Глава 1
Вайоминг, 1878
Жаркое августовское солнце обжигало своими лучами высокого, мускулистого мужчину, стоявшего на самом солнцепеке прислонившись к обветшалой стене деревянной постройки, в которой располагалась билетная касса. Человек, увидевший его впервые, ни за что бы не подумал, что этот мужчина – владелец огромного ранчо в тысячу акров. Так непритязательно и просто он был одет: шерстяные брюки, заправленные в изношенные, со стертыми подошвами сапоги, вылинявшая фланелевая рубаха и свободно болтающийся на шее ковбойский платок. Но Кейн Рёмер действительно был состоятельным человеком, он выращивал одновременно до трех тысяч бычков, и на него частенько работало не менее пятнадцати наемных скотников.
Пока симпатичный молодой владелец ранчо ждал под послеполуденным зноем дилижанс из Шайенна, его взгляд скользил по расстилающемуся перед ним городку Ларами. «Довольно отвратительное место, особенно при свете дня», – думал он, переводя взгляд с убогих лачуг и выгоревших фальшивых фасадов общественных заведений на валяющиеся тут и там в уличной пыли, в которой можно было утонуть по щиколотку, пустые бутылки из-под виски, сверкающие на солнце своими гранеными боками. Напротив дверей салуна в самой грязи лежал человек, перебравший спиртного и теперь отсыпающийся после неумеренных возлияний. У пьянчужки не дрогнул ни один мускул, когда две собаки подошли вплотную к нему, обнюхали его лицо, недовольно покрутили мордами и заспешили прочь. «Должно быть, пары виски пришлись им не по вкусу», – подумал, усмехаясь, владелец ранчо.
Он взглянул вдаль, где кончалась городская улица и сразу за ней начинались поля и луга, простирающиеся до самого горизонта, и с тоской подумал о своем ранчо, где мечтал оказаться сейчас. Там не увидишь грязи и беспорядка, еще не возделанные целинные земли хранят там покой и дышат первозданной красотой.
Достав из кармана жилета маленький белый кисет и тонкий листок бумаги, Кейн ловко свернул себе сигаретку. Чиркнув спичкой о подошву сапога и прикуривая, он взглянул в противоположный конец улицы. Дилижанс должен был показаться с минуты на минуту. Казалось, что он стоял здесь, жарясь на солнце, уже более часа, но на самом-то деле Кейн только с час назад – не более того – прискакал в город и теперь вот стоял здесь в нетерпеливом ожидании, выпуская тонкие струйки табачного дыма через нос.
Он никак не мог дождаться того волнующего мгновения, когда подкатит это огромное четырехколесное, подпрыгивающее на ухабах и покачивающееся чудо-юдо-дилижанс – и из него выйдет Шторм, сестра Кейна, его единственная родная душа на этой земле.
Шторм последние четыре года работала учительницей в Шайенне. За все это время она ни разу не навестила родное ранчо. И тогда он сам наведался в город, расположенный в пятидесяти милях от их мест, чтобы проведать сестренку. И хотя, казалось, она была совершенно довольна своим нынешним образом жизни, она просто сияла от счастья, увидев брата. Шторм засыпала его вопросами о жизни на ранчо: как поживают Мария и старый Джеб, и все ковбои? Выводят ли каждый день на прогулку ее кобылу Бьюти?
Он настаивал на том, чтобы Шторм приехала домой, сама повидала тех людей, о ком спрашивает сейчас, сама поухаживала – хотя бы несколько дней – за Бьюти. Но Шторм с глубоко затаенной печалью в синих глазах решительно отвечала, что счастлива там, где сейчас живет и работает, и не имеет ни малейшего желания уезжать отсюда хоть ненадолго.
Каждый раз, когда она так говорила, Кейн видел, что это явная ложь, и ему хотелось встряхнуть ее, заставить сказать честно, почему она покинула родные места, распростившись навсегда со всеми, кого любила, и бежала в многолюдный суматошный город.
Отдаленный стук копыт быстро приближающейся упряжки лошадей и скрип окованных железом колес вернули Кейна к действительности. Внезапно его одиночество" было нарушено. Как только покачивающийся из стороны в сторону дилижанс выехал на убогую улицу, двери всех салунов и лавчонок распахнулись и горожане высыпали на обочину, чтобы взглянуть, кто прибыл к ним в город в этом громоздком экипаже, и отметить про себя, кто уедет в нем назад в Шайенн.
Щелкнув длинным черным хлыстом, натянув вожжи и громко выразительно ругнувшись, возница остановил лошадей у здания билетной кассы, подняв клубы пыли. Затем он спрыгнул с высокого облучка, поставил под колеса тормозные колодки, а под массивную дверь кареты высокий ящик. И только после этого распахнул дверцу. Первым ступил на землю Ларами самый солидный банкир этого городка, подавая руку своей спутнице, чтобы помочь той выйти из кареты.
Когда Кейн подбежал к шаткому трапу, чтобы заключить в свои медвежьи объятия стройную блондинку, он явственно услышал за своей спиной обрывки замечаний и пересудов:
– Смотри, это же Шторм Рёмер!
– Ну не красавица ли она…
– Неужели она навсегда вернулась домой?.. В глазах молодой женщины, чье прибытие вызвало такой ажиотаж в среде праздных зевак, сияла искренняя радость сквозь набежавшие, застилавшие взор слезы. Как прекрасно было вновь оказаться среди знакомой обстановки, оказаться среди людей, которых любишь и которые отвечают тебе своей любовью.
