9
Четверг, 24 июня 1898 года
Лондон, 10 часов утра
Хорошей погоды как не бывало – по стеклам окон Зала компаньонов струились потоки воды. В Лондоне хлестал дождь. Сырость, казалось, просачивалась через толстые стены.
– Проклятый дождь, – бормотал Чарльз. – Мерзкий проклятый дождь.
Остальные воздержались от комментариев на тему погоды. Все понимали, что эти проклятья относились не к погоде, а к постигшей их неудаче.
Норман откупорил бутылку шерри. Хлопок пробки прозвучал неуместно громко в зале, где повисла напряженная тишина. Конечно, в банке было достаточно обслуживающего персонала, среди них имелся и официант – случаи приема очень важных персон в банке были нередки и нередко при этом приходилось откупоривать бутылки. Но существовало одно непреложное правило – никаких посторонних, если они собирались в Зале компаньонов.
– Генри, – пробормотал Норман, подавая брату большой бокал амонтильядо.
Генри принял его из рук Нормана, но пить не стал, дожидаясь, пока не будет налито остальным. Норман по очереди подал бокалы своим сыновьям, сначала Чарльзу, потом Тимоти. Затем, наполнив свой, поднял его.
– Ура!
– Не думаю, чтобы сегодня был повод для криков «ура», – процедил Тимоти.
Ни Чарльз, ни Генри не поддержали его, и вообще можно было подумать, что его не услышали. Они поддержали Нормана. – Ура! Шерри, который они лили, был нового разлива, это был плод многолетних исканий одного винодела из Хереса, смесь, которая сначала выдерживалась в течение пятнадцати лет в дубовых бочках, специально завозимых из Калифорнии. Вино выхаживалось с той же любовью и заботой, с какой мать растит дитя. Херес был мягкий, утонченно-нежный, после него во рту оставался характерный привкус орехов.
– Великолепно, – восхищался Норман. – Руэс превзошел самого себя. Надо бы ему отписать. – Он повернулся к своему младшему сыну. – Ты, кажется, что-то хотел сказать?
– Я сказал, что наше сегодняшнее положение не очень-то располагает к самовосхвалению. Амонтильядо не в счет.
– Значит, ты со мной согласен? – негромко спросил Норман. Тимоти недоуменно посмотрел на него. – Я имею в виду шерри, – пояснил его отец. – Ведь Руэсу нет равных, разве не так?
– Шерри несравненный, – согласился Тимоти. – Но вряд ли мы собрались здесь рассуждать о его Достоинствах. Или, может, я ошибаюсь?
– Понимаю, к чему ты клонишь. Но, может быть, ты мне скажешь, какова истинная цель нашего собрания?
– Обсудить наше положение, отец. Я бы еще добавил: наше ужасное положение.
– Вот оно что, ну да. – Норман засунул большие пальцы за жилет и откинулся на спинку кресла. Но ведь нам и раньше приходилось оказываться в подобном положении. И мы всегда из него выбирались.
Чарльз с беспокойством смотрел то на младшего брата, то на отца. Эта наигранная вежливость между ними могла предвещать только бурю. Но из-за чего копья ломать? По сравнению с их прежними проблемами этот парагвайский заем был не таким уж и опасным.
– Ты уже переговорил с дядюшкой Джемми? – обратился он к отцу.
– Нет, ты забываешь, что у них в Уэстлэйке нет телефона.
– Я думал, он приедет в город.
– С какой стати? – Норман пил шерри, он пил его маленькими глотками, не спеша, было заметно, что он о чем-то сосредоточенно думает. Допив, он добавил еще шерри в свой бокал. – С чего бы это Джемми приезжать сюда? – повторил Норман свой вопрос.
– Я подумал, что… – Чарльз не договорил.
– Нет, здесь его нет и приезжать он не имеет намерений.
Сегодня с утренней почтой он прислал мне записку, что остается там, у себя, на севере, со своими розами.
Генри принялся искать что-то в стопке бумаг, которые он прихватил с собой на эту встречу.
– Продано одиннадцать с половиной процентов облигаций, – объявил он.
– Да, Генри, мы знаем.
Генри посмотрел на своего младшего брата. Норман занял место председательствующего за столом. Он всегда это делал, когда Джемми отсутствовал. Строго говоря, председательствовать должен был Генри, но Генри никогда не рвался в управляющие.
– Что же мы собираемся предпринять? – вопрошал Генри с гневным блеском в глазах.
– Да не паникуй ты, ради Христа! – взорвался Норман. – Что должны предпринять, то и предпримем. И не надо смотреть на меня так, будто я собираюсь тебе пулю в лоб пустить.
– Но ведь я знал, знал, что все именно так и будет, – шептал Генри. – У меня было предчувствие, что этот заем до добра не доведет. Вероятно, мне следовало подыскать для вас более весомые аргументы и действовать более настойчиво. Я был обязан вас переубедить.
– Это не твоя вина, Генри, – Норман коснулся его плеча. – Ты высказал свою точку зрения, и она была отвергнута большинством. И посему, забудь об этом.
Тимоти потянулся за бутылкой шерри и, доливая в бокал своего дяди вина, обратился к отцу.
– Что ты предлагаешь? Что мы должны делать?
– Ничего.
Три пары глаз непонимающе смотрели на него.
– Ты сказал «ничего», отец? – спросил Чарльз. – Ничего?
– Ты правильно меня понял – ничего.
– Но…
– Никаких «но», – прервал его Норман. – Первое: облигации по-прежнему будут продаваться. Мы будем их продавать и они, в конце концов, пойдут, если, конечно, еще какой-нибудь щелкопер не станет будоражить его святейшество общественное мнение. Второе: заем должен выплачиваться раз в шесть месяцев в течение двух лет, значит, четыре раза. Первая выплата Парагваю должна быть осуществлена по истечении тридцати дней, иными словами, через месяц.
– Полмиллиона фунтов стерлингов, минус проценты – двенадцать процентов, что составит шестьдесят тысяч… – Тимоти торопливо царапал на листке бумаги цифры, будто эти суммы стали им известны лишь сейчас. – Следовательно, нам предстоит выплатить четыреста сорок тысяч через тридцать дней. – Он повернулся к своему брату. – Каково положение с наличными, Чарльз? Сколько мы сможем выплатить?
– Не очень много.
– Сколько? Чарли, дорогой мой, сколько это будет в цифрах?
Норман молчал, он не сводил глаз с Тимоти. В какую игру ты играешь, Тимоти? – задавал он себе вопрос. Ведь я знаю, что играешь, сын. И с этими фениями ты спутался не ради борьбы за независимость Ирландии. По тебе эта Ирландия пускай хоть на дно морское опустится. В какую же игру ты играешь?
Чарльз пробормотал какие-то цифры.
– Скажи мне точно, – командовал братом Тимоти. – я ничего не могу понять.
– Я сказал, что в резерве у нас семьдесят пять тысяч. И еще, – тут Чарльз снова понизил голос, – те два миллиона. Я имею в виду, что…
Тимоти наклонился вперед и перебил его.
