стоящей у кровати, и включила ее.
И вот долгожданный момент наступил: она вошла в горячую воду ванны — впервые за последнюю неделю! — наслаждаясь ароматной пенной водой, ласкающей ее кожу и освежающей ее. Элисон щедрой рукой налила шампунь в волосы и втирала его в течение пяти минут, массируя кожу головы.
Когда она уже споласкивала волосы, проснулся Адам. Он заплакал, не церемонясь и не интересуясь, мокрая она или сухая, его это не касалось, он настаивал только на своих правах. Элисон схватила полотенце, в одно закрутила мокрые волосы, другое обернула вокруг тела и поспешила отыскать бутылочку с остатками детского питания. Бутылочка быстро опустела, а недовольный Адам, не утоливший еще свой голод, залился обиженным плачем. И в этот момент раздались долгожданные шаги в коридоре.
Вздохнув с облегчением, Элисон впустила Зекери, смущенная своим видом, но слишком озабоченная маленьким Адамом, чтобы придавать сейчас своей наготе большое значение.
Она молча протянула ему пустую бутылочку. Он сдержал свои эмоции при виде ее полуобнаженного тела, быстро и ловко вскрыл банку, чтобы успокоить жалобный плач малыша.
— Дай мне его, — сказал он, тщательно избегая глядеть на нее. — У тебя еще есть десять минут. Я вернулся слишком рано. Так, на всякий случай.
Он сел на кровать и, ссутулившись, склонился над ребенком, чтобы поддержать в удобном для малыша положении бутылочку с едой.
— Занимайся собой. Я держу его под контролем.
Элисон схватила свою одежду и быстро скрылась за занавеской. В ванной комнате она постаралась успокоиться. Почему ему удается всегда все держать под своим контролем, а она вечно парит в небесах и еле справляется даже сама с собой? Она вытерла полотенцем влажные волосы и постаралась размышлять спокойно. Ничего страшного не произошло. Просто ребенок был очень голоден, а еды не было. Потом он неожиданно принес еду и застал ее врасплох. Ну и что? Она была полуголая, но он уже видел ее совершенно обнаженной в душевой комнате отеля. Какая разница? Она сейчас не боялась его, почему же ей было так не по себе от своей наготы? Она тряхнула мокрой головой и, обыскав свою одежду, вспомнила, что ее нижнее белье красуется сейчас на абажуре зажженной лампы под носом у Зекери.
Раздался легкий стук в стену рядом с занавеской. И прежде чем она успела хоть что-то ответить, за занавеску проникла огромная рука Зекери, на которой висели, раскачиваясь в воздухе, ее трусики и кружевной лифчик. Она взяла их, не проронив ни слова, и закрыла глаза от легкого чувства стыда за свое очередное поражение. Не оставалось, по-видимому, ничего больше на ней или в ней, чего бы Зекери уже не видел или не трогал…