Четыре года разлуки со всем, что ей было дорого, разлуки, к которой она сама себя принудила, миновали. На счастье или на беду, но она вернулась домой.
После пылкого первого приветствия брат и сестра занялись багажом. Взглянув на возницу, они увидели, что тот уже сгрузил на землю три саквояжа, два обитых кожей сундука и шесть коробок.
– Это все твое? – с некоторым ужасом спросил Кейн.
– Все мое, – подтвердила Шторм и подмигнула брату.
Чувствуя, что на него постоянно напирают сзади и подталкивают в спину, Кейн бросил взгляд через плечо и покачал головой, насмешливая улыбка тронула уголки его губ. Несколько мужчин, толкаясь и споря, пытались пробиться поближе, чтобы получше разглядеть Шторм. Кейн взглянул на сестру и нисколько не удивился, что та не обращает никакого внимания на льстящие ей восхищенные возгласы и взгляды мужчин.
Сколько Кейн знал свою сестру, она никогда не отдавала себе отчета в том, что красива. Эта ее своеобразная слепота сильно беспокоила его одно время, когда их отец разрешил Шторм встречаться с молодыми людьми. В то время Кейн взял ее под свое покровительство и ввел для сестры несколько строгих правил, которым та должна была неукоснительно следовать. Сейчас, вспоминая все это, Кейн вынужден был признать, что некоторые из правил были довольно нелепы и во всяком случае смешны.
Так, он требовал от сестры, чтобы та, отправляясь на прогулку верхом в сопровождении молодого человека, всегда оставалась недалеко от дома. И Боже ее упаси, если бы она осмелилась заехать с каким-нибудь наглым юнцом в отдаленное место, укрывшись от недремлющего ока бдительного брата.
Услышав это требование, Шторм окинула его таким возмущенным взглядом, что Кейн сразу же забормотал что-то в свое оправдание: он вовсе не думает, что она так глупа и легкомысленна, но…
Кейн надвинул на лоб широкополую шляпу, убрав под нее свои волосы, столь же светлые, как и у сестры, и решительно зашагал к груде багажа. Он уложил один саквояж на заднее сиденье легкой коляски, на которой приехал в город; когда же он склонился, чтобы подхватить второй саквояж, к тому уже протянулись десятки рук.
– Ну хорошо, спасибо за помощь, – ухмыльнулся он и отступил назад, позволяя другим мужчинам окончить начатую погрузку. Затем он взглянул сверху вниз на сестру и поддразнил ее: – Я вижу, Шторм, что мужчины просто не сводят с тебя глаз. Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы в ближайшее время у тебя на носу вскочила парочка бородавок, иначе мужское население всей округи вконец разобьет дорогу, ведущую к нашему ранчо.
Видя, что Шторм демонстративно пропустила его слова мимо ушей, Кейн издал притворный вздох сожаления.
– Судя по тому, как нежно поглядывают на тебя эти неотесанные мужланы, боюсь, за прошедшие четыре года их чувства к тебе не изменились.
Из чего можно сделать вывод, что покой и безмятежность, царившие до этого в нашей старой усадьбе, безвозвратно миновали.
Достаточно наслушавшись глупых замечаний своего братца, Шторм не удержалась и ткнула его в бок острым локтем, так что тот громко прыснул от смеха.
– Ты тоже получил свою долю ласковых взоров от этих глупых неуклюжих гусынь, так что успокойся, пожалуйста, и помолчи. Что касается меня, то я сильно сомневаюсь, что «наша старая усадьба», как ты ее называешь, будет местом паломничества моих воздыхателей.
– Посмотрим, – отозвался Кейн.
Увидев, что весь багаж Шторм уже загружен в коляску ставшими вдруг такими вежливыми и услужливыми мужчинами, Кейн обнял сестру за талию, легко подхватил ее на руки и одним движением водрузил на высокое сиденье коляски с хорошо натянутыми пружинами и исправными рессорами. При этом юбки Шторм взметнулись вверх и надулись вокруг колен, приоткрыв стройные ноги.
– Кейн, – зашипела она на брата, поправляя подол, – смотри, что ты делаешь. Я не мешок с зерном, который грузят одним рывком на телегу.
– Прости, сестренка, – Кейн закусил губу, чтобы не расхохотаться, видя ее пунцовое от смущения лицо. Он повернулся к мужчинам и поблагодарил еще раз: – Спасибо, ребята.
Затем он поднялся на место возницы и взял в руки вожжи. Но добровольные помощники едва ли расслышали его слова – так сильно застучала у них кровь в висках, когда Шторм одарила всех сияющей широкой улыбкой благодарности.
Кейн хлестнул длинным концом вожжей по мощным крупам лошадей, и те не спеша тронулись с места. Когда коляска покатилась – все веселей и веселей – по сонной улочке захолустного городка, а потом выехала на тракт, по которому брату и сестре предстояло проехать десять миль до ранчо, Кейн снова вернулся к прежнему разговору.
– Возможно, ты и права, говоря о том, что мужчины не станут надоедать нам своими наездами в усадьбу, – начал Кейн. – Ведь большинство из твоих прежних ухажеров нынче уже люди женатые, – Кейн искоса посмотрел на Шторм, а затем добавил: – Большинство твоих подружек тоже повыходили замуж. Думаю, только ты одна еще не завела семью.