– Золото, находящееся у нас по поручению Российского Императорского Казначейства, золото русского царя не может быть причислено к нашим резервам.
Никто ему перечить не стал – всем было известно, что формально он был прав, но им было известно и другое: на это золото, на эти два миллиона они имели право. Они могли взять его в долг, хотя лишь на очень короткое время. И лишь в случае крайней необходимости.
Мендоза стали сотрудничать с русскими еще полвека назад, когда Императорскому Казначейству потребовалось сорок миллионов на постройку железной дороги. Главным представителем финансовых интересов русских в Британии был Баринг. Впрочем, он не один сотрудничал с царем, время от времени и другие европейские банки имели дело с Россией, обеспечивая их займы. «Два миллиона в русских золотых империалах, – пробормотал Тимоти.
– Два миллиона сразу против пяти, предоставленных в рассрочку. Я так понимаю? – Он ждал возражений, но их не последовало. – Насколько я могу заключить из сегодняшнего положения, они, эти два миллиона – скорее пассив, чем актив. Нам, воспользуйся мы ими, останется лишь семьдесят тысяч реальной ликвидности».
– Правильно, – согласился Чарльз.
Тимоти повернулся к Норману. Голос его звучал язвительно.
– Семьдесят семь тысяч фунтов, отец? Какие активы мы можем выставить? Против чего эти семьдесят пять тысяч? – Он взглянул на бумагу, лежавшую перед ним. – Шестнадцать миллионов плюс, я полагаю. Не считая парагвайского займа. Шансы у нас никудышные, более того, такое положение небезопасно.
– Мне что, отчитываться перед тобой? – очень спокойно спросил Норман. – Тон Тимоти мгновенно переменился. – Нет, сэр, конечно нет. Мы все находимся под вашим руководством, мы это понимаем. Я просто спрашиваю, как в условиях этого кризиса нам поступить? Что нам делать? Что вы можете предложить?
– Ничего, – еще раз повторил свои слова Норман.
Он сидел чуть ссутулившись и положив перед собой руки на столе. Он знал, как овладеть аудиторией, как произвести на нее нужное впечатление.
– Слушайте меня, все вы. – Он обращался ко всем, но смотрел при этом только на своего младшего сына. – А ты, Тимоти, слушай особенно внимательно. Никакого кризиса нет, даже если мы и говорим здесь о нем. И в том, что разговоры об этом будут, сомневаться не приходится, их не избежишь. Каждый посыльный в Сити уже знает, что наш заем приказал долго жить. Но никому в голову не должно прийти, что Мендоза не в состоянии покрыть их обязательства. И им это никогда не придет в голову, если мы, конечно, сами не забегаем, как полоумные, и тогда любой из них, даже самый что ни на есть безмозглый поймет, что дела наши плохи.
– Все это так, сэр, но что будет, когда эти тридцать дней истекут? – Казалось, Чарльз мог сегодня говорить только шепотом. – Что тогда?
– Я к этому еще подойду. Первое: я хочу, чтобы вы ясно понимали, что поставлено на карту. И Генри, и мне, нам уже случалось на нашем веку попадать в переделки и похуже. Другое дело – вы. Именно вам обоим следует зарубить себе на носу, что если мы обнаружим хоть малейший признак слабости, как эти гарпии набросятся на нас. – Он все еще смотрел на Тимоти. – Под удар поставлено все твое наследство, все, целиком, понимаешь? До единого пенни!
– Понимаю. Очень хорошо понимаю, сэр.
Тимоти тоже говорил негромко, но не так, как его брат. В голосе Тимоти чувствовалось хладнокровие и присутствие духа.
– Хорошо. – Норман повернулся к Генри. – Теперь, как обстоят дела с нашими грузами?
Генри еще раз порылся в своих бумагах и вытащил несколько листков.
– Обе «Королевы» возвратятся с востока в течение первой недели августа.
Под «Королевами» он имел в виду два судна: «Королеву Эстер» и «Королеву Джудит», которые заменили ходивших во времена их прадедушек «купцов». Оба новых судна были парусниками и сновали между Европой и Востоком, имея на борту самые различные грузы, принадлежащие Мендозе.
– Оба должны прибыть одновременно? – поинтересовался Тимоти.
– Да, – подтвердил Генри. – Мы ведь всегда организовывали именно так: оба судна причаливают одновременно и приводят в замешательство торговцев, и цены для нас в этом случае выгоднее.
Тимоти кивнул. Он чувствовал, как отец не спускал с него глаз. Тимоти понимал, что отец не забыл о том, как он возражал против такой политики. Несколько месяцев назад это даже вызвало шквал дискуссии.
– Ясно. Благодарю тебя, дядя Генри. Дальше, пожалуйста.
– Потом еще «Сара Стар» и «Сюзанна Стар». Что касается первой, то она добралась до Нью-Йорка на прошлой неделе. Оттуда она направляется в Каракас и возвратится в Англию не раньше начала сентября. А вот «Сюзанна Стар» уже почти заканчивает плавание. В Сан-Хуане она должна быть через несколько дней и после этого, дней через двенадцать, прибыть в Лондон, вероятно, восьмого июля.
Генри, закончив свой отчет, повернулся к Норману. Тимоти и Чарльз тоже смотрели на отца.
– Благодарю, – пробормотал тот. – Как я понимаю, мы в любом случае в состоянии продать все грузы до наступления срока первого платежа. Кофе, сахар, ром, если я не ошибаюсь?
Генри кивнул.
– Да, плюс пара тонн копры.
– Значит, по самым скромным подсчетам, это составит около ста тысяч чистой прибыли, да, именно столько и принесет нам наша «Сюзанна».
Норман обвел взглядом остальных, те продолжали смотреть на него.
– И еще остается Пуэрто-Рико, – добавил он, ожидая, когда до них дойдет скрытый смысл этого упоминания. – Я сегодня утром отправил Люсу телеграмму, в которой строго-настрого запретил прикасаться к резервам вплоть до моего особого распоряжения.
Услышав это, Тимоти чуть было не присвистнул. Пуэрто-Рико был уникальным владением Мендоза. Нигде больше в мире у них не было настоящего филиала, который с самого его возникновения управлялся бы не членами их семьи или родственниками, а посторонним лицом, нанятым в качестве управляющего. Тимоти не мог понять, почему он до сих пор выпускал этот банк из поля зрения. Это было его ошибкой.
Генри уже больше не смотрел глазами затравленного зверя.
– Да, конечно, Пуэрто-Рико… Норман, а в Кордове мы сможем рассчитывать на кое-какую, пусть даже небольшую, поддержку?
– Полагаю, что сможем. Я уже поднял по тревоге Франсиско.
Норман поднялся, достал свои часы, взглянул на них и снова спрятал их в кармашек шелковой жилетки.
– А теперь, джентльмены, нас ждут наши дневные дела. Я настоятельно рекомендую вам съесть сегодня свой ленч на людях. Разумеется, каждому по отдельности. Я не вижу ничего плохого в том, что все представители банка, они же участники нашего предприятия, я имею в виду парагвайский заем, покажутся на людях и продемонстрируют отличный аппетит, не обнаруживая ни малейших признаков нервозности.