– Ты хочешь мне что-то сказать по этому поводу, мой старший братец? Чему-то поучить? – Шторм усмехнулась, глядя на полное трезвой рассудительности лицо Кейна, который смотрел в это мгновение прямо перед собой на дорогу, освещенную солнцем. Они намеревались добраться домой еще до сумерек.
– Ты что, собираешься разыгрывать из себя моего сердобольного дядюшку?
– Тебе уже двадцать два года, – заметил Кейн. – И поэтому ты должна хотя бы задумываться над своим будущим, планировать замужество и создание семьи.
– А ты сам? – Шторм бросила на него нетерпеливый взгляд. – Тебе самому, между прочим, уже тридцать два года. В соответствии с твоими расчетами и подсчетами, тебе уже давно следует быть женатым человеком. Когда же ты сам отправишься к алтарю? Или местные женщины недостаточно хороши для тебя?
Кейн одарил ее таким взглядом, будто она сморозила какую-нибудь глупость.
– Конечно, они вполне хороши во всех отношениях. Но ты же знаешь, что многие мужчины не женятся довольно долго, достигая порой солидного возраста. Мужчина должен «перебеситься», отгулять свое, а затем устроиться, обжиться, поднакопить деньжат; ведь быть хорошим мужем – значит хорошо в материальном плане содержать свою семью.
Шторм разразилась громким безудержным смехом.
– Вы, мужчины, готовы придумывать самые нелепые причины, чтобы только сохранить свою свободу. Просто удивительно, неужели вы серьезно воображаете, что каждая девушка должна сразу же выскакивать замуж, как только у нее более или менее разовьется грудь!
На это замечание Кейн только хмыкнул в ответ, а Шторм глубоко, шумно вздохнула и продолжала:
– Если это действительно так важно для тебя, ну что ж – я обещаю тебе, что сделаю тебя однажды дядюшкой.
Кейн взглянул на нее довольно насмешливо и проворчал:
– Ты сначала замуж выйди.
– Ну это само собой, – ответила Шторм с притворной деловитой серьезностью.
Больше они на эту тему не обмолвились ни словом. Кейн сосредоточил все свое внимание на лошадях – их коляска миновала целый поезд экипажей, карет и легких повозок, в которых сидели хорошо одетые женщины, рядом с экипажами скакали мужчины верхом, все они, вытянув шеи, проводили взглядами прекрасную Шторм.
Еще проезжая по улицам города, Шторм вглядывалась во встречные лица, надеясь отыскать среди прохожих своих прежних знакомых. Но не встретила никого из тех, кого знала. За время ее отсутствия Ларами значительно вырос, в нем появилось много новых жителей…
Когда коляска свернула на старый Орегонский тракт, Шторм нарушила молчание.
– А как поживают Мария и старый Джеб? – поинтересовалась она. – Что вообще нового на ранчо?
– У Марии и Джеба все прекрасно, во всяком случае, я так считаю. Мария стала немного грузнее, а старый болтун Джеб трещит, как всегда, без умолку. Оба они страшно рады, что наконец-то увидят тебя. Я приобрел табун чистокровных арабских скакунов: пять кобыл и племенного жеребца.
Шторм удивленно взглянула на брата.
– Ты что же, хочешь переключиться с разведения крупного рогатого скота на разведение лошадей?
Кейн отрицательно покачал головой.
– Для меня это будет лишь побочным занятием, так, для души. Человек ведь сильно устает, глядя с утра до ночи на рогатый скот – коров да быков. В них нет ни на йоту красоты и изящества.
– Ты всегда любил лошадей.
– Я полюбил их с того самого момента, когда папа посадил меня на одну из них. Но скот – это деньги, это большие деньги, и я никогда не мог позволить себе сделать коневодство делом своей жизни. Я был бы доволен уже и тем, если бы имел возможность завести небольшой табун. Но давай теперь поговорим о тебе! Ты довольна тем, что снова дома?
– Я более чем довольна, Кейн, – Шторм повернула к брату пылающее лицо. – Ты даже представить себе не можешь, как я счастлива!
Губы Кейна расплылись в довольной улыбке.
– Я не был до конца уверен в этом, – заявил он, – там, в Шайенне, ты всегда выглядела такой счастливой, – ив его голосе послышались нотки упрека, когда он добавил: – И потом, ты даже ни разу не приехала навестить родной дом. Ты всегда отговаривалась большой занятостью на работе и заботами своей новой жизни.
Шторм не мигая глядела вперед, на дорогу. У нее были свои причины не возвращаться на ранчо, причины, о которых она помалкивала. Но она не хотела даже мысленно задерживаться на этом предмете и снова повернулась лицом к Кейну.
– Прости меня, но я действительно была очень занята – сначала преподавание в школе в течение всего учебного года, а потом, летом, частные уроки с отстающими по программе учащимися.
Она скинула свои легкие туфельки и поставила ступни на поперечную планку коляски, приподняв юбки до колен. Бросив на Кейна хитрый взгляд, от которого тот рассмеялся, она произнесла:
– Не рассказывай только об этом моим приятелям мужского' пола.
Кейн с чувством пожал ее руку.
– Я рад, что ты счастлива, Шторм.
«О Кейн, – горько подумала Шторм, – если бы ты только знал, как я несчастна на самом деле… Как я тосковала по дому с самого начала разлуки с родными местами. Первое время я ужасно скучала по тебе и по ранчо. Но хуже всего давалось мне постоянное ощущение боли, боли, из-за которой я и покинула дом».
Она мысленно вернулась в недалекое прошлое. Тогда, четыре года назад, в августе, Кейн поехал с ней в Шайенн и оставался в городе еще некоторое время, чтобы проследить, как она устроится на новом месте в трех меблированных комнатах, расположенных над аптекой. Квартирка была уютной и чистой и находилась недалеко от школы, с руководством которой Шторм предварительно списалась и была принята в штат.
Она припомнила то утро, когда Кейн собрался к отъезду домой и уже был готов сесть в дилижанс, отправлявшийся в Ларами. Стоя рядом с братом, Шторм кусала губы, чтобы не расплакаться, а он сунул ей в руку деньги и произнес нарочито грубоватым тоном, так непохожим на его обычную манеру говорить:
– Держи, тут хватит тебе на жизнь, пока сама не начнешь зарабатывать.
Но тут он, должно быть, заметил пелену слез, застилавшую ее взор, потому что вдруг улыбнулся и пошутил:
– Хватит, конечно, только в том случае, если ты не будешь тратить их на своих друзей-приятелей.
Она быстро сунула руку ему под жилет и сильно ущипнула. Кейн ойкнул и засмеялся, а затем быстро сел в экипаж. Когда экипаж тронулся, Шторм почувствовала себя более одинокой, чем когда бы то ни было в жизни.
Ее полное беспросветное одиночество длилось весь тот месяц, в течение которого она знакомилась с Шайенном.
Потом наступил сентябрь, дни становились все короче и холоднее. Со второй недели сентября начались занятия в школе. Шторм постепенно подружилась со всеми учителями – мужского и женского пола. Однако она не оставляла никакой надежды тем своим мужчинам-коллегам, которые были не прочь поволочиться за ней. Она не чувствовала никаких угрызений совести, когда резко обрывала свои отношения с теми, кто, как ей казалось, имеет на нее серьезные виды.
Теперь, оглядываясь назад, Шторм почти сожалела, что никому не оставила ни единого шанса. Ведь кто-то из них, возможно, питал к ней глубокое искреннее чувство. Ей следовало попытаться поверить хотя бы одному из них, попытаться ответить на его чувства.
Но в то время это было невозможно: слишком свежа еще была ее рана, она не хотела и не могла открывать душу навстречу новой боли, новому страданию. Она однажды уже испытала на себе мужское лицемерие и двуличность, притворство и обман, и ей потребовались годы, чтобы залечить свое раненое сердце и выбросить из головы этого человека. И теперь Шторм надеялась только на то, что с ней больше никогда не случится ничего подобного.
«Я хочу иметь детей, – думала Шторм, – а для достижения этой цели требуется мужчина. Возможно, где-нибудь на свете существует человек, чья главная цель в браке – это создание крепкой семьи и рождение сына. Обыкновенный человек, пусть даже немного невзрачный и скучный, но такой, на которого я могла бы положиться. Вот за такого, – думала Шторм, – я могла бы выйти замуж».
Шторм смотрела невидящим взором на мелькающие мимо живописные окрестности, которым так не хватало изящного белохвостого оленя, стремительно несущегося по равнине. Она решила, что должна хорошенько подумать о возможности замужества без любви. «Достаточно ли одного уважения, чтобы скрепить супружеский союз? – спрашивала себя Шторм. – Необходима ли страсть, заставляющая гулко биться сердце, бросающая то в жар, то в холод, в семейной жизни, в браке? Наверняка существует много супружеских пар, живущих в полной гармонии, которые в свое время связало простое чувство долга».
Шторм подавила тяжелый вздох. Если она действительно хочет завести семью, ей придется ограничить многие свои интересы и распроститься с дорогими ее сердцу занятиями. Например, она уже никогда не сможет больше преподавать. Но что поделаешь. Надо же чем-то жертвовать. Иначе ее ждет еще более суровое испытание: годы и годы беспросветного одиночества.
В последние два года она подорвала свои силы, много работая с учениками. Работая практически без отдыха – в течение всего года, зимой и летом. Ей было очень нелегко, она стала раздражительной, у нее накопилась усталость, так что она очень быстро утомлялась от любого занятия.
Две недели назад ее вызвали в кабинет директора школы и в мягкой форме, но решительно дали понять, что она на грани нервного истощения, во всяком случае все симптомы – налицо, и у нее при таком режиме работы не сегодня-завтра может произойти нервный срыв.
– Шторм, – сказала ей директриса, женщина средних лет, добрая и порядочная наставница, – я хочу, чтобы вы отправились домой на продолжительный отдых. Возвращайтесь на ваше ранчо, насладитесь в полной мере жизнью на природе. Помнится, вы рассказывали мне о вашей чудесной кобыле – так вот, вам пойдут на пользу долгие прогулки верхом. Одним словом, делайте все, чтобы только отдохнуть от работы в школе, выбросьте ее полностью из головы! Переключитесь на другие занятия.