Он помолчал и, убедившись, что все поняли, что он хотел сказать, покинул Зал компаньонов.
* * *
Марта Клэнси с минуту прислушивалась у дверей спальни наверху, затем без стука вошла. Было около полудня, но громкий храп говорил о том, что оба мужчины еще не проснулись. Нечему удивляться – они ввалились лишь в три часа утра, вконец измотанные. Она показала им комнату, даже не решившись спросить о ее мальчиках.
Марта поставила на тумбочку, служившую туалетным столиком, поднос, со стоявшими на нем двумя кружками дымящегося чаю. Этот покой занимала Черная Вдова. Боже, кого только не заносило к ней в дом! Разве могли эти два оборванца подозревать, что эту Постель до них согревала Лила Кэррен, эта благородная и великая леди, – подумала Марта.
– Эй, вы, уже за полдень, – она трясла за плечо того, кто спал с краю. – Вы же просили вас разбудить.
Пэдди Шэй еще громче захрапел, будто возмущаясь, Что ему мешали спать, но тот, кто помоложе, О'Лэйри, уселся в кровати и сонно пробормотал:
– Сколько времени, ма?
Марта улыбнулась, ей польстило, что мальчик принял ее за мать.
– Я не мама, парень, – с нежностью в голосе сказала она. – Я – миссис Клэнси и ты в моем доме на Торпарч-роуд в Лондоне. И времени уже пять минут первого. Вот он сам сказал, чтобы я вас разбудила в полдень.
Она кивнула на так и не желавшего просыпаться Пэдди.
О'Лэйри сонно протирал глаза. Ему не больше шестнадцати, прикинула Марта. Матерь Божья, что же это за мир, где шестнадцатилетние мальчишки были вынуждены сражаться в подпольных армиях и бороться за то, что им должно принадлежать по праву?
– Я вам тут чаю принесла, – сказала она. – Буди его, и давайте оба спускайтесь на кухню завтракать. Я вас там жду. А здесь за занавесками есть таз с водой, так что сперва умойтесь, а потом отправляйтесь вниз.
Через четверть часа оба сидели у Марты на кухне и уплетали яичницу с беконом и хлеб, запивая это чаем.
– Мокровато сегодня, – прожевывая, бормотал Пэдди Шэй.
Марта выглянула в окно.
– Да, это точно, что мокровато… Жалко, что вы вчера не приехали. – Она закончила мытье сковороды, на которой поджаривала яичницу. – Маслица еще хотите?
– Не откажусь, спасибо, – ответил Шэй. – Но вы уж не беспокойтесь – мы вас не объедим, а то, небось, думаете, что, вот, явились, подберут все до крошки, одни голые полки останутся, – успокоил ее Пэдди, кладя на исцарапанный стол шиллинг. – Это вам за хлеб и постель.
– Не надо мне денег ваших, – говоря это, Марта отколупнула от большого ломтя масла кусочек размером с куриное яйцо и положила в стоявшую перед ними масленку. – Это все ради нашего с вами дела.
Марта считала, что лучшего применения тем двум фунтам, которые раз в месяц приносил домой ее муж, работая на железной дороге, не найти.
– Таковы законы нашего братства, – назидательно говорил Пэдди, двигая шиллинг в ее сторону. – Нечего у вас кусок из горла выдирать, если можно без этого обойтись.
Марта пожала плечами, и молча отправила монету в карман фартука.
– Сколько вы еще пробудете?
– А я и сам не знаю, для нас кое-что должны принести.
Марта была в курсе методов подпольной работы фениев и не лезла с расспросами. Если бы не их железная дисциплина, то их уже давно бы всех выудили поодиночке, как рыбешек.
– Будете ждать здесь, пока доставят вам то, за чем вы приехали, или пойдете куда?
– Погода сегодня вроде не та, чтобы нос на улицу высовывать.
До сих пор О'Лэйри молчал – его рот был занят едой. Теперь он прислушивался и сосредоточенно вытирал тарелку кусочком хлеба от остатков яичницы, потом намазал на этот хлеб еще масла и отправил это себе в рот.
– А что, на Лондон тебе разве не хочется взглянуть, коли мы уж здесь? – проговорил он с набитым ртом.
– Ладно, помолчи. Все будешь делать так, как скажут, – рявкнул Шэй.
– А что, я отказываюсь, что ли? Просто хотелось пройтись посмотреть город, если можно, конечно.
– Как тебя звать, парень, – поинтересовалась Марта.
– Дональд, мэм.
– Так вот, Дональд О'Лэйри, я думаю, что тебе представится возможность увидеть Лондон в ближайшие дни. – Она хмыкнула. – Может ты сумеешь его даже поджарить чуть-чуть.
Ее глаза затуманились, в них сейчас проплывали ужасные картины, оставшиеся с детства, связанные с расправой англичан над ирландцами. Она тряхнула головой и вновь была в дне сегодняшнем.
– Вы случайно моих мальчишек не знаете? Все трое за наше дело сражаются. Фрэнки, Кевин и Шин. Знаете кого-нибудь из них?
О'Лэйри покачал головой.
– Я не знаю, мэм.
– Я знаю Фрэнки, – сказал Пэдди Шэй. – Видел его с неделю назад. Он был в полном порядке.
Марта перекрестилась.
– Хвала Господу и всем святым. – Тут в дверь застучали и она замолчала. – Оставайтесь здесь, и чтобы все было тихо. Я пойду, гляну, кто это явился.
Через пару минут она вернулась в кухню с запиской в руке.
– Для вас, мистер Шэй.
Пэдди, взяв у нее бумажку, быстро пробежал по ней глазами.
– Кто-то должен прийти к нам, как стемнеет, – объявил он.
– Отлично, – сказала она. – Теперь вы знаете, что к чему. Я не вижу причины, почему бы мальчику не побегать по городу немного, если ему дождь нипочем, правда?
– Да, – нехотя согласился Шэй. – Думаю, что можно.
Ответом О'Лэйри была благодарная улыбка Марте.
– Там в прихожей стоит шкаф, откроешь его и возьмешь плащ.
Шэй обратился в Марте, когда О'Лэйри умчался.
– И вы здесь одна с тех пор, как ваши ребята отправились?
Марту этот вопрос не смутил, ей и в голову не приходило бояться этого Пэдди Шэя. Она доверяла ему.
– Мой муженек работает на железной дороге. Иногда его по нескольку дней дома не бывает. Он завтра к утру вернется.
Шэй кивнул.
– Ну, тогда он не разобидится на меня, если я его кресло пока займу да в его газетку загляну, правда?
С этими словами Пэдди уселся в обитое кретоном кресло, поближе к плите и взял сложенную «Дейли Ньюс».
– Спичечки у вас не найдется, трубку раскурить и хорошо бы еще чашечку чаю, если можно.
Сан-Хуан
9 часов утра
Костел Сан-Хосе был очень старым и очень красивым. Майкл зачарованно разглядывал искусной работы сводчатый потолок, потом его взор упал на великолепное мраморное надгробье исследователя Понсе де Леона, переместившись затем налево на изумительное, украшенное резьбой распятье, с поразительным реализмом передававшее страдания Христа, его предсмертные муки. Майкл преувеличенно долго рассматривал внутреннее убранство костела, это позволяло ему не смотреть на массивный постамент, задрапированный в черное и установленный на нем гробик, до боли маленький и приводивший его в безграничное отчаянье.
Тело Кармен, двенадцатилетней девочки, исчезнувшей две недели назад, было обнаружено на берегу залива Сан-Хуан. Его прибило к берегу море. У девочки были вырваны глаза и отрезаны ее едва намечавшиеся груди.
– Да покоится в мире… – нараспев произносил пастор-иезуит, одетый в черную сутану.
Это был мужчина лет сорока, худощавый, высокий, в его облике было что-то от аристократа. Иезуиты появились на острове в шестидесятые годы, как недавно узнал Майкл. Он не был удивлен, узнав и то, что они оказались в гуще политических событий на Пуэрто-Рико – второй раз за последние триста лет они переживали их политический ренессанс.
– Аминь, – коленопреклоненный молодой причетник провел два последних такта длинного зачина, голоса пастора и молодого певца прекрасно сочетались, дополняя друг друга.
Причетник поднялся с колен. Месса закончилась, но паства застыла в ожидании пастора, который должен был возглавить похоронную процессию, отправлявшуюся на кладбище. Наблюдая за траурной мессой, Майкл еще раз убедился, что лишь католики умеют так соблюсти ритуал и символику. Но к чему это все? Ведь смерть так ужасна, в особенности, когда она настигает молодых.
Примерно четверть храма была заполнена людьми. Майкл стоял в глубине костела, довольно далеко от входа. Он пошел к мессе, потому что понимал, что не мог не пойти, хотя здесь он чувствовал себя посторонним и даже лишним в этой толпе скорбящих. Людей было довольно много, половину присутствовавших составляли женщины с Калле Крус.
Нурья Санчес стояла у гроба там, где обычно стоят близкие родственники. Сегодня она была в черном, и тюрбан покрывал голову. Нурья стояла в окружении десятка женщин, явно не походивших на проституток. Их вполне можно было принять за добропорядочных пуэрториканских домохозяек. Некоторые из них, как и Нурья, были в черном, остальные – в платьях темных тонов. Толпа проституток была четко пространственно отделена от остальных благочестивых прихожан – между ними лежала полоса отчуждения. Пастор и прислужник прошли в середину и заняли место у носилок с гробом, туда же подошли и те, кому предстояло его нести на кладбище. Это были мужчины, тоже одетые в черное. Майкл узнал их – это были те, кто работал у Нурьи. Он узнал мальчика по имени Авдий и лакея Самсона и других, кого он знал лишь в лицо. Подходили и те, кто собирался пойти на кладбище и снова здесь Майкл заметил полосу отчуждения в их колонне – те, кто не имел отношения к Калле Крус сразу же отделились от проституток.
Майкл ждал, пока процессия выйдет из костела и затем последовал за ней. Он не собирался идти к погребению, у него не было желания участвовать в этом уродливом и бессмысленном ритуале жертвоприношения ребенка силам зла.
– Сеньор Кэррен, – послышался тихий голос; он шел откуда-то слева.
Майкл повернул голову и увидел стоящего поблизости человека. Это был старик: его морщинистое лицо, казалось, было сделано из дубленой кожи, фигура его тоже сморщилась, словно усохла от прожитых лет. Он стоял, ссутулясь, венозными, узловатыми старческими руками сжимая палку, на которую он опирался всем своим тщедушным телом.
– Сеньор Кэррен, – повторил незнакомец. – Мне нужно с вами поговорить.
Майкл собрался ему ответить, но вдруг его внимание привлекла возникшая на площади перед костелом суматоха. Похоронная процессия смешалась. Присмотревшись, он увидел, как старик Самсон, который вместе с остальными нес гроб, сморщился от боли, схватился за сердце, хватая ртом воздух. Все кругом суетились в поисках подходящей замены. Майкл снова посмотрел на своего загадочного собеседника.
– Кто вы? О чем вы желаете со мной поговорить?
– Меня зовут Роза, сеньор Кэррен.
– Роза? Наконец-то. Я вас повсюду искал.
– Да, сеньор, я понимаю, я специально пришел сюда встретиться с вами, я знал, что вы окажетесь здесь.
– Очень хорошо, что вы нашли меня. Подождите минуту. Ради Бога не уходите, слышите? Вы мне очень нужны, у меня к вам масса вопросов, обождите, – повторил Майкл еще раз.
Сцена, разыгравшаяся на маленькой площади перед костелом, вызвала у Майкла чувство возмущения и стыда. Здесь стояла довольно большая группа зевак, все жаждали присутствовать на этих похоронах, движимые любопытством и лишь отчасти, сочувствием. Но в глазах большинства не было и следа сочувствия, лишь вульгарное любопытство. Заменить у гроба этого занемогшего старика-лакея не желал никто – мужчины боязливо жались по сторонам или норовили юркнуть в близлежащие переулки – ханжеские предрассудки оказались сильнее христианского милосердия.
Кэррен пробирался через толпу, локтями распихивая глазевших. Он искал Нурью, которую не видел вот уже два дня, с того самого визита на индейский рынок, когда она на обратном пути высадила его из своего экипажа. Наконец он отыскал ее и направился к ней.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – обратился он, не здороваясь.
Сначала она холодно посмотрела на него, потом он понял по ее лицу, что она решила забыть о прошлых дрязгах. Она кивнула ему, восприняв его слова как соболезнование.
– Благодарю вас. Я отговаривала Самсона, а он ни в какую. Он же совсем старик, ничего удивительного, что в такую жару ему стало дурно.
Майкл, поколебавшись, оглянулся и посмотрел туда, где он оставил человека, назвавшегося Розой, но того не было видно.
– Я заменю Самсона, – и уже стал протискиваться к мужчинам, которые несли гробик.
Нурья удержала его за рукав.
– Нет, спасибо, не нужно – они уже, кажется, нашли кого-то. К тому же, вы вон какой высокий, они с вами вместе не смогут нести, равновесие нарушится.
Ее глаза опухли от слез, но она даже сумела улыбнуться.
– И, согласитесь, вы будете странно смотреться в окружении этих черных лиц, вам не кажется?
Майкл хмыкнул. И вот уже через толпу быстро пробирался какой-то молодой негр, он появился со стороны Калле дель Кристо. Кивнув Нурье, он занял место Самсона, и процессия двинулась дальше. В знак благодарности Нурья сжала локоть Майкла и, кивнув ему, пошла за гробом. Пастор-иезуит, открыв молитвенник, сделал знак мальчику, который нес длинное распятие и, встав во главе похоронной процессии, повел ее по направлению к кладбищу.
Майкл смотрел им вслед, пока процессия не исчезла, повернув на улицу Калле дель Кристо. Оглянувшись, Майкл заметил, что толпа на площади заметно поредела и принялся искать глазами Розу, но его не было.