Когда Шторм попыталась что-то возразить, доказать, что с ней все в порядке, миссис Вильсон покачала головой и сказала твердо:
– Нет, Шторм. Я пришла в школу, когда мне было шестнадцать лет, и занимаюсь преподавательской работой уже половину своей жизни, поэтому я знаю, о чем говорю, – и она встала, давая понять, что разговор окончен. – И не смотрите на меня с таким отчаяньем во взоре, – произнесла директриса, подходя к двери, – дорогая моя, это еще не конец света. Вы – красивая молодая женщина. Вам надо выйти замуж и завести собственных детей, которых вы и будете обучать. Иначе вас ждет участь старой девы, вас ждет моя доля. Поверьте, в ней нет ничего отрадного.
Шторм вернулась в свои меблированные комнаты и прорыдала там два дня кряду. Но затем она вынуждена была смириться с неизбежным и написала Кейну письмо. Ответ не заставил себя долго ждать. Он был коротким: «Приезжай домой, радость моя. Извести меня, когда выедешь дилижансом, чтобы я мог встретить тебя».
Шторм срочно направила брату этой же почтовой каретой столь же короткое послание: «Буду в четверг, выезжаю дилижансом». Она попрощалась со своими друзьями и упаковала вещи: одежду, картины, всякие безделушки, которые она купила, чтобы придать арендованным комнатам хотя бы легкий отпечаток собственной индивидуальности. Сделав все это, она стала ждать четверга – дня отъезда, который неумолимо приближался. Шторм ждала его со страхом и трепетом.
Погруженная в мысли о прошлом, она не заметила, как Кейн повернул лошадей с большого тракта на проселочную дорогу, которая вела прямо к жилому дому на их ранчо.
Шторм опустила ноги на пол коляски и выпрямилась, сложив руки на коленях. Когда коляска миновала пологий подъем, Кейн остановил лошадей перед спуском и улыбнулся, увидев, что Шторм встала. Он не проронил ни слова, заметив, как сестра жадно всматривается в родные, с детства знакомые картины. Перед глазами Шторм расстилались широкие живописные равнины, долины, заливные луга, вдали сквозь голубую дымку марева виднелась горная цепь. Всюду паслись стада коров. Голубая лента реки Платт прорезала пологие холмы, покрытые сочной травой. Территория Вайоминга была до сих пор скудно заселена колонистами, здесь обитали индейские племена, настроенные крайне недружелюбно к белым поселенцам. Но как любила Шторм этот чудесный край! Вайоминг – одно из красивейших мест на всем Северо-американском континенте. Само слово «Вайоминг» индейского происхождения и означает «большие прерии», Это край ковбоев и нефтяников, край, где сохранилось множество целинных, нетронутых цивилизацией заповедных уголков.
Вдыхая чистый свежий воздух, аромат лугов, ощущая бескрайний простор зеленых равнин, вслушиваясь в торжественную вековую тишину, Шторм чувствовала, как ее нервная система успокаивается, все страхи и волнения отпускают ее… И непроизвольно из уст девушки вырвался вздох облегчения и умиротворения. Она поверила, наконец, что теперь с ней будет все хорошо, и, вдохнув полной грудью пахнущий сосной целебный воздух, взглянула на Кейна глазами, в которых блестели слезы.
– Я всеми силами старалась приспособиться к новой жизни, жить интересами моих друзей, вникнуть во все происходящее в Шайенне, но никогда я не могла отделаться от чувства, что я – всего лишь зритель, я – чужая всем и всему.
Я смотрела на себя как бы со стороны и видела беспомощную молодую женщину, идущую наугад по незнакомой ей дороге с завязанными глазами.
Как это прекрасно – оказаться снова там, где все с детства твое, родное, близкое!
– Ну, наконец-то я узнал правду о твоей жизни в городе! – произнес Кейн мрачно, осознав вдруг, как несчастна была его сестра все эти годы.
В эти минуты он готов был своими руками задушить того человека, из-за которого – Кейн был уверен в этом – Шторм бежала из родного дома, от близких ей людей.
Когда Шторм снова уселась на сиденье коляски, Кейн хлестнул лошадей, и те тронулись дальше по дороге, идущей под уклон.
– Что прошло, то прошло, Шторм, – сказал Кейн. – Ты вернулась в родные края, и теперь уже никто и ничто не сможет заставить тебя покинуть их.
Шторм удивленно вскинула глаза на брата – так поразило ее его неожиданное замечание, но она сочла за лучшее промолчать. «Неужели он что-то заподозрил? – спрашивала она себя. – Неужели Кейн догадывается, почему я уехала из дома?»
Но все же, в конце концов, она решила, что быть такого не может, чтобы Кейн что-то знал о ее подспудных мыслях. Она всегда хранила в тайне свою несчастную любовь, и никто, кроме ее лучшей подруги Бекки Хэдлер, не знал ничего об этом.
Дорога сделала резкий поворот и пошла дальше по сырому болотистому участку, поросшему с двух сторон сушеницей. У Шторм перехватило дыхание. В ста ярдах от нее стоял родной дом. Он совсем не изменился за те годы, которые она провела вдали от него. Он был точно таким, каким снился ей каждую ночь на протяжении последних четырех лет.
Сначала отец выстроил дом на две комнаты из камня, который сам таскал сюда с берегов реки Платт. Затем в свободное от работы время – а трудился он много и упорно, занимаясь разведением крупного рогатого скота и устройством ранчо, – отец пристроил к кухне еще одну комнату, которая стала их с матерью спальней.