– Черт! – громко выругался Майкл.
Ему до зарезу нужен был этот старик, которого он не переставал искать с первого дня своего пребывания здесь. Но на острове было очень много мужчин по фамилии Роза, и открытые поиски были небезопасны, и Майкл так и не сумел найти его. Теперь он хоть знал этого Розу в лицо.
– Тише, сеньор, – эти призывы шли из крытого арками пассажа справа.
Жмурясь на ярком солнце, Майкл различил тень человека, укрывшегося в одном из проемов. Майкл быстро осмотрелся и медленно направился в пассаж. Поравнявшись с тем местом, где находился Роза, он негромко спросил.
– К чему эта таинственность? Разве в ней есть необходимость?
– Да, сеньор. Я должен быть осторожным.
Майкл, оставшись стоять, глядел себе под ноги, сделав вид, что его очень интересовала брусчатка мостовой. Он негромко сказал.
– Мне необходимо с вами поговорить.
– Я знаю, – отозвался Роза. – Приходите сегодня вечером в десять в таверну на Каллехон де лас Монхас. Адиос, сеньор.
Майкл кивнул и, повернувшись, стал уходить.
Лондон
11 часов вечера
Боже праведный и всемогущий! Прекратится ли когда-нибудь этот дождь! – подумал Пэдди Шэй, прислушиваясь к монотонному звуку дождевых капель, стекавших с крыши, сидя у окна кухни домика на Торпарч-роуд. Нет, этот английский дождь был другим, – решил он. – Отвратительным. В Ирландии дождик был приятным, даже нежным. Здесь же, в этой Англии, будто небеса разверзлись и решили излить на эту грешную английскую землю всю имевшуюся воду, чтобы целый день наказывать этих англичан.
– Осталось там еще в бутылке? – спросил он.
О'Лэйри подал ему бутылку виски.
– Какое время указано в записке?
– Никакого времени там не указано. Написано только, что как стемнеет.
– Но ведь уже давно стемнело.
– Я и сам вижу, что стемнело. Ничего не поделаешь. Надо ждать и все тут.
– А кого мы дожидаемся?
– Не знаю я, кого.
О'Лэйри поднялся со стула, он был жестким, без обивки. Единственное удобное кресло занимал Пэдди. Мальчик взял кусок угля и подбросил в плиту.
– Надо дать миссис Клэнси еще один шестипенсовик, вон сколько угля мы уже сожгли.
– Имей я хоть один лишний шестипенсовик за душой, я бы так и сделал. Но у меня его нет.
Огонь горел лишь в плите на кухне. В соседней комнате камин не топили. О'Лэйри заметил это, когда возвращался со своей прогулки по Воксхоллу и Наин-Элмз. Эта добрая душа, миссис Клэнси, должна была мерзнуть по воле этого проклятого Пэдди Шэя. Если бы тот не потратил целый шиллинг на виски, он бы смог больше заплатить женщине. Черт бы побрал этого проклятого Пэдди с его виски, чтобы он им захлебнулся. Но вслух этого мальчик, конечно, не сказал. Пэдди стоял в армии фениев рангом выше О'Лэйри, да и к тому же был намного старше. Он отважился лишь на такой вопрос.
– А ведь правда, уголь – не то, что торф? Торф не так противно воняет.
– Все в этом Лондоне воняет. Весь город провонял англичанами.
– А если мы… – О'Лэйри не договорил, так как в коридоре раздались шаги, затем кухонная дверь распахнулась и вошла миссис Клэнси. Она была не одна. За ее спиной стоял какой-то мужчина.
– Вот тот человек, которого вы дожидаетесь. Я обожду в соседней комнате, пока вы о своих делах говорить будете.
– Добрый вечер вам, джентльмены, – сказал гость, откидывая капюшон своего непромокаемого плаща. – Рад видеть, что вы прибыли без осложнений.
Первое, что бросилось в глаза О'Лэйри, было то, что человек этот совершенно лысый, но тем не менее высокий и симпатичный. Юноша и подумать не мог, что и без волос можно выглядеть симпатичным. Правда, у него было что-то с ногой. По виду его можно было принять за какого-нибудь работягу. Да ерунда все это, неважно, кто он и что. Главное – он важная птица, это уж точно. Опытный. Едва вошел, сразу глазами стал туда-сюда шнырять. Да и Пэдди Шэй не стал бы так вскакивать перед всякой мелкотой.
– А-а, так это Фергус Келли собственной персоной, если не ошибаюсь? Не думал, что вы один из наших, когда в первый раз вас тогда в Дублине увидел. Не знал тогда.
– А тебе положено знать только то, что положено, – отрезал Келли, опершись на кухонный стол миссис Клэнси, чтобы дать своей ноге отдохнуть.
Пэдди потянулся за бутылкой и плеснул в жестяную кружку виски. Келли с готовностью взял у него кружку и залпом выпил.
– Хорошо, особенно в такую мерзкую погоду! А теперь, ребята, вот что я вам скажу: у меня к вам будет одно поручение, очень простое, так что никаких проблем быть не должно.
О'Лэйри затаил дыхание, ожидая, наконец, услышать, для чего же их сюда послали, в этот Лондон. Может, понадобилось что-нибудь взорвать? Или поджечь? Перед глазами мальчишки встали те места, которые он видел – уже и парк Воксхолл казался ему отличной мишенью – он был готов взорвать его к чертям, если бы ему только дали побольше динамита. Что бы тогда сказали эти ветераны-фении, которые только и знают, что без конца твердить о том, что, мол, сейчас не время, что надо дожидаться подходящего момента, а затем всем вместе ударить по этим ублюдкам-англичанам и вышвырнуть их из Ирландии. А что, разве не могло случиться так, что это именно их, его и Пэдди Шэя, выбрали для того, чтобы и нанести этот первый решительный удар?
Келли извлек из кармана небольшой пакет. О'Лэйри с любопытством смотрел на него. Интересно, неужели этого динамита так мало надо? Разве этого пакетика хватит, чтобы и взаправду поднять на воздух какое-нибудь большое здание? Откуда ему знать, он ни разу в жизни такой штуковины, как динамит, в глаза не видел.
А Фергус Келли обращался с этим пакетом без особой осторожности, помахивал им, жестикулировал, не выпуская его из рук.
– Вам предстоит выехать первым же поездом, который идет завтра рано утром в Ливерпуль. Там сядете на паром. Послезавтра, когда вы будете уже в Дублине, вот этот парень – Келли показал на О'Лэйри – должен будет отнести его на Маунтджой-стрит. – Еще один взмах пакетом. – Он должен быть там ровно в десять утра, минута в минуту. И не дай Бог опоздает. Так вот, там в начале улицы будет стоять человек. У него будет велосипед, он будет стоять на коленях и чинить колесо. – Келли повернулся к О'Лэйри. – Ты скажешь ему следующее: «Это не вы тогда кошку переехали?» Сможешь запомнить в точности?
О'Лэйри смотрел на него во все глаза. И для этого его послали сюда?! Из-за какой-то ерунды, с которой любой карапуз бы справился?
– Это не вы тогда кошку переехали? – деревянным голосом повторил он. Запомнить нетрудно.
Келли кивнул.
– Хорошо. А этот парень с велосипедом, он тебе ответит: «В Дублине сейчас столько кошек развелось». И, когда он тебе это скажет, если скажет, конечно, вот тогда знай, что это как раз тот человек, который тебе нужен.
– И что тогда? – спросил О'Лэйри, не теряя надежды на то, что за этим последует что-то хоть чуточку поопаснее.
– Тогда отдашь ему пакет и смотаешься оттуда.
– И это все? – спросил Пэдди Шэй. – Он изо всех сил старался не выдать своего облегчения и даже восторга.
У него живот свело с тех самых пор, как совет решил направить его в Лондон. Пэдди подумал, что ему предстояла проверка на лояльность, иначе говоря, он думал, что ему собирались поручить вытворить в этом Лондоне такое, за что его эти англичане, самое лучшее, могли упечь в тюрьму лет на десять или на виселицу. И, если бы Шэй знал, как ему улизнуть от этих людей, он бы, не задумываясь, улизнул. Но не мог решиться и приехал сюда. А здесь, оказывается, все дело было только в том, чтобы выполнить какое-то детское поручение. Если говорить по совести, то лучше было бы, если и этого детского поручения не было, но ничего не поделаешь. Хорошо еще, что основное поручалось этому мальчишке.
– И это все? – переспросил он.
– Да, все. Сначала была задумка поручить вам еще кое-что, но, – Келли пожал плечами – все вышло не так, как ожидалось.
Шэй поблагодарил судьбу за ее милосердие. Но червь сомнения продолжал грызть его – ничего легкого на свете не бывает. Он не верил в чудеса.
– А что там такое в этом пакете? – он показал на посылку. – Что мы должны привезти в Дублин?
– Лучше тебе об этом не знать и не расспрашивать, – тихо ответил Келли. – По-моему, ты уже за эти двадцать лет, что в фениях ходишь, научился понимать, что к чему.
– Но…
– Да не выводи ты меня из себя своими «но», Пэдди Шэй. – Келли отошел от стола и поставил пустую кружку на полку. – Вот этот пакет. Возьми его, и чтобы все было сделано так, как я сказал. И больше вам знать ничего не надо, ребята.
Шэй принял у него из рук пакет. Ничего особенного, обыкновенный пакет, только поменьше того, который этот же Фергус Келли пару недель назад оставил в Дублине для того англичанина. И так же как и первый, этот конверт был туго перевязан бечевкой и запечатан красным сургучом. Ему ни в жизнь не открыть его, потому как на сургуче был оттиснут рисунок, который Шэй никогда не сумел бы потом подделать.
Келли застегнул пуговицы своего длиннющего плаща и снова натянул на голову капюшон, что придало ему сходство с каким-то монахом.
– Доброй ночи вам, ребята, и счастливого пути.
Марта Клэнси стояла у дверей комнаты, выходившей в прихожую, когда этот хромой вышел из кухни.
– Хорошо, что вы здесь, – сказал Фергус Келли и вложил ей в ладонь что-то.
Разжав ладонь, она обнаружила, что это была бумажка в пять фунтов. Марта ее сразу узнала, хотя никогда таких денег не держала в руках.
– Господи Иисусе и Пресвятая Богородица! Что я буду с ними делать? Такие деньги!
– Это вам за вашу большую помощь нашему делу, – сказал Фергус. – Нашему совету хорошо известно, что вам стоит принимать у себя стольких людей. И пусть у вас хоть что-то будет.
– Что-то? И это вы называете «что-то»?! За всю жизнь я сразу столько денег и в глаза не видела. – Она пыталась всучить ему деньги обратно. – Нет, этого не может быть. Это, должно быть, какая-то ошибка. Как, скажите на милость, этот ваш совет может выложить мне сразу столько денег, сколько мой Джо и за два месяца не заработает, и всего лишь за то, что я стараюсь поступать, как подобает настоящей ирландке?
– А что, вы разве хоть раз отказали нашим людям в пристанище за все эти два года? – не уступал Келли. – Это лишь небольшая помощь. Возьмите это и используйте по назначению. А мне теперь самое время отправляться, и, если вы проводите меня, буду вам очень благодарен.
Она достала ключ из кармана фартука и отперла входную дверь, так и не разжимая кулака с купюрой.
– Вот и дождь перестал, – пробормотал Келли, выйдя на улицу. – Это хорошая примета, надо думать.
А на другой стороне улицы некто, надежно укрывшись, тоже возблагодарил судьбу, и не только по поводу прекратившегося дождя.
Сан-Хуан
10 часов вечера
Недалеко от одних из многих ворот, прорезавших крепостную стену, окружавшую город с семнадцатого столетия, находилась небольшая улочка под названием Каллехон де лас Монхас, или переулок Монахинь. Эта улица, как и многие в Сан-Хуане, круто взбиралась на один из холмов города и представляла собой длинную прерывистую лестницу. Монахинь, которым эта улица обязана своим названием, давно и след простыл, а на ней располагалась одна дверь, украшенная хоть и грубоватым, но красочным изображением петуха. Толкнув эту дверь, Майкл оказался в таверне Эль Галло. Здесь было шумно и дымно, полно народу и, как это водилось у пуэрториканцев, все наперебой говорили. В углу сидели двое мужчин, один из которых бренчал на гитаре, а другой сопровождал его игру на пуэрториканских маракасах с хитрым названием, которое Майкл не раз слышал, но никак не мог запомнить. Было видно, что эти двое играли скорее для себя, нежели для гомонившей в таверне публики.
Майкла мало интересовала музыка. Он облокотился на стойку и заказал ромовый пунш. Бармен подал ему стакан напитка, принял деньги, но не спешил отходить.
– Вы кого-нибудь ищете, сеньор?
– Может быть, – непринужденно ответил Кэррен. – Все зависит от того, здесь ли этот человек.
– Здесь много всяких забавных людей, сеньор. А самые забавные, скорее всего, вон там, стоит вам лишь по лестнице спуститься. – Он кивнул в сторону узенькой лестницы, едва заметной из-за стоявших одна на другой корзин с непременной сушеной рыбой – любимым лакомством островитян.
– Спасибо. Пойду, взгляну на них.
Майкл, забрав свой пунш, направился к лестнице.
Запах рыбы был невыносим, у него в животе раздалось протестующее урчанье, и он, стараясь не дышать, проскочил мимо этих зловонных корзин и стал спускаться по лестнице. Спустившись, он понял, что находится в узком длинном подвале, освещенном мерцающим светом нескольких свечей, воткнутых в подсвечники, прилаженные к шершавым стенам.
– Сюда, мистер Кэррен, – обратился к нему голос по-английски. – Я жду вас.
Старик сидел на перевернутой бочке из-под вина. Ноги его не доставали до пола. Майкл подошел ближе, подняв стакан с пуншем, приветствовал его.
– Добрый вечер, сеньор Роза. За ваше здоровье. Я и не знал, что вы говорите по-английски.