Потом начал подрастать Кейн, и когда мать снова была на сносях, отец надстроил второй этаж над основными двумя комнатами дома. Второй сын, мальчик, родившийся зимой, вскоре умер от воспаления легких. Еще через три года у матери произошел выкидыш, и таким образом Кейн оказался на десять лет старше своей сестры. С рождением Шторм второй этаж, который так долго пустовал, был наконец занят.
Натянув вожжи, Кейн остановил лошадей, и коляска замерла у широкого крыльца, которое было выстроено, когда Шторм исполнилось пять лет. Это была, по существу, открытая веранда под навесом. Шторм неподвижно сидела, не сводя глаз с дома, как будто смотрела и не могла на него насмотреться. Для нее родной дом был всегда как что-то само собой разумеющееся, неотъемлемое, но за эти четыре года он приобрел в глазах Шторм новое значение. Она поняла, что любит каждый его камень, каждую дощечку. Она любит холмы Ларами, которые надежно укрывали их усадьбу от яростных зимних ветров. Дом был для нее крепостью, твердыней, тем, что – она знала это – не даст ей пропасть в этом мире.
Внезапно дверь широко распахнулась и из нее выбежала невысокая пухлая женщина, которой по виду было далеко за сорок. Она устремилась вниз по ступеням, выкрикивая имя Шторм.
– Мария! – взвизгнула Шторм от восторга и моментально спрыгнула с коляски. Она бросилась в широкие объятия, восклицая: – Как я рада снова видеть тебя!
В ее памяти сами собой возникли картины прошлого. Когда Шторм была уже подростком, она потеряла родителей. Горе, охватившее ее, было невыразимым, и она плакала целыми днями, припав к уютной теплой груди этой женщины.
Со временем Мария стала для нее чем-то вроде матери, подруги и близкого человека в одном лице. С ней можно было поделиться и горем и радостью, ей можно было поведать все свои секреты… или почти все. Так думала Шторм, крепко сжимая в своих объятиях экономку и целуя ее в ответ на ее теплые приветствия.
Еще раз крепко прижав девушку к себе, Мария, наконец, отстранилась от нее, чтобы внимательно вглядеться в лицо Шторм.
– Наконец-то ты дома, – сказала она, выговаривая слова с легким акцентом.
– Я так рада, что вернулась, Мария! – Шторм снова перевела взгляд на старый дом, а затем взглянула на клумбы, разбитые вокруг крыльца. Знакомый аромат готовящегося праздничного блюда проникал во двор через распахнутую дверь, и Шторм, втянув носом воздух, одобрительно посмотрела на Марию.
– Ты готовишь мое любимое блюдо, ведь правда? – она рассмеялась и почувствовала, что у нее, как в детстве, «слюнки потекли» от вкусного запаха.
– Си, – кивнула Мария, широко улыбаясь, а затем нахмурилась, услышав старческий надтреснутый голос, зовущий Шторм.
Шторм обернулась и с радостным криком бросилась навстречу седовласому старику, неловко спешащему к ней на неуклюжих кривых ногах. Они молча поприветствовали друг друга, но о силе их чувства говорили их крепкие объятия. Это была трогательная сцена. Джеб первым отступил от Шторм на шаг, его морщинистое лицо выражало сильное волнение.
– Ты не слишком-то хорошо выглядишь, Шторми, – сказал он, пристально вглядевшись в нее. – Ты сильно исхудала, а под глазами у тебя появились темные круги. Знаешь, на кого ты похожа? На маленького совенка. Ты болела?
– Нет, просто я переутомилась. Но теперь, когда я дома, мои дела быстро пойдут на поправку.
– Тебе не следовало так, сломя голову, бежать из родного дома, – в голосе Джеба слышалось плохо скрытое раздражение. – Никто и ничто в мире не стоит того, чтобы из-за них покидать семью.
Неужели старый Джеб знал что-то о причинах ее стремительного отъезда в Шайенн? Шторм была потрясена этим.
«Неужели он знал мою тайну? Нет, – она покачала головой. – Этого не может быть. Откуда он мог проведать обо всем?»
– Ты поужинаешь с нами сегодня? – спросила Шторм старика, слыша, что Кейн нетерпеливо окликает ее, желая знать, намеревается ли она простоять с этой старой развалиной здесь до ночи, переливая из пустого в порожнее.
– Сегодня никак не выйдет, Шторми, – отозвался Джеб, игнорируя и самого Кейна и его слова с «лестной» характеристикой в свой адрес, – Я целый месяц навязывался в гости к своему среднему сыну, и вот он приготовил, наконец, для меня хлебный пудинг. Если я сегодня не приеду и не съем его, он больше никогда не позовет меня к себе.
– Ну, хорошо, увидимся завтра, – сказала Шторм и пошла к крыльцу, на котором ее уже давно ждала Мария.
Взяв девушку под руку, Мария ввела ее в прохладную затемненную общую комнату и остановилась у подножия лестницы, ведущей наверх, где располагались две спальные комнаты.
– К тому времени, когда ты умоешься с дороги и переоденешься, моя милая, на столе уже будут стоять поджаренные бобы и салат, приготовленный из зелени с нашего огорода.
Шторм уже почти взошла наверх по лестнице, когда услышала вдруг за спиной громкое сопение и взглянула через плечо. Сзади стоял Кейн, с осуждением уставившись на нее. В каждой руке у него было по большому саквояжу, а под мышку была засунута одна из коробок.
– Ты вполне могла бы помочь мне со своим багажом, – проворчал он.
– Но, Кейн, – Шторм улыбнулась ему как можно более беспомощной и жалкой улыбкой, – ты же знаешь, какая я хрупкая.
– Ха! – воскликнул Кейн. – Ты такая же хрупкая, как кусок невыделанной шкуры, даже если выглядишь так, будто тебя может сдуть легкий ветерок.
И он последовал за усмехающейся Шторм вверх по ступеням и затем в ее комнату. Там Кейн сгрузил ее вещи прямо на пол и, громко топая сапогами, поспешил вниз за остальным багажом.
– Мои туфли остались в коляске. Захвати их заодно, ладно? – крикнула ему вслед Шторм, добродушно усмехаясь.
Причем она не обратила никакого внимания на то, что бормотал себе под нос Кейн, выходя из комнаты. Впрочем, она без труда могла вообразить себе, что именно он говорил. Грустно вздохнув, Шторм огляделась вокруг в своей старой комнате. Все было будто она никуда и не уезжала. Она подошла к окну и взглянула на далекую цепь синих гор. Так она долго стояла, слушая пение птички, спрятавшейся где-то в глубине темно-зеленой кроны высокой сосны. Шторм познала в этих четырех стенах столько радости и столько горя, что сейчас не могла отделаться от нахлынувших на нее воспоминаний.
Отвернувшись от окна, она начала обходить комнату, провела рукой по большому лоскутному одеялу, лежавшему на кровати, слегка коснулась ладонью голубых муслиновых занавесок, которые они с Марией сшили незадолго до отъезда Шторм в Шайенн. Она любовно провела пальцами по туалетному столику из дерева сосны, гардеробу, креслу-качалке и маленькому прикроватному столику. Вся мебель была сделана местным столяром.
Шторм открыла окно, чтобы впустить в комнату легкий ветерок, дующий с гор. А затем уселась в кресло. Оттолкнувшись ногой, она начала раскачиваться в нем и, закрыв глаза, погрузилась в приятные ощущения уюта и тепла родного дома.
– Ты что это тут расселась как королева? – спросил ее Кейн, с грохотом ставя на пол тяжелый сундук и пугая этими громкими звуками ушедшую в себя Шторм. Когда она открыла глаза и взглянула на него, он как раз ставил на пол рядом с ее босыми ногами туфли и предостерегающе говорил: – Ты бы лучше пошла умылась. Мария уже собирает ужин на стол.
– Я сейчас, – Шторм легко вскочила с места и, подхватив самый маленький саквояж, поставила его на кровать. Открыв его, она достала чистое нижнее белье, затем наполнила водой из кувшина фаянсовый тазик, украшенный ручной росписью, и тут же услышала, что в комнату вошла Мария.
– Как хорошо, что она вернулась, правда, Кейн?
Ее губы растянулись в добродушной улыбке, когда Кейн ответил:
– Да, но не следует, чтобы она об этом знала. Она нам на голову сядет, если догадается об этом.
– Я все слышала, Кейн Рёмер, – воскликнула Шторм и начала торопливо умываться.
Мария зажгла керосиновую лампу, висящую над столом в большой кухне, и поправила фитиль так, чтобы тусклый свет ровно освещал тарелки с дымящимися мексиканскими блюдами, которые она приготовила специально для Шторм.
Когда сильно приправленная разными специями и пряностями пища была поглощена с большим энтузиазмом и удовольствием, Мария и Кейн обрушили на Шторм все новости о событиях, произошедших на ранчо и в Ларами за время ее отсутствия. Вообще-то, каких-то потрясающих событий и изменений на ранчо не произошло, но город Ларами переживал настоящий подъем. Увеличилась не только численность его населения, изменилось само лицо города. Появилась новая мясная лавка, в которую Кейн поставлял говядину, одна немецкая чета открыла новую булочную, и, конечно же, в городе появился еще один салун.
– Это именно то, что сейчас жизненно необходимо Ларами, – засмеялась Шторм, – еще один салун!
– Что верно, то верно, – засопела Мария и начала собирать грязную посуду.
Кейн откинулся на спинку стула и заметил с дьявольской улыбочкой на устах:
– Да, но в новом заведении, между прочим, работают довольно смазливые девицы.
Мария схватила его за руку, когда он направлялся мимо нее к двери, ведущей на улицу.
– Надеюсь, ты будешь держаться подальше от всех этих «довольно смазливых девиц», работающих там.
– О, конечно, конечно, Мария, – произнес Кейн, открывая дверь, – я так и сделаю. Ты же знаешь, я никогда не волочусь за необузданными девицами.
– Ха! – воскликнула Мария, а затем вручила Шторм полотенце и принялась мыть груду тарелок, мисок и столовых приборов.
Конечно же, когда за дело берутся две женщины, дело ладится споро, и вскоре вся посуда была перемыта, насухо перетерта и расставлена. Шторм подмела пол, составляя во время этого занятия планы на завтра. И поэтому, когда Мария заговорила с ней, Шторм не поняла, о чем идет речь.
– Прости меня, Мария, – сказала она. – Я все еще витаю в облаках. Повтори, что ты сказала?
– Я сказала, что Бекки Хэдлер вернулась домой.
Шторм была до того ошеломлена этим известием, что не могла сначала вымолвить ни слова. А затем слова так и хлынули из нее неудержимым потоком.