– И я выпью за ваше здоровье, мистер Кэррен. – Роза поднял свой стакан в ответ на тост Майкла. – Ах, этот мой английский! – Да, говорю. Иногда люблю, знаете ли, похвастаться тем, что когда-то… – Он не договорил. – Ладно, прошлое есть прошлое, его не вернешь. А мы приговорены к тому, чтобы жить в настоящем.
– Философы именно это и утверждают. Нам все-таки лучше говорить по-испански.
– Я больше не хочу при помощи английского языка разыгрывать из себя тщеславного старика. Как здоровье вашей матушки? – уже по-испански поинтересовался Роза.
– Насколько я могу знать, все в порядке. Впрочем, я уехал из Ирландии несколько недель назад и с тех пор ее не видел.
– Сложное время мы все переживаем, – тихо сказал старик, – плохо, если семьи в разлуке. Но ведь иногда без этого не обойтись, как вы считаете?
Майкл кивнул и ждал, что он скажет дальше.
– Значит, вы здесь, – продолжал Роза после краткой паузы. – По правде говоря, я не очень-то верил, что вы сюда выберетесь, несмотря на все заверения сеньоры.
– Моя мать обычно выполняет свои обещания.
– Да, да, мне это хорошо известно. А что вы думаете обо мне? Что вам леди рассказывала обо мне?
– Не очень много. Лишь то, что вы находитесь здесь и что мне предстоит разыскать вас. Что вы будете моим союзником.
Роза кивнул, затем показал на другую перевернутую бочку.
– Присядьте, сеньор. Нам предстоит многое обсудить.
Майкл не стал отказываться и, усевшись на бочку, с интересом стал разглядывать старика.
Увидев его сегодня на площади перед костелом, он принял его за простого крестьянина, какого-нибудь кампезино из близлежащей деревеньки. Судя по всему, это было не так. Несмотря на затрапезную одежду, в этом человеке было нечто особое, отличавшее его от остальных. Более того, прислушиваясь к его речи, Майкл не обнаружил в ней характерного островного акцента, судя по манере говорить, он был кастильцем.
– А ведь вы из Испании, сеньор Роза?
– Да. Из Мадрида. И уже десять лет живу здесь. Моя жена умерла в Испании еще до того, как я оказался здесь. И сын мой здесь. Я даже уверен, что с ним вы уже успели пообщаться. Это он наливал вам пунш.
– Понимаю. Ваш сын более чем прозрачно намекнул мне, что вы здесь, внизу, в подвале, причем без долгих расспросов.
– Нет ничего удивительного в этом – вас ни с кем не перепутаешь, сеньор Кэррен. К тому же Педро – человек проницательный. Именно это было одной из причин, почему я взял его сюда с собой.
– А что, разве Пуэрто-Рико лучше подходит для проницательных людей, чем, скажем, Мадрид?
– В некоторых случаях именно так. Вы знаете мое полное имя, сеньор?
– Нет. Если бы я его знал, то давно бы уже разыскал вас.
– Стало быть, она вам его не сказала, – задумчиво произнес старик. – Это странно, а может быть даже и интересно.
– В отличие от ее сына, моя мать – женщина тоже в высшей степени проницательная. Так как ваше полное имя?
– Ах, да. Мое полное имя Израэль Роза Сальседо. Это вам что-нибудь говорит?
Израэль никаких объяснений не требовало. Роза – имя так сильно распространено, что неспособно служить какой-то зацепкой, а Сальседо – такое имя носила его мать, такую же фамилию носил и один из известных владельцев текстильных фабрик, выходец из Франции, перебравшийся на север Испании. Он был евреем. Майкл не видел смысла играть в отгадки и спросил напрямик.
– Если ваша мать носила фамилию Сальседо, то я предполагаю, что вы – еврей?
– Вы абсолютно правы.
– И это основа ваших взаимоотношений с моей матерью? Вашего союза?
– Назовем это отправной точкой нашего союза. Сейчас в Испании многое изменилось. Уже начиная с 1854 года там стало можно открыто объявить себя евреем и жить соответственно. Нет, конечно, строить синагоги не разрешалось, праздновать свадьбы по иудейским обычаям – тоже, так же, как и хоронить. Ты можешь быть евреем, но другие этого видеть не должны. Неужели мы такие заразные? – Хмыкнув, старик не стал дожидаться от Майкла опровержения и продолжал: – И все же это лучше, чем преследования. Вы так не считаете? Должно быть, все же лучше. Сейчас в Мадриде довольно много евреев. Но мне там делать нечего, уж лучше быть здесь, в Пуэрто-Рико.
Майкл ждал дальнейших объяснений, но их не последовало.
– Послушайте, – сказал Роза, – вон там стоит этот превосходный местный ром, там, дальше, – он показал, где. – Вы не откажетесь?
Майкл взял кувшин, на который ему указал Роза, и наполнил два стакана. Роза сначала чуть пригубил этот огненный напиток, как будто это был не ром, а вино и, продегустировав его таким образом, одобрительно кивнул головой и сделал теперь уже большой глоток.
– Карта пригодилась?
– Весьма, благодарю вас. Я нашел эту обитель сразу же.
– Рад слышать это. Вы встретились с сестрой Магдалиной?
– Встретился.
– И?
Майкл предпочел не ответить, а спросить:
– Скажите, что вам известно о моей матери?
– Мне известно, что она богатая леди, очень богатая, и что она при помощи своего богатства хочет кое-чего добиться для нашего народа.
А что, ведь намерения моей матери можно истолковать и так, – подумал Майкл. Все может быть. Но то, что этот удар Лилы мог быть обращен в пользу иудаизма, было простым стечением обстоятельств. Ее планы целиком основывались на мести и обретении ею и им утерянного. Восстановление еврейского дома Мендоза в Кордове нужно было не ей, а другим. А что касалось его и Лилы, то это было лишь частью сделки, заключенной ею.
– Да, это было одной из задач этого плана, – признался он. Ведь нужно было хоть что-то ответить.
– Ясно. А какова во всем этом роль сестры Магдалины?
– Если откровенно, я этого не знаю. А что вы знаете о ней?
– Об этой монахине? Довольно мало. Я могу вам рассказать. Несколько лет назад я познакомился с вашей матерью, это было еще до моего приезда сюда. Потом нам случайно довелось встретиться в Лондоне. Я заехал туда по пути в Пуэрто-Рико, и она, узнав, что я направляюсь сюда, попросила разыскать на острове одну женщину. Она знала лишь ее имя – Ньевес. Как оказалось, это была не совсем обычная женщина, а ясновидящая. – Он пожал плечами. – В общем-то разыскать ясновидящего не составляло особого труда, их не так уж много, тем более здесь. Позже я выяснил, что женщина эта была сестра Магдалина из этой обители на холмах. В своем письме я сообщил донье Лиле об этом. Вот все, что мне известно.
У Майкла от волнения забурчало в животе. Но он не подавал вида.
– А когда вы ее искали, что же вы выяснили?
Роза был в недоумении.
– Я рассказал ей то, что сейчас рассказал вам.
– Да, я понимаю. А с чем вам приходилось сталкиваться, когда вы занимались ее поисками, шли по ее следам? Было ли что-нибудь такое, что показалось бы вам странным, любопытным? – Старик пожал плечами.
– Да нет, по-моему, ничего такого не было. Она была сиротой в Понсе, затем стала монахиней, к тому же, как оказалось, ясновидящей. На этом острове во что угодно готовы поверить, у них это просто в крови. Ведь пуэрториканцы люди чрезвычайно легковерные. Вот хотя бы, например, эта девочка, которую сегодня хоронили. Вы не знаете, что для них означает эта смерть?
– А что может обозначать такая смерть?
– Колдовство! – выпалил Роза. – То, как изуродовано это тело, говорит о том, что девочку использовали в какой-то церемонии, имеющей отношение к колдовству. Вуду.
Кэррен заметил, что он поежился, когда произносил последнее слово.
– Вы слышали что-нибудь о вуду?
– Не могу сказать. Кажется, что-то связанное с фетишами всякого рода, я не ошибаюсь? Какое-то жуткое суеверие.
– Суеверие, говорите? Нет, не совсем. Вот взять хотя бы эти фетиши. Поймите, если кто-нибудь изготовит куклу и наречет ее вашим именем, то это уже дело серьезное и небезопасное для вас, сеньор Кэррен. С черной магией, сеньор Кэррен, шутки плохи.
– А что, здесь, на острове много людей занимается этой черной магией, или этим вуду?
– Мне говорили, что до последнего времени этого вообще не было. Но теперь, когда рабы обрели свободу и переезжают с одного острова на другой, это стало явлением повсеместным. Более всего это было распространено на Гаити, а здесь сейчас очень много гаитян, решивших перебраться сюда.
Майкл был весьма заинтригован услышанным, но пришел он сюда не ради обсуждения черной магии.
– Сеньор Роза, если мне понадобится помощь, могу я на вас рассчитывать?
– Конечно. Месяц назад я получил от вашей матери еще одно письмо. Она сообщила мне, что вы должны приехать и, возможно, вам потребуется моя помощь. Именно поэтому я решил сам дать о себе знать.
Конечно, Роза не был фанатичным альтруистом, поглощенным лишь своей религией и готовым работать. Для Майкла исключительно из идейных побуждений. И Майкл был готов в случае, если этот человек окажется для него действительно полезным, щедро его вознаградить.
На голове у старика была неказистая грязная соломенная шляпа. Он снял ее и вытащил из-под засаленной ленточки внутри маленький кусочек бумажки.
– Вот здесь адрес моего дома. Вы всегда сможете найти меня либо там, либо здесь, в этой таверне. Но, сеньор, я умоляю вас, пожалуйста, никому ни слова о том, что вы меня знаете. То, как вы себя ведете на этом острове, явно не способствует укреплению вашей репутации в городе и лучше, если никому не будет известно, что мы с вами состоим в приятельских или каких-либо деловых отношениях.
Майкл был изумлен.
– А что я делаю на этом острове?
– Ну, эти кофейные плантации, гасиенды. Как я вам говорил, здесь, в Пуэрто-Рико, слухами земля полнится. И то, что вы водите дружбу с этой «доньей всех проституток».
– Это значит, так называют Нурью Санчес?
– Да, некоторые так называют, а другие и похуже. Я, конечно, понимаю, что те, которые ее так называют, и сами немногим лучше. Но есть очень много людей, которые ее прозвали ангелом милосердия.
– Ну, а вы-то сами? Как вы ее называете?
– Что я вам могу на это ответить? Я считаю, что все наши поступки имеют одну единственную цель – позволить нам выжить на этом свете, сеньор Кэррен. И, как сказано в Талмуде, – он осекся. – Впрочем, Талмуд для вас мало что значит. Но я могу сказать одно, сеньор – и вы, и я, и Нурья Санчес, и та монахиня из обители – по сути своей мы друг от друга не отличаемся. Мы все стремимся выжить, а что за этим стоит, совершаем ли мы добро или зло – вот в этом все и дело.
Вверху Педро хлопотал у стойки. Он был так поглощен подсчетом и разливом, что едва взглянул на ирландца, когда тот вышел из подвала. Таверна была забита битком, все по-прежнему пили и говорили, не прислушиваясь к собеседнику. Из музыкантов остался лишь гитарист, который подыгрывал теперь двум исполнителям фламенко – мужчине и женщине. Они крикливыми голосами пели цыганские песни Андалузии, решив, видимо, что громкость исполнения способна заменить недостаток умения.
Майкл постоял немного, прислушался к ним – пели они плохо, постоянно фальшивили. Он подумал о своих прабабушке и прадедушке, о Титаните и Роберте-Ренегате, о цыганских напевах тех времен, объединивших целую страну, разорванную на части войной.
Какой же женщиной должна была быть она, эта Титанита. Его тетя Беатрис рассказывала ему эту историю. Она рассказывала ему о том, что после того как они поженились, она отправилась во Францию и разыскала там свою прежнюю семью. Узнав, что с приходом якобинцев евреи Бордо потеряли все, что могли потерять, Софья пела для жителей Бордо старые религиозные песни и цыганские напевы. Ее концерты принесли ей деньги, которые пошли на восстановление той небольшой синагоги, куда брал ее с собой дедушка, когда она была еще ребенком. О том, как она по возвращению в Испанию предстала перед инквизицией и как она отрицала брошенные ей обвинения, и как вышла из этого победительницей.
– Она заявила им, что она не еврейка и никогда ею не была, она отказывалась от своего Бога, потому, что знала – это было необходимо, она понимала, что это война, – говорила ему Беатрис. – Потому что сознавала, что сражалась за близких ей людей, что ей было необходимо лгать, иначе она была бы обречена на поражение.
– А я? – спросил Майкл. – Я тоже еврей?
Беатрис ответила не сразу. Потом, приложив руку к его груди, туда, где сердце, она ответила.
– Вот здесь – наверное да. Потому что ты – Мендоза. Но ты никогда не должен рассказывать отцу о том, что я тебе говорила. Луис человек… Луис другой человек. Возможно, останься мой отец в живых, все могло бы быть по-другому. Моя мать говорила мне, что он, мой отец, Рафаэль, сын Роберта и Софьи, хотел доверить Хуану какую-то тайну, когда Хуан вырастет, но не успел. Он погиб по трагической случайности. После него остался лишь Медальон.
Майклу было восемь лет, когда произошел этот разговор. Ему с тех пор не давал покоя и медальон, и девиз, на нем начертанный, призывавший его не забывать Иерусалим, и секрет, который его отец унес с собой в могилу. Этот разговор он запомнил на всю жизнь. Так же как и то, что Беатрис взяла его с собой в Севилью послушать пение обитавших в пещерах Трианы цыган.
Еще немного послушав музыку в таверне, он ушел. Майкл хорошо понимал разницу между хорошим фламенко и плохим. Но человек по имени Роза был абсолютно прав: разобраться, кто плох, а кто хорош, когда дело заходило о людях, было намного сложнее.