– Мария, это делает меня вдвойне счастливой: я дома и рядом со мной снова моя милая Бекки! – воскликнула Шторм, роняя веник на пол. – Как она выглядит? Она изменилась? Мне не терпится повидать ее. Мы о многом должны поговорить, многое обсудить и рассказать друг другу.
– Успокойся, Шторм, ты сейчас проглотишь язык от такой скороговорки, – предостерегла ее Мария, сдерживая улыбку, – ты захлебнешься от слов. Что касается Бекки, она выглядит лучше, чем когда бы то ни было. У нее те же черные курчавые волосы, те же большие карие глаза, – но затем, после небольшой паузы, Мария добавила: – И все-таки она изменилась. Последний раз, когда я говорила с ней, мне бросилось в глаза то, что та беззаботная улыбка, которую и ты прекрасно помнишь у нее с детства, безвозвратно утрачена. Думаю, жизнь жестоко обошлась с ней.
Шторм вопросительно взглянула на Марию.
– Что ты имеешь в виду, говоря о произошедшей в ней перемене? С ней что-то случилось за это время?
Мария глубоко вздохнула и села за стол.
– Я так и думала, что рано или поздно об этом зайдет речь, – произнесла она, когда Шторм тоже уселась за стол напротив нее, обеспокоенно хмуря лоб. Помолчав, она вдруг сказала коротко и прямо: – Бекки стала теперь дорогой проституткой.
Шторм широко открыла глаза от изумления и лишилась на минуту дара речи. Если бы ей сказали, что Бекки превратилась в лошадь, она, пожалуй, удивилась бы этому известию меньше, чем тому, которое услышала. Это было невероятно!
Мария протянула руку через стол и похлопала Шторм по руке. Но девушка все еще не могла прийти в себя.
– Не переживай так, Шторм. Бекки вовсе не похожа внешне на проститутку.
Внезапно с уст Шторм сорвались слова боли и негодования.
– Кто распространяет эти лживые сплетни о Бекки? – возмущенно воскликнула она с закипающими на глазах слезами. – Какие интриганы, какие старые всезнайки, сующие свой нос в чужие дела, болтают о ней такие гадости?
– Послушай, золотко мое, – спокойно произнесла Мария. – Я понимаю, ты не хочешь верить во все это. Я тоже не хотела верить сначала, но боюсь, все это правда. Хочешь, я приведу тебе факты, а ты, выслушав их, сама сделаешь выводы. Согласна?
Шторм молча кивнула, и Мария начала свой рассказ:
– Три месяца назад однажды после полудня из прибывшего в Ларами дилижанса вышла Бекки в умопомрачительном наряде – дорогом, модном, ну просто роскошном! Она пересекла улицу, вошла в гостиницу «Прерия» и сняла там самый шикарный номер. На следующий день она наняла кабриолет и лошадь на городской конюшне и выехала из города. Она вернулась только перед самым заходом солнца. Точно так же она вела себя следующие два дня. А затем – на третий день – она пошла в банк и выложила кругленькую сумму денег, чтобы купить старый домик у реки и участок земли вокруг него. Ты знаешь, о чем я говорю, это та хибара, куда вы забирались, будучи детьми, чтобы рассказывать друг другу страшные истории – про духов и колдунов. Она находится как раз за хижиной Мэгэллена.
Шторм снова кивнула, и Мария продолжала: – Прежде чем Бекки въехала в новое жилище, она отремонтировала его. Поставила новую крышу, сделала большое крыльцо, покрасила все здание. Теперь ты можешь вообразить себе, какая волна сплетен и пересудов поднялась вокруг нее. Как могла нищая сирота Бекки Хэдлер выложить такую сумму денег? Затем было замечено, что каждую пятницу после обеда Бекки отправляется на дилижансе в Шайенн и возвращается только в воскресенье после полудня. Кроме того, – произнесла Мария, вздыхая, – из банка просочились сведения, что каждый понедельник утром Бекки кладет на свой текущий счет кругленькую сумму денег. Но главным образом эти слухи укрепились и подтвердились тогда, когда Реверенд Майлз и его жена приехали из Шайенна, где они гостили у друзей, и сообщили следующее: они видели там Бекки с мужчиной, когда те входили в шикарный отель. Они не придали этому сначала никакого значения, но на следующий день они случайно увидели ту же Бекки, входящую в тот же самый отель. Однако на этот раз она шла под руку с другим мужчиной. Обоим мужчинам было за пятьдесят, и они выглядели людьми состоятельными.
Мария взглянула на Шторм вопросительно и строго.
– Все это хоть о чем-то говорит тебе, Шторм?
Шторм неохотно кивнула головой.
Факты с очевидностью свидетельствовали против ее подруги, которую Шторм знала с детских лет. Для Бекки существовал только один-единственный способ добывать такие суммы денег каждую неделю – если она, конечно, не занималась золото добычей.
И все же Шторм не могла произнести этих слов вслух. Она встала, пожелала Марии спокойной ночи и поднялась вверх по лестнице к себе в комнату, где сразу же легла в постель. Но сон не шел к ней, она долго лежала с открытыми глазами и слышала, как каминные часы внизу пробили полночь. Большая сосна за окном отбрасывала призрачные тени на стену, а Шторм обдумывала услышанное и все никак не могла смириться с тем, что узнала сегодня.
